Geum.ru

А. С. Пушкина На конференцию «Первые шаги в науку» Научно-исследовательская работа

Вид материалаНаучно-исследовательская работа

Содержание


А.С. Пушкин и Адам Мицкевич в 30-е годы
Подобный материал:
  1   2

Брянский городской лицей № 1 имени А.С. Пушкина


На конференцию

«Первые шаги в науку»


Научно-исследовательская работа

по литературе

«А.С. Пушкин и А. Мицкевич»


Выполнила

ученица 10 академического класса № 1

Кривонос Марина Сергеевна

учитель – Пузанова

Надежда Александровна


2012


Введение

Тема данной научно-исследовательской работы – «А.С. Пушкин и А. Мицкевич». Тема возникла не случайно. Наш лицей носит имя А.С. Пушкина, а это значит, что жизнь и творчество этого великого человека вызывают у лицеистов особый интерес. Ежегодно проходят научно-практические конференции, на которых учащиеся выступают с докладами. Наш выбор объясняется желанием интегрировать факты жизни и творчества А.С. Пушкина и А. Мицкевича с целью расширить, представление о путях развития русской и польской литератур и творчестве Пушкина.

Были поставлены следующие задачи:

  1. изучить и проанализировать литературу по исследуемой теме;
  2. определить отношение Пушкина к Мицкевичу и его творчеству;
  3. выяснить отношение Мицкевича к Пушкину и его творчеству;
  4. найти творческие переклички Пушкина и Мицкевича.

Структура работы: научно-исследовательская работа состоит из ведения, трех глав («Накануне дружбы», «А.С. Пушкин и А. Мицкевич в Москве и Петербурге» и «А.С. Пушкин и А. Мицкевич в 30-е годы»), заключения, списка использованной литературы и приложения.

В русском и польском пушкиноведении ХIХ – ХХ веков тема «А.С. Пушкин и А. Мицкевич» исследовалась, так как отношения между поэтами на разных этапах истории складывались неоднозначно. Однако история политической жизни эпохи и история отношений гениальных поэтов, сложившаяся в непростых политических отношениях государств, - не одно и то же. Убедиться в этом стало главной задачей нашего исследования.

Наша работа в несомненно значительной исследовательской проблеме «А.С. Пушкин и А. Мицкевич» является частью, так как способствует установлению истины в отношениях между поэтами: русским - А.С. Пушкиным и польским – Адамом Мицкевичем – поэтическими гениями славянства.

Вопрос о польской теме в пушкинском творчестве и пушкинской – в творчестве Мицкевича в литературоведении освещался. В работах польских исследователей, отталкивавшихся от отношения Пушкина к польскому восстанию 1830-1831гг. была распространена ошибочная мысль о том, что Пушкин был врагом поляков. Одним из них был Леонард Реттель (1805-1885). Он не только перевел c французского языка на польский известную статью А.Мицкевича «Пушкин и литературное движение в России», которую польский поэт написал, узнав о гибели Пушкина, и которая появилась 25 мая 1837 года во французском журнале «Глоб». Он же предпослал публикации этой статьи в собрании сочинений Адама Мицкевича свое «Вступительное слово переводчика».

В этой статье Реттель никаких вопросов по поводу перевода не поднимает. Ссылаясь на личное знакомство с Мицкевичем, он рассказывает о пребывании польского поэта в России и его отношениях с Пушкиным. Реттель излагает свое понимание вопроса о Пушкине и польском восстании 1830-1831 годов.

Автор полагает, что Пушкин не занял в своем народе такого положения, какое в Польше занял Мицкевич, и что Пушкин не повлиял, как Мицкевич, на преобразование литературы своей страны.

Знаток творчества Пушкина, Мариан Топоровский в своей книге «Гений и царизм» (Варшава, 1971) характеризовал отношение русского поэта к польскому восстанию 1830-1831годов весьма односторонне, говоря, что «Недавний изгнанник за вольнолюбивые стихи отнесся к восстанию решительно неприязненно. Стоял на позиции государственного патриотизма». В авторе стихотворений «Клеветникам России» и Бородинская годовщина» исследователь усматривал то послушного исполнителя царского закона, то ястреба на древках царских полков, то воинственно обеспокоенного двуглавого орла, то кота, ходившего не по золотой, а по железной цепи на анчаре, дереве яда и смерти.

В польском обществе всегда был высок авторитет Томаша Ежа (Зигмунта Милковского). В своем открытом письме о Пушкине от 17 июня 1899 года из Женевы, опубликованном в польской газете «Nowa Reforma» 21 июня того же года, Томаш Еж утверждал: «Пушкин-поэт великим является лишь для своих, нас же это совсем не касается, так как он не оказал ни малейшего влияния на нашу литературу…».

Так ли это ? Исследования XX века, посвященные отношениям А.С. Пушкина и Мицкевича, дают основания для других выводов. В частности, это работы, собранные в издании «А.С. Пушкин в воспоминаниях современников» (в 2- х томах). Издательство «Художественная литература», 1985 г.; «Статьи о Пушкине» М.А. Цявловского, издательство АН СССР 1962 г.; Статья Б.М. Модзалевского «Пушкин – ходатай за Мицкевича» в книге «Пушкин и его современники»; статья Т. Цявловской «Рисунки Пушкина», издательство «Искусство», 1970 г. и другие.

В частности, Т. Цявловская пишет: «… сразу после смерти Пушкина Мицкевич напечатал в Париже прекрасных некролог с ценнейшими воспоминаниями и подписал его: Un ami de Pouchkine. И действительно – он выступил в этом некрологе как верный друг великого поэта».

