Дом По лестнице спускался умный пес… (Г. А.) Персонажи
| Вид материала | Документы |
- Дом из чистого дерева, 526.2kb.
- Интеллектуальная литературная игра «самый умный» (среди учащихся 1-4 классов) Слайд, 75.17kb.
- Джин и Тоник или мадагаскарский и южноафриканский тараканы, 281.98kb.
- Умный дом или все как по волшебству, 65.76kb.
- Лебедева Екатерина. Экономическая сказка, 29.27kb.
- Игра. 2-й класс приветствие участников игры ведущий. Мы приветствуем зрителей и участников, 188.84kb.
- Видеофильмов, 1101.8kb.
- Кузьменко Елена Викторовна. Тема. Персонажи сказки А. С. Пушкина сказка, 39.98kb.
- Семеном Захаровичем Мармеладовым, спившимся отставным чиновником; тот рассказ, 2100.16kb.
- Семеном Захаровичем Мармеладовым, спившимся отставным чиновником; тот рассказ, 1903.35kb.
Сцена третья
На сцене темно. Слышен скрежет движущегося лифта. Скрежет стихает, дверца лифта открывается, и в кабине загорается свет. В ней на табуретке сидит Ремизов, а стены кабины оклеены серебряной фольгой.
РЕМИЗОВ. Теремок-теремок, он не низок, не высок.
Выходит из лифта, хлопает дверцей, свет в кабине гаснет. Ремизов уходит в кулису. Из другой кулисы выходит Кожухов в пальто-шинельке, в руке у него сетка с пустыми бутылками.
КОЖУХОВ. Хоть один этаж – а в карете!
Нажимает на кнопку вызова, слышен скрежет ползущего лифта. Открывает дверцу лифта, свет в лифте загорается, Кожухов заходит в лифт.
Вот и тубаретку кто-то доставил.
Садится на табуретку, давит на кнопку этажа в кабине. Слышно скрежетание лифта.
Вот - на маленькую собрал. В стеклотару сдам, как раз на шкалик и хватит. С пензии-то оно само собою, ан пензии нечасты. И негусты! А вот, помню, в 17-м годе… Я в 17-м годе с после ранения, в голову - вот сюды вот - приехал в Питер, домой значит, на побывку, а тута все колобродит… И наши, солдатня тоись, тож по городу шастають: туды-сюды, сюды-туды, туды-растуды - как лифт ентот… Вот, значит, приехал, да, а на груди-т у меня - Георгий! Солдатский, тоись. А солдату за так Георгия не дають, нет, токо за геройство какое, за наличную храбрость, так сказать. Ну меня и того, значит, выбрали! Выбрали в Совет – комиссаром. Тада как раз, вишь, советы и объявилися: рабочих там, еще кого, ну и наш, значит, солдатский - депутатов, звался. Ну и сидел я, значит, в апартАментах гостиницы «Лондон», что на углу Среднего и Восьмой была, на етаже - де управляюший ране сидел, гостиницей-то, там, опять же, столовка сичас, да. Сейф там стоял здоровенный, с орлом на дверке двуглавым, с чугуна, сангаллевский, не сдвинешь - сейф!.. Ну вот, сидел я, значит, и складывал в сейф огромадные деньжищи: достанные от буржуя средства комитетские.
Трясет сеткой со стеклотарой.
Ну и в помощь мне был придан один… субъект! Помощник, значит. Меня заменял, када я в отсутствии был, с поста-то. Ну и как-то зашел я после отлучки в нумер, в котором деньги-то, глядь - а он, гад, Федька, стоит у сейфа на коленках да деньгу выгребает, да запазух себе и пихает, сволочь!.. А я грамоте-то не обучен, до мобилизаций на заводе на Трубочном формовщиком формовал, ну и того - на глаз-то, вроде и казалось, что сигнаций то много, то мало, а счесть не умел, по причине… Кровь-то мне тут в череп и бросилось от всей контузии, вытащил я свой маузёр - был у меня таковой, положенный комиссару, мне-то, - ну и рявкнул: «На колени, сволочь! Молись, щас тя как собаку!» Он грохнулси на пол, зарыдал весь, впервой, грит, бес попутал. А я ему: бес, мол, ко всем приходит, да не все его замечают!.. Вобчем, пожалел я ево, ярость-то охолонула маленько, ну и отпустил с богом. А сам отставки потребовал, от должности своей: неграмотен, говорю, освобождайте, не справляюся, мол, тяжело от контузии - здоровья мало. Освободили… Это ище летом было, до Октябрьского, значит. А вы говорите «день-ги»!.. А на стенке голой дома-т, и щас видать ище, намалевано: «Лондонъ», «нумера». Красить закрашивали, да скоко годов прошло - таперича снова проступило, во как.
Скрежет прекращается.
Никак дополз?
Встает, выходит из лифта, уходит в кулису. Свет в кабине гаснет. Из другой кулисы с моделью планера в руках и висящим на плече этюдником появляется Жора, подходит к лифту, нажимает на ручку дверцы. Свет в лифте загорается, Жора заходит в него. Из кулисы выбегает Шаргей.
ШАРГЕЙ. Погодите! Меня подождите!
Вскакивает в лифт.
ЖОРА. Осторожно! Не сломайте…
Прижимает к себе планер.
ШАРГЕЙ. Извините, не приметил.
ЖОРА. Вам на какой?
ШАРГЕЙ. Мне высоко…
ЖОРА. На шестой, что ли?
ШАРГЕЙ. А шестой это последний?
ЖОРА. Последний.
ШАРГЕЙ. Тогда на шестой.
ЖОРА. Мне тоже.
Жора давит на кнопку, лифт скрежещет.
ШАРГЕЙ. Что это у вас, планёр?
ЖОРА. Да, планер. Хочу с крыши запустить, испытать.
ШАРГЕЙ. Ночью?
ЖОРА. Ну и что. То есть, лучше б днем, конечно, да вдруг в кого спикирует, а ночью народ дрыхнет, на улице и во дворе никого - запускай куда хошь!
ШАРГЕЙ. А мне можно поприсутствовать?
ЖОРА. Конечно, можно, присутствуйте… А вы не здешний, что ли?
