И Олега Лекманова Предисловие и примечания Олега Лекманова
| Вид материала | Документы |
- Хронология событий VI-XVII, 332.26kb.
- План лекций в рамках общероссийского патриотического проекта «Общее дело» на тему:, 8.83kb.
- Повесть временных лет. Предание об основании Киева. Орусских племенах. Легенда о призвании, 11.96kb.
- Мотивов в «Афганских рассказах» Олега Ермакова, 234.27kb.
- Русанова Олега Николаевича в совершении преступления, предусмотренного ст. 290, 4002.94kb.
- Программа конференции «Развитие сельского туризма в Псковской области как фактор роста, 57.07kb.
- Выступление губернатора липецкой области олега королева перед представителями американской, 144.79kb.
- Одинцова Ольга Александровна, учитель русского языка и литературы. Моу «Средняя общеобразовательная, 102.72kb.
- Четвертый тупик Олега Кошевого, 2459.48kb.
- Князь Святослав Часть Хазарский поход Глава Вятичи, 2577.37kb.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТЕНИ. О «ПОЭЗИИ ДНЯ». О «ЦЕХЕ ПОЭТОВ». О «КУБИЗМЕ», «ЭГО-ФУТУРИЗМЕ» И «ФУТУРИЗМЕ»
Х
Давая иллюстрацию «чудищам» поэзного пути к самоутверждению, я поставлен в до крайности благоприятные условия. До иллюстрации рукой подать. Те же Городецкий и Гумилев как «оригиналы», те же Сергей Митрофанович и Николай Степанович в качестве «критиков», те же «синдики» забрали руководство в одном из коллективов поэтов – «Цехе».
О качестве синдиков как мастеров мы упоминали своевременно. Скажем несколько слов о их «критической» деятельности.
Сравнительно недавно московское издательство «Гриф» выпустило книжку стихов Ал. Ив. Тинякова (Одинокого) «Navis nigra». Вот что писал в «Речи» критический г. Городецкий:
«…Эта книга вышла с большим опозданием. Яд ее давно уже сделался безвредным, недействительным. Смаковать подполье вряд ли кому интересно теперь, когда вся поэзия так дружно устремилась к стройности в форме и величию в содержании.
Очень неприятно читать “Цветочки с пустыря”, проникаться психологией “плевка-плевочка”, плывущего в “канавке”, или “обглоданной кости”, которой “брезгают собаки”, падали или “старого сюртука”. А, главное, не нужно. Ужасно дико звучит в наши дни стих:
“Все к пустырю мы близки”.
Как бы ни была пустынна современность, она все-таки не пустырь с плевочком…
…Нам очень бы хотелось позвать этот талант, обладающий чарами зоркого реализма, не чуждый музыке, к творчеству иному, утверждающему жизнь, а не “сукровицу”».
Но, очевидно, г. Городецкому присуще мыслить совсем иным органом, нежели тот, в коем находится всуеболтливый его язык.
В «Гиперборее» (№ 2), неофициальном «цеховом» «официозе», выходящем «при непосредственном участи Сергея Городецкого и Н. Гумилева» (читайте – редактировании), находим:
…И при питье на сточную кору,
Наросшую из сукровицы, кала,
В разрыв кишок, в кровавую дыру
Сочась, вдоль по колу вода стекала…
( М. Зенкевич. «Посаженный на кол». Стр. 9).
Платформу «беспристрастной» «критики» можно определить так: – «Если ты наш, свой (т. е. в данном случае из «Цеха»), – будь написанное тобою – непроходимо бездарно, – мы выскажемся в самом благоприятном тоне. Напиши о том же талантливый чужой, не наш, – кроме поголовной брани огулом ничего не заслужишь».
Впрочем, о «критике Городецком» серьезно не говорят. И это радостно. Печально то, что Гумилев – человек большой эрудиции и не меньшего вкуса, допускает «передержки», не уступающие передержкам друга – «синдика» Сергея Городецкого.
Конечно, гумилевские «манипуляции» и тоньше, и обдуманней, и дипломатичней.
Дипломатичностью и можно только объяснить невпуск Гумилевым Сергея Городецкого на столбцы «Аполлона», поэзным корифеем коего является Аякс второй – Н. Гумилев.
XI
Из вышеприведенного мы видели «величие содержания» поэзии Цеха.
А вот и «стройность формы»:
Камнем когда-то коснулся ноги твоей,
Позже, когда проснулся душой своей,
Песни пел птицею, вольные песни полей,
С каждым рожденьем любил, все любил сильней.
