Исследовательская работа по творчеству А. С. Пушкина «История народа принадлежит поэту»

Вид материалаИсследовательская работа

Содержание


I. Поэт - историк.
II. "История народа принадлежит поэту"
2) Юный патриот
3) Ода "Вольность" - первое выражение взгляда Пушкина на причины трагических событий в истории
4) "Тот подлец, кто не желает перемены правительств в
5) "Я пророк, ей-богу пророк!"
Народ в ужасе молчит.
III. Пушкин - "это русский человек..."
Подобный материал:
МОУ «Красногрбатская средняя общеобразовательная школа»


Исследовательская работа

по творчеству А.С. Пушкина


«История народа принадлежит поэту»


Выполнила ученица 8а класса

Меркулова Яна

Научный руководитель:

Зинякова Любовь Васильевна


п. Красная Горбатка

2009г.

План - содержание.


I. Поэт - историк.


II. «История народа принадлежит поэту»:


1) Роль лицея в становлении Пушкина как истори­ка.

2) Юный патриот.


3) Ода «Вольность» - первое выражение взгляда

Пушкина на причины трагических событий в ис­тории.


4) «Тот подлец, кто не желает перемены прави­тельств в России!»

5) «Я пророк, ей-богу пророк!»:


а) «Борис Годунов» - аналогия двух царствова­ний;

б) «Андрей Шенье» - бич бесславных правителей России.

6) «Ужо тебе!»

III. Пушкин - «это русский человек...»

IV. Список литературы.


"История народа принадлежит поэту"


.. .Глядит задумчивый певец

На грозно спящий средь тумана

Пустынный памятник тирана,

Забвенью брошенный дворец –

И слышит Клии страшный глас

За сими страшными стенами...

А.С.Пушкин.

"Вольность", 1817.

I. Поэт - историк.


Карамзин в своей "Истории государства Российского" про­возгласил: "История народа принадлежит государю". И это была историко-политическая, историко-философская концеп­ция. Будущий декабрист - "беспокойный Никита" Муравьёв возражал: "История принадлежит народу". И за этим крылась тоже принципиальная позиция - демократическая, антимонар­хическая в своей сущности.

Пушкин выдвигает своё кредо: "История народа принад­лежит поэту". И это, в свою очередь, не просто красивая фраза.

Пушкин первый и, в сущности, единственный у нас фено­мен: поэт-историк. Историзм поэтического мышления Пушки­на - не самоцельное обращение в прошлое. Этот историзм, как мы увидим, всегда современен, политически, социально заост­рён. Он для него - всегда средство разобраться в настоящем, понять, "куда влечёт нас рок событий".

Начиная с юношеского "Воспоминания в Царском Селе" (1814 год!), голос Клии (Клио) - богини истории, одной из де­вяти муз, покровительниц искусств и наук, - постоянно звучит в творчестве Пушкина. К нему, к этому "страшному гласу", он прислушивается всю свою жизнь, стремясь постигнуть ход ис­тории, причины возвышения и падения, славы и бесславия ве­ликих полководцев и мятежников, законы, управляющие судь­бами народов и царей.

Поражаешься, как много у него произведений историче­ского звучания. Вся наша история проходит перед читателем Пушкина: Русь древнейшая, старинная открывается нам в "Песне о вещем Олеге", в "Вадиме", в сказках; Русь крепост­ная - в "Русалке", в "Борисе Годунове", восстание Степана Ра­зина - в песнях о нём: великие деяния Петра в "Медном всад­нике", в "Полтаве", в "Арапе Петра Великого"; восстание Пу­гачёва - в "Капитанской дочке", в "Истории Пугачева"; убий­ство Павла I, правление Александра I, война 1812 года, исто­рия декабризма - в целом ряде стихотворений, эпиграмм, в по­следней главе "Евгения Онегина".

II. "История народа принадлежит поэту"

1) Роль Лицея в становлении Пушкина как историка


Начало размышления Пушкина о путях исторического процесса было положено лекциям лицейских профессоров.

Лицей задумывался либеральными царскими сановниками как привилегированное учебное заведение особого рода, где питомцы не только овладевают знаниями, но и воспитываются, живя совместно со своими учителями, свободно общаясь с ни­ми. "Учреждение Лицея. - говорилось в постановлении, - имеет целью образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной".

