Бюрократия и олигархия в историко-политической перспективе

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Социальная организация и бюрократия основные вопросы Организация: сущность и характерные, 230.75kb.
• Программа курса «политическое знание: структура, методы и категории», 214.71kb.
• Задачи исследования: собрать и обобщить историко-географические и картографические, 910.63kb.
• Политическая культура и идеология, 1113.41kb.
• Программа курса история новейшего времени (послевоенный период) для студентов з/отд, 273.68kb.
• Программа курса история новейшего времени (до 1945 Г.) для студентов з/отд историко-политологического, 149.11kb.
• Историко-экономическая наука является междисциплинарной, она сложилась на стыке двух, 482.22kb.
• «правда» и «истина» (языковая концептуализация мира и тематическое своеобразие русской, 862.66kb.
• -, 9313.86kb.
• Современная финансовая олигархия пошла по пути средневековых феодалов, 643.14kb.

и эффективности устойчивых образцов и алгоритмов политического поведения, а также устойчивости правил и границ приличий в политической игре. Иначе говоря, номенклатурная политика – это игра по правилам. Между тем сегодняшняя политическая реальность – это игра без правил и приличий. И в условиях этой реальности перевес неизбежно на стороне тех, кто в наибольшей степени адаптирован к этому типу игры. Это новое поколение политического класса (хотя возраст здесь не главное – речь идет прежде всего об изменении модуса поведения), реальная политическая социализация и вхождение в реальную политическую власть которого пришлись на период тотального разрушения государства и в силу этого свободного от различного рода предрассудков. Универсальным принципом нового политического поколения становится прагматизм, даже утилитаризм: истинно то, что полезно. Поэтому предположение о смерти номенклатуры нуждается в существенной корректировке: если номенклатурный принцип кадрового рекрутирования завтра покажется полезным новым лидерам, то некоторые олигархи вполне могут обнаружить себя далеко от предполагаемых берегов.

Ведь на чем по существу сломались Примаков и Лужков? Известно: на информационной войне против лидеров ОВР. Между тем принципиальной особенностью этой войны было сочетание массированного по накалу давления с предельно скудными по содержанию инструментами компрометации: ведь не могут же в самом деле рассматриваться в качестве веских аргументов операция на тазобедренном суставе или муссирование факта убийства иностранного гражданина по принципу «то ли он убил, то ли его убили». Между тем и противники лидеров ОВР, и сами лидеры ОВР располагали куда более серьезным компроматом против своих политических соперников. Однако действительно серьезный материал не был задействован ни одной из сторон.

Помимо важнейшей причины этой очевидной осторожности – негласного консенсуса относительно табу на действительно серьезные аргументы в споре – это произошло потому, что тяжелая артиллерия не потребовалась, ибо ключевым элементом схватки стала борьба политических воль. Решающее значение для ее исхода имел неприемлемый по накалу для сознания позднесоветской номенклатуры психологический прессинг, ибо моделью публичной политической борьбы для номенклатуры позднесоветского периода (а именно к этой когорте относятся и Примаков, и Лужков, и большинство их сторонников) была модель схватки бульдогов под ковром (я говорю именно о публичной борьбе, ибо реальная борьба даже в 80-е годы не исключала крайние формы – вспомним хотя бы странные смерти Кулакова, Машерова и Цвигуна). Публичная же дискредитация лидеров номенклатурного склада произвела эффект психологического слома их политической воли. Важным обстоятельством, определившим исход психологического противостояния лидеров ОВР и их противников, является также тот факт, что первые делали ставку «на власть», а другие – «на жизнь»: несмотря на то, что для обеих команд власть является абсолютной ценностью, свобода и жизнь все же важнее.

