Минусинские рассказы
| Вид материала | Рассказ |
СодержаниеСибирские расстрелы Звездный танец Девочка, которая стала королевой |
- Произведения для 10 а класса выделены, 11.05kb.
- Василий Макарович Шукшин рассказы, 3282.5kb.
- Современные русские писатели евгений Попов Рассказы, 246.11kb.
- «Донские рассказы», 11.38kb.
- Рекомендательная библиография для внеклассного чтения, 151.61kb.
- Образ учителя в художественной литературе, 53.58kb.
- А. П. Чехов Рассказы «Попрыгунья», «Ионыч», «Человек в футляре», «О любви», «Крыжовник»,, 13.99kb.
- Рассказы о русских святых, 11.12kb.
- Яковлев Александр Сергеевич рассказы конструктора Сайт Военная литература, 965.74kb.
- Рассказы о детях и для детей, 79.02kb.
СИБИРСКИЕ РАССТРЕЛЫ
В купе скорого поезда «Москва-Иркутск» волею судьбы встретились: Михаил Иванович, мужчина лет пятидесяти, бабушка, Мария Ивановна, Анна Васильевна, женщина лет сорока пяти, не меньше, и студент Витя. Как и принято в дороге, разговорились.
Бабушка ехала в гости в своей дочери, ей и ехать то 200 километров, можно было бы и на автобусе, но она жаловалась, что не переносит запаха бензина.
- Хорошо еще, если 95-й, дышится как-то легче, а если 93-й, тут я задыхаюсь, аллергия, видимо, у меня на бензин. А если 76-й, то вообще выноси меня из автобуса, умирать начинаю. А с железнодорожной станции придется еще пятьдесят километров ехать на автобусе. Горе проклятое. И ведь вперед не знаешь, каким бензином заправят автобус.
- Откуда такая у вас осведомленность о марках бензина? - вмешался Михаил Иванович.
- А вот, появится у вас аллергия, и тогда у вас будет осведомленность.
- Зачем же тогда ездите, мучаетесь?
- Рада бы не мучаться. А навестить своих надо. Несчастная у меня дочь, одна троих сыновей воспитывает.
- А муж у нее где?
-Муж... Сказали мне. Был у нее муж, хороший был парень. Был, да и перестал быть. Живут то они сразу за хребтом, что начинается возле самой станции. Там, за хребтом, у них деревня. И лес то у них начинается сразу за огородами. Да какой дремучий лес. Все водится в нем: и птица, и зверье разное. Однажды, даже медведь завел себе берлогу на окраине села, в подполье разрушенного дома. Шума то сколько было!
-Дикие места? – спросил Михаил Иванович.
-Да нет же. Да разве можно назвать диким место, где люди живут? А вот несчастные случаи бывают, на то и воля божья. Вот, однажды моя дочь с зятем затопили баню. И вот мой зятек то и говорит, пойду-ка, настреляю сейчас рябчиков в лесу, пока баня топится. Дело за словом, взял он берданку свою и пошел в лес.
Через минут десять отчетливо услыхали в лесу выстрел. Ясно дело, подумали, нашел чего-то. И все, тишина. Выстрел был один и только. Насторожило это всех. Обычно наткнувшись на ток, охотник делал два-три выстрела, а тут – один.
Прошел час, другой. Зять не возвращается. Все уже давно помылись в бане. Баня начала остывать. А его все нет и нет.
И вот тогда всполошились все, почуяв неладное. Побежали к соседям, позвали всех, кто мог идти прочесывать лес облавой.
И вот нашли его. Он лежал на спине, все лицо было у него в крови. Рядом валялось ружье с разорванным прикладом и казенником.
Его, бездыханного уже отнесли домой. Горе то какое!
Потом мужики осмотрели ружье. И ахнули: в конусе ствола оказался плотно загнанный стальной шарик от тракторного подшипника.
Как он туда попал? Кто загнал его в ствол ружья? До сих пор остается загадкой.
Видимо мальчишки, мои внуки, его сыновья побаловались, играя с отцовским ружьем. Остались три сиротинушки, одному – одиннадцать лет, другому – девять, а третьему – семь всего то. А кого винить? Все отпираются... Вот и осталась одна моя доченька. И к сыновьям то она после этого относилась как-то холодно. Не могу, мама, говорила, она, - ведь кто-то из них погубил моего мужа...
Один уже женился, другой - в армии служит, третий пока еще учится, да хорошо учится. В общем, все – хорошие ребята. А вот, осадок у моей доченьки остался на всю жизнь... Не любит она их, не любит.
А убийств разных там, по деревням, несчастных случаев, - сколько угодно. Я ей и говорю. Кто трактором наедет на спящего в меже, а кто и сам перевернется на тракторе, найдя себе погибель. Так что ж, везде искать виновного, что ли?
Вот, тоже совсем недавно, пьяный водитель на автомобиле, ну, пошабашил маленько, ясное дело, налили мужику, он и выпил, вот тихо ехал по своей деревне, возвращался домой, и ткнул своей машиной нечаянно в бок своего же родственника, деверя, да так, что деверь тазовую кость сломал. Деверь, потом оказалось, шел по дороге тоже под изрядным хмельком. Потом, пока лечили деверя по-домашнему то, больница далеко, да и таких не принимают там, говорят, езжайте в город, там специальная больница, - так вот деверь то и помер. Ну и что, судить теперь мужика, что ли? Да к тому же еще и родня. Несчастный случай, вот и все.
- Кстати, от неосторожного обращения с оружием, - заметил тут Михаил Иванович, - гибнет на порядок меньше людей, чем от дорожно-транспортных происшествий.
- Страсти-то какие. – Вмешалась Анна Васильевна. – И у нас в тайге, такие же страсти. А я возвращаюсь домой, к себе, а вот страсти и у нас бывают.
Вот у нас до сих пор выгоняют скот на летний выпас в тайгу, на елани, за два-три десятка километров. Ужасть одна, кругом дремучая тайга, медведи, может появиться и какой лихой человек, беглый тюремщик. Ясно где, только в тайге им и можно прятаться, беглым то тюремщикам. А вот волков, говорят, там совсем нет. Не то, что в степи. Волкам в тайге делать нечего.