С особой торжественностью возвещалось, что телесные на­казания в Лицее запрещаются. Устанавливались совершенно необычные для того времени, можно сказать, "демократи­ческие" нормы взаимоотношений между воспитанниками, а также их отношения с профессурой и служителями. В одном из лицейских документов говорилось: "Все воспитанники равны, как дети одного отца и семейства, а потому никто не может презирать других или гордиться перед прочими чем бы то ни было. Если кто замечен будет в сем пороке, тот занимает самое нижнее место, пока не исправиться". В отношении служителей, то есть прислуги, говорилось, что воспитанникам запрещается кричать на них, "бранить их, хотя бы они были и крепостные люди". С профессурой устанавливались отношения не только официальные. Лицеисты, как потом повелось, бывали в семьях профессоров, проводили с ними вечера в беседах и чаепитии.

Всё это породило благодатную атмосферу свободного, рав­ного общения, доверительности, душевной открытости. Осо­бое значение для братского сплочения лицеистов, для их "не­разрывной отрадной связи" имело то обстоятельство, что воспитанники должны были прожить вместе все шесть лет безвыездно. Запрещались даже отпуска на каникулы. Родным дозво­лялись посещения только по праздникам. Этот замкнутый, своеобразный мирок образовал скоро "лицейскую республику" под боком у монарха: в итоге первый выпуск Лицея дал ре­зультаты, на которые учредители заведения при всём своём либерализме и не рассчитывали.

Первый пушкинский выпуск дал России, пожалуй, только одного видного и надёжного "столпа отечества" в николаев­ское время, Модеста Корфа. Прославился этот выпуск иными именами. Это, помимо Пушкина, декабристы - Иван Пущин, Вильгельм Кюхельбекер, поэт Дельвиг, это отважный флото­водец Матюшкин и отважный генерал Вальховский. Это та­лантливый дипломат Александр Горчаков. Многие выпускни­ки были людьми, близкими к декабристам, и сохраняли свою "фронду" правительств) Николая.

Не случайно пушкинский выпуск считался впоследствии "рассадником свободомыслия", а для двора само понятие "ли­цейский дух" было символом бунтарства и преступного воль­нолюбия, приведшего к восстанию декабристов. Слава Лицея как питомника декабристов вышла даже за пределы России.

Разумеется, система преподавания в Лицее сама по себе не преследовала цели воспитывать бунтарей и тираноборцев. Но достаточно было уже и того, что она способствовала быстрому умственному созреванию лицеистов, развивала у них критиче­ское, самостоятельное мышление.

Но как бы хороши ни были одни преподаватели и гувер­неры и как бы ни были дурны другие, всё это ещё мало объясняет, почему Лицей стал купелью гения Пушкина, почему из стен его вместе с поэтом вышло столько характеров сильных, умов блистательных. Состав преподавателей мало изменился и в последующие годы, однако ни один последующий выпуск несравним с пушкинским.

Ответ на этот вопрос следует искать ещё и в особенностях политической и духовной жизни России в тог период, когда Пушкин был лицеистом, когда расцветала его муза.


2) Юный патриот


Рождение Пушкина как поэта совпало с духовным рожде­нием нации, с утверждением русского народа как народа вели­кого и самобытного, призванного к гигантским историческим свершениям на мировой арене. Для этого утверждения и пона­добилось такое потрясение, как Отечественная война 1812 го­да.

Без войны 1812 года, вернее, без победы над Наполеоном в этой войне, Пушкина как великого национального русского поэта не было бы, как не было бы и декабристов.

Вся бурливая и переменчивая полоса 1811-1817 годов, со­вершенно исключительная для России по насыщенности собы­тиями и «клокотанию умов», была периодом лицейской жизни первого, пушкинского выпуска, вся она «прокатилась» через юное сознание, воспламенила сердца лицеистов, породив «ду­ши прекрасные порывы».

Пушкин в это время «днюет и ночует» у офицеров лейб-гусарского полка, стоявшего в Царском Селе. Внимательно слушает их речи. Впитывает в себя их мысли и чувства, прони­кается их настроениями, размышлениями; провожает войска в поход к Можайску, Бородину, Москве, на поля жестоких сра­жений. «Воспоминания в Царском Селе» запечатлели в своих звучных строфах все эти события, начиная с мрачных дней от­ступления к Смоленску, когда

Дымится кровию земля;

И селы мирные, и грады в мгле пылают...

до битвы на полях Бородина, до пожара Москвы. Завершает повествование о бедах и горестях народных широкая картина общего патриотического подъема, подвигнувшего всю нашу Родину на решительный бой с врагом.

Страшись, о рать иноплеменных!

России двинулись сыны;

Восстал и стар, и млад; летят на дерзновенных,

Сердца их мщеньем возжены.

