Geum.ru

Литература и наука в творчестве олдоса хаксли

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
1   2   3   4
Глава 2 «Утопия расширенного сознания: Олдос Хаксли, психофарамакология, мистицизм» посвящена источниковедческому, биографическому и концептуальному анализу текстов, где обнаруживается интерес Хаксли к психоделической теме: многочисленных статей, интервью, докладов на научных конференциях, двух трактатов —«Двери восприятия» (1954) и «Рай и ад» (1956), сборнику эссе «Снова в Дивном Новом Мире» (Brave New World Re­visit­ed, 1958) и «Положению человека» (The Human Situation)—посмертно опубликованному сборнику лекций, которые писатель прочитал в Университете Санта-Барбары в 1959 г., корреспонденции Олдоса Хаксли с ведущими психологами, психотерапевтами и фармаколога­ми. Все эти источники подробно анализируются в главе 2, начиная с § 2 «Истоки интереса». Параграфы 8, 12, 15 и 17 подробно освещают все этапы многолетнего эксперимента Хаксли с галлюциногенами.

Поэты и прозаики, повествовавшие о наркотиках, начиная с Томаса Де Квинси, не скрывали, что наркотик—сред­ство обострения восприятия. Но ни опиум Томаса Де Квинси и Тео­филя Готье, ни гашиш Шарля Бодлера и Эдгара По не стали толчком к появлению новых эстетических и философских идей. Лишь в ХХ в. движение культуры показалось немыслимым без наркотиков. Первым культовым текстом радикальных интеллектуалов как раз и стали «Двери восприятия» Хаксли, а затем, пять лет спустя, и героиновый «Голый завтрак» (1959) апостола бит-поколения Уиль­яма Берроуза. То, что битники У. Берроуз, Алан Гинзберг, Джек Керуак обратились к наркотикам, было вполне объяснимо, ибо это представлялось им кратчайшим путем к бессознательному, к полноте переживания как жизненной дороги, так и сиюминутного, преходящего. Какова же была прагматика экспериментов и текстов О. Хаксли о наркотиках?

Писатель и в данном своем увлечении исходил, прежде всего, из научных интересов. В произведениях энциклопедически образованного автора мы сталкиваемся с разнобразными естествен­нонаучными гипотезами и фактами. Археология идей в данном случае, кроме всего прочего, преследовала следующую цель: объективно восстановить ситуацию в науке, вызвавшую появление этих революционных текстов писателя, который руководствовался в своих экспериментах преимущественно научными соображениями.

Иронически изображая в «Дивном Новом Мире» наркотическую утопию, Хаксли не подозревал, что она хотя бы частично осуществима. Придуманная писателем таблетка счастья «сома», выдаваемая жителям Мирового Государства — ме­тафора небывальщины: седативное средство, стимулятор и психоделик «в одном флаконе» выглядит не менее абсурдно, чем скатерть-само­бранка, заодно выступающая в роли ковра-самолета и молодильного яблока. Едкая ирония Хаксли так и осталась не замеченной большинством читателей.

Тогда же, в эссе «Писатели и читатели» (Writers and Readers, 1931), Хаксли предсказывал, что в будущем мастерами пропаганды, скорее всего, будут химики и физиологи.26 Однако очевидно, что автор оши­бал­ся: главными пропагандистами «сомы» стали отнюдь не ученые, а писатели вроде него самого. Именно последние направили творческую энергию на то, чтобы передать «сокровенный смысл» и очарование благодати, дарованной природой (кактусы или грибы) или фармакологией.

В начале 1950-х Хаксли оказался среди тех немногих, кто заинтересовался биохимической концепцией шизофрении, авторами которой были канадцы А. Хоффер, Дж. Смизис и Х. Осмонд (§ 3). Не удивительно, что писатель, всегда пристально следивший за развитием наук о человеке, проявил столь сильную заинтересованность этими новыми исследованиями. Эксперименты группы Хоффера, а так­же ряда других биохимиков, психиатров и психологов, обещали хими­ческое объяснение шизофрении—болезни, причины которой во многом остаются загадочными. Хаксли надеялся, что опыты с лизергиносодержащими препаратами позволят также найти способ излечения шизофрении, а заодно, как он полагал, найти объяснение не только этиологии этой болезни, но и феноменам гениальности и одаренности. Писатель также усматривал и более общий смысл в экспериментах с галлюциногенами: собрав информацию о самых разнообразных переживаниях, можно попытаться найти механизмы развития эмпатии (вчувствования), преодоления границ личного сознания. Это дало бы возможность ощутить, «как именно видят нас другие». По мнению Хак­сли, это был путь к победе над одиночеством.

