В. П. Крючков Рассказы и пьесы

Вид материала

Рассказ

Содержание 2. "Смерть чиновника" Оксюморонный характер названия рассказа. Анекдотичность сюжета рассказа. Я царь – я раб; я червь – я Бог!" Принес - и ослабел и лег А.П. Чехов

Подобный материал:

• А. П. Чехов Рассказы, пьесы «Вишневый сад», «Чайка», «Три сестры»; И. А. Бунин Рассказ, 11.93kb.
• А. П. Чехов Рассказы: Ионыч, Человек в футляре, Крыжовник, Олюбви, Палата № Пьесы:, 23.02kb.
• М. горький, его рассказы и пьесы весной 1898 года в Петербурге вышли два небольших, 233.33kb.
• Список литературы для чтения летом, 11 класс, 17.7kb.
• Очень короткое предисловие, 2508.89kb.
• Список литературы для чтения в 11 классе, 143.07kb.
• Урок для обучающихся 2-х классов, 81.4kb.
• Утиная охота Духовный смысл пьесы, 126.52kb.
• Н. В. Гоголь Произведение : «Ревизор» Вид урок, 185.85kb.
• Редколлегия: В. М. Плоских, М. А. Рудов, > Л. В. Тарасова Чабыт. Порыв: Литературный, 5406.09kb.

2. "Смерть чиновника"²: преодоление и развитие традиции

"Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед Богом, пожалуй, перед умом, красотой, природой, но не перед людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство". А.П. Чехов. Из письма брату Михаилу

Оксюморонный характер названия рассказа. Анекдотичность сюжета рассказа.

Смешное и трагическое в рассказе. Преодоление и развитие традиции,

или Диалог с Державиным, Гоголем, Пушкиным.

У Чехова обычно в центре рассказа – не характер и не идея, а ситуация – необычный случай, анекдот. Причем случай у Чехова далеко не случаен, он высвечивает определенные закономерности жизни, суть характера. Чехов обладал гениальным даром замечать в действительности такие ситуации, в которых персонажи раскрывались бы не просто с максимальной полнотой, но с полнотой исчерпывающей и как социально-этические типы, и как люди со свойственной только им психологией, манерой поведения.

Оксюморонный характер названия рассказа. Название "Смерть чиновника" может расцениваться как своего рода оксюморон (то есть сочетание несочетающихся, противоположных понятий): чиновник – это должностное лицо, в мундире, застегнутом на все пуговицы (то же относится и к его чувствам), как бы лишенный живых движений человеческой души, и вдруг - смерть, хотя и печальное, но все-таки чисто человеческое свойство, что чиновнику, такое уж сложилось о нем представление, противопоказано¹. Рассказ Чехова, заранее можно предположить – это рассказ не об исчезновении человеческой индивидуальности (не о ней речь!), а о прекращении функционирования чиновника, некоего бездушного механизма. Совсем иначе звучит название другого произведения – повести Л.Н. Толстого "Смерть Ивана Ильича" – о событии абсолютно личностном, персонифицированном (только таким оно и может быть), что выражено в имени и отчестве героя. Чехов же, в соответствии со своей художественной задачей, травестирует сакральное событие, пишет пародию.

Анекдотичность сюжета рассказа. Сюжет рассказа, как и в большинстве рассказов раннего Чехова, откровенно анекдотичен. По словам А. Чехова, литературное произведение "должно давать не только мысль, но и звук, известное звуковое впечатление"². В рассказе это в прямом смысле звуковое впечатление ("Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось… он отвел от глаз бинокль, нагнулся и… апчхи!!! Чихнул, как видите") продолжает звучать в наших ушах на протяжении всего рассказа, прочно удерживая на нашем лице улыбку, вызывая комический эффект. Это – от анекдота. Ситуационное мышление – это свойство анекдота. Тем неожиданнее окажется то серьезное содержание этой анекдотической истории, которое явственно проступит в финале рассказа-анекдота.

Смешное и трагическое в рассказе. Печальный сюжет контрастен ироническому тону рассказа. Смешной рассказ начинается со слова… "смерть" и заканчивается словом "помер". Но необходимо помнить, что эмоциональная контрастность – это постоянная отличительная черта и "раннего", и "позднего" Чехова: "С самого начала творческого пути эмоциональная контрастность изображаемого… была результатом сознательного авторского выбора, художественного эксперимента" (Сухих 1987: 47). Иронична интонация повествования: "В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор...", "Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицмейстеры, и тайные советники. Все чихают" и т.п. Говорящи имена персонажей, выбранные по принципу создания комического эффекта: Червяков, Бризжалов.