Постепенно (хотя и не очень активно) складывался другой подход к осмыслению этой темы, когда отношения поэтов, гениальных поэтов, много значивших в истории национальных литератур, рассматривались в плане человеческих, творческих. Исследователи при этом такие отношения считали наиболее значительными, чем временные, вызванные какими бы то ни было переменами в жизни народов.


Глава 1.


Накануне дружбы


У А.С.Пушкина и Адама Мицкевича еще до момента их личного знакомства таились многие предпосылки духовной близости. Связи личные и идейные с освободительным движением декабристов, понимание истинной художественности как глубокой народности и национальной самобытности, схожесть судьбы ссыльных и зависимых от одного и того же самодержавия – все это подготавливало ту почву, на которой вырастет дружба двух поэтических гениев славянства.

Узнавание личности и творчества А.С.Пушкина для Адама Мицкевича начиналось в аспекте особо повышенного интереса и внимания его и филоматских друзей к вестям из Петербурга и России о событиях, лицах, происшествиях, характеризовавших нарастание в русском обществе сил оппозиции и сопротивления царю. Переписка филоматов в 1819-1823 годах, в которой живейшее участие принимал Адам Мицкевич, сперва студент Виленского университета, а потом учитель словесности в Ковно, дает возможность предположить, что первые слова о Пушкине польский поэт услышал как о смелом вольнодумце, высланном на юг за свою непокорную музу.

Во всяком случае в польском пушкиноведении и по сей день первым отзывом о Пушкине считается письмо филомата Винцента Пелчинского к Юзефу Ежовскому, одному из организаторов общества «филоматов», товарищу Адама Мицкевича, 17/19 ноября 1820 года из Петербурга:

«Здесь обнаружился немалый поэтический талант в одном 19-летнем молодом человеке, несколько стихотворений которого и одна небольшая поэма очень удались, написаны счастливо и сильно. Но, так как его Муза не знала хорошо указов, его за то выслали на границу с Персией, чтобы Муза немножко попарила в воздухе».

Для филоматов и юного Адама Мицкевича другим вероятным источником знакомства с литературной жизнью Петербурга и Москвы первой половины 20-х годов был профессор И.Н. Лобойко, который, получив кафедру русского языка и литературы в Виленском университете, установил добрые отношения с филоматской молодежью. Этот член Вольного общества любителей российской словесности проявлял большой интерес к творчеству лично и близко ему знакомого К.Ф. Рылеева.

Вполне вероятно, что «друзья науки» (т.е. филоматы, члены университетского нелегального культурно-просветительского общества студентов-патриотов, по уставу которого они обязывались под присягой «трудиться на благо родины, науки и добродетели, влиять примером и советом на учащуюся молодежь») в рассказах И.Н. Лобойко о литературной жизни и борьбе в России, о творчестве К.Ф. Рылеева, о литературно-критической деятельности А.А. Бестужева, игравшей видную роль в утверждении прогрессивного романтизма, о стремительно росшей известности А.С. Пушкина находили немало созвучного и общего с программной статьей А. Мицкевича «О поэзии романтической», опубликованной как предисловие к двухтомнику его поэтических произведений, изданному в Вильно в 1822 году. Филомат Мицкевич, знакомясь с русской литературной жизнью, не мог не заметить того, что творчество К.Ф. Рылеева и молодого А.С. Пушкина возвращали поэзии то высокое гражданское назначение, которое являлось главной идеей и пафосом статьи «О поэзии романтической».

Заочному знакомству филомата Мицкевича с лучшими людьми русского общества и русской литературы суждено было перерасти в счастье личных встреч, общения, живой дружбы, которая принесет прекрасные плоды и польской, и русской литературам.

После раскрытия «Филоматического общества» и царской расправы над его членами Адам Мицкевич, высланный в глубь России, 8 и 9 ноября 1824 года приехал в Петербург. В течение двух с половиной месяцев пребывания в Петербурге, потом во время поездки через Витебск и Киев на юг, пребывания в Одессе, путешествия по Крыму, возвращения в Москву в те дни декабря 1825 года, когда туда пришла весть о событиях на Сенатской площади,- в этот период жизнь и творчество Адама Мицкевича отмечены множеством жизненных и творческих событий, которые сделали просто неизбежным личное знакомство польского поэта с А.С. Пушкиным. Точки соприкосновения были разнообразны: идейные, творческие и житейские.

В 1825 году Адам Мицкевич, живя в Одессе, путешествуя по Крыму и слагая «Крымские сонеты», не раз вспоминал Пушкина и обращался к поэме «Бахчисарайский фонтан», первым изданием вышедшей в 1824 году.

Может быть, начиная свой сонет «Аю-Даг» стихом «Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней», Мицкевич на какой-то миг почувствовал себя тем путником, о котором Пушкин восклицал в концовке поэмы «Бахчисарайский фонтан»:

Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный, —
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
Волшебный край! очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада...
Всё чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной,
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-дага...

