Geum.ru

Бюрократия и олигархия в историко-политической перспективе

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3
только лидер, способный убеждать и торговаться, способен вообще запустить в ход громоздкую управленческую машину» (выделено мною. – О. Г.).25

Несомненно, относительная слабость президентской власти в США обусловлена таким фактором, как отсутствие значимых угроз внешних агрессий. Это понимал уже А.Токвиль, отмечавший, что, если бы американский союз подвергался угрозе извне, исполнительная власть имела бы гораздо большее значение.26

Результатом возрастания роли внешней политики в системе жизненно важных интересов США в ХХ в. стала тенденция расширения полномочий президентской власти. Пиком этой тенденции стал период президентства Р.Никсона. А.Шлезингер озаглавил свою книгу, посвященную последнему периоду президентства Никсона, «Имперское президентство», подразумевая под этим термином стремление главы исполнительной власти нарушить баланс между президентской властью и представительными органами, предусмотренный Конституцией, в пользу президента.

Конгресс США в соответствии с положениями Конституции обладает исключительным правом принятия решений в трех жизненно важных сферах – вступление страны в войну, утверждение государственного бюджета и контроль за деятельностью всех государственных учреждений. И если первую из указанных прерогатив конгресса нарушали почти все президенты, начиная с Т.Джефферсона, то президентство Р.Никсона отмечено активными попытками лишить конгресс двух других его важнейших прав – добиться возможности бесконтрольного расходования специальных фондов и урезать право контроля конгресса за деятельностью администрации. Таким образом, эти шаги знаменовали стремление преобразовать систему президентской власти, доведя это преобразование до логического предела – плебисцитарного президентства, в основе которого лежит представление о том, что президент подотчетен только своим избирателям, да и то раз в четыре года.

Однако эти шаги Никсона потерпели сокрушительное поражение и привели к результату, прямо противоположному: он был вынужден уйти в отставку под угрозой импичмента, а это, в свою очередь, существенно ослабило рейтинг института президента во внутриполитическом раскладе сил и привело к падению доверия к институту президента в целом. В 1959 г. в ответ на вопрос «К кому вы относитесь с большим доверием – к президенту или конгрессу?» 61% опрошенных высказались в пользу президента и лишь 17% – в пользу конгресса. При ответе на аналогичный вопрос в 1977 г. ответы распределились следующим образом: 58% голосов в пользу конгресса и лишь 26% – в пользу президента.27

Угроза импичмента Никсону и его последующая отставка представляют наиболее яркий пример отторжения американской политической системой лобового, жесткого стиля лидерства верховной власти – отторжения тем более знаменательного, что произошло оно в контексте общей тенденции расширения президентских полномочий и возрастания симпатий массового избирателя к институту президента. Известно, что отставка Никсона стала результатом не просто грубых ошибок или должностных нарушений, а была обусловлена изоляцией от правящих элит, неспособностью принять гибкий стиль политического лидерства и пренебрежением сложившимися правилами игры. Никсон попытался превратить Белый дом в центр принятия важнейших решений, поставив сотрудников аппарата своей администрации выше влиятельных фигур конгресса.

Но главную роль сыграло то обстоятельство, что Никсон не смог завоевать доверие влиятельных кланов старых восточных элит, для которых выходец с Запада, сам пробивший себе дорогу, остался плохо воспитанным выскочкой, пренебрегшим традиционными неписаными правилами политической игры. Никсон стал первым президентом США, который попытался построить свою политическую стратегию, опираясь преимущественно на силы «солнечного пояса», выходцы из которого постепенно вытеснили вашингтонцев. Более половины сотрудников его штаба были из этого региона; треть руководителей правительственных агентств и половина его новых назначений также представляла солнечный пояс. Неготовность к гибкому взаимодействию со старыми восточными элитарными кланами в конечном счете стала роковой для Никсона. В связи с этим С.Блюменталь убежден, что своим главным врагом Никсон считал могущественный восточный истеблишмент. По мнению бывшего президента, «уотергейтский скандал» представлял собой заговор, чтобы разделаться с ним».28