Как и многие смешные рассказы Чехова, рассказ "Смерть чиновника" не только смешон, но и грустен, и даже страшен. Гибель героя производит в рассказе эффект не только комический, но и трагический, поскольку мы становимся свидетелями добровольного, упорного унижения человеческого в человеке.

Преодоление и развитие традиции, или Диалог с Державиным, Гоголем, Пушкиным. Фамилия Червякова здесь включается в контекст "большой" литературы - русской классики и перекликается с хрестоматийными строками Г.Р. Державина, который рассуждает о ничтожестве и вместе с тем величии человека:

"Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю;

Я царь – я раб; я червь – я Бог!"

Как видим, слово "червь" у Державина стоит в середине строки, и потому акцентируется не оно, а слово "Бог" (с мужским, твердым ударением), завершающее перечень свойств человека решительно и "окончательно" не только по смыслу, но и по интонации, по чисто интонационной невозможности опровержения заключительного слова.

Державин утверждает в итоге богоподобие человека, возможность и нравственную неизбежность преодоления пресмыкательства. А.П. Чехов акцентирует другое слово, вызывая у читателя неприятие героя рассказа "Смерть чиновника" и тем самым – по принципу от обратного – также, как и Державин, утверждает высокое начало в человеке. И после этого некоторые современные Чехову критики говорили об "отсутствии " у писателя нравственных идеалов?

Чехов здесь нарушает литературную традицию (начатую гоголевской "Шинелью") и по-новому трактует уже известную коллизию: маленький чиновник в столкновении с важным должностным лицом. Генерал в рассказе Чехова является второстепенным персонажем, он лишь реагирует на действия героя рассказа. Генерал лишен имени и отчества, и это естественно, потому что мы видим его глазами Червякова, а Червяков видит только мундир (это слово часто повторяется в тексте) важной персоны. О генерале мы ничего существенного не узнаем, но очевидно, что он, тоже в нарушение традиции, - человечнее "униженного и оскорбленного" Червякова. Ясно одно: персонажи рассказа говорят на разных языках, у них – различная логика и понимание, диалог между ними невозможен.

Объект насмешки здесь - тот самый маленький человек, над которым столько слез пролила русская литература XIX в. Литература, тем более классическая, неизбежно порождает традиции, догмы. Одной из таких традиций было сочувствие маленькому человеку – именно потому, что он "маленький", бедный, "униженный и оскорбленный". Чехов, с его неистребимым чувством свободы, стремился преодолеть этот штамп. Он писал брату Александру в 1885 году (уже после "Смерти чиновника") о "маленьких" людях: "Брось ты, сделай милость, своих угнетенных коллежских регистраторов! Неужели ты нюхом не чуешь, что эта тема уже отжила и нагоняет зевоту? И где ты там у себя в Азии находишь те муки, которые переживают в твоих рассказах чиноши? Истинно тебе говорю, даже читать жутко! Реальнее теперь изображать коллежских регистраторов, не дающих жить их превосходительствам". Маленький человек" Червяков здесь и смешон и жалок одновременно: смешон своей нелепой настойчивостью, жалок потому, что унижает себя, отрекаясь от собственной человеческой личности, человеческого достоинства¹.

Постоянное унижение входит в плоть и кровь "унижаемого", переходит в потребность самоунижения. Чеховский чиновник даже страшится, что его могут заподозрить в нежелании унижаться: "Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет..."

Червяков страшен потому, что на нем, на его добровольном пресмыкательстве, держится вся система чиновничьего низкопоклонства, чинопочитания, унижения и самоунижения:

"Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, - забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, - не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с... а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...

- Пошел вон!!! - гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.

- Что-с? - спросил шепотом Червяков, млея от ужаса.

- Пошел вон!!! - повторил генерал, затопав ногами.

В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер".