В том же сонете, обращаясь к «юному барду», Адам Мицкевич вспоминает о своей встрече 29 мая 1825 года с Густавом Олизаром в имении последнего, расположенном под Аю-Дагом. Граф в своих воспоминаниях утверждает, что сонет «Аю-Даг» был посвящен Мицкевичем ему и что к нему относится приведенное выше обращение. Может быть, тогда Густав Олизар ознакомил Адама Мицкевича со своим стихотворением «Пушкину», написанным в 1821 или первой половине 1822 года, которое долгое время пролежало в бумагах великого русского поэта и лишь в 1938 году было опубликовано в польском оригинале и русском переводе. Пушкин встречался с графом Олизаром в Кишиневе, Каменке, Киеве и получил от него в 1822 году большое стихотворное послание на польском языке. Олизар сватался к М. Н. Раевской, но получил отказ от отца её, основанный на различии религий и национальностей. Может быть, в связи с этим и написано Пушкиным утешительное послание Олизару («Графу Олизару»), идея которого в том, что поэзия преодолевает национальные различия и предрассудки:

Но глас поэзии чудесной

Сердца враждебные дружит –

Перед улыбкой муз небесной

Земная ненависть молчит,

При сладких звуках вдохновенья,

При песнях… лир…

И восстают благословенья,

На племена нисходит мир…

Замысел Пушкина был оптимистичен, поэт верил в возможности русско-польских дружеских отношений, уповая в этом прежде всего на искусство, поэзию.

При всех различиях, которые имеются между сонетом Адама Мицкевича «Аю-Даг» и стихотворением А.С. Пушкина «Графу Олизару», в них есть характерный общий мотив, мотив силы искусства, силы поэзии, в которой прекрасно и высоко разрешаются конфликты и беды певцов.

В поэме «Бахчисарайский фонтан» (1821-1823) А.С. Пушкин выразил художественную и нравственную правду о великой силе любви, которая также не признает различий положений и национальностей. Сюжетной основой произведения послужило предание о том, как в польскую княжну Марию Потоцкую, похищенную и плененную татарами, влюбился крымский хан Керим-Гирей, который после смерти Марии поставил ей в Бахчисарае мраморный памятник в форме фонтана, названного «фонтаном слез».

Об этом предании Пушкин слышал и читал не раз. В одном, например, из писем к А.А. Дельвигу поэт сообщал: «В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слышал о странном памятнике влюбленного хана. К* поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes. Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан: из заржавой железной трубки по каплям падала вода».

В книге будущего декабриста И.М. Муравьева-Апостола «Путешествие по Тавриде», прекрасно известной Пушкину, рассказывалось: «Странно очень, что все здешние жители непременно хотят, чтобы эта красавица была не грузинка, а полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ним, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания и, что во второй половине XVIII века не так легко было татарам похищать полячек, все доводы мои остались бесполезными: они стоят в одном: красавица была Потоцкая; и я другой причины упорству сему не нахожу, как разве приятное и справедливое мнение, что красота женская есть, так сказать, принадлежность рода Потоцких».

Исторической достоверности предания отказывался верить и польский писатель Эдмонд Хоецкий, утверждавший, что никогда ни одна Потоцкая не была похищена в ханский гарем.

Несмотря на основательность подобных сомнений, Пушкин художественно принял и романтически развил крымскую легенду о княжне Потоцкой.

Создатель «Крымских сонетов» был захвачен и тронут пушкинской поэзией, которая оплакала горестную судьбу польской пленницы Марии, погубленной неволей и ханской страстью. Подобно Пушкину, поверившему народному преданию, Адам Мицкевич в одном из «Объяснений» к своим сонетам говорил, что «на основе народного предания о бахчисарайской могиле русский поэт Александр Пушкин с присущим ему талантом написал поэму «Бахчисарайский фонтан».

Не только этим примечанием, но и характером поэтического восприятия бахчисарайской старины «Крымские сонеты» творчески соприкасались с поэмой «Бахчисарайский фонтан». Сонет Мицкевича «Бахчисарай» своим философским и очень предметным созерцанием следов неумолимой власти времени, обращающего некогда грозное, могучее, молодое в тлен, запустенье и печаль, был внутренне близок художественному видению и настроению автора поэмы «Бахчисарайский фонтан».

Также вслед Пушкину Адам Мицкевич в сонете «Гробница Потоцкой» создает образ, близкий созданному русским поэтом образу несчастной пленницы, дочери Польши, угасшей на чужбине. Лирический герой сонета, поэт-изгнанник, предвидит, что в разлуке с родиной и он «здесь … кончит дни в забвенье». Яркая художественность сонета, его романтические метафоры, эпитеты, сравнения воспринимаются как вдохновенное и оригинальное развитие пушкинских стихов о конце Марии, пушкинских метафор о Марии, позванной из пустыни мира родной улыбкой в небеса, о новом ангеле, озарившем свет.

Образы, выразительные средства Мицкевича таят в себе следы реминисценций. Пушкинский мотив пустыни мира из-за утраты мгновений жизни дорогих обернулся в сонете «Гробница Потоцкой» образом юной розы, которая увяла оттого, что мгновения прошлого промчались мимо нее, как золотокрылые мотыльки, и бросили, как червя, в глубину ее сердца воспоминаний боль. Поэтическая одушевленность и фантазия пушкинских стихов о небесах, позвавших Марию, ангела озарений, оказались как бы воссозданными и продолженными в метафоре Мицкевича о громадной дуге звезд на небе к северу, зажженных над польской стороной огнем очей польки, потушенных могилой и обращенных к родине:

Дугою к северу мильоны звезд взошли.

Кто мог в одну стезю их слить волшебной силой?

Не ты ль огнем очей, потушенных могилой,

На Польшу яркий путь зажгла в ночной дали?

Определенным подтверждением мысли о том, что пушкинская поэма «Бахчисарайский фонтан» была одним из источников, питавших воображение и мастерство создателя «Крымских сонетов», является статья Адама Мицкевича, анонимно опубликованная в апрельском номере журнала «Московский телеграф» в 1827 году. В этой статье, оценивая перевод пушкинской поэмы на польский язык, сделанный Адамом Рогальским и опубликованный в Вильно в 1826 году, А. Мицкевич рассуждал о достоинствах подлинника, как о выдающейся художественной ценности, которой он искренне захвачен, увлечен и потому недоволен слабостью передачи их на польский язык: «Произведение Пушкина – одно из прекраснейших в новой русской литературе… Оно требует от переводчика больше таланта и вдохновения. Сила стиля, богатство выражений, гармония стиха оригинала стиха исчезли в переводе, правда, плавном, но слабом и часто неверном».