История президентства Р.Никсона показательна для понимания расклада сил в структуре элитной организации власти, подобной той, что существует в США: именно элитный консенсус различных групп определяет судьбу главы исполнительной власти; при этом позиция внеэлитных слоев не имеет значения. Симптоматично, что Р.Никсон, оставаясь аутсайдером для восточного истеблишмента, рассматривал и ощущал себя выразителем интересов массовых внеэлитных слоев. Однако, изолировав себя от правящих элит, Никсон лишился и поддержки средних американцев: господствующие элиты посредством ряда технологических процедур сумели восстановить против него и широкие слои населения, которые Никсон рассматривал в качестве своей опоры (свидетельством изоляции Никсона и от внеэлитных слоев стало беспрецедентное падение его рейтинга в последние месяцы пребывания в Белом доме). Как видим, и в системе отношений элиты – массы политические системы России и США различны: в условиях американской политической системы «президентская репутация надежно защищена от капризов улицы».29

Еще один, быть может, более убедительный в силу «чистоты эксперимента», пример фиаско президента, разошедшегося в принципиальном вопросе с влиятельными элитными группами, – судьба Дж.Ф.Кен-неди. В отличие от «выскочки» Никсона выходец из влиятельного и состоятельного восточного клана аристократ Кеннеди, несомненно, прекрасно вписывался в традиционный политический истеблишмент, блестяще владел неписаными правилами игры на политической бирже, одним словом, был «своим» на политическом Олимпе (клан Кеннеди был столь влиятелен, что один из конкурентов Кеннеди на ранних этапах президентской гонки 1960 г. признавал, что чувствовал себя мелким торговцем, который пытается конкурировать с сетью крупных магазинов). Воспоминания близких семье Кеннеди лиц свидетельствуют о том, что глава клана миллионер Джозеф Кеннеди целеустремленно и настойчиво готовил своих сыновей к политической карьере, будучи убежден, что по крайней мере одному из них предстоит стать президентом США.30

Однако, похоже, что эти обстоятельства сыграли злую шутку с Кеннеди: он посчитал свой действительно очень высокий потенциал влияния достаточным, чтобы пренебречь мнением конкурирующих кланов в принципиальных вопросах. Независимо от того, кто именно персонально выступал в роли оппонентов президента, обстоятельства гибели Джона Кеннеди, судьба двух его братьев, оставивший много вопросов ход расследования, результаты работы комиссии Уоррена и пр. обстоятельства свидетельствуют, что события в Далласе стали делом рук не убийцы-одиночки, а лиц, реальное влияние которых, в том числе и в органах государственной власти, было выше, чем аналогичный показатель убитого президента.

Как уже указывалось, различия политических систем США и России обусловили формирование разных типов политического лидерства – чрезвычайно гибкого в условиях США и предельно жесткого, лобового в России. Наиболее наглядный пример свойственного американской политической культуре стиля лидерства в нынешнем веке является стиль президентства Л.Джонсона.

Без малого тридцать лет жизни Л.Джонсона были связаны с Конгрессом: три года он проработал в аппарате Палаты представителей, еще три – на административной должности, одиннадцать лет в качестве конгрессмена и двенадцать – сенатора (из них шесть в качестве лидера большинства). Джонсон блестяще владел искусством компромисса и техникой процедурных согласований, хорошо знал личные мотивы и установки ведущих фигур конгресса; в процессе взаимодействия с ведущими политиками Джонсон максимально учитывал партийную принадлежность и психологические и пр. особенности партнеров, а личное общение было одним из важнейших слагаемых успеха Джонсона. Конечно, практика взаимодействия президента Джонсона с конгрессом не исключала и жестких методов «выкручивания рук», однако они были скорее исключением, чем правилом: «Что он действительно выкручивает, так это ваше сердце. Он говорит, что нуждается в вашей помощи, и слезы прямо-таки сочатся из телефонной трубки».31 И именно неготовность Никсона к подобному стилю элитного взаимодействия стала одним из важных факторов его поражения: «Инстинктивно, в кризисной ситуации он «боролся как черт», а не торговался» (выделено мною. – О.Г.).32

Между тем в условиях «мобилизационной» модели элитообразования «уговаривающий» Л.Джонсон есть аномалия: вспомним, что характеристика А.Ф.Керенского в качестве «главноуговаривающего» использовалась как констатация его неспособности эффективно выполнять функции лидера. Можно привести и другие примеры попыток практики гибкого стиля политического лидерства в условиях жесткой политической системы. Известно, что Л.И.Брежнев не стремился к имиджу руководителя с «твердой» или «жесткой» рукой; напротив, подобно Л.Джонсону, нередко он посвящал 2–3 часа служебного времени телефонным звонкам руководителям крупнейших региональных парторганизаций, демонстрируя важность мнения региональных функционеров для генсека. В связи с этим ряд исследователей полагает (ссылаясь на прозвище «балерина», приобретенное Брежневым еще во времена работы в Днепропетровске, из-за его склонности поддаваться различным влияниям), что Брежнев не только не казался жестким руководителем, но и не был им на самом деле.33