Говоря о воинской доблести предков, перечислив имена славных полководцев прошлого: А.Г. Орлова, П.А. Румянцева, А.В. Суворова и М.И. Кутузова - «воителя поседелого», - Пуш­кин рядом с ними называет и скромного труженика войны, русского солдата, выносившего на своих плечах всю тяжесть военных походов, жертвовавшего своей кровью и жизнью за родную землю. Обращаясь к Наполеону, которого поэт назы­вает «надменным галлом» и «бичом вселенной», Пушкин дает гневную отповедь дерзкому завоевателю:

Вострепещи, тиран!

Уж близок час паденья!

Ты в каждом ратнике узришь богатыря.

Ратник - это воин всенародного ополчения, крепостной крестьянин, призванный в войска, - ему Пушкин приписывает ту поистине богатырскую силу, которая и сокрушила в конце концов дерзкого захватчика, вторгшегося в русские пределы. Вспомнить о простом русском солдате, истинном победителе на полях сражений, было в те времена непривычной смело­стью. Ведь в военных донесениях того времени речь шла толь­ко о воинском начальстве, об офицерах и генералах, которым и приписывалась вся честь победы. Трижды вводит Пушкин в свою оду слово «ратник», и это очень важно - здесь впервые мы слышим в стихах юного поэта упоминание о родном наро­де, впервые намечается та тема его поэзии, которой в даль­нейшем он отдает всю свою творческую жизнь.


3) Ода "Вольность" - первое выражение взгляда Пушкина на причины трагических событий в истории


В последние лицейские годы и особенно сразу после окон­чания Лицея Пушкин постоянно - в окружении пылких моло­дых умов, настроенных весьма решительно против абсолютиз­ма и крепостничества. Среди них немало будущих декабристов или людей, им сочувствующих: Чаадаев, Вяземский, Лунин, Якушкин, Катенин, Глинка, братья Тургеневы. Разговоры идут острые, речи произносятся нередко бунтарские.

Среди этих молодых людей - Александр Пушкин. Он по­сле выхода из Лицея особенно сблизился с Николаем Тургене­вым, часто бывает у него. Это тот самый Тургенев, о котором поэт впоследствии вспоминал в "Евгении Онегине", рисуя пер­вые сходки будущих декабристов:

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.


Однажды у Николая Тургенева собрались молодые вольно­думцы. Речь зашла о Павле I, кто-то подвёл Пушкина к окну, показал на Михайловский замок, расположенный напротив, -последнюю резиденцию Павла, где он был убит с молчаливого соизволения своего сына Александра:

- Тиран и народ. Задушенный душитель вольности. Вот те­ма для поэта!

Пушкин вскочил на большой стол у окна, растянулся на нём (в его привычках было писать лёжа) и тут же, глядя на мрачный дворец, написал большую часть знаменитой оды "Вольность". На следующий день он принёс её Тургеневым оконченную и переписанную набело.

Она произвела действие взрывчатое; спокойно читать её не­возможно, каждая строка разила, жгла, влекла в бой, клеймила позором:

Питомцы ветреной Судьбы,

Тираны мира! трепещите!

А вы мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

Никогда ещё после Радищева поэтический стих на Руси не звучал так набатно, так обличительно, гражданственно:

Увы! куда ни брошу взор –

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слёзы;

Везде неправедная Власть

В сгущённой мгле предрассуждений

Воссела - Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть.


Поэт обращается к истории Франции и России, чтобы понять истоки тирании. Они там, по мнению поэта, где нарушаются принципы сочетания "вольности святой",, с законами "естес­твенного права и равенства", где закон необязателен для владык и для народа.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно!

Мысли Пушкина навеяны идеями французских просветите­лей, "Законами" Монтескье, "Общественным Договором" Рус­со. Согласно Руссо, государство - результат негласной догово­рённости всех членов общества, их принятой на себя добро­вольно обязанности взаимно выполнять свой гражданский долг. Это и есть высший закон, стоящий над царями и народами. Если монарх нарушает этот договор и притесняет народ "неправед­ной властью", то с ним может случиться то, что случилось с Людовиком XVI. Однако его казнь, как кажется Пушкину, - ещё большее злодейство и вероломство, за которое восставший на­род расплатился тиранией Наполеона. Поэт проклинает этого "самовластительного злодея" и обращается к другому "увен­чанному злодею" - императору Павлу I, самодурство которого переходило всякие границы. Его убийство - урок царям, ныне живущим:


И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надёжную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Смелость неслыханная: восемнадцатилетний поэт даёт уро­ки царям и народам, угрожает им "страшным голосом Клии"! Имя Пушкина сразу стало известно всей читающей России (ода расходилась в списках). Не было такого образованного офице­ра, который не знал бы оды "Вольность", "Деревню", "К Чаа­даеву" наизусть.