ШАРГЕЙ. Я-то? Тутошний. С соседнего подъезда, по улице. А вы?
ЖОРА. Я тоже по улице, только дальше. А здесь дом высокий, и обзор хороший: куда спланирует глядеть. Да и заслуженный дом этот, историческое место, можно сказать, по части полётов, авиации.
ШАРГЕЙ. Чтоб ее…
ЖОРА. Кого?
ШАРГЕЙ. Авиацию вашу.
ЖОРА. За что?!
ШАРГЕЙ. А тебя бомбили?
ЖОРА. Ну бомбили, и что?
ШАРГЕЙ. Мало бомбили, значит, вот что.
ЖОРА. Так то ж фашисты!
ШАРГЕЙ. Итальянцы?
ЖОРА. Почему итальянцы - гитлеровцы.
ШАРГЕЙ. Это что ж за война такая?
ЖОРА. Как какая? Наша - отечественная! Вы…
ШАРГЕЙ. Что я?
ЖОРА. Вы, наверно, после госпиталя, да?
ШАРГЕЙ. Я?.. Да-да. Что-то долго мы едем, может на «стоп» нажать?
ЖОРА. Движок, видать, плохо тянет, неправильно рассчитали. Или поставили, какой был. Слышите, как рычит? Ничего, приедем, не на луну ж.
ШАРГЕЙ. А жаль…
ЖОРА. Что жаль?
ШАРГЕЙ. Что не на луну.
ЖОРА. Ну вы и… вы не астроном случайно?
ШАРГЕЙ. Вам-то что?
ЖОРА. Мне? Меня Жорой звать, а вас?
ШАРГЕЙ. Неважно… То есть, Алексом.
ЖОРА. Так вот, Алекс, я считаю, нам надо развивать идеи Циолковского! В целом… И в частности! Вот луна ж, например, рядом совсем, и почему бы туда не послать нашего советского человека - как в «Аэлите», только ближе, а? Для начала, конечно, а потом…
ШАРГЕЙ. Как садиться-то будете?
ЖОРА. На что?
ШАРГЕЙ. Ну, если долетит ваш командировочный, то ведь и прилуняться как-то придется, не носом же в грунт зарываться.
ЖОРА. А тормоз на что? Неужто вы думаете, корабль без тормозов полетит?
ШАРГЕЙ. Вот я и спрашиваю: что за тормоз-то.
ЖОРА. Как раз тормоз-то уже есть! Нате, подержите-ка.
Вручает планер Шаргею.
Корабль еще, может, и не сконструирован, а вот как прилуниться не шмякнувшись - во!
Снимает и ставит на пол кабины этюдник, вытаскивает из-за пазухи красную тетрадку.
Видите? Здесь вот всё записано-рассчитано! И как на орбиту выйти, и на какой высоте орбита эта быть должна, и…
ШАРГЕЙ. Стоп!
Нажимает на кнопку «Стоп». Скрежет прекращается, пассажиры подпрыгивают.
ЖОРА. Ух ты!.. Приехали, что ли?
ШАРГЕЙ (пристально смотрит на Жору). Приехали. Откуда у вас это.
ЖОРА. Что?
ШАРГЕЙ. Тетрадь.
ЖОРА. Тетрадь? Да на улице подобрал, валялась на панели, обронил кто-то, наверно. Старая! - листки вон пожелтели совсем. Может она еще дореволюционная, а? Самого Циолковского, может, автограф неизвестный - а вдруг?!
ШАРГЕЙ. Отдай…
ЖОРА. Что?
ШАРГЕЙ. Давай сюда, говорю.
ЖОРА. Я…
ШАРГЕЙ. Моя это тетрадка, и расчеты мои.
ЖОРА. Врёшь!.. Присвоить захотел, да? Так эти расчеты еще проверить надо! Да и не продать их никому… А-а-а! Ты, может, американцам захотел их сплавить?! «Высоко» ему! К Эйзенхауэру намылился? С секретной информацией, чтоб не с пустыми руками, да?!
ШАРГЕЙ. Лопух ты, Жора… а еще Георгий! Карандаш у тебя есть?
ЖОРА. Карандаш? Зачем тебе?
ШАРГЕЙ. Одолжи хоть карандаш, не скупись.
ЖОРА. Ну есть.
Достает из кармашка карандаш и отдает его Шаргею, тот пишет им что-то на стенке лифта.
Это же…
ШАРГЕЙ. Понял теперь?
ЖОРА. По-нял, да-а… Нате.
Отдает тетрадь Шаргею.
Вы выходит… гений, что ли? Вроде Циолковского?
ШАРГЕЙ. Давай вместе лучше выйдем, приехали так приехали.
Корябает ногтем настенную фольгу.
А то еще падать начнет этот… лифт фальшивый.
Выходит из лифта, а за ним и Жора. Свет в кабине гаснет, Жора и Шаргей уходят со сцены. Звучит мелодия экстравагантного вальса. Сцена освещается луною. Из правой кулисы с закрытыми глазами вывальсировает Каравай, делает круг по сцене и увальсировает в правую же кулису. Затем из левой кулисы под ту же музыку на одной ноге выпрыгивает Чук. Останавливается у рампы, меняет ногу и стоит на ней, балансируя.
ЧУК. Что за фальшивая… хотел сказать «музыка», но не скажу! Даже не танцевальная… Трудно сказать даже, какая это не музыка! А если всё же музыка, то… гениальная. Если музыка. Но это вряд ли… Трудно! Трудно под такую не-музыку устоять на такой вот… хотел сказать «крыше» - но не скажу. Какая же это крыша?! Это даже не крышка! Крышечка и только! И выхода – никакого. Внизу земля, вверху луна, а посредине - точно гвоздик - муа! -Чук. Воткнулся и торчу вот… здеся.
Сделав антраша, меняет ногу.