Однако, на наш взгляд, подобная позиция не вполне точна, ибо Брежнев на протяжении своей политической карьеры в период до 1975 г. не раз демонстрировал способность обойти на крутых виражах политической гонки не только более опытных и искушенных (Н.Хрущев, А.Косыгин), но и более молодых и более энергичных (А.Шелепин, Н.Егорычев, В.Се-мичастный) конкурентов. За внешней аморфностью Брежнева стояла безусловная способность профессионального политика устранять конкурентов. «Аморфность» Брежнева есть максимум гибкости, которую может позволить себе политик в условиях жесткой политической системы. Подобно тому, как американская политическая культура отторгает директивный стиль лидерства, российский политический климат обрекает на поражение слабого лидера.

Таким образом, мы пытались показать, как различия в условиях формирования политических систем продуцируют различия процессов элитообразования и типа лидерства. Попытки применить сколь угодно продуктивные элементы систем, сформировавшихся в иных, нежели органические, условиях, приводят к пагубным результатам.

* * *

Как мы уже отмечали, при организации российской власти приоритетное значение имеют политические факторы, а политические формы мобилизационного типа развития (жесткие – авторитарные или тоталитарные – политические системы) характеризуются отсутствием или неэффективностью механизмов воздействия гражданского общества на государство. Это означает, что политическая элита формируется в лоне государственных структур и во многом совпадает по своему составу с высшим эшелоном административно-политической бюрократии. Эти же факторы обусловливают преимущественно монолитный характер организации политической элиты в подобной системе власти: монополия государства на политическое управление предопределяет относительно гомогенную структуру правящего класса.

В связи с тем, что политическая элита «мобилизационного» типа формировалась в недрах государства, фактически совпадая с высшим эшелоном бюрократии, принципиальным для характеристики российской бюрократии в качестве политической элиты является характер государства. Поскольку российское государство представляет собой разновидность служилого государства (системообразующим основанием которого является принцип всеобщности обязанностей перед государством), то доминирующей моделью элитного рекрутирования является «служебный принцип»: властную элиту составляет преимущественно высший эшелон бюрократии, формирующийся по принципу «привилегии – за службу».

«Служебный» принцип рекрутирования определял весьма специфическое положение российского властного класса, который трудно назвать элитой в полном смысле этого слова вследствие его жестко подчиненного положения по отношению к верховной власти. Не случайно А.Де Кюстин называл крепостных крестьян, труд которых являлся в России средством вознаграждения служилого сословия за выполняемые обязанности, «рабами рабов».34 М.Сперанский писал, что в России есть «рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым».35 А знаменитый русский историк В.Ключевский даже констатировал, что на высшие служилые классы обязательные государственные повинности падали с наибольшей тяжестью.36 Р.Пайпс считал, что по крайней мере в одном отношении московские служилые люди находились в худшем положении, чем их крепостные: в отличие от них, слуги государевы не могли жить весь год дома, в кругу семьи.37 Причем тяжесть государственных обязанностей на Руси была порой столь значительна, что в XVII в., например, массовый характер приобрело явление закладничества, т. е. уклонение от обязанностей перед государством (в том числе и от государственной службы) путем перехода в холопы, т. е. ценой потери личной независимости. К середине XVII в. закладничество приобрело столь массовый характер, что правительство было вынуждено принять законодательные меры по борьбе с этим явлением, вплоть до угрозы смертной казни для уклоняющихся от государственных обязанностей.

Но своего исторического апогея зависимость служилого сословия от верховной власти, несомненно, достигла при И.Сталине. Положение партхозноменклатуры мало чем отличалось от положения крепостных. Номенклатурная колода «тасовалась» по усмотрению верховной власти почти так же, как некогда продавались помещиком его крестьяне: мнение самих назначенцев крайне редко принималось во внимание вышестоящими инстанциями.

