А. А. Леонтьев психолингвистика как наука о речевой деятельности

Вид материала

Документы

Содержание Анализа языкового сознания К построению теории межкультурного общения Речь  в  криминалистике и судебной психологии Общение как объект Основы психосемантики 10 «иан ссср», 1931.  Гальперин, П.Я. К вопросу о внутренней речи // Доклады АПН РСФСР. 1957. № 4.

Подобный материал:

• Я зык, речь, 2528.83kb.
• Тема Психолингвистика как наука о речевой деятельности план, 190.93kb.
• Психолингвистика как наука о речевой деятельности, 4866.93kb.
• Психолингвистика. Теория речевой деятельности. М.: Изд-во: аст, 2007. 318, 4782.19kb.
• Моей курсовой работы «Важнейшие вехи развития Американской психолингвистики». Психолингвистика, 201.32kb.
• Лекция 4, 558.94kb.
• Методы организации интеллектуально-речевой деятельности школьников 5 Взаимосвязь процессов, 776.7kb.
• Программа курса «Методология и методика научного исследования» Специальность 080507, 44.29kb.
• А. Н. Леонтьев Психофизиологическая проблема и ее решение, 385.35kb.
• Спецкурс «Речевые ошибки в контексте речевой деятельности» Рекомендации студентам, 264.25kb.

МЕЖКУЛЬТУРНОЕ ОБЩЕНИЕ – НОВАЯ ОНТОЛОГИЯ

АНАЛИЗА ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ^


Для понимания излагаемых ниже мыслей требуют определения два понятия, пока еще не имеющие однозначной трактовки – это межкультурное общение (МО) и языковое сознание (ЯС).

МО целесообразно понимать как общение носителей разных культур (и обычно разных языков). При помощи метафоры "носитель национальной культуры" обычно описывают качества сознания человека, которое сформировалось при "присвоении" определенной национальной культуры. Под этими качествами сознания в современной когнитивной психологии в первую очередь имеют в виду знания: перцептивные (сформулированные в результате переработки перцептивных данных, полученных от органов чувств), концептуальные (формируемые в ходе мыслительной деятельности, не опирающейся непосредственно на перцептивные данные), процедурные (описывающие способы и последовательность использования перцептивных и концептуальных данных) [Felix, KanngieBer, Rickheit 1990; Maturana 1982; Seel 1991; Spinner 1994]. Например носитель русской культуры имеет сознание, состоящее из психических образов и представлений, бытующих в русской культуре.

Эти знания в виде образов сознания и представлений (в лингвистике они описываются чаще всего понятием значения слова), ассоциированные со словами – точнее с телами языковых знаков – используются коммуникантами для построения мыслей при кодировании и декодировании речевых сообщений. Если говорящий производит высказывание "Я тебя люблю", то его можно рассматривать как отображение, как речевую форму мысли, которая сперва была построена говорящим в своем сознании, а затем воплощена во внешней речи. Слушающий, восприняв речевое сообщение "Я тебя люблю", декодирует его и строит мысль, используя для этого образы, ассоциированные со словами "Я, ты, любить" и руководствуясь при этом строением синтаксической структуры высказывания. Это обобщенная и весьма приблизительная схема достижения взаимопонимания в знаковом общении при использовании любого национального языка.

Специфика общения при использовании конкретного национального языка состоит 1) в специфике построения речевой цепи, осуществляемого по грамматическим правилам этого языка, и 2) в специфике образов сознания, отображающих предметы конкретной национальной культуры. Следовательно, для достижения взаимопонимания необходимо, чтобы коммуниканты обладали 1) общностью знаний об используемом языке (и общностью навыков речевого общения), а также 2) общностью знаний о мире в форме образов сознаний. Если носитель русского и носитель английского языков, общаясь по-английски, используют слово "house" или же они, общаясь на русском, используют слово "дом" (как жилище), то в обоих случаях для понимания слов "house" и "дом" англичанин использует один и тот же образ сознания, аналогично поступает и русский, используя для понимания двух слов "house" и "дом" один образ сознания, но образ, бытующий в русской культуре. Эта картина, естественно, меняется при более глубоком знакомстве с чужой культурой: например, русский, постигая английскую культуру, со словом "house" будет ассоциировать образ, сходный с образом носителей английской культуры. Носители английского и русского языков будут понимать друг друга в той мере, в какой образы их сознаний пересекаются (обладают общностью), несовпадение этих образов и будет служить причиной неизбежного непонимания при межкультурном общении.

Есть основание полагать, что главная причина непонимания при МО не различие языков – сформировать навыки говорения (письма) и слушания (чтения) сравнительно просто, а различие национальных сознаний коммуникантов.

Для анализа проблем взаимопонимания (непонимания) в МО целесообразно проблему "общения носителей разных национальных культур" понимать как проблему "общения носителей разных национальных сознаний". Такое уточнение необходимо, т.к. для описания МО людей существуют различные, иногда довольно непрозрачные метафоры: "влияние одной культуры на другую", "передача достижений одной культурно-исторической традиции другой", "диалог культур" [см. Лотман 1989: 228]. Все эти метафоры могут заслонить реальный процесс МО, который происходит, по выражению Л.С. Выготского, только в форме "общения сознаний". Диалог культур может проходить как обмен культурными предметами, деятельностями (точнее в виде обмена способами осуществления деятельностей, т.е. обмена операциями) и как обмен образами сознания, ассоциированными с конкретными словами и описанными в текстах, но в любом случае и заимствуемый предмет, и новая инокультурная овладеваемая деятельность постигаются при помощи образов предметов и деятельностей своей культуры только потому, что другого способа, как понять новое через старое не существует. Иначе говоря, любой диалог культур реально протекает только в сознании носителя конкретной культуры, которому удалось постигнуть образы сознания носителей другой (чужой) культуры в ходе рефлексии над различиями квази-идентичных образов своей и чужой культур.

Представление о том, что диалог культур не столько общение разных сознаний, сколько общение образов разных культур в рамках одного сознания, является хорошо развитым и освоенным [Бахтин 1972; Библер 1991]. Следует настоятельно подчеркнуть мысль, что первоначальный диалог культур происходит в сознании бикультурного билингва, который, владея образами сознания своей и чужой культур, рефлексирует над различием этих образов и описывает это различие в текстах, которые затем осмысляются, интерпретируются, комментируются, тиражируются и т.п.