Девальвацию устойчивых моделей политического поведения можно интерпретировать по-разному. Мне представляется, что подобный характер политического процесса не является исключительной характеристикой мира отечественной политики и политики вообще. Это, скорее, отражение более общего процесса эрозии устойчивых норм и образцов – процесса, характерного для эпохи постмодерна. Проявления этого общего процесса можно обнаружить в самых разных сферах, начиная с девальвации норм и принципов международного права в ходе югославского конфликта и поддержки мировым сообществом откровенно криминального режима в Чечне и заканчивая отмеченной в отечественной криминальной среде тенденцией пренебрежения классическими воровскими канонами со стороны нового поколения молодых отморозков.

Каковы параметры политической элиты в сегодняшней ситуации? В данном случае можно говорить лишь о наметившихся тенденциях, ибо сегодня политический процесс находится в точке бифуркации: внутри- и внешнеполитические обстоятельства таковы, что могут потребовать существенного пересмотра сложившегося ранее курса независимо от первоначальных намерений первых лиц; кроме того, персональное обновление команды на властном Олимпе способно если не скорректировать, то модифицировать сложившиеся ранее тенденции.

• Прежде всего, можно констатировать самодостаточность и автономность власти. Массовые слои населения сегодня действительно являются массовкой внутриэлитных битв. Например, итоги выборов во многом определяются не столько позицией и интересами масс, сколько результатами внутриэлитного торга.
  
• Известно, что ведущие политико-финансовые структуры не только делегируют представительство своих интересов группам давления и лоббистским структурам, но и во все возрастающей степени входят в российскую политику непосредственно в качестве политических акторов. При этом степень политического влияния последних столь высока, а масштаб «приватизации» ими институтов и функций гражданского общества и государства столь велик, что на фоне тотальной десубъективизации других участников политического процесса (включая государство) эти структуры выступают в качестве ведущих субъектов российской политики. Однако эти субъекты проявляют поразительную несостоятельность, как только речь заходит о проблемах общенациональной стратегии развития. Иначе говоря, эти субъекты стратегически бессубъектны. На наш взгляд, эта «стратегическая беспомощность» не случайна и является следствием приватизации институтов государства: реализация исторической и политической субъектности невозможна без приверженности государственным интересам. Между тем сегодня для элиты единственно значимым является корпоративный (точнее, квазикорпоративный) интерес.
  
• В условиях превращения элиты в конгломерат самодостаточных, замкнутых образований линии внутриэлитного противостояния определяются, главным образом, противостоянием сформировавшихся по кланово-корпоративному принципу структур. Основаниями противостояния больше не являются идеологические разногласия: деидеологизация внутриэлитных отношений стала фактом – столкновения происходят главным образом из-за доступа к ключевым ресурсам (кстати, деидеологизация – мировая тенденция; свидетельство тому – отношения США–Китай; на глобальном уровне противостояние также определяется борьбой за ресурсы), а традиционная для России дихотомия власть – оппозиция потеряла остроту, ибо и оппозиция оказывается втянутой своими определенными сегментами в различные кланово-корпоративные структуры. Так, в 1995–1997 гг. КПРФ была эффективным партнером В.Черномырдина и его движения НДР в ходе соперничества последнего с конкурирующими властными группами, сегодня Кремль входит в альянсы с коммунистами. В период политического партнерства КПРФ–НДР можно было предположить, что одним из возможных вариантов развития тенденции деидеологизации может стать модель двухпартийной политической системы, аналогичная американской. В условиях России подобная система могла стать инструментом управления, если бы НДР управляла модернизированно-вестернизированным сегментом электората, а псевдооппозиция в лице КПРФ – традиционалистски настроенным и левым его секторами. После политического оформления движения «Отечество» возникла другая возможность формирования биполярной системы власти: теоретически можно было представить «Отечество» в качестве партнера основной партии власти в лице Кремля. Смысл этой комбинации заключался бы в том, что подобная биполярная структура способна обеспечить если не стабильность, то хотя бы устойчивость политической системы. Однако попытки построить модель хотя бы корпоративной демократии не удались. Что касается нынешнего партнерства Кремля и КПРФ в Думе, то это – отношения сотрудничества большого брата и братьев меньших.
  