Проработавший более сорока лет в различных составах советского правительства Н.Байбаков обо всех своих назначениях узнавал постфактум, и его мнением никто не интересовался: так было в 1944 г., когда Сталин назначил его наркомом нефтяной промышленности; так было и в 1955 г., когда Хрущев назначил его председателем Госплана; так было и в 1965 г., когда Брежнев, вернув Байбакова из хрущевской опалы последнего периода правления, вновь назначил его председателем Госплана. Степень зависимости правящего слоя от верховной власти была максимальной. Н.Булганин, один из высших номенклатурных иерархов, признавался Хрущеву: «Вот едешь к Сталину на обед вроде бы как другом, а не знаешь, сам ли ты поедешь домой или тебя повезут кое-куда».

Известный итальянский журналист Дж.Боффа писал, что в 1930–1950-х гг. принадлежность к номенклатуре в СССР означала тяжкую изнурительную работу, скромно оплачиваемую и не ограниченную временем, чреватую физическим и психологическим переутомлением. Высокую степень переутомления высшего управленческого эшелона СССР в 1930-е гг. отмечал и посетивший страну Л.Фейхтвангер: «Почти все москвичи, занимающие ответственные посты, выглядят старше своих лет… на этих людях сказываются вредные последствия переутомления, работа совершенно выматывает их».

Монопольное положение государства в качестве субъекта управления и служилый характер государства – важнейший, но не единственный фактор, обусловивший служебный принцип организации российской политической элиты. Неприемлемость рекрутирования элиты по признаку происхождения была обусловлена тяжестью государственных обязанностей правящего слоя и нежеланием родовой аристократии и «золотой молодежи» нести службу государству. Землевладение не стало критерием рекрутирования элиты в связи с тем, что скудные почвы России, являясь средством прокорма, не обеспечивали традиционно сопутствующего крупному землевладению продукта собственности – решающего влияния в политике. Основанием рекрутирования элиты не стал и финансовый капитал, так как последний всегда в России был дефицитом. Русская буржуазия – это «буржуазия, которой не было».

В качестве привилегий высшего эшелона служилого сословия выступали денежное вознаграждение, наделение землей (начиная с Киевского периода и вплоть до крушения Российской империи в 1917 г.) и назначение на доходные должности по центральному и местному управлению (в XV–XVI вв. в форме кормлений). С точки зрения обеспечения максимальной эффективности управления наиболее оптимальным средством вознаграждения управленческого аппарата являются деньги, так как они в наибольшей степени обеспечивают условный, временный и жестко увязанный с несением службы характер вознаграждения. Однако использование этого вида оплаты в условиях России было ограничено вследствие хронического дефицита денег в казне, что стимулировало использование иных средств. Недостаток денег для содержания бюрократии – фундаментальная причина ее потенциальной коррумпированности. Именно из системы «кормлений от дел», как из гоголевской «Шинели», вышли все герои великого писателя: городничие, попечители богоугодных заведений и прочие любители «борзых щенков». Дефицит средств казны обусловил и использование земли как средства вознаграждения за службу. С течением времени землевладение, превращая служилых людей в душевладельцев (и усиливая закрепощение крестьян), стало неизбежным фактором энтропии (разложения) правящего класса. Известно, что власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно. Характерная для России неопределенность законов, связанных с объемом прав помещика на крестьянский труд, деформировала сознание правящего политического класса и существенно снижала эффективность его управления.

Широкое использование в качестве средства вознаграждения за службу земельных пожалований превращало политическую элиту России – служилый класс по исходному принципу рекрутирования – в землевладельческую касту, обязанную своим положением не службе, а принципу наследования, что существенно снижало мобилизующую функцию правящего класса. Между тем потребность государства в многочисленном служилом сословии в условиях перманентного внешнеполитического напряжения и дефицита ресурсов периодически вынуждала верховную власть осуществлять кардинальную реорганизацию правящего слоя, перенося акцент с землевладельческой знати на служилое сословие. Инструментом подобной реорганизации являлась политическая чистка. Таким образом, чистка выступала в качестве механизма ротации российского властного класса. Именно в этом заключался смысл опричнины Ивана Грозного и конфронтации Петра I с родовой знатью. З.Бжезинский в книге «Перманентная чистка» ошибался, рассматривая чистку в качестве характеристики исключительно советского тоталитаризма.

