- Открытие Зимнего Фестиваля Науки. Вступительное слово и лекция, 56.38kb.
- Ф. М. Достоевского XXXV международные чтения «Достоевский и мировая культура», 225.51kb.
- Минералогический музей им. А. Е. Ферсмана ран институт лингвистических исследований, 14.81kb.
- Третьи Ковалевские чтения, 40.86kb.
- Программа дня 10. 00 10. 30 Регистрация участников 10. 30 11., 89.05kb.
- А. М. Дубровский Историк во времени: Третьи Зиминские чтения: тезисы, 346.37kb.
- Открытие конференции Вступительное слово председателя Оргкомитета, члена-корреспондента, 239.73kb.
- С. М. Кирова кафедра зоологии и охотоведения программа, 80.78kb.
- Программа чтений Открытие чтений. Оработе по духовно-нравственному воспитанию в школе., 10.89kb.
- Программа конференции "Технологии эффективного и экологически чистого использования, 42.31kb.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
М.А.Липман: Алексей Алексеевич <Кара-Мурза>
(38) А.А. Кара-Мурза: Уважаемые коллеги, я бы хотел при обсуждении общей темы сессии «Демократия как проблема», сосредоточиться на двух аспектах. Первый: демократия как особая проблема в России. И второй: а кто, собственно, заинтересован в демократии, кроме большинства присутствующих здесь. Много ли еще в России желающих?
Проблема «почему не получается демократия в России» – одна из традиционных тем русской политологии и политической философии. Об этом размышляли люди чрезвычайно неглупые и всей своей жизнью доказавшие, что они этой проблемой занимаются не только профессионально, но и по-человечески. Если мне понадобится пройтись по некоторым основным вехам тех идей, к которым они пришли, то не обессудьте. Я постараюсь уложиться в свой регламент
Конечно, главная проблема, как она была поставлена нашим модератором, заключается в таком вопросе: а Россия вообще Европа? Вправе ли Россия претендовать на решения проблем, которые решила Европа, но которые большая часть остального мира не решила, а иногда даже не заинтересована решать? Эта глубинная проблема остается. Для меня очевидно одно: европеизм – это часть российской политической культуры. Это элемент российской почвы. Здесь есть русские европейцы, поэтому они не могут не ставить этот вопрос. По крайней мере, для себя.
Чем мы, собственно, отличаемся от классической Европы, которая реализовала демократию? Если кратко, то в русской мысли были указаны несколько важнейших моментов. Это несколько дефицитов русской истории, которые она несет в себе не только последние два-три века, но которые являются ее сущностью. Только ли это дефициты, или это генетический код России (как утверждают наши оппоненты) – это вопрос спорный и сегодня здесь мы его не решим.
Что это за дефициты? Это отсутствие институциональной свободной горизонтальной коммуникации вплоть до самого последнего времени. Я имею в виду свободную прессу и свободный университет. То, что в Европе устоялось еще в XIII-XIV веках. Имею в виду крупнейшие западноевропейские университеты и очевидную уже в XVIII веке свободную коммуникацию в виде той или иной формы свободной прессы. Для нас это дефицит до сих пор. В середине XIX века в связи с реформами Александра II вроде дело как бы наладилось, но потом снова все пошло наперекосяк. Свободная коммуникация – это первый большой российский дефицит.
Второй дефицит, который в фундаментальной своей многотомной книге нарисовал крупнейший русский, российский либеральный демократ Павел Милюков, - это особенности русского города. Сейчас мы говорим о демократии, как о некоторой форме, закрепляющей буржуазную культуру. Так вот буржуа, в переводе, - вовсе не буржуй, а просто горожанин. Милюков очень хорошо показал в своих «Очерках истории русской культуры», что русский город – это принципиально иная вещь, чем в Европе. Это, скорее, такая ханская или княжеская ставка. Здесь, в основном, существует не просто образованный класс, а образованный класс, получивший свое образование именно за счет того, что находится в обслуге у хана или князя. В наши дни это не казалось столь очевидным, но я об этом достаточно давно писал: как это ни странно, но крупнейшие российские мегаполисы – Москва и Санкт-Петербург (причем Москва давно, а Санкт-Петербург, к сожалению, тоже вступил на эту дорожку) – оказываются сейчас наименее демократическими городами. Здесь огромное количество всякой начальственной обслуги, которая кормится от разного рода начальства и, конечно же, совершенно не заинтересована в демократии. Эти люди просто не понимают, как они могут существовать в конкурентной среде. В таком городе, конечно, очень трудно появиться и свободным университетам и свободной коммуникации. Знания в такой системе нужны, в основном, для предъявления начальству. И потому очень многие русские мыслители думали: не начать ли нам с организацию «русской свободы» с русской провинции. Либеральные славянофилы говорили о «свободной православной общине» в «неиспорченной деревне», но, оказалось, что и «на деревне» серьезную демократию не построишь.