Облаком легким от солнца тебя закрывал,
Средь тростников тихо на флейте играл,
Валом встречал тебя, в плаваньи бурных морей,
С каждым рожденьем любил, все любил сильней.
Встретились снова, и снова тебе свою душу отдал,
Путь, по которому шел, не колеблясь, избрал,
Чувствую скоро закат моих жизненных дней,
С новым рожденьем любить тебя буду сильней.
( Сергей Гедройц, «Гиперборей», №1, стр.25).
«Ужель натуру ты видывал тупее и короче?», – спросим мы словами Городецкого3.
Построение стихов, действительно, «потустороннее», «Гиперборейское».
Первый куплет:
Дактиль, дактиль, дактиль, хорей, ударяем<ый> cлог
,, ,, ,, ,, ,, ,,
,, ,, ,, дактиль ,, ,,
,, ,, ,, хорей ,, ,,
Второй куплет:
Дактиль, дактиль, дактиль , дактиль, удар<яемый> слог
,, , нет 2 слогов ,, ,, ,, ,,
,, , дактиль ,, ,, ,,
,, ,, ,, хорей ,, ,,
Третий куплет:
Дактиль, дакт., дакт., дакт., дакт<иль>, удар<яемый> cлог
,, ,, ,, ,, , удар<яемый> слог
,, ,, ,, ,, ,,
,, ,, ,, ,, ,,
XII
Я писал настоящий очерк, когда мне с иногородней почтой передали, между прочим, книгу т. н. «московских» кубо-футуристов – « Пощечина общественному вкусу. В защиту свободного искусства. Стихи. Проза. Статьи». Издан этот в своем роде ценный для современья сборник Г. Л. Кузьминым. По образцу «Садка Судей», печатанного на обороте шпалер, «Пощечина» эстампирована на коричневой оберточной бумаге и переплетена куском грубого холста.
В книжке много московского предтечи Велимира Хлебникова, в высшей степени содержательная статья о «Кубизме» Д. Д. Бурлюка, opus’ы Бенедикта Лившица, Николая Бурлюка, В. В. Кандинского, А. Крученых, Владимира Маяковского.
«Пощечина» прибыла одновременно с другим, также содержательным и также своеобразно-прелестным томом Вадима Шершеневича – «Carmina»4.
Последний автор – воплощенная безукоризненность в версификатных традициях, первые – сплошное презрение условностей вчерашнего.
Но ни того, ни другого не видно в «Гиперборее». Там ни горячо, ни холодно, там минуэтное «шаг вперед, два назад»; там правое умеренное ка-детство, или, что вернее, детство, опекаемое семью няньками; там цыплята, как увидим, только механической высадки.
Печатается по: И. В. Игнатьев Литературные тени. О «поэзии дня». О «цехе поэтов». О «кубизме», «эго-футуризме» и «футуризме» // Нижегородец. 1913. 8 февраля. С. 2. Поэт Александр Иванович Тиняков (1886 – 1934) относился к акмеизму и большинству акмеистов отрицательно. На Михаила Зенкевича как автора ст-ния «Посаженный на кол» Игнатьев позднее написал эпиграмму, которую см. ниже в нашей подборке.
<Без подписи>
ЛИТЕРАТУРНАЯ ХРОНИКА
В первом номере журнала «Аполлон» за текущий год помещены статьи: Н. С. Гумилева «Наследие символизма и акмеизм» и Сергея Городецкого «Некоторые течения в современной русской поэзии», определяющие новое литературное течение «акмеизм» как уход от символизма.
Печатается по: < Без подписи>. Литературная хроника // День. 1913. № 40 (11 февраля). С. 5.
<Без подписи>
Сергей Городецкий выступил на всероссийском литературном обществе в СПб. с докладом об акмеистах, как называют поэтов, примкнувших к «цеху поэтов», как-то Нарбута, Гумилева, Ахматова <так! – Сост.>, Мандельштама, Зенкевича, Городецкого и др.
Доклад сопровождался чтением образцов акмеизма, читанных самими авторами. Доклад вызвал оживленные прения, в которых приняли участие Радецкий, Неведомский, Львов-Рогачевский, Редько. Председательствовал Федор Сологуб.
Печатается по: <Без подписи>. На берегах Невы. Журнал начинающих писателей и молодого театра. 1913. № 4. <Февраль>. С. 5. Доклад Городецкого на заседании Всероссийского литературного общества состоялся 15 февраля. О критиках И. М. Радецком и А. М. Редько см. ниже в нашей подборке.