Теперь перейдем к анализу понятия "языковое сознание". В лингвистике существует представление о ЯС как рефлексии над языком и модусами его существования [Успенский 1989].

В отечественной психологии сознания и, в частности, в общепсихологической теории деятельности А.Н. Леонтьева ЯС понимается несколько иначе. Образы сознания как совокупность перцептивных и концептуальных знаний личности об объекте реального мира для своего ментального существования у личности и, в первую очередь, в обществе требуют овнешнений, доступных для стороннего наблюдения. Эти овнешнения (интерсубъектная форма существования образов сознания) могут быть предметами, действиями, словами (последние, строго говоря, являются также предметами).

Овнешнения необходимы для "передачи" образов сознания от одного поколения к другому. Образы сознания как принадлежность сознания конкретного человека не могут покинуть его тело, но подобные образы сознания могут быть сформированы его ближайшими и дальними потомками, если им предъявить для "присвоения" овнешнения этих образов.

Образ дома, например, у русского, можно сформировать, предъявив ему для восприятия дом снаружи и изнутри, позволив пожить в семье русских, занимающих дом, и показав ему атмосферу тепла, которая обычно царит в русских семьях, и убедив его в незащищенности русского жилища от вторжения любой власти и любого насильника – поэтому русский не может назвать свой дом крепостью.

Овнешнениями образа сознания "дом" являются предмет (дом), действия с этим предметом (пожить в доме) и слово "дом", а также текст, в котором при помощи других образов сознания (т.е. при помощи значений других слов) описан и зафиксирован образ дома. Отсюда очевидно, что ЯС – это образы сознания, овнешняемые языковыми знаками, практически большинство образов сознания имеют языковое овнешнение, хотя и не все. Постоянно в обществе формируются новые образы сознания при помощи старых образов в процессе производства и восприятия развернутых текстовых описаний и только затем получают овнешнение в виде отдельного слова.

В настоящее время, например, был сформирован образ нового органа законодательной власти, отличного от Верховного Совета СССР, и затем было найдено его овнешнение в виде реанимированного слова "Дума".

В период перестройки и сейчас, в постперестроечное время, в России происходит интенсивное создание новых культурных предметов, новых образов сознания и новых языковых и неязыковых овнешнений. Например, путем реформирования КГБ на основе определенного представления – образа сознания – были созданы два новых органа и подобраны языковые овнешнения: СВР (Служба Внешней Разведки) и ФСК (Федеральная Служба Контрразведки). В Москве вновь строится Храм Христа Спасителя как новое предметное овнешнение для реанимированных старых и формируемых новых образов российского национального сознания.

Постановка проблемы МО и ЯС, на первый взгляд, не вносит ничего нового в исследовательский обиход лингвистов: МО – это один из видов общения, образ сознания ассоциированный со словом – это одна из многих попыток, хотя может быть и более полная, описать знания, используемые коммуникантами при производстве и восприятии речевых сообщений.

Но такой вывод был бы поспешным. Обращение лингвистов к анализу МО оправдано и связано с надеждами получить данные о закономерностях речевого общения. Дело в том, что МО является в известной мере патологичным, отклоняющимся от нормы, т.к. в МО общность сознаний коммуникантов не оптимальна, и поэтому нарушается обычно автоматизированный процесс речевого общения и становятся заметны составляющие его части, не различимые в норме.

Использование психологического представления "образ сознания" вместо привычного понятия "значение" как знания, ассоциированного со словом, общего для всех носителей языка, также связано с надеждой получить дополнительные выгоды. Когда лингвист исследует знания, используемые носителями языка в речевом общении, обслуживаемом языковыми знаками, он выходит на периферию своей профессиональной деятельности и даже покидает ее и действует во многом как профан: поэтому закономерны попытки сотрудничества лингвистов в этой области и с философами, и с логиками, и с психологами. Для того, к примеру, чтобы воспользоваться выгодами корректного сотрудничества лингвистов с психологами и возникла психолингвистика. Поэтому обращение к образу сознания при анализе содержательной стороны речи характерно прежде всего для психолингвистов, которые более четко ориентируются в психологических представлениях об образах сознания.

Достаточно упомянуть, что последние три Всесоюзных симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, организованные Институтом языкознания РАН, были посвящены проблемам МО и образа сознания, анализируемого на стыке национальных культур, т.е. в МО. Более того, в отечественной психолингвистике существует мнение, что психолингвистика ХХI века – это психолингвистика сознания. Это мнение представляется вполне оправданным, если учесть прогресс в разработке проблемы знаний в когнитивной лингвистике. Закономерно, что ХII Всероссийский симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации 1997 года называется "Образ мира и языковое сознание".

Естественно предположить, что интерес к МО и образам сознания возник не на пустом месте – действительно для этого были внешние (прагматические) и внутренние (научные) причины. Сейчас во всем мире и особенно в Европе чрезвычайно велик интерес к проблемам МО: этим в первую очередь занимаются психологи, лингвисты, культурологи, политологи. Европа второй половины ХХ века – это континент, в западной части которого сформировались мультикультурные государства, где различные национальные общины сосуществуют, не ассимилируя друг друга. Экономическая заинтересованность в таком совместном сосуществовании преобладала над культурным и национальным эгоизмом и неизбежным антагонизмом и вынуждала искать оптимальные формы МО.

Особенно интенсивно проблемы МО разрабатывались в ФРГ, которая в значительных количествах принимала преследуемых по политическим мотивам и интегрировала их в немецкое общество [Emminghaus 1995; Eminghaus & Haupert 1996; Cropley, Ruddat, Dehn & Lucassen 1995]. После распада социалистического лагеря в ФРГ усилился поток этнических немцев из России и других стран Восточной Европы, что в свою очередь поставило проблему их интеграции в немецкую культуру [Bade 1992; Baumeister 1991; Haberland 1988; Schmitt-Rodermund, Silbereisen 1996]¹⁹.

Экономическая интеграция стран Западной Европы стимулировала создание межнациональных фирм и зарубежных филиалов многих национальных компаний, а это вызвало необходимость работы сотрудников в инокультурной сфере и совместную работу в одной фирме представителей разных культур. Сейчас существуют несколько областей деятельности, где происходит интенсивный так называемый межкультурный обмен людьми: политика и дипломатия (в многочисленных международных организациях, которые созданы в объединенной Европе, сотрудничают носители разных национальных культур); СМИ (обслуживаемые зарубежными корреспондентами, которые работают в инокультурной среде); частные фирмы с зарубежными филиалами; зарубежный туризм; обучение иностранных студентов; культурный обмен – гастроли деятелей искусства за рубежом [Danckwortt 1996].