Вообще, образ Марии и мотивы, связанные с историей Польши, заметно усиливали интерес польского общества к поэме «Бахчисарайский фонтан». В отличие от других южных поэм А.С. Пушкина это произведение уже при жизни поэта имело три издания в переводе на польский язык: в 1826 в Вильно в переводе Адама Рогальского; в 1828 году в Варшаве в переводе Жабы Наполеона Феликса; в 1834 году в Варшаве в переводе Адольфа Витковского.

«Крымские сонеты» раскрыли русским друзьям во всей полноте поэтический талант Мицкевича. Они прозвучали как новое поэтическое слово в польской литературе. Мицкевич возродил в польской поэзии форму сонета и сумел поднять его на большую высоту. Каждый его сонет – подлинный шедевр, яркий и выразительный по глубине мысли, по четкости ее выражения. Пушкин в известном стихотворении «Сонет»(1830), перечисляя мировых мастеров этой формы, поставил имя Мицкевича рядом с именами Данте, Петрарки, Шекспира, Камоэнса, Вордсворта:

Под сенью гор Тавриды отдаленной

Певец Литвы в размер его стесненный

Свои мечты мгновенно заключал.

Цикл «Крымских сонетов» Мицкевич объединил одной темой - темой родины, поэтического служения ей и дал ему основного героя - патриота, видящего единственную цель жизни в служении своему народу, изгнанника и скитальца, ищущего пути к осуществлению этой цели. Мысль о родине, тоска по ней, раздумья о своей судьбе изгнанника не покидали поэта в течение всего его путешествия по Крыму. На крымскую землю Мицкевич вступил, мучимый чувством одиночества, пережитыми разочарованиями, сознанием своей скованности, невозможности осуществления волновавших его высоких стремлений. Не случайно Пушкин в «Путешествии Онегина» писал, вспоминая своего польского друга и подчеркивая то, что патриотический мотив – основной мотив «Крымских сонетов»:

Там пел Мицкевич вдохновенный
И, посреди прибрежных скал,
Свою Литву воспоминал...

Стоит отметить, что в первоначальных вариантах последняя строка гласила: «Стихи бессмертные слагал» и «Свои сонеты он слагал». Но Пушкин изменил обе редакции и написал: «Свою Литву воспоминал», посчитав этот стих лучшим не только потому, что он более конкретен в сравнении с двумя – безлико привычными. Избранный и окончательный вариант был решительно лучшим потому, что он, как уже нами сказано, отражал главную общую патриотическую идею, объединявшую сонеты.

В «Крымских сонетах» мы находим не только восточный колорит в описании природы, но и «восточную мудрость». Восточные мотивы давно были известны европейской литературе, приобрели особый смысл у романтиков. На этом фоне рушились трагические судьбы романтических героев Байрона. Многие поэты искали нравственные и философские идеалы на Востоке. А.С. Пушкин в «Кавказском пленнике» и «Подражаниях Корану», стремился воплотить чувства европейца, упоенного Востоком, его раздумья над судьбами одряхлевшей европейской цивилизации. Во многом близок к этой позиции и Мицкевич. Но он стремился усилить восточный колорит, подражая стилистике арабской поэзии, «притворяясь правоверным мусульманином», как об этом сказал В.Г. Белинский. «Крымские сонеты» неповторимо оригинальны.


Глава 2.

А.С. Пушкин и Адам Мицкевич в Москве и Петербурге


Если в «южный период» некоторые творческие стремления и мотивы А. Мицкевича имели определенное сближение и соприкосновение с творчеством А.С. Пушкина, то этому «общему» суждено было иметь великое «продолжение» в личном знакомстве двух гениальных поэтов.

После раскрытия комиссией во главе с сенатором Новосильцевым общества филаретов, а затем и филоматов около ста участников этих тайных организаций были арестованы и заключены в виленские монастыри, превращенные в тюрьмы. 22 октября 1823 года был арестован и Адам Мицкевич.

Филоматы и филареты обнаружили во время следствия большую организованность и сплоченность. Им удалось установить связь между собой и оставшимися на свободе членами общества и добиться полного единства во всех показаниях. Арестованные единодушно стремились содействовать освобождению Мицкевича. Они в один голос заявляли, что Мицкевич в обществе не состоял и не мог состоять, так как тогда в Вильно не жил. В результате этой тактики 20 апреля 1824 года, после шестимесячного заключения Мицкевича, следственная комиссия вынесла следующее заключение: «Адам Мицкевич не принадлежал к обществу филаретов, а знал токмо об обществе том». Мицкевич был выпущен из тюрьмы на поруки профессора Лелевеля с обязательством не выезжать из Вильно без разрешения и являться по первому вызову следственной комиссии.

Полгода прошло в ожидании приговора. В немногих лирических стихотворениях, которые Мицкевич написал в этот период, отразился тот душевный перелом, который произошел в поэте под влиянием пережитого. Все личное отступило на задний план, мысли о себе сливались с мыслями о товарищах по заключению, с мыслями о родине, о борьбе за ее свободу. В тяжелые дни заключения созрел Мицкевич-борец, готовый к самоотверженной борьбе за возрождение родины, за счастье народа, проникнутый непоколебимой верой в грядущий рассвет. На стене камеры Базилианского монастыря, как мы узнаем из третьей части «Дзядов», он начертал: «23 ноября 1823 года здесь умер Густав, 23 ноября 1823 года здесь родился Конрад». Это означало, что умер мечтательный Густав, воспевавший страданья, но бессильный перед ними, и родился мужественный Конрад, презирающий страдания и готовый все преодолеть на пути к желанной цели.