Надо, эх, надо было поступать в оперу, а не топтаться по танцплощадкам! - тут и там… Там и - тут вот! Денег, конечно, меньше, но иногда ведь можно и на танцплощадку заглянуть, верно ведь? Зато гастроли тебе сплошь заграничные, костюмчики сплошь плюшевые, нет - бархатные! Хотя, на кой мне этот бархат? И… всё, что ли? Нет, на фиг такую оперу, лучше в балет надо было – во куда! Глядишь, и щас не так шатко было бы… Отпрыгал своё - и миллионер - и на печку, на Мальдивы! Лафа-а… Да-а, лафа: с калечными коленками в сорок годиков да на свалку: не водкой же после балета торговать! Никто ведь и не позволит, всё уже поделено - и водка, и портвейн... Скучно, скучно, господа, стоять вентилятором на клочке жести да на одной-то ножке! И ведь тянет, так и тянет прыгнуть туда - неизвестно куда… Держите, держите меня-а-а!
Свет луны гаснет. После паузы слышится скрежет ползущего лифта. Из кулисы выходит Чартков с холстом под мышкой и идет далее по сцене. Скрежет смолкает, лифт в центре сцены озаряется светом. Перед лифтом стоит Алексеев.
ЧАРТКОВ. Доброй ночи!
АЛЕКСЕЕВ. Ох!.. Напугали как… Не приметил в темноте…
ЧАРТКОВ. Простите, простите великодушно.
АЛЕКСЕЕВ. Да ладно… Вы наверх, в смысле на лифте?
ЧАРТКОВ. Да, наверх, к коллеге по делу…вот.
АЛЕКСЕЕВ. А-а.
Разглядывает заляпанную красками робу Чарткова.
ЧАРТКОВ. Красками одолжиться.
АЛЕКСЕЕВ. Так вы живописец?
ЧАРТКОВ. Пока не окончательный, учусь.
АЛЕКСЕЕВ. Не в инженерно-строительном? Лицо мне ваше знакомо…
ЧАРТКОВ. В Академии – художеств.
АЛЕКСЕЕВ. А-а, недалече… Вы не стойте, заходите.
ЧАРТКОВ. Куда?
АЛЕКСЕЕВ. В кабину, прошу.
ЧАРТКОВ. Спасибо, после вас.
АЛЕКСЕЕВ. Что ж… мерси.
Пятится в кабину лифта, не замечая стоящего у стенки кабины этюдника.
Так вы едете?
ЧАРТКОВ (не решается заходить). Не знаю…
АЛЕКСЕЕВ. А что, случилось чего?
ЧАРТКОВ. Не знаю, не знаю...
АЛЕКСЕЕВ. Что-что?
ЧАРТКОВ. Может, ошибся я, подъездом-то?
АЛЕКСЕЕВ. Это немудрено, фонари на улице сегодня вон не горят, хорошо еще лифт не отключили.
ЧАРТКОВ. Я… шел в знакомое строенье, а пришел к… вот этому вот!
АЛЕКСЕЕВ. Вы что имеете в виду? Меня, что ли?
ЧАРТКОВ. Нет, что вы! Я про вот эту махину…
АЛЕКСЕЕВ. Лифт? Вы на лифте, что ли, ездить боитесь? Клаустрофобией страдаете?
ЧАРТКОВ. Я не страдаю… только скрыпит жутко…
АЛЕКСЕЕВ. А, скрипит! Так это он с тридцатых годов тут, поди. Как вмуровали, так и ползает, да небось с до войны и не смазывали. А новые подъемники-то, их снаружи уже стали подвешивать, брандмауэры поганить!
ЧАРТКОВ. С тридцатых? Так ведь щас тридцатые ж…
АЛЕКСЕЕВ. Как вы себя чувствуете?
ЧАРТКОВ. Прекрасно…
Входит в кабину лифта.
АЛЕКСЕЕВ. Ничего, я тоже того… за юмор. Вам какой?
ЧАРТКОВ. Чего-с?
АЛЕКСЕЕВ. Какой вам этаж, спрашиваю.
ЧАРТКОВ. Мне… я с вами.
АЛЕКСЕЕВ. Я на последний. Вообще-то мне на чердак. А ваш коллега, он что - на последнем?
ЧАРТКОВ. Раньше был на… Да этот дом весь ихний, о двух этажах всего - на высоких подвалах!.. был. А щас прямо и не знаю…
АЛЕКСЕЕВ. Высоких, говорите? У-упразднены. А фамилия какая у него?
ЧАРТКОВ. Соколов – не слыхали? Лошадей рисует.
АЛЕКСЕЕВ. Не слыхал. Анималист, значит. Я тоже…
ЧАРТКОВ. Анималист?!
АЛЕКСЕЕВ. Да нет – рисую, на досуге. Но я больше ведуту люблю рисовать, городской пейзаж, понимаете. Ночной особенно. Ну что, жму на последний – этаж?
ЧАРТКОВ. Жмите.
АЛЕКСЕЕВ (жмет на кнопку этажа, лифт не едет). Сломан, что ли? К нам-то приехал ведь…Лампочка вон горит, значит электричество есть.
ЧАРТКОВ. Электричество?
АЛЕКСЕЕВ. Ну, подстанция – у Среднего, бывает отключают… А чего это вам ночью краски понадобились, если не секрет?
ЧАРТКОВ. Да вот, не спится чего-то, а тут идея сюжетца одного в голову пришла, хочу над нею поработать.
АЛЕКСЕЕВ. Эта?
Кивает на холст.
ЧАРТКОВ. Что?
АЛЕКСЕЕВ. Идея.
ЧАРТКОВ. Холст-то? Не-ет, это я в залог, за краски несу оставить. Я давеча и шел-то в лавку за красками, да не удержался и на последний двугривенный портрет и купил.
АЛЕКСЕЕВ. Что вы говорите…
Опять нажимает на кнопку, потом на все подряд. Лифт не едет.
Всё, приехали. Выходим!
ЧАРТКОВ. А можно я попробую?
АЛЕКСЕЕВ. Бесполезно… Жми, если хочешь.
Тот жмет, лифт скрежещет.
Ишь ты! Вы на какую кнопку?
ЧАРТКОВ (присев с испугу). На какую-то… Вот на эту, кажется. Что, не надо было ее?
АЛЕКСЕЕВ. Да я так, едем уже… А что за портрет-то?
ЧАРТКОВ. Портрет? А-а, портрет… страшный!