Вот там же, на елани, доярки доили коров, на сепараторе пропускали молоко. Потом на тракторе вывозили сливки и обрат в село. Обрат сдавался на ферму, это поить телят, а цистерна со сливками перецеплялась на автомобиль и отправлялась дальше, на местный маслозавод.
И вот на этой заимке жило восемь доярок, три пастуха, а также дети тех, кто не мог их оставить у себя, дома. Жили все в одной избушке, и мужчины, и женщины с девками, и дети. Среди них жила целая семья: мужик – пастух, жена и дочь – доярки, и мальчишка, сын ихний, лет двенадцати.
Отец умудрялся каждый божий день выпивать, то ли ставил бражку, то ли продавал что казенное, не знаю. Но каждый вечер он был под хмельком.
Однажды этот мальчишка, его сын, в чем-то провинился, на знаю даже в чем, да и зачем знать. Отец, не слезая с коня, полоснул его бичом пол спине. А бич то был двенадцатиколенным! Естественно, все бабы зашумели, завозмущались, а сын тут же убежал в избушку, обозвав отца, своего родного отца - дураком!
Уж это сильно разозлило пьяного отца. Он слез с коня и направился в избушку вслед за сыном.
Что там происходило – одному Богу известно. Как рассказывали потом, сын вскочил на лавку и схватил со стены ружье:
-Не подходи, убью!
-Это родного отца убить... Да я тебя сейчас...
Сын нажал на курок. Выстрел оглушил его и он выронил из рук ружье. Сын молча стоял на лавке, дрожа всем телом. Когда дым рассеялся, он увидел лежащего ничком своего отца, головой вперед, к нему, сыну. В правой руке он держал бич.
Дико и тонко взревел сын, выскочил из избушки, и побежал в гору, в направлении к лесу. И люди к тому времени успели переполошиться. Они уже побежали к избушке, когда мальчишка выскочил из нее.
Мальчишке почему-то страшно захотелось писать. Дрожащими руками, на ходу, он раскрыл ширинку, достал свою цуцурку и начал писать, оглядываясь на людей, и продолжая бежать в гору.
Люди стали догонять его. Догнали возле самой опушки леса. Мальчишка царапался и кусался, пытаясь вырваться из крепких рук молодых девок-доярок.
Мать и сестра выли от горя. А мальчика пришлось увести в больницу, умом, что ли, пацан тронулся, я не знаю.
И вот, не ждешь, не ведаешь, где тебя горе то подкараулит. Придет, как говорят, беда – отворяй ворота.
- А вот, я расскажу вам, вмешался студент Витя, подобное или не совсем, но на такую же тему. Не знаю, как вам, а мне самому-то и не очень весело вспоминать это.
Однажды, мне сон приснился в стройотряде. Сплю и вижу, идет моя младшая сестра возле яблоневого сада. Потом, какие-то длинные руки затягивают ее в сад, она упирается, сопротивляется, а чьи-то черные длинные руки все же затаскивают ее в этот сад. А сад то какой! Весь в белом пахучем цвете. Потом, во сне кто-то подсказывает мне, что насилует мою сестру садовник. Она хочет его убить, мечется и зовет кого-то на помощь.
Потом снится, как я хватаю ружье и бегу в сторону этого сада (кстати, которого у нас в селе никогда и не было), и очень хочу отомстить за свою сестру.
Бегу, тороплюсь, и вдруг замечаю, что я – босиком. Стыдно мне стало. Понимаете, сплю и стыжусь. Босиком по деревне и с ружьем наперевес! Вернуться домой за ботинками? Где уж там! Подбегаю к яблоневому саду...
Стреляю... А он не падает, только хохочет. Я беру сестру за руку, тащу за собой. Долго мы бежали, кажется, и ружье я бросил или потерял даже.
Не помню, где мы с ней засели, то ли в вагоне поезда с ней, то ли в дежурном вагончике. Отдышались, успокоились.
Вдруг дверь открывается, и тот садовник, но уже худющий и с огромной дырой в животе, даже насквозь видно, что там, за ним, находится, влазит к нам, в вагончик, держа в руках какую-то кастрюлю. Я бью его в подбородок - тот не шелохнется, а рука сталкивается как бы с каменным столбом, больно даже кулаку становится. Я толкаю его – опять, как каменная стена. Тогда я хитростью потянул его на себя. Он будто бы подался вперед. И тогда я резко ударил его ногой в грудь. Он упал с подножки вагона, а я закрыл за ним дверь.
- Эх, вы, - огорчился труп. – А я ведь вам курицу в кастрюле нес.
И к чему такое приснилось?
- Босиком, - вмешалась бабка Мария Ивановна, - это значит к стыду, а мясо, курица – к болезни, милый, к болезни твоей или сестры.
- А вот тогда, в стройотряде, через несколько дней получаю письмо из дому, от матери. В нем она писала, что горе свалилось на них, всех там. Во-первых, действительно подверглась насилию моя сестра, но не родная, а двоюродная. Состоялся суд, но насильнику что-то мало дали. А во-вторых, состоялся еще один суд, но не у нас в селе, а в городке, где училась моя сестра в техникуме. Судили ее за убийство парня. Она познакомилась с ним. У него был свой, частный дом в городе. Сад, действительно, у них был яблоневый! И вот он привел ее к себе. Что там произошло – не знаю, но у парня был карабин, и сам он работал где-то в тайге, геологом, что ли. И вот карабин выстрелил: сестра в истерике, а парень – наповал.
-О, господи, и в три года раз палка стреляет, - вздохнула Мария Ивановна, - а тут ружье! Разве можно баловаться с ружьем?
- И вот, приезжаю я домой, - продолжал Витя, - в село свое, а родителям моим стыдно смотреть мне в глаза - а сестра моя сидит уже в тюрьме.
Якобы, пошла с парнем, смотреть его фотографии... И вот несчастный случай. Состоялся суд. Мать того убитого парня уцепилась за волосы моей сестры, едва ее отняли... Единственный сын был.
- А что с сестрой?
- Суд да следствие, за неосторожное обращение с оружием ей дали четыре года. Правда, через год освободили... Она оказалась больная раком.
- А что потом?
- Сами не понимаете, что бывает потом?..