4) "Тот подлец, кто не желает перемены правительств в

России!"


Пушкин уверен, что крах абсолютизма и крепостничества -историческая неизбежность. Народ рано или поздно возьмёт всюду власть в свои руки. Как писал поэт в дерзком послании "К Чаадаеву":

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!


Глубокое разочарование охватило русское общество после триумфальной победы над Наполеоном и возвращением наших войск из Парижа. Александр I никак не оправдывал надежд, ко­торые на него возлагались либеральными кругами.

Вместо конституции и свободы Александр пожаловал Рос­сии в управители Аракчеева. С изуверской жестокостью и непреклонностью Аракчеев проводил в жизнь чудовищную идею царя: превратить деревни в казармы, а крестьян от мала до ве­лика одеть в мундиры - сделать военными поселенцами. Там, где эта идея стала реальностью - деревни уничтожались, а кре­стьян вместе с семьями сгоняли в некоторое подобие концлаге­рей без колючей проволоки, где они по команде должны были обедать, ложиться спать, строем ходить на полевые работы, со­вмещая тяжкий подневольный труд с солдатчиной и муштрой. Император недоумевал, почему крестьяне в военных поселени­ях не чувствуют себя наверху блаженства и, вместо того чтобы челом бить царю за такое благодеяние, повсеместно берутся за колья и топоры.

Бунтом была чревата не только деревня, все слои населения имели основания быть недовольными правлением Александра I.

Понятны теперь пушкинские слова: тот подлец, кто не жела­ет перемен правительства в России!

Кипела политическими страстями Франция, в Испании вос­ставший народ заставил короля объявить конституцию, бурлили Португалия и Италия ("тряслися грозно Пиренеи, вулкан Не­аполя пылал..."), Греция боролась за освобождение от турецко­го ига. Казалось, в одной только России часы истории остано­вились, и стрелки их по-прежнему показывали здесь середину давно прошедшего XVIII с его дикими феодальными обычаями. Как и в XVIII веке,


Склоняясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея...


Дальше так продолжаться не могло. Нужно было действо­вать! Нужно было встряхнуть Россию, помочь ей пробудиться от оцепенения. Возникали кружки заговорщиков, где произно­сились пылкие речи, обсуждалось будущее России, выносился смертный приговор Александру. "...Россия не может быть бо­лее несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора", - говорил в "Союзе спасения" Иван Якушкин и вызывался лично убить царя.

Меланхолический Якушкин,

Казалось, обнажал

Цареубийственный кинжал...

Пушкин (если судить по десятой главе "Онегина") был осве­домлён о ходе развития декабристского движения, о помыслах и речах чуть ли не каждого из главных заговорщиков.

Пушкин не был членом декабристских кружков, но он знал лично чуть ли не всех: Рылеева, Пестеля, Михаила Орлова, Лу­нина, Николая Тургенева, Сергея Трубецкого, - с ними спорил, с ними негодовал, жил мыслями и интересами декабристов, ды­шал предгрозовой атмосферой, ею разгорался. "Я, - признавался он Жуковскому, - наконец был в связи с большею частью ны­нешних заговорщиков".

В политических беседах с ними созревали его собственные взгляды на прошлое, настоящее и будущее России. Пути поли­тического переустройства России Пушкин пытался найти в ис­тории страны.


5) "Я пророк, ей-богу пророк!"

а) "Борис Годунов" - аналогия двух царствований


Политика и история для Пушкина неразрывны. Его политические умонастроения невозможно понять, не принимая во внимание взглядов исторических. И, с другой стороны, именно насущный политический интерес, больные проблемы России "тепереш­ней" побудили Пушкина глубоко заняться историей своей стра­ны. Происходящие на глазах поэта события осмысливались им как нечто, придающее новый смысл цепи событий уже про­шедших, а само строение этой цепи позволяло угадывать их дальнейший ход.

Современность с ошеломляющей быстротой становилась ис­торией. Такие грандиозные потрясения, как война 1812 года, как восстание декабристов в 1825 году, по масштабам своим, по значению для судеб народа были событиям эпохальным.

История же - даже далёкая - переживалась остро, как со­временность, как нечто происходящее сейчас, могущее сейчас снова повториться.