Хаксли полагал, что имеет достаточно веские основания для постановки такого рода опытов над собой. Не последнюю роль в этих и дальнейших экспериментах Хаксли с психоактивными препаратами сыграли и его эзотерические занятия, увлечение мистицизмом. Писатель решил, что наркотик может сыграть роль посредника между миром людей и миром Божественной Сущности, стать одним из способов слияния с бесконечностью путем преодоления границ эго. И все же он считал, что возможность подобного краткого духовного преображения, мимолетной трансценденции, происходящей химическим образом, не должна рассматриваться как подлинное богоявление (теофания).

Со своей стороны, Хамфри Осмонд, руководивший опытами, понимал, что психотомиметики порождают больше вопросов, чем ответов, и потому нужно изменить сам стиль размышлений над этими вопросами, изобрести новый язык описаний. Ему хотелось прибегнуть к помощи профессионала, чье назначение как раз и состоит в том, чтобы изобретать новые способы описания неизведанного. Сначала Х. Осмонд, а в дальнейшем и Тимоти Лири, возглавивший Гарвардский проект, обрели бесценного сотрудника в лице увлекшегося психофармакологическими открытиями литератора. Их многолетняя дружба и интенсивная переписка дали толчок к индивидуальным и совместным экспериментам в этой области. Во всех разделах главы 2 мы приводим многочисленные примеры «взаимной индукции» писателя и многих ученых, серьезно занимавшихся весьма популярными тогда проектами по изучению терапевтического воздействия психоделиков. Надежды ученых на то, что профессиональный художник слова сможет найти яркий понятный язык описания и объяснения поразительных видений, полностью оправдались.

«Двери восприятия» и «Рай и ад» объединены не только общей темой но и следующим тезисом: неопозитивистская картина мира не оставляет места столь необходимому нам трансцендентальному переживанию. Однако у Хаксли нашлись серьезные оппоненты, говорившие, что Хаксли скатывается в пучину дешевого мистицизма (об этом § 13 «Мертон, Зэнер и Кришнамурти vs. Хаксли»). Так, Томас Манн писал о безответственности «дилетантских высказываний» Хаксли, обвиняя его в эскапизме и эстетическом самолюбовании. Автор «Волшебной горы», критиковавший «Двери», увы, оказался прав, пред­сказав, что «окрыленные убедительными рекомендациями знаменитого писателя, многие юные англичане, и, тем более, американцы, пойдут на эксперимент, ибо книга имеет большой спрос. Между тем она не то чтобы аморальна, но совершенно безответственна, потому и внесет свой вклад в оглупление мира, в неспособность разума справиться с жизненно важными проблемами нашего времени».27

Между тем, нельзя не увидеть, что О. Хаксли вложил громадные познания, талант наблюдателя и словотворца в оба трактата. Эксперименты с психоделиками поставили перед ним множество когнитивных, эстетических и религиозных вопросов. Занимаясь этой темой, он надеялся, в частности, осуществить свою давнюю творческую утопию—совместить искусство и науку в едином пространстве художественного текста, соединить эмпирическое, интуитивное и теоретическое.

Отрицательные отзывы нисколько не повлияли на решимость Хаксли и дальше исследовать секреты психоделиков, ибо он полагал, что подобный опыт особенно важен и акту­а­лен для интеллектуала, находящегося во власти слов и концепций и за­трудняющегося от них освободиться. В стремлении О. Хаксли отойти от вербальности нельзя не заметить вопиющего парадокса, и даже боль­ше—отчаянного порыва к свободе от всего того, что составляло суть его жизни.

Эстетические, религиозные переживания психоделических сеансов писателя, их осмысление – все это легло в основу многих эпизодов «Острова», который уже после смерти писателя, с середины 1960-х, стал рассматриваться широкой публикой едва ли не как очередное практическое руководство к жизнестроительству.