АЛЕКСЕЕВ. Чем же?
ЧАРТКОВ. Прям демонический какой-то… портрет.
АЛЕКСЕЕВ. Да ну! Зачем же купили?
ЧАРТКОВ. Так это, считайте, и не я - он сам меня и заставил себя купить! Как глянул я ему, изображенному-то, в глаза - так прям за кошелем и полез! Сила в нем месмерическая, что ли…
АЛЕКСЕЕВ. Любопытно бы посмотреть. Не покажите?
Смотрит на холст под мышкой у Чарткова.
ЧАРТКОВ. Показал бы, да нету его у меня уже, это другая совсем картина.
АЛЕКСЕЕВ. Другая?! Жаль… Ну покажите хоть другую – эту.
ЧАРТКОВ. Если хотите…
Показывает холст Алексееву.
АЛЕКСЕЕВ. Ну-ка, ну-ка… Что я вижу! Откуда он у вас?!
ЧАРТКОВ. Это не мой, то есть не я писал.
АЛЕКСЕЕВ. Ясно, не вы!
ЧАРТКОВ. Отчего вы так считаете?
АЛЕКСЕЕВ. Да знакомая картинка.
ЧАРТКОВ. Вам?
АЛЕКСЕЕВ. Один из эскизов, что ли?
ЧАРТКОВ. Ну вот, говорил же ему: не швыряйся эскизами, а то когда закончишь картину, она всем надоесть уж успеет, и никакого впечатления ни на кого не сделает!.. Кстати, вот на этот эскиз я тот страшный портрет-то и обменял у него.
АЛЕКСЕЕВ. Неплохо сменяли.
ЧАРТКОВ. Да уж, шило на мыло. А что вам там, то есть, на чердаке?
АЛЕКСЕЕВ. Так я с чердака на крышу выберусь, а с крыши на двор взглянуть хочу – чтоб в свете луны!
ЧАРТКОВ. На двор? Ночную ведуту – этюд сделать хотите?
АЛЕКСЕЕВ. Нет, хочу взглянуть на двор сверху: постоять над двором-колодцем - колодцем времени, так сказать. Над рекою, вишь, не удалось: только на мост забрался, как его разводить стали - пришлось скатываться… Так вот я и говорю, о дворах-то городских наших - они-то всегда на своем месте: сосредоточенные, сумеречные, пустынные, гулкие, будто бы дремлющие, но не спящие десятилетьями, напряженно чего-то ждущие, всегда чем-то недовольные, насупленные, с трудом сдерживающие беспричинное раздражение, почти всегда высокие и нередко страшно узкие, колодцеобразные, трубообразные, поглядишь вверх - там, высоко-высоко, что-то голубеет, кажется, небо! И острое неожиданное ощущение времени, времени как такового, всей глубины веков заполняет тебя, как…
Скрежет прекращается.
Прибыли, прошу…
Выходят из кабины.
ЧАРТКОВ. Вы этюдник забыли.
АЛЕКСЕЕВ. Чего?
ЧАРТКОВ. Этюдник свой, говорю, оставили – вон.
АЛЕКСЕЕВ (оглядываясь). Ого! Это… это не моё.
ЧАРТКОВ. Не ваше? А чье же?!
АЛЕКСЕЕВ. Наверно, кто-то еще оставил… Может приятель ваш – лошадник-то, а?
ЧАРТКОВ. Это вряд ли, он с натуры не рисует.
АЛЕКСЕЕВ. Как, анималист – и без натуры?
ЧАРТКОВ. А Соколов на Айвазовского равняется. Айвазовский-то никогда с натуры не мажет, всё из головы берет.
АЛЕКСЕЕВ. Слыхали… А, слушайте, берите-ка вы его себе, а? Там наверняка же краски есть?
ЧАРТКОВ. Чужой-то?!
АЛЕКСЕЕВ. Его ведь тут оставить - все равно что выбросить: бомж какой стащит да пропьет в момент, со всеми кисточками!
ЧАРТКОВ. Вы думаете?
АЛЕКСЕЕВ. Берите-берите!
Поднимает этюдник и вешает его на плечо Чарткову.
ЧАРТКОВ. Тяжелый…
АЛЕКСЕЕВ. Да, нелегкая профессия.
Хлопает дверцей, свет в кабине гаснет. Сцена освещена тускло, как от одной лестничноплощадочной лампочки.
ЧАРТКОВ. Хорошо… Попользуюсь, а утром верну.
АЛЕКСЕЕВ. И напрасно.
Подходит к рампе, смотрит вниз.
Ого! - недалеко уехали: второй этаж всего. А ехали долго… Мистика!
ЧАРТКОВ. Я ж говорил, что о двух этажах дом - но на высоких…
АЛЕКСЕЕВ. Подвалах, помню. Так ведь подвал не антресоль, не вниз ползли, а…
Вообще-то странный какой-то лифт.
ЧАРТКОВ. Почему?
АЛЕКСЕЕВ. По ощущению. И правила пользования вон снаружи вывешены, а не в кабине как обычно.
Указывает на жестяную табличку на двери лифта.
ЧАРТКОВ. Правила?
Читает правила эксплуатации лифта.
Грузоподъемность три человека… Эх, лифт! лифт-тройка... а нас двое было. Может поэтому долго ехали?
АЛЕКСЕЕВ. Это ко Ньютону вопрос, или к Эйнштейну, а я в физике слабоват. Не говоря уж о мистике…
ЧАРТКОВ. Тут еще написано.
Читает.
Обез… обезвел… обезвелвол – черт, свету мало! Обезвелвол-пал… абракадабра какая-то.
АЛЕКСЕЕВ. Абру можно пропустить, что там дальше?
ЧАРТКОВ. Дальше…
Читает дальше.
Обезьянья великая и вольная палата есть общество тайное.
АЛЕКСЕЕВ. Обезьянья?
ЧАРТКОВ (читает). Про-исхождение его – темное. Цели и намерения – неисповедимыя.
АЛЕКСЕЕВ. Не…
ЧАРТКОВ (читает). Средств никаких. Висит на советской платформе.
АЛЕКСЕЕВ. Висит?
ЧАРТКОВ. Так написано.