«Служебная» модель элитообразования неизбежно определяет дихотомию ее внутренней структуры: верховная власть (глава государства) – правящий слой (высший эшелон бюрократии). Это обусловлено отмеченным выше несовпадением интересов государства и населения. Важнейшей функцией государства в системе мобилизационного развития является инициирование импульсов развития. Именно поэтому глава государства (князь, царь, император, генсек правящей партии, президент) под давлением внутри- или внешнеполитического кризиса выступает субъектом импульсов модернизации и обеспечивает равномерный баланс в распределении обязанностей граждан перед государством (принцип всесословности), используя правящий слой в качестве инструмента модернизаций. В этих условиях верховная власть выполняет роль «кнута», подстегивающего развитие. М.Палеолог, французский посол при дворе Николая II, наблюдая неуклонное разложение империи накануне ее крушения и усматривая одну из причин тому в слабовольном характере императора, с тоской думал о посохе Ивана Грозного и дубине Петра Великого как об инструментах укрепления российской государственности.38

Необходимость регулирования социальных отношений и стимулирования развития (то, что в условиях экономико-центричной системы выполняют частные потребности и интересы) обусловливала исключительную сложность задач государственного управления в России и создавала перегрузки на личностном уровне. «Шапка Мономаха» в России была действительно тяжела. По свидетельству близко знавших его лиц, Л.Брежнев в откровенных беседах жаловался, как непросто ему носить «шапку Мономаха», что в голове под этой «шапкой» и ночью прокручивается все, о чем приходится думать днем. «А думать приходится ой как о многом!»

Примечательно, что роль верховной власти как инициатора модернизаций нередко была обусловлена не столько личными качествами российских монархов (которые в большинстве случаев по своим мировоззренческим и психологическим особенностям были мало расположены к реформам), сколько необходимостью обеспечить выживание государства в условиях кризиса. Пример тому – судьба Александра II, инициировавшего под давлением Крымского поражения России осуществление Великих реформ 1860–1870-х годов во многом вопреки политическим убеждениям своей молодости.

Функция верховной власти как инициатора развития обусловливает высокую степень зависимости политической системы мобилизационного типа от личных качеств носителя верховной власти. Не случайно периодизация отечественной истории нередко соотносится с биографическими вехами первых лиц российского властного Олимпа. В свою очередь, биографии российских самодержцев свидетельствуют о том, каким деформациям подвержена личность первого лица государства в результате перегрузок, непомерной тяжести роли «кнута», подстегивающего развитие. Примерами деформирующего влияния неограниченной власти на личность первых лиц могут служить судьбы Ивана Грозного, Петра I, Екатерины II, И.Сталина, Л.Брежнева. В.Молотов вспоминал усилившуюся в конце жизни подозрительность Сталина: «Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех, кто там сидит подолгу».

Поскольку глава государства выступает субъектом артикуляции целей государства, то потребность в инструменте модернизации предопределяет его роль в рекрутировании правящего класса. Этот класс является инструментом реализации государственных интересов и достижения целей развития. Государство в лице верховной власти строит правящий слой «сверху» посредством рекрутирования высшего эшелона бюрократии; в идеале и деятельность верховной власти представляет собой службу государству (именно как службу государству рассматривали свою деятельность Петр Великий и Николай I).

Противоречие между задачами государства и возможностями общества по их решению продуцирует и основное внутриэлитное противоречие – между верховной властью и правящим слоем. Различие интересов верховной власти и правящего слоя обусловливает высокую степень внутриэлитной конфронтации в борьбе за властный приоритет. При этом верховная власть артикулирует интересы государства, а правящая среда – интересы хозяйственных субъектов. Постоянное воспроизводство противоречия между интересами государства и потребностями хозяйственных субъектов вынуждает верховную власть к мерам насилия над собственным «орудием», что обусловливает высокую степень внутриэлитной конфронтации в борьбе за властный приоритет: либо верховная власть репрессирует правящий слой, как это было при Иване Грозном, Петре I, И.Сталине; либо правящая среда свергает третирующую ее верховную власть (дворцовые перевороты XVIII–XIX вв.; смещение Хрущева в 1964 г.). История отношений в среде русской власти воскрешает в памяти фразу А.Волынского, кабинет-министра в царствование Анны Иоанновны: «Нам, русским, не надобен хлеб: мы друг друга едим и с того сыты бываем».