Получив благодаря двум трактатам, посвященным психоделикам, и последней утопии широкую, но весьма специфическую известность, к которой он вовсе не стремился, Хаксли, так или иначе, способствовал укреплению веры в фармакологическое чудо. Утопическим психофармакологическим идеям О. Хаксли бы­ла уготована печальная судьба любых профанируемых радикальных кон­цепций. Несмотря на предупреждения писателя об оборотной стороне «мокши» (наркотика «Острова»), публика с восторгом погналась за ощущением, сокровенным смыслом, благодатью, единением и пр. Книги Хаксли оказали гипнотическое воздействие и на ученых, занятых «расширением сознания». «Распахивание дверей» пошло по следующей схеме: «ученые → Хаксли и его друзья → ученые → богема → все прочие».

Доверчивая аудитория быстро нашла простейшие ответы на вопросы, над которыми, кроме Хаксли, бились экспериментаторы и теоретики. Вопрос о том, является ли специфическое состояние, вызванное психофармакологическим воздействием, «религиозной трансценденцией», получил у профанов однозначный ответ: да, является!

Глава 3 «Утопия количества и качества: Олдос Хаксли, евгеника и неомальтузианство». Фантасты были первыми, кто задолго до появления научных оснований для конкретных прогнозов задумался над тем, к каким качественным изменениям психики и мировоззрения приведут сдвиги в демографии и биологии планеты. Авторы утопических текстов еще в начале XX в. предсказали, что успехи генетики приведут к созданию качественно новых людей. Их облик, психофизиология, заложенные или вы­работанные качества будут существенно отличаться от наших. Их рождение и смерть вряд ли будут похожи на начало и конец, присущие обычной человеческой жизни. Последствия таких изменений неисчислимы. Такие категории, как «свобода», «необходимость», «здоровье», «счастье» и «красота», вполне вероятно, изменятся до неузнаваемости.

§ 1 («Мальтузианство в литературе») посвящен тому, как идеи Томаса Мальтуса (1766–1834), автора всемирно известной формулы, описывающей соотношение темпов роста населения и темпов увеличения производства средств существования как соотношение геометрической и арифметической прогрессий, отразились в творчестве Герберта Уэллса, а затем и в произведениях О. Хаксли. Идеи Мальтуса представлялись Хаксли абсолютно бесспорными. Так, в статьях «Границы утопии» (Boundaries of Utopia, 1931) и «О прелестях истории и о будущем в прошедшем» (On the Charms of History and the Future in the Past, 1931) говорится, что непрерывный прогресс человечества возможен лишь при сокращении численности населения. Этой теме в дальнейшем посвящены предисловия Хаксли к книгам Н. Хэра «Методы регулирования рождаемостия» (1936), А. Саллоуэя «Регулирование рождаемости и католическая доктрина» (1959), статьи «Двойной кризис» (The Double Crisis, 1950), «Прирученный секс» (Domesticating Sex, 1956) и др.28

В § 2 («Евгеника как новое увлечение литераторов») говорится о существенном влиянии на писательские умы науки, представлявшей собой очередную попытку победить плоть и противопоставить селекцию несправедливой, иррациональной и безразличной к человеку природе. Основав евгенику в 1883 г., Френсис Гальтон поставил перед ней следующую задачу: изучить и поставить под социальный контроль те факторы, что способ­ны улучшить расовые физические и интеллектуальные качества будущих поколений. Предложив путь искусственно управляемой эволюции, Гальтон, по существу, говорил о коррективной утопии, противоположной утопии эгалитаристской, а по ряду соображений противопоставленной и абстрактно-гуманистической уста­новке. Евгеническая тема затронута в романе Роберта Чемберса «Король в желтом» (The King in Yellow, 1895) и в главном утопическом тексте Америки—«Гля­дя назад: 2000–1887» (1898) Эдварда Беллами. Евгенической мода пришлась по душе Бернарду Шоу, Герберту Уэллсу и многим другим литераторам.