Знаменательно, что резкое обострение интереса Пушкина к трагедийным событиям истории страны происходит в самый канун декабрьского восстания: "Бориса Годунова" он заканчи­вает 7 ноября 1825 года. Поэт словно провидит, предчувствует и предрекает конец Александрова царствования, описывая конец царствования Бориса Годунова. Он настолько уверен в этом, что решается на прямое пророчество, определяя срок своего воз­вращения из ссылки при новом правлении. 19 октября 1825 го­да, когда рукопись "Бориса Годунова" лежала перед ним почти в готовом виде, он пишет лицейским друзьям:


Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье;

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам!


Предсказание исполнилось поразительно точно: осенью 1826 года Пушкин вернулся из ссылки.

Когда поэт создавал "Бориса", перед взором его стоял не только цареубийца Александр I. Его замысел бесконечно шире нравоучительной аналогии двух царствований. Пушкина зани­мает, прежде всего, вопрос о природе народного мятежа, о мнении народном, которое сильнее неправой власти держав­ной и которое рано или поздно карает эту власть. В этом и есть отход от чисто просветительского понимания истории.

Народное мнение, а не цари и самозванцы творят суд исто­рии - вот великая мысль Пушкина в "Борисе Годунове". Мысль, во многом противостоящая главной концепции Карам­зина и полемизирующая с ней.

Народное мнение и есть "Клии страшный глас", прозву­чавший смертным приговором над Годуновым. Проклятие тя­готеет и над его сыном Феодором. И потому боярин Пушкин уверен в победе самозванца Димитрия. Когда Басманов, ко­мандующий войсками Феодора, говорит с усмешкой превос­ходства боярину Пушкину, что у Димитрия войска "всего-то восемь тысяч", Пушкин отвечает, нимало не смущаясь:


Ошибся ты: и тех не наберёшь –

Я сам скажу, что войско наше дрянь,

Что казаки лишь только сёла грабят,

Что поляки лишь хвастают да пьют,

А русские... да что и говорить...

Перед тобой не стану я лукавить;

Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?

А мнением; да! Мнением народным.


Трагедия окончена Пушкиным за месяц до восстания на Се­натской площади. Срока восстания он, конечно, не знал. Но то, что восстание назревает, он не мог не чувствовать. Не мог не размышлять он о его удаче или неудаче, будет ли оно поддер­жано мнением народным? Будут ли царские генералы с вос­ставшими? Почему бы и нет? Было известно, что генерал Ер­молов, адмирал Мордвинов втайне сочувствуют заговорщикам.

Далёкий предок поэта, выведенный в трагедии, безогово­рочно на стороне "бунтовщиков", и Годунов бросает по его адресу: "Противен мне род Пушкиных мятежный". К этому роду с гордостью причисляет себя и сам поэт. Сам он сердцем всегда на стороне мятежа, на стороне восставших и во времена былые и в настоящем.

Не случайно вводит поэт в трагедию своих собственных предков. Тут, по верному замечанию Д.Д.Благого, особый рас­чёт: дать возможность читателям услышать собственный голос поэта без какого-либо нарушения исторической правды.

Да, поэт сердцем, как и его предки, всегда на стороне мя­тежа. А спокойный, трезвый, аналитический взгляд на историю ему говорит, что мятеж - это кровь, насилие, гибель многих и многих людей. И часто ли мятеж оканчивается успехом?

Как отвечает на этот вопрос Пушкин своим "Борисом"? Самозванцу сопутствует удача. Басманов в конце концов, при­сягнул ему, боярин Пушкин убедил московский люд приветст­вовать "нового царя". А в это время приверженцы Самозванца пробираются в царские палаты, где в ужасе прячутся "Борисо­вы щенки" - Ксения и Феодор - и их мать Мария. Слышатся женский плач, визг, предсмертные крики. Перед народом по­является один из убийц - Мосальский - и провозглашает:

" - Народ! Мария Годунова и сын её Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мёртвые трупы. Народ в ужасе молчит.

- Что же вы молчите? кричите: да здравствует царь Димит­рий Иванович!

Народ безмолвствует". Так лаконично и многозначительно заканчивает Пушкин тра­гедию. Народ в ужасе молчит. "Народ безмолвствует" - вот приговор Димитрию Самозванцу и всему его отчаянному предприятию.

Увы! Молчал народ и после расстрела на Сенатской пло­щади в декабре 1825 года.

Мнение народное произнесло свой приговор над Борисом Годуновым, убийцей царевича Дмитрия, произнесло устами юродивого:

- Нельзя молиться за царя-ирода!

Но и тот, который воспользовался именем Димитрия и стал орудием возмездия, орудием суда истории, запятнал себя дет­ской кровью.