Однако чеховский Червяков является не только принципиальным переосмыслением образа маленького человека, мелкого чиновника в гоголевском воплощении. Между ними есть и родство: у Гоголя Акакий Акакиевич страдает не только, так сказать, "объективно", то есть не только потому, что является обладателем мелкого чина, но и, как и Червяков, в силу личностных, индивидуально психологических причин: он и сам тоже отвел себе ту роль, которую играл (переписывал все положенные ему на стол бумаги, "не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право"). С Башмачкиным вместе служили и другие, занимающие такие же незначительные должности, но и они издевались над бедным чиновником, будучи развязнее и наглее его. Чехов доводит до абсурда акакиевскую безответность, переходящую в самоунижение. Башмачкин у Гоголя менее выпрямлен, ему свойственна объемность, у Чехова же Червяков взят с одной стороны, как сатирически обобщенный до высочайшей степени концентрации образ-модель, говоря чеховскими словами – "чиноша".

По силе философского обобщения рассказ Чехова "Смерть чиновника" перекликается с философским стихотворением А.С. Пушкина "Анчар". Система помыкательства, рабства, чиновничьей зависимости оказывается пагубной и для "тирана", и для "раба". Пушкинского "раба" отличает абсолютное, рабское повиновение: ему было достаточно даже не приказа, а всего лишь "властного взгляда", чтобы безропотно отправиться к ужасному древу. Он отдал все силы и посмел умереть не прежде, чем исполнил приказ – принес яд ужасного анчара (древа яда):

Принес - и ослабел и лег

Под сводом шалаша на лыки,

И умер бедный раб у ног

Непобедимого владыки.

И чеховский Червяков тоже в момент смерти (момент психологического откровения для персонажа) не преодолел в себе "раба" - " не снимая вицмундира… помер". Представляется, мотивы выбора А.С. Пушкиным названия древа яда – "анчар" и А.П Чеховым должности Червякова – "экзекутор" могут быть поняты как сходные: имеется в виду чисто формальная сторона – фонетическая, точнее – фоносемантическая (то есть звуковая внешняя выраженность, обладающая в то же время внутренним содержанием) :

"анчар" с его экзотическим фонетическим колоритом вызывает самые мрачные (по аналогии с фонетически близкими словами мрачный, чары, черный) и в то же время величественные ассоциации прежде всего благодаря двойному величественному "а", одно из которых находится под ударением; в целом фонетический комплекс "анчар" не лишен гармонии, хотя и мрачной;

"экзекутор" (чиновник, наблюдавший за порядком в канцелярии), выбран Чеховым, очевидно, не только потому, что обозначает младшее должностное лицо в канцелярии и подчеркивает незначительность Червякова вообще и в его собственных глазах в особенности, но и по фонетическому принципу как перекликающийся с фамилией "Червяков"; слово экзекутор дисгармонично, чуждо русскому слуху, как и анчар, и уже само по себе вызывает тоже мрачные ассоциации, но вместе с тем и улыбку из-за своей фонетической "несуразности", именно улыбку (хотя и далеко не благодушную), потому что, при всей своей мрачности, оно в большей степени дисгармонично, несуразно (то есть смешно), в отличие от "анчара" с его своеобразной гармонией.

Философский итог стихотворения Пушкина – в утверждении гибельности тирании, деспотизма, унижения. Чехов, продолжая Пушкина, открывает новую грань – страшную силу добровольного самоунижения – добровольного рабства.

* * *

Поэтическая структура ранних чеховских рассказов своеобразна: в них, в сатирических (точнее - комических) произведениях, где так важно прямое обличительное слово автора (по крайней мере читатель к нему привык) автор-обличитель устраняется: мы не слышим его негодующего голоса. Ранние рассказы Чехова драматургичны, то есть написаны при помощи драматургических приемов, в частности, возрастает роль диалогов, поступков-саморазоблачений. Автор находит такую ситуацию, участники которой, как бы самостоятельно действуя, саморазоблачают себя полностью.

Рассказ "Смерть чиновника" относится к так называемым ранним рассказам, написанным до перелома в творчестве 1887-1888 годов. И он корректирует традиционное представление о том, что ранние чеховские рассказы – это рассказы чисто юмористические (написанные "Антошей Чехонте"), а поздние рассказы Чехова – это рассказы только печальные, серьезные, философские. Грустное и смешное всегда соседствовало в произведениях Чехова, но эти качества выходили на первый план в различных произведениях, в различное время.