АЛЕКСЕЕВ. Хорошо не на… это во что же мы влипли, а? Обезьянья!
ЧАРТКОВ. А что такое?
АЛЕКСЕЕВ. Пока не знаю. Но думаю, что с тем, кто выдумал палату эту, лучше не встречаться.
Шепотом.
Особенно ночью.
ЧАРТКОВ (шепотом). И кто ж ее… выдумал?
АЛЕКСЕЕВ. Да уж не Ньютон. Хотя тоже чудак, видать, немалый.
ЧАРТКОВ. Чудак?
АЛЕКСЕЕВ. Или чёрт. Что ж, придется дальше без лифта. Пёхом надежней - всего-то десяток пролетов! Идете?
ЧАРТКОВ. Нет, я лучше домой… порисую.
Кивает на этюдник..
Спасибо за…
АЛЕКСЕЕВ. Бросьте! Когда еще свидеться придется? Мы ненадолго: туда – и сразу же обратно.
ЧАРТКОВ. Да нет, спать что-то вдруг захотелось… или проснуться! А вам желаю бодрствовать - здравствовать, то есть.
Направляется к левой кулисе.
АЛЕКСЕЕВ. Что ж вы так… Ну ладно, пока! Авось еще свидимся.
ЧАРТКОВ. Прощайте.
Спускается в зал, уходит.
АЛЕКСЕЕВ. Художник, а боязливый: чёрта испугался! А я вот не боюсь: ни чёрта, ни демона. А посему – вверх, вверх и вверх!
Направляется к кулисе.
Когда ка-чают-ся фо-нарики но-чныя, и черный кот бежит…
Свет гаснет. Пауза. Появляется луна и освещает Чука все так же балансирующего на одной ноге.
ЧУК. Скучно, скучно, братцы, стоять вентилятором на клочке жести да на одной ножке… Прыгнуть, что ли? Эх-ма! Была не была - держите, держите меня-а-а!
В темном заднике сцены загорается свет в окне. Из окна высовывается Котельников.
КОТЕЛЬНИКОВ (кричит). Молодой человек, эй, погодите! Не прыгайте!
ЧУК. А?! Что такое?
КОТЕЛЬНИКОВ. Это я, жилец тутошний!
ЧУК. Кто?
КОТЕЛЬНИКОВ. Жиле-ец! Коте-ельников!
ЧУК. Ну и что?
КОТЕЛЬНИКОВ. Это вы кричали «держите»?
ЧУК. Ну я… а вам-то чего?
КОТЕЛЬНИКОВ. Как чего –удержать пытаюсь … От рокового шага!
ЧУК. И не пытайтесь.
КОТЕЛЬНИКОВ. Почему-у?
ЧУК. Это я так кричал, гипотетически.
КОТЕЛЬНИКОВ. Гипотетически… и только?
ЧУК. Что значит «только»?
КОТЕЛЬНИКОВ. Прыгать, значит, не будете?
ЧУК. Нет.
КОТЕЛЬНИКОВ. Жа-аль…
ЧУК. Жаль?! Крови моей хочешь? А ну кыш, вурдалак! Не-ет, я теперь принципиально не прыгну, не доставлю тебе такого удовольствия, и не надейся!
КОТЕЛЬНИКОВ. Скузе! Вы меня не так поняли! Не нужно мне ничьей крови, напротив: я хотел вам средство одно предложить противу падения! Парашю-ут!
ЧУК. Ты что десантник?
КОТЕЛЬНИКОВ. Не-ет, актё-ор!
ЧУК. Ты чего орешь-то все время, актер, ночь на дворе, люди спят, поди.
КОТЕЛЬНИКОВ. А так…
Снижает громкость голоса.
Так слышно меня?
ЧУК. Очень даже.
КОТЕЛЬНИКОВ. А-а, я думал не слышно. Ну так как? Может прыгнете все ж? С парашютом?
ЧУК. Мерси боку, в армии напрыгался!
КОТЕЛЬНИКОВ. Не знаю, с чем вы там прыгали, а этот аппарат моего собственного изобретения - новейшей, принципиально иной конструкции и надежности!
ЧУК. С противоударной подушкой, что ли?
КОТЕЛЬНИКОВ. Не-е, без всяких подушек - с ра-анцем!
ЧУК. Опять орешь, за… полуночник!
КОТЕЛЬНИКОВ. В общем сами увидите, я щас к вам поднимусь.
Исчезает из окна.
ЧУК. Попробуй... Э-э, друг! Ты б и для себя парашютик захватил! А то тут взобраться-то взберешься, а вот со спуском, верно, того – проблемы... Э-эй? Слышишь? Смылся… Суфлер был глуховат-т. Не хочется, а парашютироваться, наверно, все же придется. Ну что же, подождем.
Достает из-за спины гитару, напевает.
Ой, не спыться, не лежыться!..
Луна гаснет, потом снова загорается. Вместо стоящего Чука на сцене заметно лежащее тело человека. Поодаль, там где темнее, сидит Дик. Из правой кулисы выходит Кожухов с сеткой стеклотары.
КОЖУХОВ. Бес меня попутал ночью посуду сдавать иттить! Давненько со мною такого не приключалося. С позатой войны, считай, с самой после контузии. А ить кусок черепушки выломало, осколком-то - да-а. До сей поры, вона, трепыхается, как у груденца. Бреду таперя - во мраке. Во дворах фонарей-то не вешают!
Останавливается около лежащего.
О! Чуть не спотыкнул об… Лежит, что ли, кто?
ДИК. Эт, Андреич, жертва.
КОЖУХОВ. Жертва?.. Кто здеся? Ты, Матрёна, что ль?
Дик подходит к нему.
ДИК. Это я, Дик. Не признал?
КОЖУХОВ. Ди-ик, да, Ди-ик… Вот и ище одна послеконтузия.
Указывает залу на Дика.
Уже с той, видать, войны, добавочная, да.
ДИК. Не добавочный я! - а… какой есть.
КОЖУХОВ. А чего ж брехаешь тады? Тоись, по-человечьи, а не по-собачьи, а?
ДИК. Собак он тоже человек!
В зал.