Инструментом контроля верховной власти за правящим слоем (и обществом) выступали органы политической полиции и репрессивный аппарат в целом. При этом регламентация и контроль элитарного слоя со стороны верховной власти были нередко более жесткими, чем власть правящего класса над внеэлитными слоями населения.

Например, специальная комиссия по расследованию обстоятельств покушения Ст.Халтурина на императора Александра II в 1880 г. обнаружила вопиющий беспорядок в делопроизводстве тайной полиции, призванной обеспечивать безопасность монарха. Единственной областью деятельности этого департамента, идеально организованной, было наблюдение за частной жизнью высокопоставленных лиц.

А масштаб репрессий в среде правящего сословия в периоды модернизаций был более значительным по отношению к элитарному слою, чем в среде внеэлитных категорий населения. Так, например, хотя от опричнины Ивана Грозного в той или иной мере пострадало все общество, ее важнейшим адресатом было аристократическое боярство, подобно тому, как главной мишенью кровавых репрессий в СССР конца 1930-х гг. были высшие слои совпартноменклатуры (хотя в той или иной мере от них пострадали все социальные группы).

Известный историк Р.Медведев писал, что хотя в 1930-х гг. от репрессий не был застрахован никто, именно высший эшелон номенклатуры подвергался особенно жестоким чисткам. Причем подобный характер «большого террора», направленного, главным образом, против самой партии, «был очевиден даже для большинства беспартийных, которые в те годы спали по ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты».39 По свидетельству Е.Гинзбург, в конце 1930-х гг. принадлежность к коммунистической партии являлась отягчающим обстоятельством, и к 1937 г. мысль об этом «уже прочно внедрилась в сознание всех». Поэтому соседка Гинзбург по камере юная аспирантка Ира настойчиво твердила о своей беспартийности, дававшей ей, по ее мнению, колоссальное преимущество по сравнению с членами партии.40

В связи с тем, что правящий класс выступает в качестве инструмента модернизации, верховная власть как инициатор модернизации стремится обеспечить максимальную эффективность этого инструмента, что предполагает предельную мобилизованность правящего слоя в виде гомогенного, лишенного внутренней структуры образования, предельно лояльного по отношению к верховной власти. Поэтому антикорпоративистская установка верховной власти является константой ее политики в условиях мобилизации; как правило, пики мобилизации совпадали с периодами особенно жесткой антикорпоративистской политики верховной власти, так как успех модернизации определялся эффективностью ее инструмента – управленческого аппарата. В свою очередь, эффективность последнего в качестве инструмента модернизации зависит от его предельной мобилизации – степени организованности по военному образцу, гомогенности внутренней структуры, степени лояльности и подчинения верховной власти.

В борьбе с «боярством» верховная власть ищет поддержку – и, как правило, находит ее – во внеэлитных слоях населения, представляя себя (не всегда безосновательно) в качестве союзника внеэлитных слоев против «бояр». В основе симпатий массовых групп населения к верховной власти – осознание возможностей вертикальной мобильности, открывающихся перед выходцами из низов в связи с интенсивной ротацией правящего слоя. Опора верховной власти на массовые слои дала основание И.Солоневичу определить характерный для Руси–России тип властной организации как народную монархию.

«Служебный» принцип рекрутирования элиты обеспечивает приоритет политической элиты над экономической; последняя в системе политико-центричного развития занимает подчиненное положение. Более того, в ряде случаев политическая элита, и прежде всего верховная власть, выступает субъектом формирования экономически активных слоев населения (как это было при Петре I).

Отказ от мобилизационных методов управления в ходе реформ
1990-х гг. сопровождался трансформацией бюрократической модели политической элиты в олигархическую: государство постепенно превращалось в сообщество самодостаточных политико-финансовых кланов, претендующих на принятие ключевых политических решений (самодостаточных в феодальном смысле: политико-финансовые кланы обладают собственным финансово-промышленным потенциалом; собственными службами безопасности; своими креатурами в органах власти различного уровня, силовых и правоохранительных структурах (МВД, ФСБ, прокуратура, суд); располагают собственными информационно-аналитическими империями; связаны с определенными регионами и отраслями; опираются на определенные сегменты оппозиции; вписывают свою активность в определенный геополитический контур). Состав политической элиты в подобных условиях включает высший эшелон государства и ведущих политико-финансовых групп. Таким образом, реформы 1990-х гг. знаменуют трансформацию модели элитообразования значительно более существенную, чем та, что произошла в 1917 г., когда традиционная для России модель элитообразования лишь изменила внешнюю форму, оставив в неприкосновенности системообразующие принципы.