<Без подписи>
СООБЩЕНИЕ О ЛЕКЦИИ С. ГОРОДЕЦКОГО
Оживленные лица, горячие прения, шумные аплодисменты, громкие протесты… трудно как-то поверить, что находишься в заседании всероссийского Литературного общества, которое в смысле скучности заседаний побивало до сих пор рекорд.
Сергей Городецкий читал доклад на тему «Символизм и акмеизм». С молодым задором и излишней резкостью перечислял он грехи символизма и указывал на новое течение в поэзии – акмеизм и адамизм, которое идет на смену символизму.
Я не буду приводить здесь содержания доклада, который был подробно изложен в номере 14 «Русской Молвы». Не стану приводить подробно и содержание речей оппонентов. Любопытно лишь отметить неожиданно прозвучавшую вдумчивую и содержательную речь М. П. Неведомского, приветствовавшего новое направление как свежую струю в поэзии.
Он удачно отметил в акмеизме его близость к старому реализму и призывал молодежь к серьезной работе, предостерегая ее от крайностей и увлечений. Ф. Д. Батюшков, подчеркнув жизнеспособность нового направления, приводил его в связь с символизмом.
Председательствовавший в собрании Ф. К. Сологуб в своем заключительном слове, не выявляя своего мнения и отношения к акмеизму, рекомендовал судить молодых поэтов не по словам, а по делам их. «Жизнь, – закончил Ф. К. Сологуб, – покажет, насколько прочен акмеизм».
Отмечу В. Л. Льва-Рогачевского, обвинявшего акмеистов в отсутствии связи с народом и общественностью, и анекдотическую речь Радецкого, выступление которого сопровождалось гомерическим хохотом собрания и неоднократными звонками председателя. Излишне резко прозвучало заключительное слово С. М. Городецкого.
Много аплодировало собрание поэтам-акмеистам, читавшим свои стихотворения. Исключительный успех выпал на долю поэта Клюева.
Не могу не отметить и того, что ни докладчик, ни оппонент, говоря исключительно о поэзии, не оговорили этого. В результате получилась односторонность. Акмеистам, выступавшим с такой резкой критикой символизма, надо было охватить символизм шире, не ограничиваясь областью поэзии.
В общем доклад и прения оставили хорошее впечатление. Совету общества надо бы привлекать и приглашать докладчиков, а не ждать у моря погоды. Надо организовать доклад, а не устраивать лишь чтение доклада тех, которые случайно изъявят желание читать. Побольше инициативы!..
Печатается по: < Без подписи>. Сообщение о лекции С. Городецкого // Русская молва. 1913. № 68 (17 февраля). С. 6. Автором заметки, вероятно, был О. Ларин (Рабинович), который сослался на свою недавнюю корреспонденцию: Л. Символизм и акмеизм // Русская молва. 1912. № 14 (22 декабря) (см. выше в нашей подборке). Литературный и театральный критик-реалист Федор Дмитриевич Батюшков (1857 – 1920) специальных статей об акмеизме не писал. Федор Сологуб отнесся к акмеизму резко отрицательно, что отозвалось, в частности, в его ст-нии «Продукты сельского хозяйства…» (22 сентября 1913 г.) с его финальной строфой: «Дерзайте ж, юные поэты, // И вместо древних роз и грез // Вы опишите нам секреты // Всех ваших пакостных желез» (См.: Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская /Вступ. статья, публикация и коммент. А. В. Лаврова // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997. С. 297).
О степени «анекдотичности» речи врача-гигиениста Ивана Марковича (Киприановича) Радецкого (1855? – после 1916) можно судить по воспоминаниям Ахматовой о лекции Городецкого в литературном обществе: «Бородатый старик Радецкий, выступая против нас, акмеистов…. с невероятным азартом кричал: “Эти Адамы и эта тощая Ева!”. В тот же вечер от нас отрекся Клюев. Когда изумленный Гумилев спросил его, что происходит, от ответил: “Рыба ищет, где глубже, человек, где лучше”. Да, у нас не было лучше!» (Записные книжки Анны Ахматовой (1958 – 1966). М. – Torino, 1996. С. 302).
Д. Философов
АКМЕИСТЫ И М. П. НЕВЕДОМСКИЙ
В литературном обществе было на редкость интересно. Нечто вроде старенькой комедии «Мельник, колдун, обманщик и сват», поставленной со всеми ухищрениями модернизма.
Происходило сватовство акмеизма с марксизмом.