И вот, остановка, стоянка на пять минут. Бабушка Мария Ивановна должна была здесь выходить, чтобы сесть на ненавистный ей автобус.
Все проводили ее по-родственному. Что ж, обыкновенная дорожная история, а люди за несколько часов сходятся быстрее и ближе, чем с такими же людьми, проживающими с тобой десятилетиями на одной лестничной площадке. Мало того, в одном трудовом коллективе, с людьми, которыми ты проработал всю жизнь, ты не сходишься так, как со случайными попутчиками своего случайного купе. Парадокс жизни, не правда ли?
На остановке к ним в купе подселили мужика, который назвался Федором. Он вез в фанерном ящике двух скулящих щенков. Говорил, что это породистые лайки, его будущие кормильцы. Он них, говорил он, зависит все его будущее, так что граждане, потерпите немного, на следующей остановке я схожу непременно. А все потому, что он - простой охотник.
Старожилы купе продолжали обсуждать рассказанное Марией Ивановной и Витей, давая всяческие оценки всем действующим лицам.
- Случайность, - говорил Михаил, - случайность все это.
- Нет, - возражала Анна Васильевна, - и в дуло надо было бы заглянуть, и в казенник, – нет ли там пули. Береженного, то и бог бережет. Правильно Мария Ивановна сказала, что и в три года палка сама стреляет. А тем более ружье!
Михаил Иванович передернулся от этих слов, тут же вышел, видимо покурить.
- Тут, я слухаю, речи идут об одних убийствах, - вмешался Федор. Я то всю жизнь провел в охотниках. Давно еще было, начальник мой обидел меня, ни зарплаты, ни уважения, а послал его на херь, и пошел в тайгу. С тех пор меня тайга кормит.
- А жена, то есть у тебя?
- Ну, как же без жены - Федор расслабился. – Ну, как без нее можно то жить в тайге? Молодец она у меня, баба. Я учу ее так и эдак, а она тоже меня учит, да как учит! И потом тихо добавил:
- Я подозреваю, что у баб умнее головы, чем у мужиков. Вот, мужик, к примеру, и пьет, и курит, и бесчинства разные может устроить, а жена терпит, терпит, а потом и воспитывать начнет. И стыдно мужику становится, и мужик понемногу начинает исправляться. Да и живут бабы подольше мужиков. И выносливее бабы, ведь все они стерпят, все выдержат, а мужику – какая-нибудь царапина, вот и хана ему наступит.
- А дети то у вас есть?
- Вот беда, Бог детей не дал.
- Тоже раньше думал, беда, беда. А какая беда, ты говоришь? Вот от детей бывает беда. Вот, расскажу вам одну историю. Слушайте.
Шурка рос обыкновенным деревенским мальчишкой. Никто не замечал за ним особенного, а тем более – преступных наклонностей.
Однажды, в начале лета, после школы, отец велел ему идти в тайгу, за километра два от деревни, чтобы тот заготовил долготье из пихты. Дал ему бензопилу.
-Смотри, дурак, - говорил отец сыну, - не вали кедрача. Он вперемежку с пихтой расчет, кора у них одинаковая, но на иголки посматривай. За кедрач и оштрафовать могут, да и зачем самому его губить так, запросто? Одним словом, смотри у меня, там.
Шурка взял на плечо бензопилу и поплелся с ней в тайгу. Ушел. Но в часа три, в четвертом уже возвратился домой.
- Что так рано, Шура? - спросил его отец.
-Ага, не взял я с собой топор. Бензопилу заклинило, не смог вытащить ее. Я так, и эдак, ничто не помогает...
-Ты что мне говоришь? Бензопилу заклинило, говоришь? Оставил ее в тайге? А если кто ее там найдет? Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Я же за этой самой бензопилой ездил зимой в леспромхоз, свинью заколол, и обменял ее на бензопилу. А ты?
Шурка пошмыгал носом и ничего не ответил.
-Вот что дружок. Сейчас же , бери топор, может быть кто из твоих дружков захочет прогуляться с тобой тайгу, время то к вечеру, и давай, дуй в тайгу за бензопилой. И без нее домой не возвращайся, понял?
-Понял, папа. Ну, я пошел...
-Иди, иди...
Шурка отломил полбуханки хлеба и жадно впился в нее молодыми зубами. Вечеряло уже. Он взял топор, ружье и патронташ, и направился в сторону тайги.
По дороге ему повстречался Войток, парень на года три старше Шурки. Войток был спокойным и рассудительным парнем, поэтому Шурке было не интересно с ним. Но что делать? Идти на вечер в тайгу одному, или с попутчиком – большая разница.
-Эй, Войток, пойдем со мной в тайгу.
-Куда?
-Куда, куда... – е.. верблюда. В тайгу пошли, я там бензопилу оставил, забрать ее надо.
После некоторого раздумья Войток согласился.
Войток по своему старшинству иногда поддавал Шурке за его веселые выходки и прочее баловство. Но в данной ситуации Шурка чувствовал себя наравне с Войтком. Не даром за плечом у него висело ружье.
-Войток, - говорит Шурка, - давай я тебя, как арестанта, поведу. Только ты не увиливай от меня, а то и взаправду могу стрелить.
Шурка снял с плеча ружье и направил ствол в сторону Воойтка.
-Брось, Шурка, дурить! Сам позвал меня в попутчики, а дуришь.
-Иди, иди, арестант, – отвечал ему Шурка. – Помнишь, как в клубе ты мне пиндюлей навешал?
-Так вести себя надо было хорошо. А перед девчонками вел себя как обезьяна: то за косы дергаешься, то по ладошке снизу ударишь, чтобы семечки рассыпались по полу. Вот и поддал я тогда тебе...
-А как ты, арестант, говоришь со мной. Доведу тебя, так и быть, до моей бензопилы.
-А вот тогда и получишь от меня. Я тебе обещаю.
Войток то оглядывался на Шурку, то ускорял Шаг. Шурка еле поспевал за ним. Шурка начал торопиться и потом перешел на бег, чтобы не отстать от Войтка. И вот дистанция между ними сократилась, и вот-вот ствол шуркиного ружья должен упереться в спину Войтка.
Вдруг Войток резко крутанулся в сторону, оглядываясь на Шурку, а тот от неожиданности отскочил на шаг назад... и выстрелил...