В числе десяти филоматов, признанных активными участниками общества, Мицкевич был приговорен к высылке из Литвы в центральные губернии России. 22 октября квартальный надзиратель вручил Мицкевичу распоряжение властей о том, чтобы через два дня он выехал в Петербург, а утром 24 октября подали кибитку, в которой поэт со своими ближайшими друзьями Малевским и Ежовским навсегда покинул свою любимую родную Литву.

Мицкевич приехал в Петербург 8 ноября 1824 года, на следующий день после знаменитого наводнения, воспетого им впоследствии в стихотворении «Олешкевич» и Пушкиным в «Медном всаднике». Грозный вид, который представляла собой в те дни русская столица, мог лишь усилить в польском поэте чувство тревоги, владевшее им по дороге в Россию. Первые дни Мицкевич провел в обществе своего товарища по Виленскому университету Юзефа Пжецлавского. Затем круг его петербургских знакомых значительно расширился. Он встречался с поляками, проживавшими в русской столице, в частности с художниками Орловским и Олешкевичем, востоковедом Сенковским, а затем познакомился с русскими литераторами.

Мицкевич познакомился с писателем Александром Бестужевым-Марлинским, одним из активнейших деятелей «Северного общества», а в декабре с Рылеевым, вернувшимся тогда из деревни в столицу. Между польским поэтом и его русскими друзьями необычайно быстро установились тесные отношения. Сближению их способствовало то, что и Бестужев, и Рылеев знали польский язык и польскую литературу. Бестужев, служа в армии среди поляков, читал Красицкого, Нарушевича и собирался переводить их на русский язык. Рылеев начал переводить «Софиевку» Трембецкого, в цикл своих «Дум» включил одну из исторических песен Немцевича – «Глинский» - в своем переводе. В 1822 году, получив первый том сочинений Мицкевича, он набросал оставшиеся незаконченными переводы баллад «Свитезянка» и «Лилии» и написал стихотворение «Воспоминание» в подражание одноименному сонету польского поэта. Мицкевича объединяли с будущими декабристами и общие взгляды на литературу, на ее задачи, на назначение поэта. Но основу дружбы польского поэта с русскими декабристами составили общие цели борьбы – свержение самодержавия и уничтожение крепостнического строя.

Мицкевич вошел в круг декабристов как участник борьбы, взяв на себя определенные поручения по сближению декабристского движения с польским национально-освободительным движением. Мицкевич и его друзья были направлены в Петербург, чтобы получить служебное назначение от министерства просвещения. Мицкевич и Ежовский выразили желание быть преподавателями Ришельевского лицея в Одессе. Выбор этот не был случаен. На юге России сосредоточивались основные связи между деятелями «Южного общества» и «Польского патриотического общества». Позиция Мицкевича совпадала с позицией декабристов, и последние имели все основания видеть в нем человека, способного повлиять на более благоприятный ход русско-польских переговоров.

После получения назначения Мицкевич не сразу отправился в Одессу. Он оттягивал свой отъезд с тем, чтобы попасть в Киев во время «контрактовой ярмарки», которую русские и польские деятели освободительного движения обычно использовали для встреч и совещаний и во время которой в этом году предстояли упомянутые выше переговоры.

Перед отъездом Мицкевича из Петербурга Рылеев и Бестужев дали ему рекомендательные письма к близкому в то время к декабристам, жившему в Одессе поэту Василию Туманскому. «Полюби Мицкевича и друзей его Малевского и Ежовского; добрые и славные ребята, - писал Рылеев. – Впрочем, и писать лишнее: по чувствам и образу мыслей они уже друзья, а Мицкевич к тому же и поэт – любимец нации своей…».

Мицкевич приехал в Одессу в начале марта 1825 года. В Ришельевском лицее отказались взять его на службу, сославшись на отсутствие вакансий. Несколько дней спустя поступило письмо от министра просвещения Шишкова, передававшее личное распоряжение Александра I не оставлять Мицкевича и его друзей в Одессе, а направить в центральные российские губернии, предоставив им выбрать место службы по своему усмотрению. Мицкевич сперва выразил желание работать в Москве в архиве коллегии иностранных дел, а когда оттуда пришел отказ, просил определить его в канцелярию московского генерал-губернатора. По этому поводу завязалась бюрократическая переписка, благодаря которой Мицкевичу удалось пробыть на юге около десяти месяцев. В Одессе Мицкевич был связан с участниками польского национально-освободительного движения и с деятелями тайных русских обществ.

Во время пребывания в Одессе Мицкевич совершил двухмесячное путешествие по Крыму. Когда поэт в ноябре вернулся из Крыма в Одессу, было получено сообщение о согласии московского военного генерал-губернатора зачислить его в свою канцелярию. Мицкевич отправился в Москву. Он вез с собою частью написанные уже, частью задуманные два цикла сонетов – «Любовных» и «Крымских» ( о некоторых из «Крымских сонетов» мы говорили в предыдущей главе), которые принесут ему славу и признание.