Русская марксистская критика в несколько затруднительном положении. Она умеет оперировать лишь с большими числами. Так сказать, по методу статистики. Упражняться над литературой «вообще», выросшей на нездоровой почве буржуазного строя. Дворянская идеология – в творчестве Пушкина и Толстого. Отражение земельных условий Окско-Волжского бассейна в былинах об Илье Муромце. Таковы излюбленные темы марксистской критики. Темы интересные, почтенные, но не литературные, а социологические. Мне всегда жалко марксистских критиков: они лишены самого великого блаженства всякого критика – дара «открытия». Они открывают художественную Америку всегда и неизменно после Колумба. Уже давно работают г-да Неведомский и Львов-Рогачевский. Вооружившись марксистским методом, они очень хорошо объясняют, почему такие-то и такие-то, ими понятые и открытые, писатели оказались писателями хорошими и первоклассными. Причем «первоклассность» они, конечно, признают с оговорками. Недавно, не то в «Луче», не то в «Правде» была помещена театральная рецензия о «Гамлете». Рецензент долго говорил о Шекспире, а затем прибавил, что страдания Гамлета неинтересны, потому что лишены пролетарской психологии. С такими оговорками пишут все марксистские критики.
Отсутствие художественного чутья – не случайное чувство марксистских критиков. Г-н Неведомский, г. Львов-Рогачевский не случайно за всю свою долгую и обильную деятельность не открыли ни одного писателя, не предвосхитили ни одного будущего таланта, а упорно шли за толпой. Происходит это потому, что у обоих критиков нет никакого ощущения личности. При больших цифрах в масштабе Окско-Волжского бассейна личность исчезает. Остается плавающая по бассейну икра, которую критики, вооружившись марксистским методом, и определяют: осетровая она или стерляжья.
У «акмеистов» тоже нет понимания личности. Это и привлекло к ним Неведомского. Привлекла и другая причина. Но о ней ниже.
Читатель, вероятно, не знает, что такое «акмеисты», которых демонстрировал, в буквальном смысле слова, г. Городецкий.
Поясню.
Жили-были молодые поэты. Одни более, другие менее талантливые. Поэты старшего поколения сразу их заметили. Вячеслав Иванов пригрел Городецкого. Брюсов пригрел Гумилева. Благодарный Гумилев пел в печати такие дифирамбы Брюсову, что становилось даже неловко.
Когда у этих поэтов прорезались «зубки», они стали кусать грудь своей кормилицы. Все это в порядке вещей. Но затем начинается «беспорядок».
Оперившись, поэты образовали свой особый «цех». Их там много: Нарбут, Зенкевич, Мандельштам, Ахматова и др. И решили выдумать себе свою идеологию. Как Афродита, она выросла из морской пены и явилась под знаком «акмеизма» (вершинности), или адамизма (первозданного человека).
Для того чтобы пробить себе путь, акмеисты стали на всех углах и перекрестках ругать свою кормилицу: символистов.
Результат получился комический: они моментально нашли союзников в лице врагов символизма и художества вообще. Г. Неведомский бессознательно начал льнуть к акмеистам. С одной стороны, приятно быть с молодежью, с другой – приятно в союзе с ней лишний раз выругать символистов. В итоге – франко-русский союз. Марксизм и акмеизм оказались дружественными державами. Amies et alliеés*.
По существу, в накладе очутились акмеисты. Выиграл Неведомский. Если бы у акмеистов было бы что-нибудь глубоко индивидуальное (а какой же поэт может быть неиндивидуальным!) – г. Неведомский никогда не протянул бы им своей брезгливой марксистской руки.
В теории акмеисты признают индивидуальность. Но это теория. На практике они дети отнюдь не символизма, а декадентства. Символисты кормили их своей грудью лишь из любвеобильности.
Надо отличать символистов от декадентства. Декаденты первого призыва – были ярые субъективисты. Они были утонченные сенсуалисты и описывали с неподражаемым мастерством свои «никем не испытанные ощущения».
Акмеисты лишь изменили поле наблюдения, но не метод. Вместо субъективного психологизма и физиологизма (да простят мне читатели эту иностранщину!) акмеисты стали описывать субъективные впечатления от внешних предметов. «Горшки Никитина, – говорит С. М. Городецкий, – существовали не хуже и до того, как он написал о них стихи. Горшки Нарбута рождаются впервые, как невиданные доселе, но отныне реальные явления». Думаю, что горшки существовали и до Нарбута, хотя и не сомневаюсь, что он увидел их впервые. И верно сказал г. Львов-Рогачевский, который восстал на Неведомского, что прежде декаденты смотрели на внутренние стены своей башни из слоновой кости, а теперь – выглянули в окошко и с удивлением заметили существование горшков. В этом и вся перемена. Никакого синтеза, никакого разрешения проблемы «личность и общественность» не последовало.