Минуту Шурка стоял как вкопанный. Эхо ушло, дым рассеялся. Шурка стоял перед поверженным Войтком. Жикан, которым было заряжено ружье, раздробил Войтку голову, и белые , белые мозги разбрызгались на зеленой траве.
Шурка бросил ружье и с криком побежал назад, в деревню... Потом вернулся. И опять долго стоял перед Войтком. Потом оттащил Войтка в сторону. Потом долго зачем-то размазывал прикладом ружья мозги своего товарища по зеленой траве, рвал траву и закидывал это белое месиво.
Что делать? Что же делать? Господи! Шурка ничего не знал, и ничего не мог предпринять. Потом он схватил за ноги тело бездыханного Войтка и потащил его в ту сторону, где он оставил бензопилу.
Ага, - думал Шурка, - брошу его в речку Быстрянку, подумают, что, перескакивая речку через камни, он поскользнулся и разбил себе голову об камень.
Он пошел дальше, за бензопилой. Подрубив с противоположной стороны пихту, он высвободил бензопилу, и вот, нагруженный ружьем, топором и бензопилой, вернулся домой...
На следующий день он отказался идти в лес, прикинувшись больным. И действительно, на самом деле начался у него жар.
К вечеру к ним в дом заглянула мать Войтка.
-Ну, всех обошла, всех. Где мой сын? Не знаю! Может у вас?
-Нет, - отвечала шуркина мать. Шура мой заболел, по-видимому простыл, перебираясь через Быстрянку. А твоего сына не видели. Может быть, он подался в соседнюю деревню, к девкам?
- Да что ты говоришь! Он же у нас тихоня. Что, разве я его не знаю?
Шурка слыхал весь этот разговор. Да, Войтка ищут. А я его положил в Быстрянку, недалеко от тропинки! Найдут, ведь... Найдут!
Надо его сюда, сюда перетащить. Чтобы всегда он был у меня на виду, перед глазами. Чтобы всегда я мог вмешаться в события, и помешать им найти Войтка.
Тут же, вечером, он, к удивлению своей матери, поднялся с постели, и, не сказав ни кому ни слова, подался опять в тайгу.
Шумливая ледяная Быстринка обтекала Войтка. Вода булькала, омывая тело Войтка. Шурка схватил Войтка за ноги и потащил его по направлению к своей деревне. Быстро темнело. Шурка втащил Войтка к себе в огород, оставил его там, на задах, сбегал за лопатой и лихорадочно стал рыть яму, поминутно оглядываясь, не заметил ли его кто.
Слава богу, кажется, никто не заметил. Шурка вырыл яму глубиной под свой пупок, сбросил в яму Войтка, и спешно ее закопал...
Шурка вернулся домой и тут же заснул глубоким сном. Он спал как никогда глубоко, он даже не запомнил, как уснул. Ему даже казалось, что он совершенно не спал, а только прикоснулся к подушке, как кто-то противно начал его тормошить его голову. Шурка очнулся. Утро, оказывается, давно уже наступило. А тормошил его младший брат.
-Шурка, вставай! Ну, вставай же, Шурка!
-А? Что?
-Соседские свиньи у нас на задах забор разворочали. Штук двадцать их, и пена у всех из рыл... Копают что-то возле забора, а папка с мамкой ушли на работу.
Младший брат вдруг заплакал. Шурка встрепенулся, и резко поднялся с постели. Выбежал во двор, действительно услышал многоголовое хрюканье свиней и увидел, что к тому роковому месту начали подходить люди.
-Конец, теперь конец мне, - вслух, неожиданно для себя, произнес Шурка.
-Какой конец, Шура? – переспросил его младший брат.
Шурка не ответил. Он схватил ружье, патронташ, потом, немного посуетившись, ухватил булку хлеба и шмат сала, и выбежал из избы. А младший брат, ничего не понимая, смотрел все это время на Шурку, словно на сумасшедшего. Кажется, так оно и было.
Шурка убежал в тайгу. А его отец, почуяв что-то неладное, вместе с соседями силой разогнали свиней, раскопали землю, где рылись эти свиньи, и... Все Войтки в деревне ополчились. Нас, надо же нас, среди бела дня начали убивать. Председатель Совета позвонил в район, в милицию. Та приехала через дня три, освободив от блокады Войтками дом шуркиного отца.
После вразумлений и успокоения Войтков милиция, а также вся деревня, в первую очередь Войтки, пошли в тайгу искать Шурку.
Нашли. Он спал на опушке леса в обнимку с ружьем. Сдался он смиренно. Когда ему вязали белые рученьки, - слезы, одни только слезы были ответом Шурки на все случившееся.
Судили Шурку, дали четыре года всего, как малолетке. А Войткам казалось, что этого мало. Вернется домой, - говорили Войтки, - убьем, непременно убьем его.
- А вот, - заговорил студент Витя. - У нас, совсем недавно, в этом году, зимой, случай произошел. Со мной парень учится, а у него младший брат был, в прошлом году школу окончил. Учился, как говорил его брат, довольно неплохо, а вот в институт поступать даже и не пытался. Дело в том, что у них была одна мать, жили в деревне, и только по материальной причине мать не отпустила его в город.
- Двух вас, - говорила она, - я не потяну. Сиди-ка, Коля (так звали младшего сына) до армии дома. Годик поможешь мне по хозяйству. Сходишь потом в армию, ума наберешься. А там и старший выучится, станет зарабатывать, и после армии мы тебя выучим, легче всем, нам будет тогда.
Итак, Коля остался в деревне, работал он в местном колхозе. После Нового года приехали студенты на зимние каникулы, приехали из разных городов, разговоры интересные ведут.
А Коля только глазами хлопает. К тому же невзрачным был Коля – светленький такой, добродушный, низенького роста, курносенький. Учились все вместе в школе, а тут будто бы и никто его не замечает.
Интересно, наши студенты за приятное свое времяпровождение получали стипендию такую же, что и Коля зарабатывал в своем совхозе, нагружая вилами зеленый вонючий силос на тракторные сани. Если для студентов стипендия была карманными деньгами, то Коля все до копейки отдавал матери, чтобы та, потом часть этих денег отправила старшему брату, в город.
Вот и закончились студенческие каникулы, и такая тоска наступила в деревне. Коля не находил себе места.