Да здравствует царь Димитрий Иванович?! Народ молчит. И в этом молчании вновь слышится "Клии страшный глас".

Подтекст трагедии ясен. 7 ноября 1825 года, закончив "Бо­риса Годунова", Пушкин пишет Вяземскому: "Трагедия моя кончена; я прочёл её вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай­да Пушкин, ай-да сукин сын! - Юродивый мой, малой преза­бавный... Хоть она (трагедия - Г.В.) и в хорошем духе написа­на, да никак не мог упрятать моих ушей под колпак Юродиво­го. Торчат!"

- Нельзя молится за царя-ирода!

Пушкин был пророком.


б) "Андрей Шенье" - бич бесславных правителей России


И в те же примерно месяцы, когда Пушкин писал "Бориса", из-под его пера вышло стихотворение "Андрей Шенье", по­священное молодому французскому поэту, казнённому во вре­мена якобинской диктатуры. В его уста Пушкин вкладывает такие слова:


Мы свергнули царей.

Убийцу с палачами Избрали мы в цари.

О ужас! о позор!

Но ты,священная свобода,

Богиня чистая, нет,- не виновна ты.

В порывах буйной слепоты,

В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд

Завешен пеленой кровавой;

Но ты придёшь опять со мщением и

славой,

-И вновь твои враги падут;

Народ, вкусивший раз твой нектар

освящённый,

Всё ищет вновь упиться им;

Как будто Вакхом разъярённый,

Он бродит, жаждою томим;

Так - он найдёт тебя...


Для раннего Пушкина были характерны приёмы историче­ской "перелицовки" сюжетов, прямого наложения прошлого на настоящее. Тогда это было выражением самого отношения Пушкина к истории, чертой его незрелого ещё исторического мышления. В последующие годы, усвоив подлинно исторический взгляд на события прошлого и настоящего, Пушкин всё же иногда продолжает сознательно пользоваться прежними приёмами для того, чтобы зашифровать свои мысли и настрое­ния, выдать их за мысли и настроения того или иного истори­ческого лица.

Пожалуй, в наиболее явной форме это проявилось в "Анд­рее Шенье". Напрасно было бы искать в этой элегии следы действительного отношения Пушкина к реальным событиям французской революции. Под Андреем Шенье, осуждённым якобинцами на тюрьму и казнь, Пушкин разумеет себя. "Пала­чи самодержавные", о которых идёт речь в элегии, - не Марат и Робеспьер, а Александр I и его приспешники. Когда поэт восклицает:

Ты презрел мощного злодея;

Твой светоч, грозно пламенея,

Жестоким блеском озарил

Совет правителей бесславных;

Твой бич настигнул их, казнил

Сих палачей самодержавных;

Твой стих свистал по их главам;

Ты звал на них, ты славил Немезиду;

Ты пел Маратовым жрецам

Кинжал и деву-эвмениду! -

то это не о Шенье только, а и о себе самом с гордостью гово­рит он, это его - пушкинский - стих как бич свистал по голо­вам бесславных правителей России, это он воспевал "царе­убийственный кинжал".

Шенье (а в действительности сам Пушкин) обращается к тирану (то есть Александру) с резким обличением и зловещим пророчеством:


.. .а ты, свирепый зверь,

Моей главой играй теперь:

Она в твоих когтях.

Но слушай, знай, безбожный:

Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!

Пей нашу кровь, живи, губя:

Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.

И час придёт ... и он уж недалёк:

Падёшь, тиран! Негодованье

Воспрянет наконец. Отечества рыданье

Разбудит утомлённый рок.


Без сомнения, именно эти строки имел в виду Пушкин, ко­гда, узнав о смерти Александра I, писал: "Я пророк, ей-богу, пророк! Я "Андрея Шенье" велю напечатать церковными бук­вами..."

Наиболее сильные строки из "Андрея Шенье" с надписью "На 14 декабря" широко распространялись в списках после де­кабрьского восстания. Теперь они были обращены к НиколаюТ

Накануне казни декабристов с особой остротой читались по России такие строчки из "Андрея Шенье":


Заутра казнь, привычный пир народу:

Но лира юного певца

О чём поёт? Поёт она свободу:

Не изменилась до конца!


6) «Ужо тебе!»


После событий, 1825 года Пушкин попадает в удушающие объятия Николая, поэт рвался уехать из России, уехать куда угодно, но Николай «объятий» не разжимал. И Пушкину оста­валось действовать только, так сказать, легальными средства­ми. В этом видел он свой святой долг перед погибшими и со­сланными, перед Россией!