• Сегодня можно констатировать тенденцию формирования новой версии властного монизма: произошло возвышение одной из группировок, претендующей на монополизацию власти и ресурсов. Истоки этой тенденции имеют двоякий характер. Во-первых, двухпартийная система обременительна для российского бюджета – «Боливар не вынесет двоих», поскольку источником благосостояния всех партий власти являются госбюджет и иные госресурсы. А во-вторых, монизм власти остается приоритетным конструктом сознания российского властного класса и доминирующим принципом политической практики, что свидетельствует, в частности, об устойчивости традиционных для России моделей политического поведения и политической психологии. Истоки приверженности этому монизму во многом обусловлены стереотипами, сформировавшимися в условиях однопартийной политической системы. Причем я имею в виду отнюдь не только советский опыт (о котором говорили, что в СССР может быть сколько угодно партий при условии, что одна у власти, а другие – в тюрьме), но и особенности типологически и функционально схожих с советской политических систем Московского государства и Российской империи, основанных на принципе концентрации власти в одних руках (в этом контексте жесткое подчинение церкви государству выполняло функцию устранения альтернативных центров власти). Несмотря на декларации нового политического класса о разрыве с тоталитарным прошлым, сте-реотипы властного монизма по-прежнему сильны: имея на руках все козыри, трудно избежать соблазна добить побежденного соперника.
  
• Формирование властного монизма существенно меняет отношения федеральной и региональных элит. Если в течение нескольких последних лет аналитики солидарно отмечали возрастание политического веса сообщества региональных лидеров, заявивших себя влиятельными акторами российской политики (пиком этой тенденции стал 1999 г., индикаторами – знаменитые голосования по генпрокурору в Совете Федераций и формирование избирательного блока региональных начальников «Вся Россия»), то сегодня можно констатировать, что 1999–2000 гг. надломили эту тенденцию: региональные бароны присягнули на верность одержавшей верх федеральной группировке, хотя еще недавно клялись в верности тем, кто казался им сильнее. Методы усмирения регионалов были различными, но основа одна: жесткий торг в широком ассортименте методов – от предъявления досье с компроматом до подкупа в виде трансфертов или помощи в борьбе с экономическим конкурентом (как это было в ходе поддержки А.Тулеева в его борьбе с МИКОМом или А.Лебедя в его борьбе с А.Быковым). Перефразируя высказывание бывшего замглавы президентской администрации И.Шабдурасулова, подарившего свои часы Е.Наздратенко на инаугурации приморского губернатора 25 декабря 1999 г. с пожеланием оставить на них московское время до президентских выборов, можно констатировать: сегодня на часах в российских регионах – время московское. И стало ясно, что региональная вольница была возможна лишь потому, что на прежнем этапе политического процесса она не противоречила интересам приоритетной на тот момент фракции федеральной власти или находилась вне сферы ее интересов. Сегодня региональные бароны встали по стойке «смирно».
  

Вышеприведенное свидетельствует о том, что преклонение перед силой остается доминирующей установкой поведения и центральной и региональной элит, и населения. Что еще раз подтверждает: в нашем обществе нет граждан – есть лишь подданные. И это в равной степени характеризует и население, и представителей нового властного класса, поспешившего выстроиться в очередь к новому монарху. «Холоп в России – больше, чем холоп». И в этом отношении российский политический класс начала нового тысячелетия напоминает свою далекую предшественницу – бюрократию времен почти «очаковских и покоренья Крыма». Известно, как в 1822 г. начинающего дипломата и будущего канцлера России Александра Горчакова отчитал тогдашний статс-секретарь (то есть министр) по иностранным делам Карл Нессельроде за то, что тот первым в русской дипломатической службе начал употреблять формулу «Государь и Россия»: «Мы знаем только государя, нам нет дела до России».