3. "Хамелеон"¹: власть заглавия в произведении

"Тут имеешь дело с глупостью или со старыми дурными привычками…Во всяком случае негодование и суровые попреки тут беспомощны, и скорее нужно смеяться; одна хорошая насмешка сделала бы гораздо больше, чем десяток проповедей".

А.П. Чехов


Название рассказа. Особенности антропонимики. Психологизм.

Речевые характеристики. Особенность композиции.

Роль предметной детали.

Название рассказа. Название литературного произведения, особенно у писателя-классика, всегда значимо: в нем в сжатом виде заключено содержание произведения; название – это " компрессированное, нераскрытое содержание книги,.. Название можно метафорически изобразить в виде закрученной пружины, раскрывающей свои возможности в процессе развертывания"². Рассказ Чехова назван "Хамелеон", и идея хамелеонства (то есть приспособления к меняющейся обстановке путем изменения цвета кожи) затем развертывается в рассказе - в переносном, метафорическом смысле. Совершенно очевидно, что рассказ содержит в себе сатирическое обобщение. Хамелеоны, находим в соответствующих справочниках, – "семейство пресмыкающихся, отряд ящериц; длина до 60 см. Окраска тела может сильно изменяться в зависимости от освещения, температуры, влажности и т.п. В переносном смысле хамелеон - беспринципный человек, легко меняющий свои взгляды в зависимости от обстановки". Однако название имеет, видимо, не только метафорический, но и буквальный план.

Особенности антропонимики (имен персонажей). Говорящие фамилии в рассказе используются как средство характеристики персонажей, выбраны с целью вызвать комический эффект. Персонажи рассказа – люди самые разные, представляющие народ, "улицу", человека толпы. Поскольку на небольшом пространстве рассказа автор ограничен в возможности дать персонажам развернутые характеристики (о жанровых особенностях рассказов Чехова см. выше), имя, фамилия приобретают особый вес: они сразу и полностью представляют тех, о ком идет речь. Перечислим их с их "полными" именами, как они даны в тексте: "полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке" - это и есть его полное, вызывающее комический эффект, "имя", потому что без шинели – символа власти, он невозможен, как и без "узелка в руке" – символа его корыстолюбия; "Елдырин - рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником", он "шагает", следовательно, высокого роста. И Очумелов, и Елдырин именуются только по фамилии, что характеризует их как лиц сугубо официальных и само по себе уже свидетельствует об отстранении автора от этих своих персонажей; "золотых дел мастер Хрюкин" - вздорный человек с вздорными претензиями: "золотых дел мастер" может иметь такую фамилию, разумеется, только в сатирическом произведении; "генерал Жигалов" - "внесценический" персонаж, слово "генерал" как бы входит в именословие персонажа, причем имя и отчество у генерала Жигалова¹ отсутствуют – они невозможны в глазах тех, кто находится ниже его на ступеньках общественной и служебной лестницы.; Владимир Иванович Жигалов - брат генерала Жигалова, внесценический персонаж, привилегия иметь, помимо фамилии, еще и имя-отчество принадлежит, разумеется, ему с его высоким общественным положением; Прохор - генеральский повар; Люди из толпы; И - "белый борзой щенок с острой мордой и желтым пятном на спине, в слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса".

Психологизм этого раннего рассказа-сценки – традиционно раннечеховский², то есть выраженный не вербально (словесно), не во внутренней речи персонажей и речи автора-повествователя, а во внешнем поведении – в жестах, мимике, телодвижениях, действиях. Причем это стремление было целенаправленным, осознавалось Чеховым как важнейший прием характеристики персонажа, о чем он писал в письме брату Ал. Чехову 10 мая 1886 года: "В сфере психики тоже частности… Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев". Литературовед А.П. Чудаков назвал такой психологизм "мимическим": "говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями" (важно не только то, что говорит, но и не менее важно – как); "Сними-ка, Елдырин, с меня пальто" (чем же была вызвана вдруг эта просьба!"; "Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто"; "И все лицо его заливается улыбкой умиления"; " грозит ему Очумелов".