Теперь вопрос: кто все-таки заинтересован здесь в демократии? Здесь есть интересные выводы, которые не всегда приятны, но которые историографически достаточно очевидны. Это факты. Так в истории России получалось, что прежде чем говорить о конституции, то ею надо заинтересовать хотя бы (или прежде всего?) первое лицо государства. И первые попытки русского конституционализма связаны с тем, чтобы запараллелить свои либеральные и демократические воззрения с некоторыми инстинктами, фобиями, надеждами и комплексами первых лиц. При ранней Екатерине II граф Никита Панин пугал ее тем, что она не легитимна и надо пойти на конституцию, чтобы хотя бы ее, императрицу, сделать законной. Надо сказать, что это почти сыграло, но все-таки не случилось. Александр I призывает Сперанского тоже не от хорошей жизни. Сперанский начинает рисовать русскую конституцию для того, чтобы конституционно узаконить правление первой фигуры, т.е. самого Александра. Тот боялся, что с ним могут поступить, как с папой, с Павлом I. Император позвал Сперанского в годы новой русской смуты, когда иностранные послы писали, что Александру I осталось два-три месяца править, просто пока не нашли ему замену из правящей династии. Это были времена поражений в первых наполеоновских войнах, провальной экономической политики и т.р. Со временем ситуация улучшилась, и царь от услуг Сперанского отказался, а сам реформатор был оболган и выслан. Только в начале двадцатого века русскую конституцию буквально «зубами вырвали» у Николая II и тоже после военного поражения – в русско-японской войне. В своих рассуждениях перед императором новый реформатор, Витте, делал тот же самый акцент: «В эти тяжелые времена, именно Конституция поможет, Ваше императорское величество, сделать Вас законным царем…» Все остальное – многопартийность, созыв народного представительства и т.д. шли уже как «бесплатные приложения».
А в наше время? Если бы не игра на личных амбициях, фобиях, надеждах таких лиц как Михаил Сергеевич и Борис Николаевич, у демократов бы здесь ничего не получилось (я много об этом писал, но сегодня не хочу теребить эту тему). Когда удавалось запараллеливать наши демократические надежды с их властными инстинктами, кое-что получалось. Кто-то и сейчас называет те времена (кто горбачевские, кто ельцинские) – «золотым веком демократии».
Сегодня я не очень разделяю иллюзии, которые бытуют в обществе - о том, что сейчас снова можно разыграть «демократическую фишку» в связи с новым «царствованием». У нового президента была возможность пойти по этому пути во время собственных президентских выборов: если бы он позволил выпустить на старт респектабельных конкурентов (например, Немцова или Касьянова). Я не думаю, что те получили бы настолько много, что помешали бы Медведеву победить в первом туре. Но легитимность его, как Президента, была бы совсем другая. То, что его окунули в клоунские выборы с шутовскими персонажами, снижает его собственную легитимность, сужает диапазон его возможностей. Но на нет и суда нет. Но тогда и получается: либо «вялая Россия», либо «авторитарная модернизация».
Здесь часто вставал вопрос: с чего начинать и через что действовать». Через партии или через общественные организации? Конечно, сейчас про партии говорить достаточно сложно, но я не могу клясть моих бывших партийных коллег, которые тоже анализировали ситуацию, не видя перспектив «демократизации снизу», предпочли встраиваться в новую вертикаль. Я думаю, что ничего хорошего их там не ждет - ни персонально, ни в плане партийных успехов. Но и осуждать не могу. Нашим проектам в регионах по линии «Открытой России», в которых многие из нас участвовали, не хватило 2-3 лет, чтобы выработать какую-то местную элиту, которая не разбежалась бы при первом окрике сверху. К сожалению, в большинстве регионов, где я был, люди разбежались и кое-как встроились в любые возможные вертикали. Хотя можно было рассчитывать на нечто большее. Я думаю, что 100 лет назад в России была возможность успешной демократизации – не через столичный, а через земский вариант эволюции либерализма, через местное самоуправление в регионах. Я и до сих пор считаю, что этот вариант нам не заказан, он еще может сыграть. Но это игра очень «в долгую».