Наличие такого точно сформированного социального заказа на исследование проблем МО обеспечило достаточное финансирование не только прикладных, но и фундаментальных исследований.

Необходимо подчеркнуть, что основная масса психологических работ, пытавшихся исследовать биологическую и культурную детерминацию психических процессов, появилась в англо-американском культурном пространстве. Психологические работы в этой области тяготеют к двум подходам, противоположным по своим установкам: универсализму и культурному релятивизму. Практические проблемы конкретного культурного пространства влияли на постановку научных задач – психологи США в основном занимались анализом адаптации к американской культуре носителей других культур: иммигрантов, студентов, обучающихся в вузах США, и т.п.

Европейский культурный регион, прежде всего Германия и Франция, до 80-х годов занимались импортом научной продукции в области сравнительного изучения психических процессов у носителей разных культур.

В Европе кроме процессов адаптации к чужой культуре изучались также и новые проблемы – проблемы создания мультикультурного общества, которое предполагает не ассимиляцию культуры пришельцев культурой коренных жителей страны, а диалог культур. Практически этот диалог культур выливается в возможность для турецкого меньшинства в ФРГ иметь определенную культурную автономию, позволяющую туркам сохранять свою национальную и культурную идентичность при наличии антагонизма на бытовом уровне.

Анализ проблем мультикультурного общества и межкультурного общения стимулируется не только фактом существования национальных общин в рамках одного государства (это, в основном, проблема ФРГ, имеющей на своей территории крупную общину турок), сколько фактом создания объединенной Европы и неизбежным увеличением общности сознаний жителей европейских стран, которое осмысливается как "европейское сознание".

Наличие европейского сознания – некоторой общности представлений о мире, присущей народам европейского культурного региона и выражающейся в заметной схожести образов предметов и образцов общения и деятельности европейцев, никогда не оспаривалось и объяснялось единством источников европейских национальных культур (античной культурой, римским правом и христианством). Более того, европейское сознание являлось всегда предметом культивирования, хотя это не вело к нивелированию национальных культур, так как в Европе было всегда сильно стремление к утверждению национального своеобразия.

Сейчас, когда экономическое единство Европы воспринимается и поддерживается как несомненная ценность [Sussmith 1993], возникает опасность дисбаланса между центробежными и центростремительными тенденциями в культурном развитии Европы, которая (опасность) осознается как возможность утраты национального и культурного своеобразия отдельных европейских стран. Формируется представление, что действие центростремительных экономических сил, грозящих разрушить многообразие европейских стран, может быть нейтрализовано стремлением к культурной автономии. Отсюда идея мультикультурности и отчасти гипертрофированное внимание к МО [Boteram 1993; Hofmann, Reich 1989; Thomas 1996]. МО рассматривается не только как средство создания общего европейского сознания, но и как средство сохранения и поддержания собственной культуры: оригинальность собственной культуры осознается только в МО на рубеже культур, точнее – на границе двух сознаний. Другими словами, экономическая интеграция и неизбежная интенсификация МО обращаются во благо: МО может быть трансформировано в межкультурное обучение, которое понимается как познание чужих культур (Interkulturelles Lernen) [Tarasov 1995]. Таким образом, экономическая и политическая жизнь Европы (и ее традиционная культурная экспансия) стимулировали интерес к проблемам МО, особенно в последние 20 лет.

К тому же нужно добавить, что этот интерес к проблемам МО совпал по времени с вытеснением бихевиоризма из психологии и формированием интереса к анализу процессов приема, передачи, переработки и хранения информации, что привело к созданию теории информации, когнитивной психологии, когнитивной лингвистики и даже когнитивной науки. Смена бихейвиористской парадигмы, внимание психологов к исследованию познавательных процессов, формирование новых подходов к исследованию общения и использование моделей коммуникативного акта как методологических схем анализа (так называемый коммуникативный подход), применение ЭВМ и компьютерных программ для изучения мыслительных процессов человека (искусственный интеллект) – все это получило название когнитивного поворота. См. по этому поводу обобщающие работы [Bobrow, Collins 1975; Gardner 1985; Rickheit, Strohner 1994; Robinson 1986; Rosch, Lloyd 1978].

МО всегда в той или иной степени входило в объектную область лингвистики, но в настоящее время МО стало объектом исследования не только собственно лингвистики, но, что особенно важно, объектом стыковых дисциплин: психолингвистики, социолингвистики, когнитивной психологии и когнитивной лингвистики, объяснительные возможности которых существенно возросли [Вайнрайх 1979; Леонтьев, Сорокин, Тарасов 1977; Леонтьев (ред.) 1977; Тарасов, Сорокин 1977; Шахнарович 1977].

Когнитивную психологию (КП) и когнитивную лингвистику без всякого сомнения можно отнести к стыковым (пограничным) дисциплинам: КП, охватывающая традиционные области психологии восприятия, научения, языка и памяти, в своем понятийном аппарате использует, хотя и в качестве методологических схем, представления из психологии, лингвистики, нейрофизиологии, искусственного интеллекта. Поэтому современный этап исследования МО можно рассматривать как принципиально новый период анализа традиционного объекта лингвистики: изменился и стал сложнее сам объект анализа (возрос объем, интенсивность, многообразие межкультурных контактов), существенно изменился исследовательский инструментарий (коммуникативный подход, нейрофизиологический функционализм, компьютерная метафора, новые углубленные знания о памяти человека, о процессах переработки и восприятия речи).

Когнитивный поворот в психологии естественным образом обусловил и очертил предметную область в анализе МО: это, в первую очередь, закономерности использования знаний при достижении взаимопонимания в МО.

Итак, в качестве промежуточного вывода следует указать, что МО стало новой онтологией анализа сознания. Дело в том, что функционирование образов сознания в человеческой психике может исследоваться, например, в их генезисе, в восприятии, в индивидуальной предметной деятельности, при производстве и восприятии речевых сообщений во внутрикультурном общении и в МО. Исследование сознания, и прежде всего, языкового сознания, функционирующего в МО, обладает неоспоримыми преимуществами: сопоставление образов сознания, овнешняемых квази-эквивалентными словами в двух языках, например английским "house" и русским "дом" (жилище), дает возможность рефлексировать над неосознаваемыми знаниями в образе сознания своей культуры, которые не осознаются и, естественно, не замечаются.