Вот так вот и тужур: скажешь что лишнее, на иностранном, значит, и пожалуста - нота недоверия и выдворение почётного атташе с налёженного дивана!
КОЖУХОВ. С дивана?
ДИК. Это фигурально выражаясь: с метафизического, стало быть, дивана.
КОЖУХОВ. Собак, а выражается!
ДИК. Что-то мы отвлеклись… Короче: неизвестное тело неизвестного, ставшее жертвой неизвестно кого и неизвестно чему, и найденное…
КОЖУХОВ. Неизвестным кем!
ДИК. Почему неизвестным? Мною найдено.
КОЖУХОВ. Где ж это?
ДИК. Здесь и найдено. Сторожу вот. Сижу…
КОЖУХОВ. Молодец - сидеть! А я пошел, спать пора.
ДИК. Ты чего это, дядь Андрей? – «сидеть»! Я замерз уж весь, ночь все-таки, теперя твоя очередь сторожить… Стеречь! Сдаю пост тебе – держи.
КОЖУХОВ. Держи?! Чего держать-то?
ДИК. Пост! Или что хошь. Ух и холодрыга!
Убегает в левую кулису. Кожухов снимает очки, пытается разглядеть лежащего.
КОЖУХОВ. Ромка, что ли? Или Рудька? Или энтот, на Василевский приходит который - того... Али чужой кто? Тут прожектор нужон, а не диептрия. Карету бы надоть позвать, скорую… У кого ж тута телефон-то вблизях? Уж не у меня… Ближайший токо на шестом, у Михалыча. Я как с Первой мировой-то возвернулся, а у него уже телефон – стоить. А больше ни у кого с тех пор… Ох, высоко! Ну, Дик…
Уходит вслед за Диком в левую кулису. Свет луны гаснет. В темноте слышатся поочередно: мелодия вальса, скрежет лифта, неясный шум голосов, далекие раскаты грома, и, наконец, из всех звуков остается только громкое тиканье часов. Сцена медленно и тускло освещается, одновременно освещается изнутри и кабина лифта, в которой стоит Кожухов. Вне кабины мы видим Шаргея, Жору и Алексеева с одной стороны лифта, и Савинкова - с другой. Савинков держит их на мушке маузера.
САВИНКОВ. Эй, в лифте - выходь!
Кожухов выходит из лифта, свет в кабине гаснет.
КОЖУХОВ. Куды это меня? Это который?
САВИНКОВ. Куды-куды – сюды.
КОЖУХОВ. Мне на шестой…
САВИНКОВ. Шестой и есть.
КОЖУХОВ. А вы чего тута?
САВИНКОВ. Мы чего? А у нас тута собрание.
КОЖУХОВ. Жильцов, что ль?
САВИНКОВ. Скорей нежильцов!
КОЖУХОВ. Кого это?
САВИНКОВ. Кого? Да вот - честной компании: меня сотоварищи.
КОЖУХОВ. Чаво?
САВИНКОВ. Чаво-чаво… Проходи, садись, гостем будешь. То есть, жертвой, конечно… если повезет.
КОЖУХОВ. Опять жертва!
САВИНКОВ. Чего, чего?
КОЖУХОВ. Да уж бывал я – жертвой-то, не впервой. Только там - тоже.
Тычет пальцем вниз.
САВИНКОВ. Что «тоже»?
КОЖУХОВ. Ты, что ль, грохнул? Скорую надоть бы…
САВИНКОВ. Что «грохнул»?!
КОЖУХОВ. Мужик там внизу какой-то лежит, дышит пока вродь.
САВИНКОВ. А-а… не, это не мой.
КОЖУХОВ. Скорую б, говорю, позвать.
САВИНКОВ. Не получиться. Телефонные барышни нынче ночью не работают.
ЖОРА. Врёт…
САВИНКОВ. Молодой человечик, пуля, конечно, дура, но я думаю за нее!
ШАРГЕЙ. А что за ночь-то?
САВИНКОВ. Ночь как ночь: революционная.
ШАРГЕЙ. Ну понятно!
КОЖУХОВ. Какая-какая?
АЛЕКСЕЕВ. Что значит – революционная?
САВИНКОВ. Еще один непонятливый… Объясняю: ночь, октября с 25-го на 26-е, люди гуляют по набережной, выпивают для сугрева, закусывают, им естественно не хватает, и идут они - куда б им? А к Зимнему, к царским подвалам, винным! И - ну и так далее. А барышни с коммутатора временно уволены, заместо них троцкисты сидят, в Смольный названивают - без свидетелей чтоб, значит… Вот такая на текущий момент портативная картина мироздания. Все поняли?
КОЖУХОВ. Сызнова значит…
АЛЕКСЕЕВ. А я ничего не заметил!
САВИНКОВ. А ты откудова такой, чтоб что-то замечать?
АЛЕКСЕЕВ. С Наличной… то есть, с набережной только вот приехал. На велосипеде. И никаких выстрелов…
САВИНКОВ. Ну, постреливать постреливают, это вы уж ночь-то не отбеливайте совсем-то. Жертвы, они тоже конечно случаются - но все случайные! А вот насчет «заметил - не заметил», это дело дюже индивидуальное, незамечательный вы наш. Это-то видишь?
Демонстрирует маузер.
АЛЕКСЕЕВ. Плохо…
Приглядываясь.
Что это там на патроннике написано?
САВИНКОВ. Это… именной – маузер! Товарищи по партии за удачно проведенную акцию подарили.
АЛЕКСЕЕВ. А-а, теперь вижу.
САВИНКОВ. И достаточно!
Всем.
Ну что? Никто не вспомнил где?
ВСЕ (кроме Кожухова). Не-е…
КОЖУХОВ. Чего это «не»?
САВИНКОВ. Твоя очередь - ты ведь местный, здесь живешь?
КОЖУХОВ. С после войны…
САВИНКОВ. Неважно, поведай-ка нам, где Ремизова квартирка, знаешь?!
КОЖУХОВ. Которая это?
САВИНКОВ. Не которая, а который – единственный.
КОЖУХОВ. Матушки мои! Ты не гневайси, я-т ни единого не знаю.
САВИНКОВ. А так знаешь?!