На этой конференции Адам Михник нарисовал три этапа борьбы: сначала за свободу, потом за власть, а только потом за демократию. Борьба за индивидуальную свободу в России продолжается. И в нынешней тоже. Она все время шла в России, в том числе в тоталитарный период. Но дело в том, что все проходит некоторые последовательные этапы. Действительно, долгое время борьба за индивидуальную свободу и личное достоинство принимает формы борьбы не за участие во власти, а против вмешательства власти. «Не трогайте меня» - из этого выводится сохранение личного достоинства. Не будем впадать в снобизм: некоторые компромиссы с властью – это тоже формы борьбы за личное достоинство и даже личную свободу. Более того, история показала, что часть либералов вообще на этом останавливается. Это «либерал-элитисты» и таких достаточно много у нас в стране. Они удовлетворены тем, что получилось: «свобода для меня, но не для большинства». Они либералы, но они не демократы. Этот период был достаточно долог и в «классической Европе». Например, Вольтер, который был классическим либералом, но радикальным антидемократом, считал, что масса может только помешать ему и другим «избранным» стать свободными. Трудно и долго проходило во Франции сращение либеральных идей Вольтера и демократических идей его современника (и оппонента) – Руссо. До этого, конечно, нам, как говорится, «еще пилить и пилить»…
Я не готов сейчас вступать в дискуссию на тему «онтологичности» или «функциональности» демократии: что это сверхценность или технология? - как поставил вопрос Александр Александрович Аузан. Сейчас бесполезно спорить об этом, поскольку к нас нет ни того, ни другого. Ни демократии как ценности, ни демократии как технологии. В отношении сегодняшней России я уверен: они могут сработать только вместе, «в одном флаконе». Если мы об этом договариваемся, то тогда у нас открываются достаточно серьезные возможности.
М.А.Липман: Прочту список в том порядке в котором поступали заявки на выступления: Великанов, Тагиева, Шейнис, Долгин. Пожалуйста, господин Великанов
(39) К.М. Великанов: У меня три замечания, для скорости я прочту по своим записям.
1. Эмиль Абрамович Паин говорил об имперских амбициях путинского режима. Хочу добавить, что эти амбиции основаны на архаическом восприятии мира, уже вполне ушедшего от колониальной модели. В новом мире, возникшем после распада Британской и Французской империй, имперская идея сохранилась, но она перешла из области административного доминирования в область языковой, культурной, и уже как следствие – экономической интеграции, с главенствующей ролью бывшей метрополии, ее языка и ее культуры. В этом смысле последнее десятилетие было для России не просто временем упущенных возможностей, а временем активного разрушения российских пост-имперских возможностей.
В двух словах, для сравнения: молодежь из бывших французских колоний учится во французских университетах, франкофония в этих странах поддерживается активно и денежно метрополией, и в результате Франция имеет там экономические преференции перед, скажем, Америкой или Германией. А Россия, имевшая больший, чем Франция, лингво-культурный потенциал на пост-советском пост-имперском пространстве, грубыми архаически-имперскими действиями, глупостью собственных властей, разрушает и уже почти разрушила этот потенциал. Мы могли оставаться метрополией огромной русскоязычной, русско-культурной ойкумены. Вместо этого мы только что потеряли Грузию ради крохотной территории Южной Осетии; и создали прецедент, вслед за которым мы будем и дальше терять – теперь уже куски России в ее нынешних границах; не сразу территории, сначала – население этих территорий... Мы еще увидим Казанское ханство!
2. Второе замечание продолжает то, что я говорил на предыдущих Чтениях – я, как попугай, долдоню одно и то же... Татьяна Евгеньевна Ворожейкина говорила о строительстве гражданского общества «снизу». При этом акцент был ею сделан на строительстве «практически-социальных» институтов, интеллектуальная поддержка которых по-прежнему предполагается, по-видимому, «сверху», от профессионалов. Между тем настоящее возрождение гражданского общества не просто включает в себя, а начинается с интенсивной интеллектуальной работы в обществе, в определенных, конечно, его слоях, но не только среди экспертов-профессионалов.