Роль своей культуры в качестве средства познания чужой культуры, а также и чужой для познания своей, хорошо осознаются и достаточно широко используются в преподавании иностранных языков как интеркультура [Hullen 1995]. Интеркультура возникает в межкультурном общении как совокупность 1) познавательных средств своей культуры, привлеченных для познания средств культуры чужой; 2) нового знания о чужой культуре, сформированного в процессе ее познания; 3) нового знания о своей культуре, созданного при познании чужой культуры.

Для такого межкультурного сопоставления образов сознания необходимо предварительно описать и зафиксировать знания, входящие в эти образы. Трудность подобного описания состоит в том, что знания – это достояние сознания конкретного человека и оно недоступно для внешнего наблюдения – оно раскрывается только самому субъекту сознания в интроспекции и может быть описано для стороннего наблюдателя при помощи других образов сознания, которые являются общими для субъекта сознания и стороннего наблюдателя.

Действительно, можно составить себе представление о содержании образа сознания, функционирующего в конкретной национальной культуре, если прочитать тексты, в которых описывается этот образ. При этом нужно иметь в виду, что чтение этих текстов приведет в лучшем случае к формированию у читателя только представления об образе сознания чужой культуры, т.е. то, что я знаю о чужой культуре – это только мои знания о чужих знаниях, чужие знания описаны мной для меня при помощи моих же знаний. Другой человек, который захочет воспользоваться моими знаниями о чужой культуре (а это стандартный способ постижения чужой культуры, когда знания специалиста по конкретной национальной культуре в форме текстов, написанных им, служат источником знаний), должен составить себе представление о моих знаниях.

Но приблизительность знаний о чужой культуре – это удел любого сознания, которое никогда не покидает "головы" субъекта сознания и доступно для стороннего наблюдателя только через свои овнешнения: предметы, действия, слова. Поэтому при описании образов сознания носителей чужой культуры желательно найти такие овнешнения, форма которых в наименьшей мере искажала бы содержание описываемых образов. Форма овнешнений образов сознания непрямо, незеркально, превращено отображает их содержание.

Визуальный образ человека, например, описанный в тексте, не имеет ничего общего с речевой формой этого текста, так как форма текста отвечает логике языка описания (т.е. форма текста зависит от грамматических правил конкретного языка), а не логике визуального образа (визуальный образ в значительной мере прямо, зеркально, непревращенно отображает реальность – человека).

Искажение образов сознания в их овнешнениях – это, пожалуй, наиболее существенная трудность описания сознания, но не единственная, другая трудность – описание неосознаваемых или неполностью осознаваемых слоев сознания.

При описании в речевом высказывании (тексте) образов сознания, наиболее полно осознается (контролируется) объект описания, далее при лексическом, грамматическом, фонологическом, звуковом оформлении степень осознанности различных уровней языкового оформления мысли уменьшается от лексического уровня к звуковому. Но описывается в тексте только то, что осознается, неосознаваемые фрагменты образа поэтому и не могут описываться в текстах.

Неосознаваемые знания, входящие в образ сознания, могут быть овнешнены в речевом поведении испытуемых в так называемом свободном ассоциативном эксперименте (САЭ)¹.

При анализе инокультурного национального сознания (ИНС) целесообразно исходить из некоторых гипотез о механизме восприятия чужой национальной культуры. Эмпирические включенные наблюдения автора позволяют утверждать, что чужая культура воспринимается как "отклоняющаяся от нормы", при этом естественным образом нормою считаются образы своей культуры и чужая культура постигается путем приведения чужих образов сознания к образам своей культуры.

При таком постижении чужой культуры возможны по крайней мере два пути. Первый путь – это такое понимание чужой культуры, когда в своей культуре подыскивается "эквивалентный" образ и знания, входящие в содержание чувственной и умственной части образа, переносятся на предмет чужой культуры, отображаемый постигаемым чужим образом. Иллюстрацией такого способа постижения чужой культуры может служить пояснение из путеводителя по Москве для немцев и англичан: "Московский Кремль для русских то же, что и Биг Бен для европейцев". Такое знакомство с чужой культурой не ведет к увеличению знаний у субъекта анализа: познавательная ситуация вынуждает не к выработке нового знания, а только к манипулированию со старым знанием.

Другой способ познания чужой культуры, формирование которого связывают с именами Бахтина и Гадамера, состоит в поиске различий в сопоставляемых (и сравниваемых) образах чужой и своей культур и в рефлексии над этим различием: предмет чужой культуры при знакомстве с ним не должен терять чуждости, т.е. образ своей культуры не должен заслонять образ чужой культуры, а побуждать к поиску различий, рефлексии над ними, следовательно, к выработке нового знания, которое "обогащает человека при знакомстве с чужой культурой".

Из этого следует важный вывод: нет одинаковых национальных культур, более того нет одинаковых образов сознания, отображающих одинаковые или даже один и тот же культурный предмет. Если бы даже культурный предмет был перенесен из одной национальной культуры в другую, то, следовательно, чувственны образ должен был бы быть одинаковым, но этого не происходит, т.к. для его формирования используются не только перцептивные данные, полученные при чувственном восприятии этого предмета, но и априорные знания (перцептивные эталоны), содержащие концептуальные, культурные по природе, знания. Умственный образ этого предмета (перенесенного из одной культуры в другую) всегда несет в себе элементы национально-культурной специфики.

Следовательно, новые знания при постижении чужой культуры формируются познающим только тогда, когда он побуждается к этому необходимостью искать различия между образами своей и чужой культур и выяснять суть этих различий, а это происходит в случае, когда познаваемый образ воспринимается как чужой, еще сохраняющий нечто непознанное. При таком способе познания чужой культуры нужно помнить, что новые знания о ней формируются (конструируются) из старых знаний субъекта анализа.

В связи с этим необходимо учитывать те качества сознания как объекта научного анализа, которые существуют у него как трансцендентального феномена, не доступного прямому наблюдению. Эта трансцендентальность сознания обуславливает зависимость результатов его исследования от используемых "приборов", таковыми могут считаться метасознания исследователей и используемые ими овнешнения. Результаты анализа сознания-объекта при помощи разных "приборов" необходимо рассматривать как непротиворечивые и дополнительные по отношению друг к другу.