Целится в Кожухова.
КОЖУХОВ. И так не знаю: я к Михалычу, а Ремиза-т никакого знать не ведаю!
САВИНКОВ. Что? К Михалычу, говоришь?
КОЖУХОВ. Ну так! У него у единого токо во всем дому телефон имеется.
САВИНКОВ. А зовут твоего Михалыча случаем не Алексеем?
КОЖУХОВ. Зовут Михалычем, а случаем - не знаю.
САВИНКОВ. А… мы вот тоже к нему, к Михалычу – по делу.
КОЖУХОВ. Ночью? По какому ж ето…
САВИНКОВ. По нашему… общему.
ЖОРА. Врет, никакого общего дела у нас с бандитом быть не может!
САВИНКОВ. Ну ладно, я по делу, а остальные так – балласт хронический.
КОЖУХОВ. А ты-т по какому?
САВИНКОВ. Ишь, любопытный! Я-т лично по личному, посему других не касается. Но тебе, по-секрету, скажу.
Громко шепчет.
Я, вишь ли, некогда обещанный мне в вологодской еще ссылке орден пришел получить - у коллеги моего по ней же, по ссылке.
ШАРГЕЙ. Орден?
САВИНКОВ. Как знак принятия меня в кавалеры Обезьяньей палаты и признания моих творческих заслуг!
АЛЕКСЕЕВ. Обезьяньей?
ЖОРА. Ка-ких?!
САВИНКОВ. Перед вами не только завзятый прозаик-практик, но и оригинальный поэт-рецидивист... то есть, авангардист.
АЛЕКСЕЕВ. И в чем же, простите, ваша оригинальность?
САВИНКОВ. В чем? А в отсутствии.
ЖОРА. Отсутствии кого?
САВИНКОВ. Не кого, а – чего.
АЛЕКСЕЕВ. Рифмы, что ли?
САВИНКОВ. Ха! Оригинальности – в отсутствии оригинальности!
ШАРГЕЙ. Вот это оригинально…
САВИНКОВ. И потому давно заслужил состоять в рядах Великой и Вольной Обезьяньей Палаты – Обезвелволпале.
АЛЕКСЕЕВ. Так вот это чья…
САВИНКОВ. А он, гад, зажилить заслуженную награду хочет!
КОЖУХОВ. Хто?
САВИНКОВ. Кто – Ремизов же, Михалыч твой… Прячется, как паук в щелку!
АЛЕКСЕЕВ. Поэтом, что ли, не считает?
САВИНКОВ (трясет маузером). Я те пошучу.
Кожухову.
Ну так что, которая тут его дверь-то?
КОЖУХОВ. Дверь-то…
Оглядывает площадку.
Дверь-то одна какая-то, из ентих.
САВИНКОВ. Какая-то?! Отвечай, старый хрыч, которая точно, не то пулю съешь!
Подходит к Кожухову и приставляет к его груди дуло пистолета.
ЖОРА. Не пытайте дедушку!
КОЖУХОВ. Я ёргивской кавалер, мене не запытаишь!
САВИНКОВ. Ха-ха-ха-ха!..
Кожухов бьет лысым черепом в лицо Савинкова. Звучит выстрел, Савинков и Кожухов падают на пол и не двигаются.
ЖОРА. Прощай, дедушка…
АЛЕКСЕЕВ. Вот это номер.
ШАРГЕЙ. На площадке кто-то помер…
ЖОРА. Да-а… дедушка.
АЛЕКСЕЕВ. Надо бы этого связать, что ли.
Кивает на Савинкова.
А то очухается, и опять по новой…
ШАРГЕЙ. Верно!
Лезет в карман шинели Кожухова.
ЖОРА. Ты что делаешь?
ШАРГЕЙ. Это моя шинель. Здесь где-то была… во - веревка! Шпагат. Нужная вещь в условиях - военно-пулевых. На, вяжи!
Бросает веревку Алексееву, тот вяжет Савинкова по рукам и ногам.
ЖОРА. Правда, твоя?
ШАРГЕЙ. С тетрадью вместе бросил, когда делал ноги от толпы народа. Что с дедом-то делать будем?
ЖОРА. Он, вроде, сказал, что на второй ехал этаж, может туда его?
ШАРГЕЙ. Точно. На лифте спустим.
АЛЕКСЕЕВ. А с этим?
Указывает на связанного Савинкова.
Готово.
ЖОРА. С этим… Чем это так пахнет, чуете?
ШАРГЕЙ. Порохом.
ЖОРА. Да, порохом… и чем-то еще!
АЛЕКСЕЕВ. Звёздами?
ЖОРА. Звезды не пахнут.
АЛЕКСЕЕВ. Звезды пахнут… вечностью.
ШАРГЕЙ. И динамитом.
Савинков шевелится.
Смотрите, в себя приходит.
ШАРГЕЙ. А что если он закричит?
ЖОРА. А мы его - кляп ему!
АЛЕКСЕЕВ. Бросьте, зачем ему кричать, он что, в тюрьму хочет, думаете?
САВИНКОВ. Не хочу…
АЛЕКСЕЕВ. Вот.
САВИНКОВ. Если вы про меня…
ЖОРА. Про тебя, бандюга!
САВИНКОВ. Тогда руки бы неплохо развязать. Мне.
ЖОРА. Еще чего.
САВИНКОВ. И ноги. Раз освободили меня, то развяжите уже, пожалуйста.
ЖОРА. Чего-о?
ШАРГЕЙ. Не слушай ты его, он в себя не пришел еще после удара.
САВИНКОВ. Господа, вы кто такие?
АЛЕКСЕЕВ. Или пришел… но не в себя.
ЖОРА. Как это?
САВИНКОВ. Господа, я благодарен вам за спасение меня из ежовых лап НКВД, но все же хотелось бы побыстрее, потом доспорите.
ШАРГЕЙ. Точно, не в себя.
АЛЕКСЕЕВ (Савинкову). Позвольте представиться: Алексеев, Геннадий.
САВИНКОВ. Ропшин, Вэ. Рад знакомству… ежли развяжите, конечно, все же.
ШАРГЕЙ. А вот мы щас проверим, кто ты такой.