В сегодняшнее время Интернет дает возможность организовать такую интеллектуальную работу в обществе, так чтобы экспертный вклад профессионалов перестал быть «спущенной сверху» суммой идей, а побудил бы всех желающих к интенсивной интеллектуальной работе. Таких желающих, я уверен, найдется в сегодняшней России много тысяч, может быть даже десятков тысяч.
Дело в организации всех этих потенциальных участников обсуждения и разработки новых общественных и государственных форм, выбора пути, выбора средств и механизмов... Это могло бы быть сделано в рамках тщательно модерируемого специализированного интернет-форума, в котором эксперты-профессионалы будут участвовать в качестве советников, а не законодателей. Образованным профессионалам организовывать локальный социальный протест – это хорошо; но еще более почетная задача – организовать образованных непрофессионалов, таких как я... И задача эта решается – нужна только готовность экспертного сообщества к такому образу действий.
3. Последнее мое замечание является, в свою очередь, продолжением предыдущего. Александр Александрович Аузан говорил здесь об имущественном цензе при начале традиционно возникших демократий («на выполнение законов государству нужны деньги, больше платишь налогов – больше имеешь прав устанавливать эти законы»), и об альтернативной этому цензу роли негосударственных общественных структур, «инвестирующих интеллектуально» в функционирование демократических институтов государства.
Этим негосударственным структурам противостоит, однако, не только исполнительная государственная власть («начальство»), но и выборная представительная (законодательная) власть, поскольку негосударственные структуры пытаются вторгаться в сферу деятельности тех и других. Это так не только в России; в той или иной мере это повсюду в мире. При этом, с другой стороны, выборная представительная власть становится всё менее компетентной и эффективной при решении стоящих перед государством и обществом проблем, потому что эти проблемы становятся всё более технически сложными и специальными, а депутатов выбирают не по принципу технической квалифицированности, а по партийной принадлежности или просто за красивые глаза и слова.
Это реальная и повсеместная проблема представительной демократии во всём мире. Иные формы демократии (например, так называемая deliberative democracy, «совещательная демократия», с которой уже экспериментируют на Западе) можно и нужно придумывать и разрабатывать, в том числе – и в первую очередь – в России, где представительная демократия вполне похоронена, еле начав возрождаться, усилиями «начальства», и место законодательной власти пусто.
Законодательная власть, осуществляемая сетью открытых и специализированных общественных организаций, действующих по единому регламенту (либо физически собираясь и заседая где-то, либо – предпочтительнее – общаясь без спешки через Интернет) – я думаю, именно так должна быть устроена демократия будущего.
М.А.Липман: Госпожа Тагиева Татьяна Юрьевна.
(40) Т.Ю. Тагиева: Весь тот период, о котором идет сегодня речь, наша организация занималась той самой низовой работой, о которой говорила Татьяна Евгеньевна Ворожейкина. Т.е. пыталась предоставлять недостающий информационный и технологический ресурс тем группам и организациям, которые проявляли инициативу в аспекте самоорганизации с целью повышения уровня участия в социально-политических процессах с позиций структур гражданского общества.
Носителями таких инициатив, кстати, сегодня могут быть самые различные общественные структуры. В одном случае - это группа бизнесменов, которым надоело безучастно смотреть, как городом бездарно управляет местная власть. В другом – сетевая структура религиозных объединений, затравленных опосредованной дискриминацией со стороны местных и региональных властей. В третьем – корпорация реабилитационных центров, осознавших, что масштаб решаемых ими проблем требует срочной консолидации усилий. Наконец, заинтересованность в повышении гражданской компетентности активной части населения нередко проявляют местные руководители, пришедшие к власти в ситуации противостояния с носителями пресловутого «административно-партийного ресурса».
За время нашей работы, которая всегда сопровождалась проведением большого количества социологических замеров и встреч с различным аудиториями, мы достаточно часто задавали людям вопрос о том, чего же они ожидали от демократии.
