Минусинские рассказы
| Вид материала | Рассказ |
- Произведения для 10 а класса выделены, 11.05kb.
- Василий Макарович Шукшин рассказы, 3282.5kb.
- Современные русские писатели евгений Попов Рассказы, 246.11kb.
- «Донские рассказы», 11.38kb.
- Рекомендательная библиография для внеклассного чтения, 151.61kb.
- Образ учителя в художественной литературе, 53.58kb.
- А. П. Чехов Рассказы «Попрыгунья», «Ионыч», «Человек в футляре», «О любви», «Крыжовник»,, 13.99kb.
- Рассказы о русских святых, 11.12kb.
- Яковлев Александр Сергеевич рассказы конструктора Сайт Военная литература, 965.74kb.
- Рассказы о детях и для детей, 79.02kb.
КАК Я СЛУЖИЛ ГЛАВНЫМ СТОРОЖЕМ КАРТОФЕЛЬНОГО ПОЛЯ
(Рассказ Прокопия Петровича)
Вызывает меня начальник строительства электростанции.
- Прокопий Петрович, а ты в армии служил?
- Да, в армии Блюхера, командиром эскадрона. (Прокопий Петрович про вторую германскую скромно умолчал).
- А что, если мы тебя поставим главным сторожем картофельного поля нашей стройки? Ведь картофель - это гарантированное пропитание нашего пролетариата. И главное - сохранить урожай от врагов нашей стройки. Ведь, не секрет, многие хотели бы воспользоваться нашей беспечностью, выкопать наш картофель и поставить под угрозу срыва нашу великую стройку.
Я, проникнулся и опустил руки по швам.
- Согласен, - говорю, - гражданин начальник. Вы мне, как, довольствие определите или оклад назначите?
- Ну, Прокопий Петрович, вы же старый кадр и прекрасно понимаете, что значит доверие стройки и ... доверие Партии.
- Ладно, я ведь не о себе пекусь. Я пекусь о людях, и пекусь о том, чтобы доверенная мне работа исполнялась с полной ответственностью и надлежащим образом.
- Я тоже, Прокопий Петрович, давно тебя понял, великого ума ты человек и давно уже стоило тебя поставить на ответственный пост. Числиться ты будешь по-прежнему, но... но. Начальник поднял многозначительно вверх указательный палец и покосился на закрытую дверь.
Я сразу понял намек, посмотрел понимающе на начальника и сразу со всем согласился.
Вечером прихожу домой и рассказываю бабе Анисе о своем новом назначении. Та выслушала внимательно, с почтением. Потом задала вопрос: “ А оклад то за новую работу каков будет?”
- Дура, - не стерпел я, - тебе все деньги да деньги.
- А как же без них? Ну, ладно, Прокопий Петрович, с деньгами то, а от старой работы ослобонили иль нет?
- Вот дура-то. Как работал, - говорю - так и буду работать на старой работе. Зато как приду домой, сразу же иду смотреть картофельное поле, порядок ли там или кто-нибудь бедокурит?
- Ну дура то я, что там уж говорить, дура. А кто будет охранять картофельное поле, когда тебе придется находиться на старой работе?
- Да и ты поглядишь, один хрен, почту разносишь, Дашь круг по картошке. Подумаешь, малость пройдешь лишнего с сумочкой чуть по другой дороге.
- Ой, Прокопий Петрович!
- Молчи, надоело же мне. И вообще то... Я многозначительно замолчал, уставившись на то место, где раньше когда-то была божница. Потом посмотрел тем же взглядом на законную, ... и та поняла.
-Я ведь, я ведь...
- Ты ведь... А мне сам... сегодня вызвал... и вот... а что делать? Ведь это очень серьезно.
- Я понимаю, я понимаю, Прокопий Петрович, надо - и дам с почтой круг, я такая... А если надо, то и посторожу ночью вместе с тобой.