Представления, например, англичан и русских о немцах могут быть достоверными, но различными, хотя и непротиворечивыми и дополнительными. Это различие неизбежно и рефлексия над этим различием источник новых знаний, но уже, естественно, не о немцах, а об англичанах и русских.

Очевидно, что онтология межкультурного общения создает оптимальные условия для анализа национальных языковых сознаний и эта оптимальность в первую очередь определена тем, что она нарушает автоматизм восприятия языкового сознания благодаря использованию нового "прибора" – инокультурного сознания.

Нарушение автоматизма восприятия своего национального сознания, а это привычный объект анализа, делает контролируемыми такие уровни образа сознания, которые обычно не осознаются.

Никто не сомневается, что образ женщины в русской культуре ассоциируется с образом матери, но необходимо было проведение сопоставления ассоциативных полей на стимул "женщина" русских и болгарских респондентов, чтобы увидеть, что реакция на этот стимул у русских является одной из самых частотных, а у болгар находится на периферии. Самая частотная реакция на этот же стимул у русских и немецких респондентов "мужчина" и при этом можно сделать достоверный вывод, что его высокая частотность вызвана в основном ответами респондентов-женщин.

Именно межкультурные сопоставления дают возможность утверждать о наличии значительной доли образа матери в образе женщины в русской национальной культуре. И эти же сопоставления позволяют делать вывод о соположенности образов женщина и мужчины по крайней мере в картине мира современных русских и немцев.

В заключение необходимо еще раз подчеркнуть, что межкультурное общение – это действительно новая и многообещающая онтология анализа языкового сознания, но ставящая новые теоретические проблемы и требующаяся их решения.


Е.Ф. Тарасов


К ПОСТРОЕНИЮ ТЕОРИИ МЕЖКУЛЬТУРНОГО ОБЩЕНИЯ^


Эту статью следует рассматривать как предварительные соображения по поводу построения теории межкультурного общения.

Проблемы межкультурного общения, как и проблемы речевого общения в целом, напрямую связаны с темой языкового сознания. Знаковое общение, в том числе и речевое общение, – это процесс оперирования образами сознания, на которые коммуниканты указывают при помощи тел знаков (означающих); общность языковых сознаний – необходимая предпосылка речевого общения; неполная общность является основной причиной коммуникативных конфликтов – конфликтов непонимания партнерами друг друга – и есть следствие их принадлежности к разным национальным культурам. Таким образом межкультурное общение – это случай функционирования сознания в аномальных (“патологических”) условиях, когда отсутствует оптимальная общность сознаний коммуникантов.

Теория межкультурного общения может рассматриваться как частный случай теории речевого общения, поэтому для построения действуют те же ограничения, что и для теории речевого общения.

Одним из первых ограничений такого рода является выбор онтологических предпосылок построения теории, то есть знаний, вводимых в создаваемую теорию без доказательств, так как их истинность уже была установлена за пределами теории. При анализе речевого общения распространение получили две онтологии: коммуникативная и деятельностная. Коммуникативная онтология, восходящая к знаменитой схеме К. Шеннона, отображающей передачу сообщений в электрических цепях, исходит из представления об общении как о процессе передачи сигналов, отображающих некоторое ментальное образование (содержание сообщения) информирующего и являющихся основой для создания аналогичного образования в сознании информируемого. Эта онтология вынуждает рассматривать общение как процесс самодостаточный, не зависящий от других активностей человека, в которых он реально развертывается и от которых он зависит.

Деятельностная онтология отводит общению место элемента в структуре совместной деятельности сотрудничающих друг с другом партнеров. Иначе говоря, общение – это знаковая активность сотрудничающих личностей, конечная цель которой – организация совместной деятельности. Таким образом, общение зависит от деятельности, элементом которой оно является, и, следовательно, подчинено целям и мотивам этой деятельности, последние же придают смысл знаковым (речевым) действиям, в форме которых осуществляется общение.

Деятельность в этой онтологии является системой, детерминирующей и цели общения (конечная из которых – организация деятельности), и опосредованно через общение – цели коммуникации (производство и восприятие речи) и цели отбора языковых единиц для коммуникации.

Знакомство с деятельностной онтологией “провоцирует” исследователя на использование так называемого деятельностного подхода в научном анализе. Деятельностный подход заключается в том, что схема деятельности “субъект – объект”, сформировавшаяся при анализе деятельности, в которой человек воздействует на окружающий мир и обладает статусом субъекта, а противостоящий ему предмет, и статусом объекта, пассивно воспринимающего это воздействие, которое обычно осуществляется при помощи предметов – средств, используется при анализе активностей человека, деятельностями не являющихся. Субъект-объектная схема, примененная к анализу общения, позволяет одному коммуниканту (К 1) приписывать статус субъекта, а другому (К 2) статус объекта, языковые и неязыковые знаки речевого общения получают статус средства общения, а самообщение превращается в воздействие субъекта на объект с целью регуляции его коммуникативного поведения (то есть в самом процессе общения) и посткоммуникативной активности (то есть поведения в совместной деятельности, которая организована в ходе общения).

Вся коммуникативная активность, в соответствии с деятельностным подходом, схваченным субъект-объектной схемой, понимается как воздействие на предметы и на партнеров по общению.

Коммуникация со стороны К 1 – это производство тел знаков в виде речевой цепи, отображающей его мысли, и предоставления их для восприятия К 2 ; со стороны К 2 – это активность восприятия речевой цепи, продуцированной К 1 , завершающаяся конструированием ментального образования – содержания сообщения. Ограничения на это конструирование наложены лексическими и грамматическими характеристиками воспринимаемой речевой цепи.

Таким образом, собственно речевое поведение коммуникантов, то есть только процессы производства и воспроизводства речи – это активные (воздейственные) процессы, направленные со стороны К 1 на отображение своей мысли и производство речевой цепи, и направленные К 2 на восприятие речевой цепи и конструирование ее содержания.

Теперь можно поставить вопрос о деятельностном представлении общения как процесса регуляции поведения партнера (К 2) со стороны К 1 собственно в самом общении и в совместной деятельности.