Савинкову.
Не возражаешь?
Лезет за пазуху шинели Савинкова.
САВИНКОВ. Возражаю!
Шаргей достает оттуда сложенную удочку.
Чего это?
ЖОРА. Телескоп?
САВИНКОВ. Сам ты телескоп! Это мое… имущество?
АЛЕКСЕЕВ. Удочка это похоже, дайте-ка.
Берет у Шаргея удочку и раздвигает ее.
Видали?
САВИНКОВ. Нет!
ЖОРА. Такой – никогда.
ШАРГЕЙ. Из чего же она сделана?
АЛЕКСЕЕВ. Похоже, плексиглаз.
САВИНКОВ. Мой глаз!
АЛЕКСЕЕВ. Ты что тоже рыбак?
САВИНКОВ. Рыбак!
ЖОРА. Почему «тоже»?
АЛЕКСЕЕВ. За ночь второй уже… попался. Правда, тот был как раз без удочки.
Шаргею.
Посмотри, может чего у него еще там.
ШАРГЕЙ. Щас поглядим.
Снова лезет за пазуху к Савинкову.
САВИНКОВ. Я опять возражаю!
Шаргей достает оттуда лимонку.
АЛЕКСЕЕВ. О-го!
ЖОРА. Ух ты, лимонка! Неслабый документ… для рыбака.
ШАРГЕЙ. Что за лимонка еще?
АЛЕКСЕЕВ. Граната.
САВИНКОВ. Я что - заминирован?!
ШАРГЕЙ. Там еще что-то.
Достает оттуда же пачку паспортов, раскрывает их по очереди, читает.
Иванов Сидор Петрович… Петров Иван Сидорович… Сидоров Петр Иваныч… И везде его фотопортрет!
ЖОРА. Шпион, ясное дело.
ШАРГЕЙ. Коллекционер, собиратель автографов…
АЛЕКСЕЕВ. А еще – Савинков.
Демонстрирует всем маузер Савинкова.
С дарственной надписью.
Читает вслух.
«Савинкову от группы товарищей».
САВИНКОВ. От кого? Кому?!
АЛЕКСЕЕВ. Писатель такой был Савинков, не помните?
САВИНКОВ. С какой стати?!
АЛЕКСЕЕВ. А Каляева помните?
САВИНКОВ. Еще кого?!
АЛЕКСЕЕВ. Ремизова, Алексей Михалыча?
САВИНКОВ. Да что это за допрос такой? Никого я помнить не помню и знать не знаю из ваших приятелей, да и вас вижу впервые!
ЖОРА. Чего вы с ним церемонитесь, э-э… Геннадий.
АЛЕКСЕЕВ. Он и вправду, кажется, ни черта не помнит, здорово его дед долбанул.
ШАРГЕЙ. По-георгивски!
САВИНКОВ. Вы о чем это?
ЖОРА. Что делать-то с ним? С дедулей, вроде, решили, а с этим…
ШАРГЕЙ. Да ну его! Бросим тут…
САВИНКОВ. Бро-сим?!
ШАРГЕЙ. А нам спускаться пора, а то шуму наделали, дворник, глядишь, выскочит.
АЛЕКСЕЕВ. Не выскочит, парни, не выскочит - время не то.
ЖОРА. Время то самое, какое ж еще!
ШАРГЕЙ. И мне тоже кажется… что не это.
САВИНКОВ. А мне вот ничего не кажется!
ШАРГЕЙ. Здесь, по меньшей мере.
ЖОРА. Чего?
АЛЕКСЕЕВ. А я думаю, что его здесь вообще нету, одна кубатура может осталась...
САВИНКОВ. Это, не это - развяжите!
ШАРГЕЙ. Ишь, раскричался.
ЖОРА. А давайте и этого в лифт? Нажмем вниз, а сами через крыши и – привет, только нас и видели!
ШАРГЕЙ. Лучше б не видели…
Алексееву.
Может правда в лифт, а?
АЛЕКСЕЕВ. В лифт.
САВИНКОВ. Не хочу я в лифт! Развяжите меня, наконец!
ШАРГЕЙ. Извини…
Жоре.
За ноги бери.
САВИНКОВ. Караул!
Шаргей и Жора грузят извивающегося Савинкова в лифт.
ШАРГЕЙ. Теперь деда.
Подходит к Кожухову, берет его под мышки, тот стонет.
АЛЕКСЕЕВ. Жив?!
ЖОРА. Живой!
ШАРГЕЙ (Кожухову). Э-эй? Слышите меня?
КОЖУХОВ. Милок, ты ко мне?
ШАРГЕЙ. К вам, к вам!
КОЖУХОВ. Грудь больно… чего это она…
АЛЕКСЕЕВ. Дайте-ка.
Склоняется к Кожухову, распахивает на нем шинель.
Вот это да.
ШАРГЕЙ. Да-а!
ЖОРА. Что такое... Ух ты! Неужто прям в тютельку?
КОЖУХОВ. Чего там, братцы?
АЛЕКСЕЕВ. Крест тебя спас, «Георгий» твой.
ЖОРА. От пули!
ШАРГЕЙ. Заговоренный…
КОЖУХОВ. Не поцарапалси?
ЖОРА. Погнулся малость.
АЛЕКСЕЕВ. Это вы что же, всегда его, крест-то, под шинелью носите?
КОЖУХОВ. А како же? Заслужил - носи!
Тем временем Савинков по стенке лифта встал на ноги, зубами захлопнул дверцу и носом нажал какую-то кнопку. Свет в лифте гаснет, раздается скрежет, потом свист и звук далекого взрыва. Все оборачиваются к лифту и некоторое время молчат.
КОЖУХОВ. Что, братцы, война?
АЛЕКСЕЕВ. Нет… мир во всем мире.
ЖОРА. Это он сам! Туда…
ШАРГЕЙ. Вот теперь осталось только через крыши. Жмём?!
АЛЕКСЕЕВ. Придется.
ЖОРА. Подымай деда!
Поднимают Кожухова и, поддерживая его, уходят все вместе в левую кулису.
КОЖУХОВ. Куды это мы, хлопчики? Моя на втором – квартера-т…
Свет гаснет.