Выехавший из Одессы 12 ноября 1825 года, Мицкевич прибыл в Москву 16-17 декабря, одновременно со страшной вестью об исходе восстания на Сенатской площади и жестокой расправе Николая I над его участниками. Это, несомненно, определило и душевное состояние Мицкевича в первые месяцы пребывания в Москве. Состояние это было чрезвычайно схоже с тем, что переживал в эти дни в Михайловском Пушкин. Тяжелым ударом было для обоих поэтов крушение дела декабристов, в которое они верили, в котором принимали участие, на которое возлагали надежды. Мицкевича, как и Пушкина, не могла не волновать судьба участников восстания, русских революционеров, среди которых были его друзья Рылеев и Бестужев. Мицкевич, подобно Пушкину, не мог в какой-то степени не тревожиться и за свою собственную судьбу. «Одно отсутствие спасло меня», - говорил тогда Пушкин. И, может быть, прав биограф польского поэта, писавший: «Нельзя предугадать, взялся ли бы Мицкевич за оружие, если бы оказался в Петербурге во время восстания 14 декабря 1825 года. Но несомненно, что он разделил бы их судьбу…». Несмотря на высочайшее распоряжение, исходившее еще от Александра I, о том, чтобы ссыльный польский поэт из Одессы ехал во внутренние губернии, вроде Пермской, Вятской, Вологодской, Мицкевичу удалось не без помощи русских доброжелателей получить в канцелярии Московского генерал-губернатора место и остаться в Москве. Некоторые образы и мотивы политической лирики Пушкина и Мицкевича своими истоками уходят в ту общую печаль и неуютность, которые испытывали и которыми делились они друг с другом, встретившись в октябре 1826 года в Москве.

Скорее именно от самого А.С. Пушкина слышал Мицкевич рассказ о той аудиенции, которой 8 сентября почтил Николай I опального поэта, с фельдъегерем доставленного из села Михайловского в Москву. Недаром Мицкевич, передавая в 1842 году своим парижским слушателям содержание этой встречи царя и поэта, упоминал об «интимных разговорах» и о том, что о своем свидании с императором Пушкин рассказывал сам друзьям-иностранцам. В живом общении с Пушкиным у Мицкевича зарождался образ негодования и ненависти к царской воле, казнившей пророков на позорной виселице. В послании «Русским друзьям» поэт воскликнет:

Где вы теперь? Благородная шея Рылеева,

Которую я обнимал как братскую,

Висит по царскому приказу, привязанная к позорному дереву.

Проклятье народам, что убивают своих пророков.

Такими строками польский поэт выразил свою боль и негодование от николаевской расправы над декабристами.

Первое время Мицкевич жил в Москве уединенно, в узком кругу своих виленских товарищей. Весной 1826 года его посетил редактор «Московского телеграфа» Николай Полевой. Он ввел Мицкевича в московскую литературную среду. Польский поэт часто бывал в салоне княгини Волконской, где был «в числе любимейших и почетнейших гостей». Он сблизился с виднейшими представителями русской литературы того времени- с Баратынским, Веневитиновым, Вяземским, Соболевским, Шевыревым, братьями Киреевскими, Погодиным и другими. В Москве состоялось первое знакомство и сближение польского поэта с Пушкиным.

Пушкин приехал в Москву из села Михайловского 20 сентября 1820 года. И известно, каким событием явилось в литературной жизни Москвы, с какой радостью товарищи, друзья и почитатели встретили его возвращение из южной ссылки. Не мог остаться безучастным к этому событию и Мицкевич. Вероятно, о Пушкине у него были разговоры с Рылеевым и Бестужевым в Петербурге в 1824 году. В Одессу Мицкевич приехал вскоре после того, как оттуда уехал Пушкин, и, встречаясь с Туманским, Собанской и другими знакомыми Пушкина, также немало слыхал о нем. Наконец несомненно, что новые московские знакомые и товарищи Мицкевича не могли в разговорах с ним не касаться любимого ими всеми и почитаемого Пушкина. По «Крымским сонетам» Мицкевича, можно полагать, что он был знаком с произведениями русского поэта. Если даже допустить, что Пушкин до того не знал о Мицкевиче, то после приезда в Москву он несомненно услышал восторженные отзывы о польском поэте, в первую очередь от Вяземского и Соболевского.

Знакомство Мицкевича и Пушкина состоялось предположительно в середине октября, когда Соболевский и Мицкевич, находясь в гостях у Полевого, обменялись следующими записками: «Пожалуйста, не забудь, милый Адам, - писал Соболевский, - что я уже обещал Пушкину привести тебя к нему. Хмель ударит ему в голову, если ты не придешь». На это последовал ответ Мицкевича: «Пусть на тебя обрушатся тысячи казней, милый Демон, и пусть долготерпеливый господь пошлет тебе худобу. Я приду, конечно, но ради этого я должен буду пропустить обед с очаровательной женщиной. Твой Адам». Из этой шутливой переписки становится вполне ясно, что оба поэта горячо стремились встретиться друг с другом. Сближение их состоялось довольно быстро. Мицкевич впоследствии писал о себе и Пушкине: «Они недавно подружились, но быстро души их сроднились…».

Столь быстрое и тесное сближение двух гениев славянской поэзии стало возможным благодаря близости их идейных устремлений, общности их взглядов на искусство. Они оба были друзьями, братьями, товарищами героев 14 декабря и, хотя волей обстоятельств не присутствовали в этот день на Сенатской площади, оба остались верны делу погибших, стремились продолжить его, видели в этом свой гражданский долг и свое поэтическое назначение.

Дружба и личные встречи Пушкина и Мицкевича способствовали их дальнейшему творческому сближению. Близкий Адаму Мицкевичу поэт Антони Эдвард Одынец в письме из Петербурга к Юлиану Корсаку от 9 (21) мая 1829 года рассказывал, например, что «на одной из поэтических импровизаций Мицкевича в Москве, Пушкин, в честь которого давался тот вечер, вскочил с места и, ероша волосы, и, право, бегая по залу, восклицал: «Какой гений! Какой священный огонь! Что я пред ним», - и бросился на шею Адама, обнял его и целовал как брата. Знаю это от очевидца, и вечер тот был началом их взаимной дружбы».