И вот, однажды он пришел домой под хмельком, выпил где-то наш Коля. Мать начала ругаться.
-Что же ты, Коля, пить начал. У тебя вся еще жизнь впереди. А иначе пропадешь, как твой отец.
-Слушай, мать. – А мать даже перестала узнавать своего тихого, ласкового сына. – Дай-ка мне денег на бутылку водки, а то ведь я сам у тебя найду.
-Да ты сдурел, что ли?
Коля не стал спорить с матерью. Он разделся, снял валенки, потом взял ружье, сел на лавку и оперся подбородком на ружье. Мать завопила и было бросилась к нему.
-Ты, что, дурачок, жизни себя хочешь лишить?
-Не подходи ко мне, - кричал Коля, - А то стрельну в себя.
Мать начала плакать, увещевать Колю. Сотый, а может быть, тысячный раз рассказывала она ему, что она родила его через великие муки, выкормила, спасала от коварных болезней, берегла от сглазу, по ночам не спала, все думала и думала, как бы чего с ее Коленькой не случилось...
-Так ты мне дашь на водку или нет?
-Сыночек, родненький, ты же никогда до этого не пил. И что на тебя нашло?
-Я повторяю, дашь или не дашь на водку?
-О! Господи! Не знаю, что делать. Парень то, парень на глазах портится. Лучше бы я свою корову сдала на убой, и отправила бы его учиться...
-Это было бы лучше. А теперь давай мне на водку.
Мать прекратила причитать и ушла в горницу. Она посчитала, что кураж сына сам собой пройдет. И вдруг... выстрел! Мать подбежала к сыну. Ружье выпало из его рук. Лицо его было сплошным кровяным месивом. Он закинул голову, как-то вверх и набок, и тяжело сипел, сидя по-прежнему на лавке.
- Сынок! Маленький мой мальчик! Что ты наделал с собой! – Она упала возле него на колени, обхватила его босые ноги и судорожно забилась головой об пол. – Ой, ой, мой сынуля! Что же ты наделал!
Из тайги не просто так выбраться зимой. Этот день пропал. Коля еще жил, Коля цеплялся за жизнь. Сделали, что могли: остановили кровь, перевязали. На следующий день мать, обнимая сына, летела на самолете-кукурузнике в райцентр, в больницу. Коля жил еще. Из малопонятного шепота сына мать поняла, что он хотел только попугать ее, наставил ствол ружья только на кожицу подбородка, стреляя в горячке, думал, что пуля-жакан заденет только чуть-чуть кожу, слегка поцарапает и только. Однако пуля разворотила всю его челюсть. И теперь он умирал на руках матери.
- Мама, - шептал он, - мама... Как я тебя люблю...
И оба они плакали. У Коли, безмолвного Коли, тихо катились по щекам слезы, а матери хотелось кричать от боли, от той боли, которая давила ей сердце и грудь. И разве есть сильнее горе, чем горе матери, у которой умирает на руках ее ребенок, взрослый уже сын...
Всхлипнула Анна Васильевна. Витя замолчал и недоуменно посмотрел на ее и своих попутчиков. Все тоже молчали. Федор как-то резко поднялся и, кажется, решил пойти покурить в тамбур.
Там уже стоял Михаил Иванович. Он нервно дергал изо рта сигарету, как будто бы и не курил, а жадно, глотками хватал воздух. Кажется, он был пьян. Руки у него дрожали.
- Слушал Вас тут всю дорогу, слушал, - Михаил Иванович как-то злобно посмотрел на Федора, - будто специально для меня все эти разговоры завели. Терпел, терпел, да зашел в ресторан, и принял двести грамм. А ведь как разбередили мне душу рассказы эти!
- Как?
- А вот так. Я ведь сам не без греха, – потом Михаил Иванович немного помолчал, жадно затянулся сигаретой , и начал рассказывать.
- Все гости уже собрались, человек шестьдесят собралось, и с моей, и с ее стороны. Все сидят уже за столами, а на столах тоже уже все готово, люди ждут молодых.
А мы, с Аллой, заперлись в горнице. Она – в белом платье, такая красивая и счастливая. Я – в черном костюме, белой рубашке, галстук на мне, до сих пор помню этот галстук, ярко-красный, как сама кровь.
Мы обжимались с ней, она увертывалась от меня и говорила, что совсем недолго мне осталось ждать. Ну, погуляют гости, разойдутся, и останемся мы одни.... Потерпи, потерпи немного, милый... Она целовала меня, легко прикасаясь ко мне, а я загорался снова и снова!
И зачем, думал я, все эти свадьбы, и все эти церемонии, когда и так все ясно, и понятно. Ни я, ни она, мы не можем жить друг без друга, а тут какие то церемонии, да как растянулись они долго.
На стене, в горнице, висело ружье. Черт ли меня дернул, нечистая сила ли меня надоумила, - не знаю. Но я, возбужденный и обреченный еще шесть, восемь, десять часов ждать, подошел к ружью, снял его с гвоздя, погладил вороненую сталь ствола.
-А что ты так расстроился, - веселилась она. – Потерпеть совсем не можешь? А теперь застрелиться захотел от горя? - Она засмеялась. -Да лучше ты меня убей, милый...
-Алла, что ты говоришь такое?
-Ну, дай, дай мне ружье, - она протянула свои тонкие руки и схватилась за ствол ружья.
-Алла, что ты делаешь?
Она отскочила в сторону, сняла туфли и запрыгнула на кровать.
-Стреляй, Миша, стреляй в меня.
-Да ты что, Алла, в своем уме?
-Стреляй, я не знаю, почему ты трусишь, боишься нажать на курок.
-Алла, ну к чему такие шутки? Давай, пойдем к гостям, заждались ведь все, и без нас никто не начнет...
Алла соскочила с кровати, а я почему-то продолжал держать ружье наперевес. Она грудью бросилась на ствол ружья, а я... почему-то нажал на спусковой крючок...
Выстрел... Я уронил ружье и продолжал стоять как вкопанный... Она пошатнулась, улыбка как-то судорожно сошла с ее милого лица. Лицо ее стало серьезным, и, как мне показалось, даже постарело. Никогда мне не забыть того лица!
Она бросилась ко мне на шею.