Речевые характеристики. Ранние рассказы Чехова драматургичны, то есть в них говорят и действуют в основном сами персонажи и, естественно, в этих рассказах преобладает диалог как главное средство характеристики, вернее, самохарактеристики героев. В этом, конечно, сказывается Чехов-драматург. Чрезвычайно колоритна речевая характеристика Очумелова, изъясняющегося грубо и косноязычно: "По какому это случаю тут? - спрашивает Очумелов, врезываясь в толпу. - Почему тут? Это ты зачем палец?.. Кто кричал?" Речь Очумелова не просто косноязычна и груба (ко всем обращается на "ты"). Важен сам тон мелкого чиновника, получившего маленькую власть спрашивать. Тон, лексика, стиль речи Очумелова создают устрашающий эффект: его фразы короткие, отрывистые, с повелительной, устрашающей грубой интонацией и грубой лексикой.

Особенность композиции. Композиция рассказа - кольцевая. В начале рассказа "через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке", а в финале Очумелов "запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади", то есть ничего значительного вроде бы и не произошло. Композиция намеренно подчеркивает заурядность, внешнюю незначительность, естественность и подлинность произошедшего, бытовой характер со-бытия (как в анекдоте и притче). Локализуя, замыкая время и пространство рассказа, кольцевая композиция создает особый замкнутый (завершенный, с "завершенным" притчевым смыслом) мир, делает рассказанную историю самодостаточной, поучительной саму по себе.

В то же время место действия выбрано не случайно и для российской действительности очень точно: базарная площадь - это место публичной жизни, совершающихся каждодневных бесчисленных событий, она становится едва ли не символом всей России, характеризует общие принципы русской ментальности, взаимоотношения власти и всего остального населения. Продолжение шествия Очумелова по базарной площади - это продолжение его шествия по всей необъятной России, - шествия, которое мы в XXI веке воспринимаем и как спроецированное в ХХ век, в будущее нашего Отечества.

Роль предметной детали¹. Шинель Очумелова - это все, что мы о нем, о его внешности, знаем. Дело происходит, видимо, в июле, когда обычно поспевает крыжовник, и, видимо, шинель Очумелову дорога, коль он надел ее в такое время. К тому же шинель – "новая", Очумелов, наверное, только недавно произведен из городовых в полицейские надзиратели и ценность шинели в глазах самого Очумелова еще более возрастает.

Важно также, что шинель на Очумелове – распахнута (на это косвенно указывают слова Очумелова: "Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас как жарко", - обращается он к городовому, у которого, не забудем, одна рука уже занята – в ней "решето, доверху наполненное конфискованным крыжовником"), чему можно найти объяснение в мире животных: зоологи, анализируя поведение глухарей на току или петухов во время боя, приходят к выводу, что птицы расправляют крылья, чтобы обрести как бы больший объем и устрашить соперника. Распахнутая шинель придает большую значимость Очумелову, действует на обывателей гипнотизирующе. Она сакрализуется.

Но по ходу рассказа шинель дважды оказывается низвергнутой: когда Очумелов узнает, что "собака, кажись, генеральская", он просит снять с него не шинель, а "пальто"! Шинель Очумелова, знак власти для него самого и для окружающих, меркнет в сравнении с генеральской шинелью… Но в завершении рассказа мы опять видим шинель. Очумелов грозит Хрюкину: "Я еще доберусь до тебя!" "и, запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади", то есть по всей России. В начале рассказа Очумелов идет в распахнутой шинели, в финале он в нее инстинктивно "запахивается", ему, должно быть, стало очень зябко в летнюю жару от пережитого потрясения, ведь его, поистине, бросало то в жар, то в холод. Герой запахивается в шинель еще и потому, что "праздник" новой шинели для него был частично испорчен, шинель его предстала в несколько невыгодном свете (напомнив ему, что вообще-то он не такой уж важный чин) и – запахнутая - она уменьшается в объеме; уменьшается в объеме и величие местного самодура. И тем не менее, чинопочитание, власть, знаком которой является шинель – торжествует. Мир остался непоколебленным, шинель осталась шинелью! "Запахиваясь" в шинель, Очумелов становится еще строже, еще официальнее, еще более закрытым для всяких душевных движений, кроме, конечно, самой сердечной (и ведь действительно!) любви к начальству, к тем, кто выше его по чину.

Название "Хамелеон", конечно, метафорично: Очумелов меняет свое отношение к щенку в зависимости от того, чей он. Но сняв шинель-пальто, Очумелов остался в кителе, который хотя бы немного должен был отличаться от шинели по цвету. Таким образом, Очумелов оказывается хамелеоном и в прямом смысле слова, меняя свой цвет.