Таким образом, символизм остался вне игры. Это очень ядовито отметил в своем блестящем резюме председатель собрания Ф. К. Сологуб. Спор шел о том, могут ли «общественники» принять в свое лоно новую форму декадентства или нет. Были прокуроры, были и адвокаты. Но символизм и отвлеченно и конкретно оказался беспристрастным «представителем».
Думаю, что так будет и во веки веков. Потому что символизм есть вовсе не этикетка некоторых современных писателей, а стихия всякого подлинного искусства. Признавая Сервантеса, Гоголя, Данте, Гете, а этих писателей, насколько мне известно, признает даже сам г. Львов-Рогачевский, вы признаете литературу символизма. Сологуб и Вяч. Иванов могут быть менее даровиты, нежели Гете и Гоголь, но это вопрос другой. Во всяком случае, если и встает проблема о синтезе личности и общественности, этих двух извечных врагов, то разрешиться она может только в чем-то третьем, стоящим выше личности и выше общественности, а никак не в очень малом, наивном, довольно (но не слишком!) талантливом акмеизме, этом декадентстве сезона 1912 – 1913 года.
Несмотря на это, последний вечер литературного общества был очень плодотворен. Он воочию показал всю теоретическую и художественную беспомощность корифеев нашей «общественной» критики.
Г. Неведомский начал с «забытого Гегеля». Я уши развесил. Но цитата из Гегеля оказалась очень не гегелианской: «художник должен любить конкретное». Очень может быть, что в неизданной переписке Гегель сказал, что Волга течет в Каспийское море. Но не в таких афоризмах сила Гегеля, и напрасно г. Неведомский тревожил его прах.
А г. Рогачевский поразил меня своими аристократическими предрассудками. Он начал доказывать, что Клюев, которого он якобы «открыл», – белая кость, не чета прощелыгам «акмеистам». Во-первых, «открыл» Клюева вовсе не г. Львов-Рогачевский. Он был открыт Миролюбовым и вел переписку с Блоком уже тогда, когда «Современный мир» назывался «Птичкой Божией». А во-вторых, пора бы бросить местничество. Я, например, очень завидую г-ну Клюеву, что он – дитя народа, своего рода «владетельный князь». Но не самоубиваться же мне из-за этого. Какую косоворотку я ни надевай, каким мелким бесом перед г. Клюевым ни расстилайся, все равно г. Львов-Рогачевский мне скажет, что я не «владетельный князь из народа», а всего-навсего кающийся дворянин. Думаю, господам марксистам следовало бы раз и навсегда ввести в свою «конституцию» уничтожение сословий, следовало бы придерживаться однопалатной системы, отказавшись от верховной палаты, состоящей из аристократических «детей народа».
В споре принял участие и г. Редько. В качестве представителя «Русского богатства» – он менее подчинен марксистским канонам. От него можно было ожидать некоторого понимания «роли личности» не только в истории, но и в искусстве. Однако, он больше говорил об «аллегориях» в искусстве, безнадежно принимая их за символы.
Всех курьезов этого собрания, долженствовавшего убить символизм, и не перечтешь.
Я передаю только беглые впечатления.
Печатается по: Д. Философов Акмеисты и М. П. Неведомский // Речь. 1913. № 47 (17 февраля). С. 3. Дальнейшую полемику Дмитрия Владимировича Философова (1872 – 1940) с критиками-марксистами об акмеизме см. ниже в нашей подборке. О том, что «акмеизм несчастлив в своих защитниках»-реалистах позднее писал и Е. Лундберг (См.: Лундберг Е. Литературный дневник. 1915. № 1. Январь. С. 207 – 208). Комическая опера «Мельник – колдун, обманщик и сват» (1779) была написана М. М. Соколовским (либретто А. А. Аблесимова). К истории отношений Философова к акмеистам см. также эпизод, произошедший в «Бродячей собаке» 19 февраля 1913 г. и описанный в письме Ал. Н. Чеботаревской к Вяч. Иванову: акмеисты «зазвали в “Собаку” Философова, и, попросив его председательствовать, так непристойно начали бранить символизм и его представителей (на этот раз досталось Сологубу, но и всем также), что Дм<итрий> Вл<адимирович>, возмущенно сказал им, что они непорядочные люди, сами выросшие из символизма (как Городецкий) и теперь, в силу какой-то личной “психологии”, выгоды, и всего проч<его> обрушиваются на ни в чем неповинное почтенное течение, и отказался от председательства и ушел» (Блок в неизданной переписке и дневниках современников // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 413).
И. В. Игнатьев