О теме эволюции человечества в творчестве Г. Уэллса говорится в § 3 «Проблемы эволюции человечества в трактовке Герберта Уэллса». Биологический ас­пект будущего человечества стоит в «Машине времени» на первом месте. Роман «Первые люди на Луне» (1901), хотя и является «инопланетной» фантазией и к утопиям причислен быть не может, все же внес вклад в тематический банк утопий, ибо изображенные в нем профессиональные расы лунариев стали одним из источников идеи кастового размежевания и воспитания в «Див­ном Новом Мире» Олдоса Хаксли. В уэллсовской «Современной утопии» (1905), которая также явилась одним из источников романа Хаксли, евгенике уделено большое внимание. В романе Уэллса осо­бо подчеркивается, что человечество будущего должно быть заинтересовано в устранении инвалидов, умственно отсталых, психически больных, алкоголиков и прочих бесполезных в социальном отношении индивидуумов. Селекция – краеугольный камень и уэллсовского романа «Люди как боги» (1923).

Начиная с § 4 мы анализируем, что менялось, а что оставалось постоянным во взглядах О. Хаксли на мальтузианство и евгенику. Творчество Хаксли—как художественные произведения, так и пуб­лицистика—освещает всевозможные стороны жизни тела от яйцеклет­ки до могилы. Body politic (этот термин предложил сам писатель) предстает в дискуссиях о размножении и предохранении, о типе зачатия и качестве плода, о необходимом и достаточном количестве рожденных или произведенных младенцев, о телесной боли и радости, о долгожительстве и сенильности, и наконец, об умирании, эвтаназии, процедурах похорон или, за отсутствием оных, об устранении мертвой плоти. Он также писал о расах и национальностях. Ряду предсказаний писателя в области биологии человека суждено было сбыться еще при его жизни.

Нетрудно показать, что «Дивный Новый Мир» прак­тически не содержит прогнозов или оценок, которые не вытекали бы непосредственно из того, что было известно науке, в частности биологии, в конце 1920-х годов. В основе главной утопии О. Хаксли стоят методы селекции, эктогенеза и клонирования. Последние два были в те годы лишь фантазиями наиболее смелых и дальновидных биологов. Взгляды писателя представлены в главе 3 на фоне исторического развития социобиологических концепций первой половины ХХ в. Для этого мы подробно анализирует круг чтения Хаксли, т.е. книги, снабдившие его аргументами «за» и «против» различных методов, практиковавшихся или предлагавшихся евгенистами: сегрегации, стерилизации, специального подбора родительских пар, создания качественного генного пула и пр.

Генетическая связь между утопиями Уэллса и научными фантазиями Хаксли очевидна. Однако автор «Дивного Нового Мира» в конце жизни признался, что начинал писать роман как пародию на данное произведение Уэллса но: «<…> постепенно все вышло из-под контроля и превратилось в нечто совершенно отличное от того, что было изначально задумано».29 Традиционное восприятие романа, трактуемого как тотально антиуэллсовская сатира, художественная цель которой якобы состояла в том, чтобы ужаснуть публику глобалистской и утилитаристской социально-биологической конструкцией, неверно. Наша позиция, в частности, подкреплена анализом рецепции Олдосом Хаксли концепций и гипотез генетики и евгеники, а также проверкой реальными фактами, т. е. всей совокупностью его собственных текстов, равно как и чужих научных или популярных тектов, посвященных действительному положению в биологии (Б. Кидда, Х. Чемберлена, Э. Дарвина, Л. Дарвина, Дж. Б. С. Холдена, Р. Фишера, Э. Лидбеттера, М. Гранта, С. Берта и др.).

При первом приближении сатира Хаксли демонстрирует критическое отношение писателя к идее эктогенеза, клонирования и другим евгеническим методам. Однако со­поставление этого произведения с публицистическими текстами, написанными Хаксли до, во время и после выхода в свет «Дивного Нового Мира», показывает, что это впечатление обманчиво.

Так, его статьи «Современная доктрина прогресса: Как успехи цивилизации окончательно погубят мир» (The Modern Docrine of Progress, 1928 г.), «Будущее прошедшего» (The Future in the Past, 1927), «Заметки о евгенике» (A Note on Eugenics, 1927) доказывают, что в то время, когда Хаксли писал свою первую утопию, он полагал необходимым применять евгенику как способ улучшения человека и общества. Хаксли не сомневался, что мир счастливого будущего должен быть организован в виде иерархии по интеллекту, что лучшая форма правления – аристократическая, в том смысле, что править должны лучшие. Идея равенства вызывала у него не просто сомнения, а здоровые возражения. Во второй половине 1920-х годов Хаксли придерживался крайне консервативной точки зрения на вопросы демографии, на национальный вопрос и на права человека. Увлекшись фантазиями на тему социального строительства, писатель, подобно многим интеллектуалам той поры, мало задумывался над тем, как воплощение подобных социальных проектов отразится не только на массах и народах, но и на отдельно взятом «маленьком человеке». Однако некоторые положения евгеники уже тогда вызывали у писателя серьезную тревогу. Об этом, например, свидетельствует его статья «Паскаль» (Pascal, 1929).