Позднее, издавая свои письма, Одынец к приведенным словам сделал приписку о том, что будто А.С. Пушкин на вопрос, почему он не хочет повидать заграничные страны, отвечал: «Прелести природы смогу вообразить себе даже более прелестными, чем они есть в действительности; тогда, вероятно, поехал бы для познания великих людей; но я знаком с Мицкевичем и знаю, что более великого нигде не найду» - Слова эти мне повторил тот, который слышал их из уст самого Пушкина.

В 1826 – 1827 гг. Мицкевич не раз оказывался в числе лиц, приглашенных слушать трагедию «Борис Годунов» в чтении самого автора, А.С. Пушкина.

Другими источниками появления в творчестве А.С. Пушкина польской темы были его впечатления от знакомств и встреч с представителями польской образованности, искусства и культуры. Известно, например, что в 1828 году польский художник, автор картин на религиозные сюжеты В. Ванькович (1799-1842) написал одухотворенный портрет А.Мицкевича, одетого в черкесскую бурку, опирающегося на скалу и глядящего вдаль, и портрет А.С. Пушкина, написанный в подобном романтическом стиле: вместо бурки – широкий плащ, вместо скалы – тенистое дерево, под которым поэт сидит в раздумье. Этот факт связан со множеством встреч, контактов, впечатлений, сведений и т.д. Так, в дневнике Елены Шимановской под 19 марта 1828 года мы можем прочесть: «Перед полднем г. Малевский, кн. Вяземский и г. Пушкин пришли к нам. Г. Пушкин принес альбом, в котором сделал запись (примерно о том, что из наслаждений жизни музыка уступает только любви). Вместе с этими господами мы поехали на Васильевский остров, где живет художник Ванькович. Там мы видели портреты Мицкевича и Пушкина, которые он сделал для выставки в Варшаве. Оба очень похожи. Оттуда мы поехали к художнику Орловскому…».



Видимо, Мицкевич не только бывал очевидцем, но и разделял те восторженные впечатления, о которых, например, М.П. Погодин и сорок лет спустя помнил как о часах счастья. Во всяком случае, в одном из писем из Москвы Мицкевич в 1827 году сообщал: «Пушкину 28 лет, в разговоре он очень остроумный и увлекающийся; хорошо знает новую литературу, о поэзии имеет понятия чистые и возвышенные. Сейчас написал историческую трагедию «Борис Годунов». Читал из нее отрывки. Могуче продумана в целом и прекрасна в подробностях».

Такое впечатление от глубины и силы художественного проникновения Пушкина в историческое прошлое своего народа не могло не соприкасаться с творческими стремлениями самого Мицкевича, который в то самое время завершил создание своей исторической поэмы «Конрад Валленрод».

Историзм как важнейшее качество художественности одновременно постигался Пушкиным в трагедии «Борис Годунов» и Мицкевичем в поэме «Конрад Валленрод».

В «Борисе Годунове» Пушкин выдвигает как решающий фактор исторического движения народ, народное мнение. Эта же мысль, эта идея есть и в «Конраде Валленроде». Также в проблематике «Конрада Валленрода» большее место занимает другая политическая идея – идея тайного удара по угнетателям народа.

Развитие в Европе и России освободительного движения в 10-20-х годах XIX века, венский кинжал студента Занда, тактика создания тайных революционных обществ и организаций в Европе и России, процесс филоматов и филаретов, 14 декабря 1825 года в Петербурге – все это питало и растило идею Мицкевича о двух видах борьбы – «надо быть лисицей и львом». Поэтому Мицкевич воспел Конрада Валленрода, который в стане немцев-крестоносцев «оттачивал тайно кинжал, упиваясь отмщеньем».

В творчестве Пушкина также звучал мотив тайного кинжала. В 1821 году в стихотворении «Кинжал» зандовский кинжал был восславлен:

…О юный праведник, избранник роковой,
      О Занд, твой век угас на плахе;
      Но добродетели святой
      Остался глас в казненном прахе.

В твоей Германии ты вечной тенью стал,
      Грозя бедой преступной силе —
      И на торжественной могиле
      Горит без надписи кинжал.

Хорошо помня эти мотивы пушкинской поэзии, имевшие некоторое соприкосновение с поэмой «Конрад Валленрод», Мицкевич в некрологе на смерть А.С. Пушкина особо выделил то, что Пушкин «написал даже «Оду кинжалу».

На основании всего сказанного можно сделать вывод о том, что Пушкин был заинтересован и захвачен поэмой «Конрад Валленрод» не только как читатель-друг, но и как друг-художник, слышавший в ней некоторые созвучные ему мотивы и творческие решения.

Осенью 1827 года Мицкевич закончил поэму «Конрад Валленрод». Опасаясь, что в Москве цензура не пропустит ее, он отправился в Петербург, где ему удалось получить разрешение цензуры печатать поэму. Поэма была издана на польском языке и вышла в свет 21 февраля 1828 года. Однако Мицкевич в это время уже был в Москве. Но он уехал из Петербурга с твердым решением окончательно переселиться в северную столицу на постоянное жительство.