- Мишенька, Мишенька, - она прохрипела, - если бы ты знал, если бы ты знал, как я тебя люблю...
Я подхватил ее на руки. Кровь залила мне рубаху, слезы слепили мне глаза, горький комок в горле не давал мне дышать.
В дверь давно уже стучали, уже даже не стучали, а били чем-то тяжелым. Я открыл дверь и вышел с ней, на руках, на праздник, на нашу с ней свадьбу. Все стояли на ногах, недоуменно глядя в нашу сторону.
Первым очнулся отец Аллы.
-Ты, что, скотина, сделал с моей дочерью?
-Папа, па..., - Алла еле ворочала языком, - и все, все.. не вините Мишу... Я сама... сама я...Не он... Не он... Не садите его в тюрьму...
Взвыли тут бабы во все голоса. Господи, боже ты мой! Свадьба обернулась похоронами! Тут же позвали фельдшера. А что тут фельдшер!
Отец Аллы, хилый старик, наотмашь все же ударил мне по уху, да так ударил, что помутилось у меня все в голове, но я и не думал уворачиваться, а тем более (боже упаси!) сдавать сдачи. Мужики оттащили его от меня, налили ему полный стакан водки. Тот выпил его залпом, не закусывая, и уткнулся в стол лицом.. и заплакал... Мать причитала возле умершей дочери.
Я тоже выпил залпом... два стакана водки, и больше уже ничего не помнил.
Тягостно мне было оставаться в селе, не мог я там больше оставаться. Уехал в город, закончил сельхозинститут, а потом уже позже, перевели меня в мое родное село на должность директора совхоза... Да что об этом говорить.
Михаил Иванович махнул рукой... и заплакал.
На следующей станции Михаил Иванович должен был выходить. Провожали его всем купе. А встречали Михаила Ивановича парень и девушка, - рослые, крепкие, жизнерадостные.
- Познакомьтесь, - обратился Михаил Иванович к своим попутчикам, - это мои дети. Парень у меня – в сборной по волейболу, дочь досрочно заканчивает математический факультет, не знаю, что ей и посоветовать. Отдыхать ей надо, а ее руководитель говорит, давай, за лето подготовь кандидатскую диссертацию, чтобы осенью защитить ее.
Михаил Иванович обнял свою дочь, а его сын лихо подхватил отцовские чемоданы.
ЗВЕЗДНЫЙ ТАНЕЦ
Мы с Мишей служили в транспортной авиации. Однажды нам был дан приказ доставить груз особой важности из Красноярска в Новороссийск. Что это за груз, не знал даже шеф. Но нам с Мишей сразу же после перелета оформили месячный отпуск. Шеф велел нам как можно больше загорать и пить красное грузинское вино. И многозначительно погрозил пальцем. Еще в Красноярске нам выдали отпускные и премию в размере трех месячных окладов. Конечно, мы, молодые летчики, попали словно в рай.
Мы с Мишей отдыхали дикарями: шашлыки, девочки, грузинское вино. Но деньги быстро заканчивались. И я осторожно намекнул Мише о предстоящих билетах и прокорме на обратную дорогу. В общем, мы с Мишей быстро обезденежились. И это уже в Сочи, который мы оставили напоследок!
Однажды вечером, мы забрели с Мишей куда-то к черту на кулички. А на кулички вела широкая ровная дорога, на каждом повороте виднелся пост ГАИ. Славные, видимо, были кулички.
Мы подошли к забору, за которым слышалась музыка. Нас остановили крупные парни в белых рубашках и галстуках.
«Назад, не положено». Спорить было бессмысленно, но любопытство раздирало нас. Мы сошлись мыслью, что там, за высоким забором, весело проводят время киноактеры.
Мы с Мишей смекнули, что если забраться на выступ соседней виллы, то там уж нам хватит сноровки перемахнуть через забор с колючей проволокой…
Так и сделали. Охранники нас не заметили. Перед нами открылись банкетный стол, танцевальная площадка, освещенная прожекторами, бассейн,
Публика была очень интересная. Сначала показалось, что это киноактеры. Где еще можно было встретить седовласого старца, танцующий с юной девой, и прыщавого молокососа, шепчущего на ухо дифирамбы почтеннейшей даме.
Возле колонны посредине площадки толпилась группа молодых людей, а в центре группы можно было выделить плоскую невзрачную девушку, к ней то и дело обращались, она едва отмахивалась от назойливого внимания.
То и дело ее приглашали танцевать, но всякий раз получали отказ.
Мой друг Миша насторожился. Отстранив меня рукой (будто я ему мешал) он направился к этой невзрачной девчонке… и получил отказ.
Вид у него был смущенный, а мне было смешно и удивительно – нашел таки наш Миша себе на курорте «красавицу» и сразу получил в лоб. Вот рассказать в части, вот ребята обалдеют!
Он еще раз подошел к ней, и она сжалилась над его скромным видом. Они танцевали танго. Он рассказывал ей что-то о нелегкой армейской службе, а она молчала. Она, может быть, впервые встретила парня, настоящего парня, рыжего, можно сказать некрасивого, но по-военному подтянутого, добродушного и на удивление эрудированного.
Он ей понравился. Она подумала, что это новый работник охраны. Но она знала, что служебные инструкции строго настрого запрещали подобные выходки охранникам. Но когда Миша объяснился, она удивилась его ребяческой выходке. По лексикону он явно отличался от основной массы солдафонов.
И с каждой минутой она теряла голову. Разве можно его сравнить с этими всеми светскими хлыщами, смысл жизни которых сводился к кремлевским сплетням, которые в двадцати годам успеют растерять все, кроме папиного наследства.
Она была слишком умна, чтобы не понимать свое биологическое место в этой райско-адской жизни. Она тяготилась своим положением.
Ей хотелось сказать, как она одинока. Как ей противно притворство, ежеминутная лесть, всепроникающая подконтрольность снизу, сверху, со всех сторон частной жизни, когда сплетня отравляет жизнь, когда приходится думать, что сказать, и думать, что хотели ей сказать.
И каждый день видеть себя в зеркале и какой надо быть дурой, чтобы за чистую монету воспринимать ежеминутное внимание от всех окружающих. Да, думала она, будь я деревенской дояркой, эти же самые бравые мальчики вытирали бы об меня ноги.