Осуществление столь серьезной трансформации в исторически короткий срок (5–7 лет) свидетельствует о том, что в этот период произошло скорее оформление происходивших ранее глубоких тектонических изменений, имевших латентный характер. Действительно, к концу советского периода номенклатура (которая, несмотря на антикорпоративистские усилия верховной власти, никогда не была абсолютно гомогенным образованием) представляла собой деконсолидированное образование, внутри которого сложились политические кланы (в большинстве случаев слабо оформленные). Им было явно тесно в материнской номенклатурной оболочке, и они ждали своего часа для конверсии накопленных разнообразных ресурсов в реальную политическую власть или экономический капитал.

Важнейшей особенностью новой российской модели элитообразования является «растворение» интересов государства в партикулярных и высокая степень «приватизации» институтов государства и гражданского общества кланово-корпоративными структурами, претендующими на замещение государства и выполнение его функций. Наиболее зримый тому пример – политика федерального центра по отношению к Чечне: и «первая чеченская война» 1994–1996 гг., и сегодняшние коллизии в мятежной провинции являются проекцией отношений и инструментом разрешения противоречий между различными сегментами центральной власти.

Подобная система отношений государства с кланово-кор-поративными структурами существенно отлична от современного западного стандарта и дает основания диагностировать наличие элементов деформации по сравнению со взятой за образец западной моделью. В качестве элемента деформации можно констатировать тенденцию квазифеодализации модели элитообразования, о чем свидетельствует высокая степень самодостаточности корпоративных структур и приватизация ими прерогатив публичной власти. Таким образом, в России 1990-х гг. произошла реконструкция европейской модели элитообразования феодального, а не современного Запада, ибо для современного Запада характерно сохранение автономности государства по отношению к кланово-корпоративным структурам.

Олигархический характер системы элитообразования есть наиболее наглядный признак происшедшей в ходе реформ 1990-х гг. существенной трансформации модели элитообразования: источником политического влияния стала собственность, прежде всего собственность на институты государства и гражданского общества.

Любопытную иллюстрацию описанной трансформации можно найти в книге полковника В.Стрелецкого, бывшего сотрудника Службы безопасности Президента РФ в бытность А.Коржакова ее главой. Описывая свою встречу с главой группы «Мост» В.Гусинским в 1995 г. и излагая взаимные претензии СБ и Гусинского, Стрелецкий буквально (как мольеровский Журден, не подозревающий, что говорит прозой) использует термины «люди капитала» и «государевы слуги», время которых, по мнению Гусинского, прошло. «Пришло наше время – время денег. Мы – опора власти. Мы – капитал. На нас зиждется все».41

Представляется, что существенное ослабление роли государства не есть «побочный продукт» процесса трансформации российского общества или простая случайность, ибо именно ресурсы государства – финансовые, административные, политические и иные – стали источником влияния крупнейших кланово-корпоративных структур.

Смена моделей элитообразования не была одномоментной, а носила характер постепенной эволюции: осуществление реформ сопровождалось острой борьбой «номенклатуры» и «олигархии» ( хотя о последней можно говорить с известной долей условности: у нас есть олигархи, но нет и не было олигархии как консолидированной группы: войны между кланами носят перманентный характер). В 1991–1996 гг. перевес сил был преимущественно на стороне номенклатуры Об этом свидетельствует не только высокий удельный вес представителей бывшей совпартноменклатуры в структурах федеральной и региональной власти, но и признание в тот период отраслевыми и региональными кланами приоритета государства в лице президента по отношению к ним (позиции В.Черномырдина, негласного главы «газовых генералов», и Ю.Лужкова, влиятельнейшего регионального лидера). Общеизвестно также значимое влияние «служилой» когорты на принятие важнейших решений той поры. К «служилой» когорте может быть отнесена, в частности, группа Коржакова, хотя следует оговориться, что в силу известных причин это скорее псевдо- или квази-«служилая» группа; но эрозия государственного сознания правящего класса была столь масштабной, что на роль выразителя позиций государства смог претендовать малограмотный президентский телохранитель.