- Ну, дура! Вот как поняла задачу! Я и без тебя справлюсь. Ты помогай мне, когда я буду отсутствовать по причине нахождения на старой работе. А мешать новой работе я не позволю никому, даже тебе... Ты уж не пеняй, очень большая ответственность теперь на мне... Да где же та... эта... э...
- Сейчас, сейчас, Прокопий Петрович, принесу, я было запрятала, ну уж меня-то не вини, сейчас принесу...
На следующий вечер я, вернувшись домой с основной работы, выслушав доклад бабы Анисы, что та, дав круг по картофельному полю, никаких нарушений не обнаружила, молча покивал ей и отправился сам оглядывать доверенное ему хозяйство.
Наш домик находился ближе всех к картофельному полю стройки, может быть поэтому начальник и предложил мне приглядывать за урожаем. Но, думаю, все же были учтены и моральные качества ветерана и умного, проницательного человека, под которым числился я в качестве разнорабочего.
Вот, иду я по полю, незнаемый еще всеми хозяин, оглядываю поле, приглядываюсь к дальним углам. Картошка уже созрела. Кожура, правда, еже нежная, на зиму сохранить нельзя, но употреблять на сегодня уже можно.
Вдруг вижу, уже в сумерках, вижу темное пятно на картофельном горизонте. Как кошка или иной зверь (неведомый даже для Прокопия Петровича) осторожно стал приближаться к этому пятну.
Да, копала картошку какая то баба, не из наших, лет тридцати пяти, в рабочей фуфайке. Ну, у меня на таких баб реакция была простая. Незаметно подобрался с подветренной стороны. Та, увлеченная, запустила обе ладони в землю. Ведро было уже заполнено картошкой, но она продолжала копать, но по какому праву, - этого я не знал.
- А по какому праву копаете общественный картофель, гражданка? Та, быстро вскочив на ноги и скрестив ниже живота руки, ответила тихо: «Я... приезжая... У меня трое детей... Работу мне пока не дали... Чем же кормить их?»
- Приезжая! Все вы приезжие! Мы тут... а они - приезжие... Мне тут доверили... А ты... А ты...
- Я, я... – пыталась она оправдаться.
Меня разозлило это, я смело подхожу к ней и, не спрашивая имени, повалил ее на картофельную ботву. Осознавая свою вину, она и не сопротивлялась...
- А теперь иди, - сказал я, - и не попадайся на глаза. Ведь знаешь, тебя немножко пожалел, детей твоих... Другую бы, ... совсем бы по-другому. На расправу я крут.
Баба прибралась по-обычному, осторожно подняла ведро с картофелем, косо глядя на сторожа и не зная, высыпать ведро или нет.
- Иди, иди, - еще раз великодушно пожалел бабу я.
И та, не оглядываясь, медленно, как запряженная лошадь, тронулась с места, потом, ускоряя шаг, пошла прочь.
- Кругом одно ворье, - подумал я и пошел домой.
Действительно, служебная ответственность не терпит снисходительности даже к женщинам.
Наступила тишина. Чтобы разрядить обстановку Кеша задал вопрос деду: «Прокопий Петрович, почему плюют на червяка, когда ловят рыбу?».
- Это, Иннокентий, дураки плюют, привычка такая дурацкая, в воде то, на крючке он ведь все равно омоется, поэтому и толку от таких плевков
не может быть никакого.
- Верно, Прокопий Петрович. Верно. А ведь и на меня, мне плевали в душу. Немного промолчав, добавил, три плевка в душу...
ТРИ ПЛЕВКА В ДУШУ (Рассказ Иннокентия)
Плевок первый
Когда я был еще Анаксагором, мне довелось попасть на пир к одному важному тирану. На столе было много яств и питья. Здесь собралось много знатных и интересных людей. Обсуждалась политика, последние олимпийские игры, много разговоров было о нашумевшем Аристофане. Конечно, об Аристофане я считал себя более всех компетентным, поэтому ввязался в разговор.