Она стыдилась отца. Он, - по сути – малограмотный мужик, не понимающий своей ограниченности и меряющий всех на свою колодку. Любящий отец, но профан в политике и экономике, волею судьбы вознесся над всеми, чтобы решать чужие судьбы. Вокруг ему нагло льстят. Разве это помощники в работе. Это приспособленцы, которые умнее ее отца и которые просто его используют в своих приземленных интересах.
Как ей хотелось побыть одной! Или с этим рыжим парнем. Он повел ее в сторону выхода из санатория, я пошел вслед за ними (а что оставалось делать?). Они о чем-то щебетали. У выхода из санатория их остановили охранники.
Чуть не досталось Мише, разумеется, и мне. Охранники поступали по инструкции. В сторону Миши уже летела плюха. А Мишка, несмотря на то, что на две головы был ниже, встречным ударом остановил охранника.
У нее началась истерика. Охранники уже были не рады строгому соблюдению инструкции. Собиралась толпа. Меня оттеснили…
Не знаю, как тот летний отдых, но тот важный полет не прошел для меня даром. В тридцать лет в чине капитана меня списали с мизерной пенсией. К тому времени я был женат, имел двоих детей и комнату в воинской общаги, из которой меня могли в любое время попросить.
Я вынужден был обратиться за помощью в Москву, в самые высокие инстанции. Там я встретил Мишу … в чине генерала.
ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ СТАЛА КОРОЛЕВОЙ
Жили-были папа, он имел синюю бороду, мама, она имела нормальную температуру, не кашляла и не имела в легких хрипа, и девочка, их дочь , красивая и тихая.
Когда мама заболела от непосильного труда (а жили они в деревне, поэтому всем им приходилось много работать), папа начал сердиться. Сначала он стал ворчать: "Что, теперь мне корову доить, стирать и суп варить"? Мама молчала, поскольку была больна и лежала в постели.
"Папочка, сказала девочка, теперь я буду корову доить, стирать и суп варить"
"Молчи, сказал отец, ты еще маленькая, я поищу замену твоей мамке
Папа, синяя борода, стал страшным, приходил домой пьяным, сильно ругался, и сам стал все меньше и меньше работать. Хозяйство приходило в упадок. А тут налоговая инспекция, штрафы да пени, а доходов то нет.
Папа стал срывать злость на больной маме: то форточку откроет в лютый морозный день, то пукнет, когда мать читает молитву, то заматерится, когда по радио заговорят о народных депутатах. Матери стало невтерпеж. Жить совершенно невыносимо. Была бы только одна болезнь! А тут еще глумление над общечеловеческими ценностями.
Мать медленно поднялась с постели, нащупала обессиленной рукой костыль, и, собравшись с последними силами, грациозно вышла из дома. Луч света отразил ее по девичьи стройную фигуру, но что уже пережила мать за последние годы - это делало в душе ее старухой.
Она ушла, ушла далеко и навсегда... Вот она остановилась у тихого омута, который подкупал прохожих своей свежестью и таинственностью. И не задумываясь, и не скидывая с себя одежды, бросилась вниз головой в омут. И угрюмые волны поглотили тело матери... Лишь вдали где-то мирно чирикали птички, будто бы и ничего не произошло в этот страшный момент.
Девочка очень долго ждала свою мамку. Вот вернулся отец с работы, грубо бросил свой натруженный рашпиль возле печки. Он хотел есть и скрежетал зубами. Девочка заплакала: "Папа, папочка, ты меня можешь съесть. У нас дома нет ни крошки... А наша мама пошла... и не вернулась!
Отец повернул на дочь свои красные, налитые кровью глаза, почесал в задумчивости свою синюю бороду, оцепенел и заколдыбился, а потом сказал: "Ничего, я тебе приведу новую мамку с братиками, а корову придется мне зарезать - на новую свадьбу мне нужны деньги ". Дочка с предупредительной осторожностью бросила взгляд на голенище отца, из которого торчал остро заточенный нож с бурыми засохшими пятнами.
И вот он приводит в дом новую женщину с пятью мальчишками, все злые, дерутся, хватают из супа мясо руками, а руки вытирают о свои рубашки. Как только папка уснет, они лезут к нему в пиджак и портфель, хотят найти и украсть у него деньги.
Новая мамка называлась для девочки мачехой. Всю домашнюю работу она свалила на бедную и несчастную девочку, так что малышка перестала ходить в школу. Когда пришел директор школы и спросил мачеху, почему девочка не ходит в школу, - та ответила, что девочка стала уже взрослой и нет смысла ей ходить в школу, пусть она лучше привыкает к домашнему хозяйству.
Девочка много раз, когда стемнеет и когда все уснут, убегала на реку, садилась возле омута, расчесывала волосы и заплетала свои прекрасные косы. Молча, про себя она напевала нежную и грустную песню о своей безрадостной доле несчастной сироты. И вот, когда совсем стемнеет, и омут начнет освещаться только одной круглоликой луной, из воды поднималась во весь рост ее мама, потом мама медленно и плавно шла по воде на встречу своей горячо любимой дочери и, не доходя ее метра два-три, тихо спрашивала: "Что, доченька, трудно тебе живется?"
" Мамочка, мамочка, - кричала в ответ дочка, - возьми меня с собой!
"Нет, доченька, - отвечала мать, - нельзя тебе со мной, еще рано, погоди, тебе еще встретится рыцарь на белом коне, и вы друг друга полюбите... А мы с тобой еще встретимся... через тысячу лет, доченька...
И вот, однажды, после трудового дня, когда пятеро приемных братьев еще спали, с вечера объевшись простокваши, девочка, выполнив все неимоверные задания, умылась, причесалась, надела свое скромное платье, она услыхала топот многочисленных коней.
"Неужели монголо-татарский набег на наши мирные нивы? - подумала она. Да ведь нет, историю не повернуть вспять. Неужели это 1-я конная? Да ведь, нет. По музеям не собрать буденовок, а клинки переплавили на орала!
Кто, кто может так топотать в столь неурочный час?
И вот подъезжает ко двору множество конных людей, все запыхались. Усталость сковывала энергию людей, и каждый чувствовал себя обреченным, не надеясь на бескорыстную помощь людей.