Апогеем борьбы номенклатуры с олигархами можно считать пресловутую охоту Коржакова «на гусей» и инцидент 2 декабря 1994 г. у здания мэрии Москвы, когда сотрудники Службы охраны президента положили в снег охрану группы «Мост». Таким довольно топорным способом банкирам было указано их место во взаимоотношениях с государством. Финальным эпизодом борьбы группировок (соответствующих двум моделям элитного рекрутирования) стали события 20 июня 1996 г. – пресловутый ГКЧП-3» – устранение группы Коржакова из властных структур и победа «олигархов».

Сопряженность поражения «служебной» модели элитного рекрутирования с президентскими выборами 1996 г. не случайна, ибо президентские выборы-96 не только определили персональное лицо верховной власти России, но и предопределили решение главного вопроса дальнейшего политического и экономического развития страны: кто обладает политическим приоритетом – государство или кланово-кор-поративные структуры (крупнейшие политико-финансовые кланы) – в пользу последних. Невозможность «служилой» группировки обеспечить победу Ельцина и потребность президента в консолидированной поддержке олигархов обусловила его переориентацию на последних в качестве группы поддержки.

Свидетельством окончательной победы «олигархической» модели элитообразования стал состав сформированного летом 1996 г. правительства, представлявшего сообщество отраслевых лоббистов, а также назначение на высокие госпосты таких людей, как Б.Березовский.

Кризис 17 августа 1998 г. представляется закономерным итогом господства олигархии. Ставшая его результатом тотальная дискредитация политического класса олигархической выпечки дала шанс для возвращения бюрократии на первые политические роли. Приход на пост премьер-министра Примакова и активизация претензий Лужкова на роль политика общефедерального масштаба с формированием собственного политического движения знаменовали попытку номенклатурного реванша, ибо и Примаков, и Лужков, и группы их поддержки принадлежат преимущественно к «служилой» когорте не только по типу политической карьеры, но и по типу политической ментальности, психологии и политического поведения, выстроенного – сознательно или неосознанно – на основе номенклатурных стереотипов (что отличает Примакова и Лужкова от Ельцина, несмотря на его номенклатурную биографию).

Подчеркну, что речь идет о характеристике именно типа ментальности и поведения лидеров, ибо по реальному статусу Лужков является главой унии номенклатуры и определенных олигархических групп, противоречия между которыми столь серьезны, что стали одной из причин поражения движения «Отечество» на выборах в парламент. Естественным образом произошло массовое возвращение во власть (или выдвижение с политических задворок) целой когорты лиц со звучными номенклатурными биографиями. Белый дом наполнился выходцами из спецслужб; в структуры «Отечества» пришли люди с комсомольским прошлым. Политическое воскрешение номенклатуры немедленно вызвало новый виток ее схватки с олигархами. Отсюда – актуализация откровенно криминальных сюжетов в судьбе Березовского и иных персонажей того же плана именно в тот период.

Однако процесс номенклатурного ренессанса был прерван, и прежде всего потому, что в условиях фактической монархии воля монарха есть causa finalis важнейших политических решений. Поскольку победа Ельцина на президентских выборах 1996 г. была предопределена поддержкой олигархов, ущемление бюрократией позиций последних создавало косвенную угрозу и самому монарху. Потому не удивительно, что (как и в предыдущем эпизоде схватки, связанном с именем Коржакова) президент принял сторону противников бюрократии.

Тем не менее надежды на номенклатурный реванш оставались, и эти надежды были связаны с новым избирательным циклом. Результаты парламентских 1999 г. и президентских 2000 г. выборов сегодня известны. Можно говорить о предварительных итогах схватки. Они заключаются в том, что на этом этапе цикла «служилый» класс номенклатурной генеалогии потерпел поражение. Что вовсе не означает поражения бюрократии в целом. Более того, несомненно, что в ситуации попыток реального – а не декларативного – восстановления субьектности страны политическое возвышение бюрократии неизбежно. Однако на нынешнем этапе бюрократия поколения позднесоветской номенклатуры потерпела поражение. Основанием для этой констатации служит не только персональное вытеснение из высших эшелонов федеральной власти лиц, за плечами которых – классический номенклатурный background, но и слом свойственных этой модели стереотипов политического поведения. Проигрыш Примакова и Лужкова – это не только их личный проигрыш, это разгром номенклатурной ментальности и соответствующих технологий политического лидерства.

В основе номенклатурной модели лежит убеждение в наличии