Мне не повезло. Тиран сидел против меня, он был либо уже в кондиции (весь пир он пил только неразбавленное вино. Как скиф!), либо не понравились мои речи (этого я не понимаю!). Не дослушав до конца моих замечаний относительно поэзии Аристофана, он плюнул мне в лицо.
О, Зевс! Реши за меня скорее... Убить тирана и тут же снискать посмертную славу героя (ведь древние греки любили свободу). Уйти из-за стола, одеться в рубище (ведь тиран был моим спонсором), а кто меня всерьез примет в рубище?
Поскольку я философ, и бытовые представления смертных мне не указ, я принял мудрое решение. Что мне слюна тирана! Это ведь как брызги прибоя или дождь. И ведь никому еще из смертных не доводилось оскорбляться на море или атмосферные осадки. Есть зонтики, плащи, в конце концов, прогноз погоды и теплый кров. И при чем тут многоуважаемый тиран!
Плевок второй
И вот мне довелось стать Мишей. Я напрочь позабыл о прежних перерождениях, - это мое легкомыслие по молодости (да вот она затянулась почему-то на сорок лет). Однажды я ехал в городском автобусе. Народу было мало, и на каждой остановке кто-то входил, кто-то выходил. Я не привык садиться на так называемые свободные места по двум причинам.
Первая. Как только присядешь, - разумеется ногам легче да и можно поспать, - как тут же возле себя обнаружишь старушку. Уставится на тебя старенькая, поневоле заерзаешь, а тут еще со стороны послышатся комплименты, де такой молодой, а совести нет, сам уселся, а бедной пенсионерке никто даже места не уступит.
Второй причиной, как у всех уважаемых мной людей, был геморрой. Кстати, Аристотель очень не уважал сидячий труд, считая его рабским. Я не раб, и Аристотель для меня не авторитет, но геморрой, можно сказать, я заслужил за преданный труд своему Главку еще до своих переломных тридцати лет.
На задней площадке автобуса стояла девушка, что-то у нее было все среднее, и рост, и плащ, и сумочка, и глаза. Я стоически держался за поручни, но моя наблюдательность иногда все же меня подводит. Видел, как подошли два парня к этой девушке, начались какие-то притязания (я то причем!). Ужас! Я увидел, что один из этих подонков плюнул этой невзрачной девушке в лицо!
Моя реакция. Броситься на шпану, но у тех такие угрожающие физиономии. А если они меня ножом... Ведь в автобусе так мало людей, и уже стемнело.
Я часто вспоминаю эту девушку. И помню ее уже сорок лет. Кстати, проверялся у невропатолога, психиатра (по другой причине, автолюбительской) - у меня все в порядке. Иногда думаю, а на хрена такая жизнь, алкоголь осуждается всеми здравомыслящими, картошку жрать надоело, к другому просто не привык, да и, кстати любимую работу (на которой в молодости нажил геморрой) я давно потерял.
Я ошибся. И теперь понимаю. Самым сладостным было бы упасть под ножом в том автобусе, или сделать богиней ту невзрачную девушку.
Плевок третий.
Я стал уже другим, Иннокентием Владимировичем. Началась перестойка, да и мы все перестоились. Раньше я работал в проектном институте, и ни кто не мог лучше, чем я составить ведомость выкорчевки пней. При чем я четко знал, ни кто в Сибири не мог лучше, чем я составить такую ведомость. Я гордился этим. Я скрытничал о своем таланте, дабы не огорчать сослуживцев и не вызывать в них зависть. Я мечтал о том, чтобы мои результаты были известны всему просвещенному миру (а ведь и за границей растут деревья...).
Но... то ли мировой заговор, то ли ошибки нашего правительства... наш институт перестали финансировать. Мне ласково намекнули, ласковость то я воспринял, но не дошло до меня, то ли я должен теперь шить тапочки, качеством получше, чем китайские, то ли делать табуретки для дачных и кухонных обывателей.
Какой плевок в душу!
Ну, Кеша, мне бы твои печали, да твою молодость. Из-за пустяков каких-то поломался. Я тебе вот, что расскажу по секрету.