К девушке подъехал на белом взмыленном коне смуглый рослый парень с накаченными бицепсами. Конь еле дышал и еле держал на себе разгоряченного всадника. Парень устало попросил воды для себя, для своего разгоряченного коня и сопровождающей его свиты на жаждущих конях.
Девушка ответила быстро, что сопровождающая его свита на жаждущих конях могут утолить жажду в реке. Там, ниже омута, по течению вода чиста и благословенна.
Разгоряченному юноше она подала огромную кружку чистой, вкусной и прохладной воды, немножко накидав в кружку семян конопли. Коню же подала такой же отменной воды в ведре, но предварительно плеснув туда литр молока.
Конь пил медленно, хотя он очень хотел пить, но он, как чистое животное, едва ли переносил помои, а литр молока в прозрачной воде хоть и нельзя назвать помоями, но вызывали у коня обоснованные сомнения.
Юноша тоже пил медленно и долго, семена конопли так и норовили попасть ему в нежные уста, и он их отдувал своими прекрасными губами подальше ото рта.
Когда конь выпил ведро воды, а прекрасный юноша - кружку, он тот час же обратился к девушке с речами: "Вода была так холодна и прозрачна, вкус ее незабываем, не ощущал я такого наслаждения даже после шампанского, бургундского и чимиргеза. Однако мое наслаждение было испорчено несколькими соринками. Конь также не совсем доволен, зачем ты в прекрасную воду долила молока?
И вот как отвечала девушка. А затем я долила немного молока в ведро для твоего прекрасного белогривого коня, а затем я подкинула немного семян конопли тебе в кружку с водой, чтобы вы не запыхались. Ведь вы были настолько разгоряченные жарким днем и удачной охотой, и если бы выпили чистой воды без всяких примесей и ..., вы бы оба упали замертво: твой конь от одышки, а ты, прекрасный юноша - от инфаркта миокарда.
Задумался прекрасный юноша, побледнел от волнения и борьбы противоположных чувств. Белогривый конь забил передним копытом, понимая, что "не в коня овес" это то же самое, что и "не по сеньке шапка".
И вот юноша начал молвить слово. "Я - прекрасный принц, сын царя поднебесной империи. Я задумался совсем немного над твоим поступком, и понял, какая ты мудрая. Если бы на моем пути оказалась другая девушка, то мы бы оба упали замертво: мой конь от одышки, а я - от инфаркта миокарда. Но ты спасла нас. И потом я еще подумал, если ты такая молодая и мудрая в малых делах, то со временем будешь мудрой и в больших делах, будешь мне помогать в управлении поднебесной империей своими мудрыми советами. Выходи за меня замуж! А?
Девушка скромно потупила глаза, подняла свои длинные ресницы, и, теребя прекрасную свою косу, открыла свой ангельский ротик, и тихо промолвила: "Да, мой любимый, мой возлюбленный, я согласна... я ведь ждала тебя почти двадцать лет..."
И вот свадебный кортеж заторопился в путь-дорогу, люди веселились, кричали: "Ура! Новый король!", "Ура! Новая королева!", но девушка была пока еще грустна.
Вот появились, идя из поля, отец, отряхивая свою синюю бороду от нечаянно прилипших сорняков. Вот мачеха, идет с поднятой юбкой, стараясь сберечь ее грязных капель луж, по которым хлюпает пять сводных братьев-хулиганов. Один их них будто бы прицелился из рогатки в белогривого коня, на котором сидел принц, а другой оторвал крапиву, чтобы стегануть этого коня. Остальные братья подобрали по увесистому камню, чтобы завершить начатое подлое дело.
Но стоило рыцарю строгим взглядом посмотреть на эти агрессивные происки, как те смутились и стали прятаться своей матери за юбку.
Подошел отец и заплакал горькими слезами: "Доченька, на кого ты меня покидаешь, ведь я останусь сиротинушкой, один - одинешенек: ни тебя, ни мамки"
И отвечала девушка, теребя прекрасную косу: "Папа, кто же довел маму до могилы? До омута холодного? Кто же меня оставил сиротинушкой горемычной? Кто привел в дом злую мачеху? Кто привел с нею пятерых малых злодеев с кистенями, шестоперами, нунчаками и рогатками? Кто заставил меня работать от раннего утра до позднего вечера, когда начинают выходить на свое грязное дело маньяки? Из-за чего я бросила школу, слишком рано встав на стезю самостоятельной жизни?"
Ничего не смог ответить отец, лишь закапали слезы на синюю бороду.
Мачеха молчала, она радовалась, что чужая кровинка, наконец, уходит из дому, и по ее молчанию можно было только догадываться о ее радости, что дом со временем достанется ее пятерым сыновьям-бандитам, а они то уж сумеют превратить мирный домик в разбойничий вертеп!
Ничего не ответила и девушка. Жених ловко ее подхватил и посадил с собой рядом на лихого белогривого коня. И вот свадебный кортеж двигается в направлении дворца поднебесной империи. Впереди - счастье, впереди - слава, впереди - воплощение всех смутных надежд.
Возле глубокого омута девушка просит остановить коней, просит отпустить ее на минутку одну к берегу мутного омута.
Тихо подходит к омуту и просит: "мамочка, мамочка, вот я уже взрослая, я выхожу замуж за стройного смуглого юношу с железными бицепсами, принца поднебесной империи". "Мамочка, ты слышишь меня?"
"Слышу, слышу, доченька. Я рада за тебя".
"Мама, но где ты, почему не появляешься, как раньше?"
" Нельзя мне доченька больше появляться. Если я еще раз появлюсь, то по подземным законам я стану вампиром!" Ты езжай за своим счастьем, доченька, а я тебя уду ждать уже на небе целую тысячу лет" И не грусти, доченька. Через тысячу лет все мы встретимся на небе, если будем вести себя хорошо".
Свадебный кортеж мчал все дальше и дальше. Вот уже дворец поднебесной империи, светящийся в темноте разноцветными огнями, вот уже салютует народ, приветствующий нового короля и королеву, - вот оно счастье и слава, о которой большинство и не смеют мечтать даже во сне! Именно это, ради чего стоит жить и надеяться!
Начинается новая, прекрасная жизнь!