Если резюмировать эти ответы в одну фразу, то люди прежде всего ожидали формирования в новой России культуры уважения к человеку как таковому (вне зависимости от его материального ценза, партийности и социального положения) и роста уровня социальной солидарности (не социального равенства, но ощущения личной причастности к жизни социума, надежной включенности в социальные системы взаимодействия).
Надо честно сказать, что люди были глубоко обмануты в этих своих ожиданиях. Вот, к примеру, зарисовка из анкеты по опросу «Социальное самочувствие», проведенному 2004г. в г. Березовский Свердловской области, образно иллюстрирующая мироощущение человека современной российской глубинки: «Вышел на улицу – темно. Дали в глаз. Пошел в милицию - дали во второй. Зашел в больницу – послали. Тяжело жить в стране, в которой человек - смерд».
Уважения к человеку не продемонстрировала за весь постсоветский период ни действующая власть, ни доминирующая партия, ни демократические лидеры. И социальной солидарности люди тоже не увидели. Ни от власти, ни от демократического движения, которое показало себя во многом как снобистское и элитарное. В результате
сегодня за пределами научных аудиторий говорить о демократии бессмысленно. Слишком глубоко разочарование.
Вообще итоги первого этапа развития демократического процесса в стране весьма печальны: нет опорных структур, ресурс которых позволял демократической общественности самостоятельно организовать социально значимые для страны процессы. Все перестройки рядов штатных демократов не обнадеживают: состоятельной концепции работы как не было, так и нет. Выйти к людям за пределами узкого круга своих последователей как не умели, так и не умеют (а может, и не хотят).
В то же время, говорить о безнадежности демократического движения в России рано. Сегодня достаточно много людей за пределами сферы кулуарных игр политической элиты не желают быть бессловесными объектами политического манипулирования. Они хотят знать, как видится Россия тем, кто за нее отвечает, и сами хотят влиять на обстановку в обществе, будучи глубоко разочарованы бюрократическим управлением страной. Люди устали от унижений, как здесь уже справедливо говорили, и не желают соглашаться со сложившимся положением дел.
Кто сможет объединить и реализовать потенциал этой России? Я думаю, тот, кто реально сумеет показать людям, что человеческое достоинство для него не пустой звук; кто сможет добиться исполнения законов и повышения эффективности управления без применения многообразных приемов унижения, кто наконец откажется от многолетней практики манипулирования людьми и попытается реально с ними взаимодействовать.
Я совершенно согласна с Сергеем Адамовичем Ковалевым, сказавшим, что демократия, не основанная на системе ценностей, в основании которых лежит человеческое достоинство и права человека, людей не привлекает. Пустота демократии как голой технологии в России сегодня очевидна всем. Людям все равно, с использованием каких механизмов - демократических или тоталитарных - вырабатываются решения, игнорирующие их реальные интересы .
Еще я хочу сказать, что мы должны научиться качественно и эффективно использовать энергию процессов, организуемых властью. Вот, скажем, программа долгосрочного развития России (программа «2020») принята к реализации. В большей части муниципалитетов страны ее никто в глаза не видел. Почему бы не организовать ее широкое обсуждение в стране силами демократической общественности? Людям интересно. Материала для дискуссий более чем достаточно. Легитимность и значимость процесса обеспечена самим документом. За одним и о насущном поговорить можно, о кризисе в том числе…
М.А.Липман: Господин Шейнис.
(41) В.Л.Шейнис: Я согласен с Александром Александровичем Аузаном в том, что развитие демократических процессов в современном мире и даже в тех странах, где демократия вызревала на протяжении многих веков, проблематично. Я, как и он, не знаю, к чему приведет через 50-100 лет, говоря словами поэта, «некрасивая, злая возня маленькой нашей планеты». Но я принципиально с ним не согласен в том, что демократия есть лишь инструментарий, средство для достижения каких-то иных целей, например, для утверждения ценностей. Демократия сама по себе представляет одну из главных ценностей в современном общественном развитии. Думаю, это связано с тем, что Александр Александрович сужает содержание понятие «демократия». Выступавшая передо мной госпожа Тагиева очень обосновано, на мой взгляд, ставила вопрос о том, что демократия – это определенный тип отношений в обществе, предполагающий и социальную солидарность, уважение к человеку.