Когда Мицкевич вернулся в Петербург, внимание литературных кругов было привлечено к нему еще в большей мере, нежели раньше. Это объяснялось интересом, который вызвала поэма «Конрад Валленрод». «Многочисленный круг русских почитателей поэта, - пишет в своих воспоминаниях Ксенофонт Полевой, - знал эту поэму, не зная польского языка, т.е. знал ее содержание, изучал подробности и красоты ее. Это едва ли не единственный в своем роде пример!»

Уже в том же 1828 году в «Московском вестнике» появился полный перевод ее прозою, сделанный С. Шевыревым, а в «Московском телеграфе» - перевод М. Вронченко «Повести вайделота». Вслед за упомянутым прозаическим переводом С. Шевырева стали появляться полные поэтические переводы «Конрада Валленрода»: Скальского (1828), Шпигоцкого (1832) и другие. За перевод поэмы взялся и Пушкин. Он приступил к нему в марте 1828 года и, имея перед собой специально для него созданный подстрочный перевод поэмы, перевел поэтически первые 40 стихов из нового произведения своего польского друга и под заглавием «Отрывок из поэмы Мицкевича: Конрад Валленрод» опубликовал их в журнале «Московский вестник» за 1829 год. Такой публикацией Пушкин сам придал своему переводу смысловую и художественную целостность.

Адам Мицкевич не оставляет без ответа внимание Пушкина-поэта к «Конраду Валленроду» и в состав первого тома своих поэтических произведений, выходивших в 1829 году в Петербурге, включает под заглавием «Воспоминание из Александра Пушкина» свой поэтический перевод пушкинского стихотворения «Когда для смертного умолкнет шумный день».

Очевидцы, имевшие возможность близко видеть отношения между Пушкиным и Мицкевичем, свидетельствуют о том, что многообразные и частые творческие взаимодействия и встречи между ними в 1826-1829 годах в Москве и Петербурге совершались при устойчивых представлениях о том, что «Пушкин – первый поэт своего народа», как говорил тогда автор «Конрада Валленрода». Пушкин же в свою очередь высказывал уважение к поэтическому гению Мицкевича.

Петербургский период жизни Мицкевича еще теснее связал его дружбой с Пушкиным. Именно это время вставало в памяти Пушкина, когда он позднее писал о Мицкевиче: «С ним делились мы и чистыми мечтами и песнями…» Пушкин ввел польского поэта в круг своих друзей и родных. Часто бывают они вместе у Дельвига, у сестры Пушкина, Ольги Павлищевой, где Мицкевич знакомится с Глинкой. Известно о многочисленных совместных встречах Мицкевича и Пушкина с Жуковским, Крыловым, Грибоедовым. Мицкевич бывает часто на квартире у Пушкина в Демутовом трактире.

Мы мало знаем о беседах Пушкина и Мицкевича, но дошедшие до нас немногие записи и рассказы свидетельствуют о том, что они поверяли друг другу свои творческие замыслы, читали друг другу свои произведения. Ксенофонт Полевой рассказывает, что, приехав в 1828 году в Петербург и зайдя в Демутов трактир к Пушкину, он застал там Мицкевича, которому русский поэт излагал план своей еще неизданной «Полтавы». Пушкин делился с Мицкевичем и планом задуманных, но неосуществленных произведений – драмы о Павле I и поэмы об Агасфере, говорил ему о замысле «Русалки» задолго до ее написания. Мицкевич все глубже постигал поэзию Пушкина и свое восхищение ею выразил однажды в словах, записанных его другом Малевским: «Только поэт может оценить поэта. Трудности творчества! Сколько нужно усилия, чтобы возвыситься до такого энтузиазма, одному поэту известно. Трудно оценить способности, свойственные каждому отдельному поэту. «Демон» дал мне высокое представление о Пушкине».

Несомненно, Пушкин и Мицкевич затрагивали в своих беседах и актуальные политические темы. Это подтверждает строки из некролога польского поэта на смерть его русского друга. «Слушая его рассуждения об иностранной или внутренней политике его страны, можно было принять его за человека, поседевшего в трудах на общественном поприще и ежедневно читающего отчеты всех парламентов».

Мицкевич во время пребывания в Петербурге написал немного, но в том, что он создал, видно благотворное влияние живого общения с передовыми русскими литераторами во главе, конечно же, с Пушкиным. В мае 1829 года, прощаясь с Мицкевичем и Одынцом, поэт Иван Козлов сказал, обращаясь к Одынцу: «Взяли мы его у вас сильным, а возвращаем могучим». Этому превращению во многом способствовало общение и дружба с Пушкиным. Превращение это сказалось прежде всего в приближении польского поэта к реалистическим принципам творчества и наиболее ярко проявилось в двух балладах, относящихся к этому периоду (1827-1828) – «Воевода» («Дозор») и «Три будрыса» («Будрыс и его сыновья»). В этих балладах, лишенных всякой фантастики, построенных на сюжетах из мира реальности, поэт достиг той величавой простоты, которая характерна для подлинно реалистической поэзии. Они родственны балладам Пушкина. Не случайно русский поэт восторгался этими произведениями и впоследствии с таким вдохновением и мастерством перевел их на русский язык ( переведены в 1833 году). Валерий Брюсов в статье «Пушкин-мастер» справедливо замечает: «Манера великого поэта (Мицкевича) схвачена с полной точностью, и никакие позднейшие переводы не могут заменить пушкинских «Воеводу» и «Будрыса».

В 1830 году незадолго до польского восстания Пушкин в особой эпиграмме на Фаддея Булгарина называет имена Адама Мицкевича и Тадеуша Костюшко как имена лучших сынов польской нации, решительно отвергнув при этом пренебрежительный оттенок, иногда встречавшийся при употреблении слова «лях»:

Не то беда, что ты поляк:

Костюшко лях, Мицкевич лях…