Для регуляции коммуникативного поведения К 2, то есть для организации общения, К 1:

– привлекает непроизвольное внимание К 2 ;

– возбуждает его интерес к собеседнику (т.е. к К 1) и к теме сообщения;

– ориентирует его в ситуации общения и в себе, то есть указывает на те социальные структуры общества, где развертывается общение, и на свои статусные и ролевые характеристики, учет которых целесообразен для адекватного (с точки зрения К 1) понимания речевых сообщений. Для организации совместной деятельности (посткоммуникативной совместной активности) К 1 :

– ориентирует К 2 в предлагаемой для совместного осуществления посткоммуникативной деятельности; – мотивирует участие К 2 в предлагаемой деятельности, то есть показывает, что участие К 2 в этой деятельности отвечает его потребностям, что оно выгодно для него. (Заметим, что мотивирование предлагает определенное знакомство с потребностно-мотивационной сферой К 2, которая формируется под достаточно жестким контролем общества).

А как можно представить активность К 2 в том же акте общения?

Необходимо заметить, что активность К 2 может быть отображена как с позиции К 1 , так и с позиции К 2 . Под позицией К 1 и позицией К 2 имеются в виду их представления об одном и том же коммуникативном акте, которые не совпадают и являются дополнительными по отношению друг к другу.

Каждый из коммуникантов планирует и осуществляет общение, отводя себе место субъекта и полагая партнера по общению объектом – так проще общаться, ибо ориентироваться в себе, в своих целях и мотивах легче, чем строить гипотезы о качествах собеседника и о его целях и мотивах. Легко убедиться, что аналогичное представление о коммуникативном акте формируется и у К 2 . Если К 1 и К 2 принадлежат к одной национальной культуре, то они сравнительно легко рефлектируют над представлениями – моделями акта общения, которые коммуниканты строят, общаясь друг с другом, и эта же рефлексия затруднена, если К 1 и К 2 принадлежат к разным национальным культурам.

Итак, вернемся к представлению К 1 о коммуникативной активности К 2 , или, иначе говоря, к тому, что должен делать К 2 , когда К 1 регулирует его поведение в самом акте общения и посткоммуникативной совместной деятельности. К 2 (слушающий, информируемый):

– воспринимает форму сообщения (звуки, графические знаки-буквы и т.п.) и на этой основе вызывает из вербальной памяти образы сознания, ассоциированные с языковыми единицами, а затем, ориентируясь на грамматическое оформление, конструирует из вызванных образов сознания содержание сообщения, то есть некоторое новое знание;

– ориентируется в ситуации общения и в собеседнике (в его статусных и ролевых характеристиках), строит предварительную гипотезу о его целях и мотивах общения и деятельности и использует эти гипотетические построения для придания смысла воспринимаемому сообщению, отвечая себе на вопрос, чего хочет достигнуть К 1 при помощи своего сообщения;

– ориентируется в предлагаемой совместной деятельности;

– анализирует мотивировку К 1, делает для себя вывод о выгодности / невыгодности предлагаемой деятельности;

– принимает решение об участии / неучастии в предлагаемой деятельности и строит ее план.

Из нашего изложения очевидно, что общение включает в себя познавательные процессы:

– осуществляется смысловое восприятие речи и невербального (знакового) поведения коммуникантов в кинесическом и проксемическом аспектах;

– воспринимается предметная ситуация, в которой анализируются субстанциальные, функциональные и знаковые свойства предметов (см. ниже);

– познается неречевая деятельность в ее функциональных и знаковых качествах.

В этих познавательных процессах культурные предметы открываются человеку разными сторонами. Некоторые стороны предметов открыты в равной степени носителям разных культур, другие же носителям чужих культур менее доступны, чем носителям своей культуры.

Главным препятствием в идентичном понимании одного и того же коммуникативного акта носителями разных национальных культур являются так называемые функциональные и системные (интегральные) качества культурных предметов.

Качества культурных предметов описываются как природные, функциональные и системные.

Природные качества природных явлений и культурных предметов определяются их материально-структурными качествами. Второй род качеств образуют функциональные качества, в основе которых лежит принцип назначения. Этими качествами обладают только культурные предметы или природные явления, вовлеченные в человеческую деятельность.

Понимание (познание) и природных, и функциональных качеств культурных предметов носителей близких культур, особенно принадлежащих к одному культурному ареалу, не представляет трудностей. Иная картина возникает при попытках постичь системные, интегральные качества культурных предметов, которые возникают и обнаруживаются только при соотнесении их с системами, в которых они функционируют.

Если природные и функциональные качества материально воплощены в культурном предмете: первые – в субстанции предмета, вторые – в его форме, то системные качества в самом предмете не представлены и не доступны непосредственному наблюдению; системные качества предмета – это не его собственные качества, а качества самой системы, перешедшие в культурный предмет как часть этой системы.

Системные качества культурных предметов непосредственно не наблюдаемы, сверхчувственны и часто знаковы, символичны.

Знаковый, символический характер системных качеств культурных предметов, не обнаруживающий себя в самих предметах, открывается только человеку, обладающему знанием системы, в которой конкретный культурный предмет приобретает эти качества. Отсюда следует, что сверхчувственные качества предметов конкретной национальной культуры открыты только носителю этой культуры, обладающему знанием культурных и социальных систем, элементом которых являются эти культурные предметы.

Сверхчувственные качества предметов одной национальной культуры А могут быть постижимы для носителей чужой культуры B только в той степени, в которой в двух культурах А и В совпадают системы, содержащие предметы, являющиеся аналогичными в культурах А и В.

Коммуникативные конфликты в межкультурном общении чаще всего возникают как следствие полного или частичного незнания национально-культурной специфики сверхчувственных качеств культурных предметов, вовлеченных в общение. К примеру, русского, приглашенного в гости к 15.00 часам, немец угощает кофе и печеньем. Природные и функциональные качества таких предметов как чашка кофе и печенье в немецкой и русской культурах совпадают, и понимание этих качеств носителями обеих культур идентично. Но эти же культурные предметы в качестве угощения обладают еще и сверхчувственными, знаковыми свойствами: для немца чашка кофе и печенье, предлагаемые гостю, приглашенному, скажем, к 15 часам, то есть между прошедшим обедом и предстоящим ужином, – вполне адекватное случаю угощение, тогда как русский гость, будучи носителем своей культуры (часто иная позиция для носителя другой культуры недоступна ) видит в подобном угощении знак пренебрежения им как гостем.

Следует заметить, что культурные предметы делятся по критерию своих свойств по крайней мере на два класса: первый класс образуют языковые и неязыковые знаки (они обладают субстанцией, не имеют орудийной функции, но могут замещать, представлять другие предметы и явления). Второй класс образуют культурные предметы, обладающие субстанциональными, функциональными качествами, а иногда могут выступать знаками-заместителями социальных систем, в которые они входят в качестве элементов.