Поэт ищет в истории русской образ правителя, который мог бы служить примером и укором для Николая. И обращает­ся к личности Петра I. В Петре Пушкина привораживала мя­тежная натура, личность, не желающая плыть по течению.

Петр I - революционер. Но и тиран, деспот, самодержец. Властелин «полумира», создатель великой империи, но и ее душитель. Человек, разрушающий властью своей все старое, одряхлевшее в обществе и - прокладывающий ему новые пути. И Пушкин, постигая всю многомерность и противоречивость этой исторической фигуры, восхищаясь ею и ужасаясь одно­временно, находит предельно лаконичные и емкие слова для ее характеристики в поэме «Медный всадник».

Наверно, ни одно пушкинское произведение не вызвало столько разнотолков с момента своего появления, как «Мед­ный всадник». Эту поэму принимали люди противоположных политических взглядов и убеждений. В ней видели апофеоз сильной государственной власти, имеющей право пренебрегать судьбами отдельной личности ради общего блага, ради высшей справедливости. И наоборот - видели весь смысл поэмы в бе­зумном протесте «бедного Евгения» против истукана на брон­зовом коне, олицетворяющего самоуверенный и сильный дес­потизм.

С одной стороны - гимн «тоталитаризму», с другой - гума­низму, гимн «маленькому человеку», восставшему против всего дела Петра. Не завуалированный ли намек на восстание «бе­зумцев» 14 декабря при желании можно усмотреть в угрозе Ев­гения бронзовому Петру на Сенатской площади: «Ужо тебе!»? В «бедном Евгении» можно увидеть и прототип Чаадаева, и поэта Адама Мицкевича, подавленного неудачей польского восстания 1831 года, и, наконец, самого Пушкина, которого ведь действительно преследовал с «тяжелым топотом» истукан самодержавия, «куда бы он стопы ни обращал».

В поэме этой историческое яснозрение Пушкина прояви­лось во всем спектре красок, исключающем какую-либо одно­мерность и односторонность. И потому в центральном поедин­ке двух персонажей, один из которых (Медный Всадник) сим­волизирует деятельную деспотию, «необъятную силу прави­тельства», а другой (Евгений) - обычного человека, собственно, нет побежденного и победителя. Евгений, едва бросив свой вы­зов кумиру, в ужасе от собственной дерзости бежал прочь. Сломленный, раздавленный, жалко кончил он свои дни. А что же горделивый Всадник, «державец полумира»? С .молчаливым презрением, высокомерно проигнорировал он слабый вопль протеста своей жертвы? Если бы Пушкин изобразил дело так. не было бы и великой поэмы. Все напряжение ее. вся кульми­нация - в жуткой, мистической, ирреальной картине, которая последовала за вызовом Евгения:


«Добро, строитель чудотворный! –

Шепнул он, злобно задрожав. –

Ужо тебе!..» И вдруг стремглав

Бежать пустился. Показалось

Ему, что грозного царя,

Мгновенно гневом возгоря,

Лицо тихонько обращалось...

И он по площади пустой

Бежит и слышит за собой –

Как будто грома грохотанье –

Тяжело-звонкое скаканье

По потрясенной мостовой.

И, озарен луною бледной,

Простерши руку в вышине,

За ним несется Всадник Медный

На звонко-скачущем коне...


Этого жалкого выкрика бедного безумца оказалось доста­точно, чтобы «горделивый истукан» потерял покой, чтобы он снялся со своего торжественного пьедестала и бросился в по­гоню за обидчиком! Евгений смертельно испуган, но ведь и Всадник ранен этой угрозой не на шутку, если с сатанинским рвением преследует свою жертву.


Ужасен он в окрестной мгле!

Какая дума на челе!

Какая сила в нем сокрыта!

А в сем коне какой огонь!

Куда ты скачешь, гордый конь,

И где опустишь ты копыта?


И что же? Где опустил гордый конь свои копыта минуту спустя? На мостовую, в суетной погоне за сумасшедшим! Ка­кая дума теперь на челе Всадника? Догнать, разорвать, отом­стить, повергнуть! Забыв о своем державном, монументальном величии, о великих думах, он теперь просто преследователь жалкой жертвы.


И во всю ночь безумец бедный,

Куда стопы ни обращал,

За ним повсюду Всадник Медный

С тяжелым топотом скакал.


У Евгения - мания преследования. У Всадника - медного символа самодержавия - мания преследователя. И кто из них безумнее?

Да ведь Пушкин в своей удивительной поэме, начав вос­торженным гимном делу Петра, кончает убийственнейшей иронией над «горделивым истуканом» самодержавия, которое лишается покоя от протеста маленького человека и тем самым делает себя смешным и жалким.