Заметим, что в начале 1930-х гг. тема допустимой меры вмешательства медиков и государственных чиновников в частную жизнь практически не дискутировалась ни в Европе, ни в Америке, ни в СССР. «Дивный Новый Мир» мог, по существу, восприниматься как начало такой дискуссии вне зависимости от того, какой конкретный смысл автор вкладывал в этот роман, когда создавал его. Ввиду своей беспрецедентности эта утопия некоторое время спустя, действительно, стала восприниматься как иллюстрация тезисов биоэтики, ибо изображала последствия генетического манипулирования.

В § 5 (« Великая депрессия, евгеника, генетика и «Дивный Новый Мир») подробно исследуются источники таких образов, как «дети в пробирках» (in vitro fertilization/ эктогенез), клоны, биологические касты или люди с генетически предестинированными профессиональными способностями. При этом мы сравниваем и заново оцениваем в качестве источников романа такие научные труды, как «Дедал, или Наука и будущее» (1923) и «Причины эволюции» (1932) Дж. Б. С. Хол­дена и «Научное мировоззрение» (1931) Бертрана Рассела – эти труды легли в основу ряда научных представлений О. Хаксли.30 В главе 3 также приведены и прокомментированы отклики на роман О. Хаксли этих и других известнейших ученых, многие из которых признавали в дальнейшем влияние «Дивного Нового Мира» на собственные концепции прогресса.

Идеи генетиков Германа Мёллера и Джулиана Хаксли также имели непосредственное отношение к художественным замыслам О. Хаксли (об этом, в частности, говорится в § 6, где речь идет и том, что писатель был в равной степени осведомлен об успехах советской генетики и евгеники, равно как и о всплеске лысенковского мракобесия).

В § 7 и § 11 приводятся доказательства того, что евгеническая риторика оставалась весьма близка О. Хаксли и после выхода в свет «Дивного Нового Мира», о чем свидетельствуют такие его статьи, как «Наука и цивилизация» (Science and Civilization, 1932), «Неужели мы глупеем?» (Are We Growing Stupider, 1932). «Что происходит с нашим населением?» (What Is Happening to Our Population, 1934), «Размышления о прогрессе» (Reflections on Progress, 1947), «Политика и биология» (Politics and Biology, 1957). Очередным доказательством верности Олдоса Хаксли «евгенической религии» стала книга 1958 г. «Снова в Дивном Новом Мире» (Brave New World Revisited).

О. Хаксли нисколько не сомневался в том, что любые блага цивилизации окажутся совершенно бессмысленными, если конкретные «дисгенические» лич­ности не будут в состоянии их воспринять и адекватно использовать, что интеллектуально дефектное население представляет глав­ную угрозу демократии, ибо оно готово приветствовать любую дик­татуру, так как она освобождает от ответ­ственности и тягот самоуправления. Доводы, которые при этом приводит писатель, рассуждая, например, о «проблемных группах населения», чьи проблемы, по его мнению, имеют именно наследственную причину, и ненаучны и негуманны. Не странно ли, что, защищая биологическую уникальность каждого индивида и настаивая на том, что единообразие—это величайшее несчастье, писатель в то же время находил основания для генетического манипулирования? В оправдание ему заметим, что, очевидно, увлекшись рассуждениями об опасности унификации путем кло­нирования и «обусловливания», он «проглядел» другую опасность, крою­щуюся в борьбе за контроль над чистотой генов ради выживания вида. Еще одно косвенное оправдание: чарам евгенической пропаганды поддалось большинство самых светлых умов эпохи, и потому нет ничего удивительного в том, что Олдос Хаксли не мог найти более или менее твердых философских и научных оснований для того, чтобы изменить свои собственные довольно путаные представления об управляемой эволюции человечества.

С конца 1940-х гг. О. Хаксли включает в демографический дискурс проблемы экологии (