ПОП-ОБОРОТЕНЬ (Рассказ Прокопия Петровича)
После гражданской войны я зажил славно. Земли хватало, работали с женой от зари до зари. Родилось два сына, с малых лет мы их приучали к труду и отцовскому послушанию.
В основном все жили хорошо, кто не пил, и кто не хворал, конечно.
Природные лодыри все же встречались, - но это потомки тех же пьяниц и калек.
Деревня ведь, с одной стороны, как на ладони, с рождения все друг друга знают, мнение о себе трудно изменить. Блуд, непристойность - не утаишь, - в деревне все на виду. С другой страны, деревня как страна. Есть своя власть, есть свои проблемы, есть лучший десяток людей, а есть ... и боже упаси.
Роднились по сословиям - лучшие с лучшими, худшие с худшими. Обид никто никому не чинил. На сходе быстро все выяснялось, кто виноват, что делать, и зарвавшегося быстро ставили на свое место.
Милиция нам была не нужна, да и председателя сельсовета не надо было нам. Все знали двух-трех мужиков, самых авторитетных, они и были председателями. И не обязательно, это мужики были самыми богатыми, а чаще среднего достатка, - но их слово, (а они между собой, кажется, друг с другом никогда и не спорили) - и людям – это закон и вера. Эти мужики были неподкупными, да и лишнего им ничего не надо было. Главным для них был личный авторитет и добрая слава.
Беда то случается с дураками, да потерявшими слово доброе...
И вот, заезжает к нам трое с револьверами, собирают народ, объясняют, что, мол, будет колхоз и все станет общим, велели мужикам свозить свои стайки, объединять огороды, поля, строить общак для скота.
Мужики разом решили, что против власти не попрешь, сами ее защищали, а раз так, то поступать надо разумно. Пустили весь скот под нож. Приехали в город, а там, таких, как мы – все улицы запружены подводами с мясом. Продукт, конечно, портится.
Приезжаю домой, злой конечно, убыток то какой! А там мне вопросы задают комиссары: а ты куда, сволочь, скот дел?
Отвечаю, что я в Красной Армии воевал, Колчака бил, а вы какой-то скот вспоминаете.
Со мной мало разговаривали, прикладом по зубам да в холодную. Сижу там, думаю. Воевал за советскую власть, сам считал себя за большевика, всю войну думал о лучшей жизни. Ведь пить перестал, другие мужики тоже. Стыдно было друг перед другом охальничать, напомнишь, за кого воевал, и человек вникал сразу же. Я скажу, что люди стали лучше работать после гражданской, и сами стали просто лучше.
А тут меня, как кулака-подсобника, сразу же в централ.
И одна беда за другой пошла. Мои парни то выросли, что-то с соседями не поладили и начали на улице с ними вздориться, а жена выскочила молодых разнимать, да зимой, в одном платьишке, да застудилась сильно. Кто поможет в такое время? Господи! Умерла сердешная
Я этим волкам говорю, на похороны жены хоть отпустите, люди же вы, а не волки!
Засмущались они, говорят, ладно, только под конвоем, хоть ты и враг, а мы то имеем человеческие понятия.
Привели меня под конвоем к саням, где лежала моя жена в гробу. Посмотрел в последний раз, чувствую жизнь моя с этого момента меняется, что было вчера, то прошло, а что завтра - все по-иному.
Сын старший подходит, кивает на гроб. Смотрю, рядом с гробом лыжи спрятаны. Ясно, думаю себе. Охрану прошу прискорбно, позвольте немного пройти за гробом. Позволили.
Сани с гробом двинулись, за ними пошел народ, и я тоже. Чуть подальше дорога шла вдоль оврага. Я скорбно наклонился над гробом, хапнул свои лыжи, тут же они у меня на ногах и бросился вниз в овраг. Охранники покуда поняли, покуда снимали с плеч винтовки, покуда стреляли, а там и мой след простыл.