На одном полюсе этого класса находятся культурные предметы так называемого престижного потребления: модная одежда, престижный автомобиль, вилла в западной части города (для стран Западной Европы) с четко выраженными знаковыми характеристиками, на другом – культурные предметы, потенциально обладающие знаковыми свойствами и реализующие их нерегулярно, а регулярно выступающие в своих функциональных качествах. Именно культурные предметы второго класса являются источниками коммуникативных конфликтов, так как их знаковые свойства не становятся предметом регулярного инструктивного обучения, как это происходит с языковыми и другими знаками, а открываются носителям культуры в процессе общения и поэтому знание об их знаковых свойствах существует на бессознательном уровне и приобретается в ходе присвоения культуры.

Можно полагать, что знаковые свойства культурных предметов являются основной проблемой теории межкультурного общения, наряду с проблемой интеркультуры, формирование представлений о которой связано с идеями М.М. Бахтина.

Подводя итог нашим кратким заметкам о построении теории межкультурного общения, следует сделать вывод, что пока слабость теории межкультурного общения обусловлена недостаточной разработанностью проблем знаковых свойств культурных предметов, интеркультуры и путей формирования общности сознаний у носителей разных национальных культур.


А.А. Леонтьев, А.М. Шахнарович, В.И. Батов

РЕЧЬ  В  КРИМИНАЛИСТИКЕ И СУДЕБНОЙ ПСИХОЛОГИИ^


Речевое воздействие может быть трех видов в зависимости от психологического механизма такого воздействия. Для объяснения своей теории авторы, ссылаясь на А.Н. Леонтьева, вводят коррелятивное понятие значения и смысла. А.Н. Леонтьев определяет эти понятия так: «Значение представляет собой отражение действительности независимо от индивидуального, личностного отношения к ней человека». «…Личностный смысл выражает отношение к осознаваемым объективным явлениям». Если говорить соответственно о том, что «получатель» речи (реципиент), как и ее «отправитель» (коммуникатор), располагает «полем значений», или системой значений, и «полем смыслов», то всякое речевое воздействие в конечном итоге сведется к заранее запланированным преобразованиям в «поле смыслов», проще говоря, к изменению в системе отношений человека к миру. Но достигается это разными путями.

Во-первых, мы можем ввести новые значения в поле значений и таким способом произвести изменения в поле смыслов. Человек узнает о каких-то вещах, о которых он раньше не знал, и это меняет его отношение к другим вещам.

Во-вторых, мы можем, не вводя новых значений, изменить поле значений реципиента, перестроив его, т.е. сообщив что-то такое, что заставит реципиента по-новому взглянуть на взаимоотношения лиц, предметов и явлений (что, в свою очередь, должно отразиться в изменении его поля смыслов).

В-третьих, мы можем воздействовать непосредственно на поле смыслов, не сообщая реципиенту вообще ничего нового для него, но лишь соответствующим образом расставив акценты, сосредоточив его внимание на каких-то его полуосознанных эмоциях и т.д.

Если воздействие является со стороны коммуникатора осознанным и целенаправленным, то можно охарактеризовать воздействие первого типа как информирование, второго – как убеждение и третьего – как внушение. Конечно, граней между ними нет.

Развитые речевые навыки и умения позволяют следователю установить с допрашиваемым живой психологический контакт, возбудить у его доверие: для этой цели следователь может и должен уметь выбирать для собеседников разного пола, возраста, образования, социальной принадлежности разные слова, разное построение речи, уметь (в идеале) говорить с каждым на его языке. Общий язык резко повышает уровень доверия и показывает, что собеседник человек не «посторонний», не «случайный».

Развитые речевые навыки существенны и для профессиональной деятельности самого следователя. Они способствуют четкости и ясности мышления, помогают преодолевать сковывающее влияние профессионального языка, нередко отражающееся в некоторой шаблонности криминалистической мысли.

Вообще следует учитывать, что язык дает возможность для очень тонких социальных и социально-психологических градаций, что даже уже одно обращение (конечно, не тогда, когда оно официально регламентировано) может выразить целую гамму отношений и задать психологический «тон» всей дальнейшей беседе.


А.А. Леонтьев


ОБЩЕНИЕ КАК ОБЪЕКТ

ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ^


Под полем значений, присущим тому или иному индивиду, имеется ввиду структурация присвоенного им общественного опыта, т.е. та «сетка», через которую он «видит» мир, та система категорий, с помощью которой он этот мир расчленяет и интерпретирует. Теоретически у всех людей, входящих в данное общество и говорящих на данном языке, поля значений должны совпадать. Практически же здесь имеются расхождения, обусловленные социальными, территориальными, профессиональными и иными факторами и лишь частично являющиеся предметом изучения современной социологии.

Индивид всегда имеет дело с действительностью через посредство смыслового поля: восприятие им предметов и явлений дейтвительности всегда окрашено его отношением к ним. Что же касается поля значений, то оно есть абстракция от смыслового поля: это общие всем членам данной общности характеристики смыслового поля, как бы «выносимые за скобки».

Цель речевого воздействия – определенная организация деятельности человека – объекта воздействия (реципиента). Воздействуя на реципиента мы стремимся «спровоцировать» его поведение в нужном нам направлении, найти в системе его деятельности «слабые точки», выделить управляющие ею факторы и избирательно воздействовать на них

Для этой цели можно воспользоваться одним из следующих трех способов.

1. Ввести в поле значений реципиента новые значения, т.е. сообщить ему такие знания о неизвестных ему элементах действительности, на основе которых он изменит свое поведение или по крайней мере свое отношение к этой действительности.

2. Изменить структуру поля значений реципиента, не вводя в него новых элементов, т.е. сообщить реципиенту новую информацию об уже известных ему вещах, причем такую, которая объективно существенна для понимания этих вещей в их взаимосвязи, способна изменить представление реципиента об их взаимосвязи и, следовательно, его отношение к этим вещам (фактам, событиям, элементам действительности).