Если говорить о политическом содержании демократии, то она не только (может быть, даже не столько) предполагает решение общественных вопросов большинством голосов, сколько гарантии прав меньшинства. Мне недавно пришлось перечесть полемику Каутского и Ленина о демократии и диктатуре. Сегодня в свете протяженного исторического опыта видно, насколько Каутский,(как и Плеханов), хотя и оставался в плену ложной общеисторической парадигмы формационной теории (социализм идет на смену капитализму), смотрел дальше, глубже понимал интересы, в том числе и России, русского народа, нежели его оппонент. Вспоминается также реакция на разоблачения, произнесенные с трибуны XX съезда КПСС, итальянских социалистов, которые занимали после второй мировой войны очень левые позиции, были почти коммунистами. То, что мы узнали, гласило заявление ИСП, доказывает: демократия не может быть пролетарской или буржуазной; демократия есть ценность высшего порядка, которую наша партия всегда и при всех условиях будет защищать.
Демократия, конечно, должна содержать процедуры, обеспечивающие реализацию воли большинства. Однако она должна иметь ограничения. Как совместить защиту прав меньшинства, гарантии для меньшинства с решением большинством голосов — вопрос очень не простой . Здесь существует противоречие, которое порождает на практике очень сложные коллизии. Я, в частности, довольно скептически отношусь к решению сложных общественных и государственных вопросов на референдуме. Механизмы представительной демократии во многих случаях работают надежнее. Достаточно вспомнить бонапартовские или гитлеровские плебисциты, когда подавляющее большинство населения голосовало за антидемократические решения и режимы. Нечто подобное — причем без масштабного применения террора и фальсификаций — происходит в сегодняшней Венесуэле. Как защитить либеральные принципы, пространство свободы от вердикта некомпетентного большинства — сложнейшая проблема, которая не имеет однозначного решения для разных ситуаций. А если так, то в ряде случаев непризнание воли большинства, выраженной по матрице, заданной антидемократическим режимом, является, как это ни парадоксально, демократическим решением, решением в пользу свободы и демократии, в пользу каких-то более высоких материй. Так, например, избиратели Саара дважды голосовали за присоединение к Германии: в 1935 и 1955 гг. В первом случае решение было антидемократическим и антилиберальным, во втором — вполне демократическим. Следовало ли международному сообществу признавать легитимность присоединения Саара к гитлеровской Германии — весьма сомнительно.
В этой связи – о международных проблемах и структурах, в которых они решаются (или не решаются). Рискую вызвать «огонь на себя», но я решительный противник того, что (не только в нашей печати, но и в либеральной печати Запада) называется «демократизацией международных отношений». Что это? Передача решений от Совета безопасности (далеко не идеально функционирующего органа) Генеральной ассамблее, где режимы, демократический характер которых сомнителен, будут большинством голосов в собственных интересах принимать решения, разрушающие существующий мировой порядок? Я не являюсь противником однополярного мира при всех условиях. Идеальной моделью международных отношений, на мой взгляд, была бы однополярность, основанная на согласии демократических государств, правительства которых зависят от общественного мнения в собственных странах. А так как эта модель в обозримый период недостижима, исключительно важна консолидация стран Запада и их способность влиять на мировое развитие.
Я не идеализирую политический строй западных государств. Думаю, что проблематичность демократического развития в мире определяется не только тем, будет или не будет Россия к нему приобщаться, что будет в Китае, что будет в тропической Африке… Проблемность связана еще и с тем, что попятные движения происходят и в западных обществах. Это так. Но все-таки я думаю, что если мир не рухнул после Второй и не втравился в Третью мировую войну, то это было связано с доминированием в мире США и системы западных союзов. Готов признать, что нередко их политика была и неразумной, и контрпродуктивной, грешила попеременно то «самоуверенностью силы», то мюнхенским синдромом. Но если Сталин и Хрущев, несмотря на все старания, не получили Западный Берлин, Ким Ир Сен — Южную Корею, Саддам Хусейн — Кувейт и т.д., то произошло это потому, что на стороне демократии был перевес силы. И, наоборот, трагедия Венгрии 1956 г., Чехословакии 1968 г. в значительной мере были связаны с балансом мировых сил, «двухполюсностью», продлившей жизнь разграничительным линиям, проведенным в Ялте и Потсдаме в 1945 г.
n