Любопытное сопоставление имеется у одного из видней­ших пушкинистов - Д.Д.Благого. В пушкинских рукописях, оказывается, есть рисунок, изображающий пьедестал памятни­ка Петру: скала, на ней вздыбленный конь, но Всадник отсут­ствует. А текст трагедии при этом такой:


Басманов:

Всегда народ к смятенью тайно склонен:

Так борзый конь грызет свои бразды...

Но что же? Конем спокойно

всадник правит...


Борис:

Конь иногда сбивает седока...


В финале «Медного всадника» во время погони за бедным Евгением пьедестал памятника - символа самодержавия - во­обще остается пустым!

Символика многозначительная.


«Ужо тебе!..»

III. Пушкин - "это русский человек..."


В начале XIX века никто на Западе, наверное, и не подозре­вал о какой-то особой "русской душе". В русских барах, разъ­езжающих по заграницам, видели богатых представителей по­луварварской страны, которые настолько стыдятся её, что из кожи лезут вон, чтобы больше походить на иностранцев, и у которых, видимо, родной язык настолько беден, что они даже между собой не говорят по-русски. Чацкий у Грибоедова имел основания посетовать:


Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев.


И вот явился поэт, который едва ли не с первых же своих юношеских стихов почувствовал неодолимое призвание стать "эхом русского народа", рассказать - не человечеству сначала, а самому этому народу, что же он собой представляет, какие силы дремлют в нём, какие возможности скрыты в его духов­ных тайниках. Показать ему прежде всего, как звучен, певуч, прекрасен русский язык, как он пластичен, как способен пере­дать любые нюансы чувств и переживаний, любые переходы мысли, многообразные формы и поэтические интонации дру­гих народов. Показать, какая бездна поэзии скрыта в русской истории, даже в её бунтах и смутах.

Мы все ощутили себя русскими с появлением Пушкина. С ним мы почувствовали, что значит быть русским, с ним научи­лись испытывать гордость за русский народ, за его славную историю. С ним исполнились веры в великое будущее России.

Пушкин - "это русский человек в конечном его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет". И теперь, когда протекла уже большая часть из отмеренных Гоголем 200 лет, в нашем сознании средоточием всех черт истинно русско­го человека, русского характера запёчатлён образ Пушкина и его творений. В этом смысле опять-таки глубоко прав Гоголь, который назвал Пушкина "первым русским человеком".

Есть в пушкинском творчестве вообще и в поэзии его в особенности одна характерная черта. Его творчество не рас­слабляет читателя, не вгоняет его в пустую мечтательность, в тоску и меланхолию, в тупик безысходности, не бьёт по нер­вам. Оно всегда удивительно жизнеутверждающе. Оно остав­ляет свет надежды в самых безнадёжных, трагических ситуа­циях. Оно продолжает оставаться таким и в Михайловской ссылке, и в страшном 1826 году, и во всё последующее время удушающего николаевского правления. Как бы ни было само­му поэту тяжело и безысходно, он остаётся в своём творчестве щедрым дарителем света и тепла, мудрости и глубины, уверен­ности и достоинства.

Скольким людям пушкинская поэзия помогла выжить, не сломиться, не согнуться в самые тяжёлые моменты! Они при­падали к пушкинской поэзии, как чистому роднику, и заряжа­лись энергией и надеждой.

И потому-то без Пушкина не утвердилась бы столь прочно вера народа в своё величие, в свою талантливость, в своё высо­кое историческое призвание в духовной работе всего человече­ства. Можно согласиться с Достоевским: "... не было бы Пуш­кина, не определились бы, может быть, с такою непоколеби­мою силой (в какой это явилось потом, хотя всё ещё не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую самостоя­тельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши на­родные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное на­значение в семье европейских народов".

IV. Список литературы


1. Боголепов П. Тропа к Пушкину. - М.: Детская литература,1967.-257с.

2. Коровина В.Я. Пушкин в школе. – М.: Просвещение, 1978.- 303с.

3. Лотман Ю.М. А.С. Пушкин. – М.: Просвещение, 1981. -410с.

4. Маймин Е.А. Пушкин А.С. Жизнь и творчество. – М.: Правда, 1990. – 327с.

5. А.С. Пушкин. Стихи. Поэмы. Драматические произведения. М.: - Дрофа, 2002, - 325с.

6. А.С. Пушкин. Повести. Романы. М.: - Дрофа, 2002, - 420с.

7. России первая любовь: сборник / Сост В.В. Кунин М.: книга – 1983. – 240с.