3. Можно, наконец, не сообщая никакой объективно новой информации об элементах поля значений, воздействовать «прямо», «непосредственно» на смысловое поле, т.е. изменить способ вхождения элементов поля значений в деятельность реципиента, изменить его отношение к окружающей действительности, не затрагивая его абстрактное знание о ней. Нас интересует именно этот случай, который можно назвать воздействием через убеждение. Мы не сообщаем реципиенту ничего, чего бы он уже не знал, но то, что он знает, представляем для него в ином свете. Например, можно связать известную ему информацию с новым, иерархически более высоким мотивом или даже «столкнув» мотивы разной «высоты», убедить реципиента ориентироваться на более высокий мотив. Возможен переход и в план «низкого» бытового мотива.

Для того чтобы успешно осуществить речевое воздействие, говорящий должен представлять себе смысловое поле реципиента в момент воздействия и после него, т.е. представлять себе характер и направление тех изменений в смысловом поле реципиента, которых он должен добиться в результате воздействия.


В.Ф. Петренко


ОСНОВЫ ПСИХОСЕМАНТИКИ^


Термин «речевое воздействие» полисемантичен. За определением «речевое» может стоять устная и письменная речь и даже внутренняя речь, связанная с автокоммуникацией. При широкой трактовке языка (язык мимики, жестов, танца, киноязык) под речью может пониматься и видеоряд киномонтажа, и ритуальный обряд, и опера, и пантомима. Под эффектом речевого воздействия может подразумеваться непосредственное изменение поведения субъекта (реципиента) воздействия или его эмоционального состояния, или его знаний о мире, или его отношения к тем или иным событиям и реалиям этого мира, т.е. изменение его личностного смысла. Наконец, речевое воздействие может быть монологичным как форма воздействия на другого человека или других людей и диалогичным как форма побуждения к общению значимого другого – носителя знаний, ценностей, некоей уникальной картины (образа) мира и в силу этого включать возможность перестройки не только сознания другого человека, но и собственного сознания.

В широком смысле слова, речевое воздействие связано с изменениями индивидуального сознания или, что для нас синонимично, с изменениями имплицитной картины мира, или образа мира субъекта.

Текст может воздействовать на разные уровни человеческого сознания, осуществляя различные формы изменения образа мира человека. В рамках психосемантической модели сознания можно выделить три формы таких изменений, подразумевая, конечно, что в реальном процессе речевого воздействия они существуют в единстве, но различна степень их выраженности.

Первый тип коммуникативного воздействия. Возможно изменение отношения субъекта к объекту (изменение коннотативного значения этого объекта) без изменения категориальной структуры сознания субъекта. К такого рода воздействиям можно отнести призыв, лозунг, рекламу. На языке семантических пространств такого рода воздействие изменяет местоположение координатной точки, соответствующей коннотативному значению, без изменения координатных осей этого пространства. Как правило, речевое воздействие такого типа характеризуется образностью, метафоричностью. Его стилистика тяготеет к языку «улиц и площадей», где агитатор при дефиците времени, «бросая в толпу горящие слова», должен вызвать у слушателей мгновенный отклик.

Второй тип коммуникативного воздействия заключается не в изменении коннотации единичного объекта в сознании субъекта, а в формировании общего эмоционального настроя, мироощущения реципиента воздействия. Подобный тип речевого воздействия (лирическая поэзия, политическое воззвание, гипнотическое воздействие), вызывая изменение состояния сознания, определяет субъективные пространство и время, в которых выстраивается образ мира, определяет степень возможной активности и самореализации субъекта в рамках этой модели мира и имплицитно задает критерий истинности мироощущения, либо принимая за точку отсчета эмоциональный настрой, экзистенциальное «Я», либо воспринимая мир с позиции родового или коллективного «мы», либо описывая мир с некоторой отстраненной трансцендентальной позиции (природы, этических или эстетических ценностей, науки), выходящей за рамки конкретного исторического бытия. Задавая пристрастность отражения уже в самом базисе образа мира, эмоции определяют возможные формы поведения субъекта, определяют его направленность в принятии решения.

Третий тип коммуникативного воздействия. Этот тип можно связать с изменением категориальной структуры индивидуального сознания, введение в нее новых категорий (конструктов), предъявляющихся в классификации, формах упорядочивания объектов, событий окружающей предметной и социальной действительности. В наиболее яркой форме этот аспект специфичен для научных и, особенно, для методологических текстов. Например, для психологической науки последние задают такие суперконструкты, как деятельностный подход в оппозиции к рефлекторному, принцип целостности (неаддитивности) психических процессов в противовес атомарному, сводящему целое к сумме элементов, принцип историчности, фиксирующий зависимость человеческой психики (как в мотивационном, так и в когнитивно-операциональном аспектах) от социокультурного базиса общества – в противовес представлениям о неизменности человеческой психики и т.д. Будучи усвоенными субъектом, ставшие категориями его индивидуального сознания, они задают смысловое (семантическое пространство), в рамках которого происходит восприятие и осознание действительности, и поднимают уровень осознания (в данной содержательной области) до научного…

Обыденное сознание человека содержит сотни конструктов-шкал, заданных оппозицией прилагательных. Сведение генетически разнородных качеств в одну шкалу-измерение ведет к построению личностных конструктов, отражающих субъективную антонимию и синонимию, обусловленную индивидуальным опытом. Например, для одного человека «вежливость» будет близка к «воспитанности» и противоположна «грубости», а для другого будет близка к «слабости» и противоположна «силе характера».


ОГЛАВЛЕНИЕ

Леонтьев А.А. Психолингвистика как наука о речевой деятельности………. 3

Сахарный Л.В. Введение в психолингвистику………………………………… 15

Лурия А.Р. Этапы пройденного пути…………………………………………… 29

Лурия А.Р. Локализация высших психических функций……………………… 41

Леонтьев А.А. Общее понятие деятельности…………………………………… 59

Леонтьев А.А. Психолингвистические проблемы порождения фразы………. 61

Выготский Л.С. Мышление и речь……………………………………………… 68

Гальперин П.Я. К вопросу о внутренней речи…………………………………. 73

Соколов А.Н. Внутренняя речь и мышление…………………………………… 78

Уфимцева Н.В. Русские: опыт еще одного самопознания…………………….. 82

Тарасов Е.Ф. Межкультурное общение – новая онтология анализа

языкового сознания……………………………………………….. 98

Тарасов Е.Ф. К построению теории межкультурного общения………………. 107

Леонтьев А.А., Шахнарович А.М., Батов В.И. Речь в криминалистике и

судебной психологии…………………………………………… 112

Леонтьев А.А. Общение как объект психологического исследования……….. 113

Петренко В.Ф. Основы психосемантики. ………………..…………………….. 114