Зажил я после этого сущим волком. И до чего додумался. Оделся в поповскую рясу, хожу по деревням, милостыню прошу. Дают люди.
Однажды едет комиссар на телеге с реквизированным зерном, увидел меня, а в поле никого нет, - поклонился мне и даже перекрестился. А я достаю из под рясы обрез и прямой наводкой в лоб!
Незаметно подошла баба Аниса со стаканом горячего чая на блюдечке, и подала его деду.
- А ты лучше про сынов, про сынов своих расскажи, - злорадно вмешалась в разговор бабка Аниса.
- А что про них рассказывать? И рассказывать нечего.
- Ну, тогда я сама расскажу, послушай, Кеша.
СЫНОВЬЯ (Рассказ бабы Анисы)
Дурачье они, одним словом. Пока отец сидел, сыновья жили со стариками. Потом старики умерли, ребята остались одни. Разбаловались. Ребята были отчаянные и недалекие.
Взяли их за разбой, причем по глупости. Ограбили квартиру, навязали из простыней узлов с награбленным добром. О транспорте не позаботились, пришлось тащить все на плечах. Ночь была темная. Встретили какого-то случайного прохожего парня. Силой заставили его тащить чужое добро к своему дому... А утром их взяли с поличным. Дурни еще удивлялись, так они так быстро засыпались.
Из тюрьмы братья не вылезали. Алкаши, одним словом. Младший до сих пор раз в месяц присылает отцу грозные письма из полосатого лагеря, чтоб тот посылки ему посылал. А с чего пошлешь? Да и сам дед не хочет. Жизнь прошла прахом, что тут скажешь.
- А старший-то? - заинтересовался Кеша.
- Старшего, еще десять лет, как тот вышел из тюрьмы, - трагически провещала баба Аниса, - застрелили прямо в кинотеатре среди бела дня. Полез кому-то в карман в кассовой очереди, какой-то военный не выдержал и застрелил...
- Ты, вот что, Кеша, - решил перебить Прокопий Петрович неприятный для него разговор, - коль у нас будешь жить, то не води к себе девок. Пусть приходят твои друзья, пусть выпивают, но девок я не терплю.
- Девок он не терпит! – опять вмешалась баба Аниса. С каких это пор? Не слушай его, Кеша. Послушай, что тебе я расскажу.
САМОУБИЙСТВО ДЕДА (Рассказ бабы Анисы)
- Восемьдесят лет дураку, и вдруг начал ко мне приставать. Я, конечно, его оттолкнула, говорю ему, что ты, старый дурак, задумал это такое, а сама ушла в горницу, закрылась от него. Между дверью и печкой у нас щель, через нее наблюдаю, что он там делает.
Он взял ружье, зарядил патрон, сел на кровать, приставил дуло к горлу и закричал, что жизни больше нет, жить надоело, умираю, а ты, сука, оставайся тут одна!
А я то дура, и не смекнула, что он валенок то не снял, - открываю с крючка дверь и к нему со слезами: «Что ты, старый дурак делаешь, на какие шиши хоронить то тебя, а мне одной-то как под старость мыкаться?”.
- Кеша... Что он гад со мной сделал...
Смутился Кеша, дед тоже закашлялся.
- Навыдумывает, старая, а наболтает еще больше. Ты, Кеша, сходи, сходи, купи веник, а то расхватают их. В прошлом году я без очереди веник купил, продавали их с машины, на улице. Закричали на меня, ты что без очереди берешь. А я как намахнулся веником, а ну, прочь, говорю, как врежу по сусалу то... И сразу успокоились все.… Так, что в очереди не задерживайся.
И Кеша пошел за веником.
Прокопий Петрович, не успев расплатиться за веник, в том же году, переходя дорогу, попал под колеса грузовика и погиб. После него баба Аниса жила еще три года одна и заживо сгорела в доме, подожженным вышедшим на свободу младшим сыном Прокопия Петровича.
Еще через шесть лет Иннокентий Владимирович всенародно был избран мэром родного города.