C новым веком! Киноповесть часть первая

Вид материала

Содержание

Она шла за ними…
Первый анракт (рекламная пауза).
Часть вторая
Часть третья

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

Андрей Корф

C НОВЫМ ВЕКОМ!

Киноповесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

21.14, квартира № 73

Пусик, это выше меня. Представь себе, вчера Людочка явилась на работу после обеда, вся в слезах, и пошла прямо к нему. Ты представляешь? Прямо на ковер. И хлопнула дверью так, будто… подай мне дождик, пожалуйста… будто хотела прищемить нам всем носы. То есть мы, конечно, и не собирались подглядывать, боже упаси… Куда нам, трем старым кошелкам. У Мариночки зрение вообще ни к черту, она была у одного целителя, так он ей сказал, что в прошлой жизни она была совой, поэтому в этой плохо видит… Я ей говорю: раз так, то работай ночью! А она мне: может, еще и мышей заставишь есть… В общем усыпил ее, стал руками пассы делать… Маринка говорит, одна радость, мужик потрогал. А зрение как было никудышним, так и осталось. Я говорю… и вот этот шарик… нет, другой, серебристый… Я говорю, правильно делаешь, что плохо видишь, к нашей жизни только присмотрись получше – глаза на лоб вылезут… Что у них там было, не знаю. В смысле, у Людочки с шефом. Ты, конечно, можешь сказать, что мы подслушивали. Я знаю, ты подумал, что мы подслушивали! Но нам было вовсе не до этого, потому что Иришка купила новую кофточку в Лужниках, и мы ее мерили по очереди, хорошо, что у нас в отделе полтора мужика, и те в командировках. Мне подошла, а Маринке мала оказалась. Еще бы, с ее бюстом. Я ей всегда говорила, что с таким бюстом можно в Голливуд ехать. А она говорит: за него, мол в самолете доплачивать придется. Как за лишний багаж. Хорошая баба Маринка, только несчастная. И кофточка ей на подошла. Вот на Людочке она бы здорово смотрелась, только Людочке было не до того… Дай, пожалуйста, флажки… Хорошо. Придержи за тот конец, пока я этот привяжу… Раньше, бывало, выскочит от шефа – вся сияет, как гирлянда! Юбка набекрень, помада размазана, глаза блестят. И смотрит на нас с таким презрением, мол, я теперь Анна Каренина, мне все по барабану… Как будто мы ее в чем упрекали. Или будто бы завидовали ее счастью… И вовсе мы не завидовали, а что чай не звали пить – так это потому, что она никогда ни пирожного, ни конфеты, ни даже чашки своей… Так, теперь ты привязывай… Красота! Оно конечно. Служебный роман, туда-сюда… Да еще с шефом… Мужик видный, что и говорить. Это даже Маринка с ее совиным зрением углядела. Только день для нее, видать, время не охотничье… Проспала свой последний шанс. А Людочка не проспала. Видать, в прошлой жизни лисой была. Знает, как ворону петь заставить. А вообще она хорошая, только непутевая… Иришка у нас одна удалась, ей везде везет. Это же надо! В Лужниках, на этой помойке, такую кофточку высмотрела… Пусик, не отвлекайся. Успеешь еще телевизор посмотреть… О, мама мия, какая стиральная машина! Ты мне купишь такую? Когда? Эта реклама – одно расстройство… Боже, какая машина… Я бы ее на кухню поставила, между столом и пеналом. Там есть место, если выбросить бабкин комод. Я однажды была в салоне бытовой техники… Пусик, это выше меня! Что Эрмитаж! Что Третьяковка! Ты бы видел, какие там стиральные машины… Фритюрницы! Микроволновки!.. Туда экскурсии водить надо, и деньги за билеты брать… А она садится к себе за стол, достает пудреницу и начинает в зеркало смотреть. И плакать. Смотрит – и плачет. Свет мой, зеркальце, скажи, мне всю правду доложи… Тут дверь начальника открывается, и он… Теперь вот этот шарик… За который ты сначала брался… Он выходит, ни на кого не глядит, Иришка напрасно новой кофточкой сияет. Людочка в его сторону даже глаз не повернула. Проходит сквозь комнату, ни на кого не глядя, и тоже дверью хлопает… Тут Люся голову на стол уронила – и давай в голос рыдать… Нет, Пусик… Это выше меня… Выключи телевизор, а то я сейчас умру. Говорят, туда достаточно забросить белье – и все. Нажал кнопку, она там все провернула по быстрому – и доставай сухое и чистое… Как новенький памперс… Смешно. Помнишь, как Колька нам жару задавал. От пеленок пройти негде было. Руки были – как у утопленницы. Вот бы тогда… Да я с такой машиной целый детский сад нарожала бы… Нет. Не смотри на меня так. И так тоже не смотри. А вот так посмотри, но не слишком долго, а то я уже забыла, что в таких случаях надо делать… В общем, праздник на работе не удался. Начальник так и не вернулся, Людочка доплакала и ушла домой. Остались мы втроем, съели торт и выпили бутылку вина. На двоих, потому что Иришка не пьет, у нее что-то с желудком. Маринка посоветовала ей сходить к целителю, а Иришка засомневалась. Нельзя, говорит. Лапать будет, а лечения никакого. Маринка говорит, что не лапать, а трогать, и руки у него золотые. Не лечение, так хоть удовольствие. Ага, говорит Иришка, потом к этому твоему, с золотыми руками, мой с чугунными придет и будет там сцена у фонтана. Он же у нее, мол, такой ревнивый, что сам Отелло может у него уроки брать. Маринка сказала, что ревнивый мужик хуже гастрита. Иришка сказала, гастрит гастриту рознь. Иногда, мол, такой бывает гастрит, что лучше уж ревнивый мужик. А Маринка говорит, что на всякий тяжелый случай гастрита найдется тяжелый случай ревнивого мужика. В общем, сошлись на том, что все болезни – от ревности. Кроме венерических, которые, наоборот, от любви… Пусик, там есть еще немножко дождика? Дай сюда, а то елка плешивая, надо ее прикрыть вот здесь и вот здесь… Ну, не обижайся… Я же про елку… И никакой ты не лысый. И не толстый. А главное, не ревнивый… Наверное, ты меня больше не любишь… А то ревновал бы… Да. Я давно это чувствую. Ты меня уже не так любишь… Вот сегодня Людочка с шефом… Это любовь. Страсти, слезы, двери хлопают… Ах… Пусик, Пусик… Ну почему это всегда выше меня?..

21.14, лестница

Дед Мороз прошел мимо пары мерзнущих тинейджеров. У них был один плеер на двоих. Каждый подключил к нему по одному уху. Свободными ушами они прижались друг к другу и напоминали сиамских близнецов. Слышно было, как в наушниках кричат и гремят посудой.

Дед Мороз поклонился парочке.

Те скользнули взглядом по его мешку и снова зажмурились. За окном мела пурга.

Дед Мороз, покряхтывая, поднялся на четвертый этаж и остановился перед дверью номер 23. Это была новая железная дверь, не из дешевых.

Дед Мороз поставил мешок на пол и достал из-под бороды связку отмычек. Воровато оглянувшись, приступил к работе. В разгар интимного общения с замочной скважиной сверху донесся громкий крик. Он взорвался где-то в районе пятого этажа и вприпрыжку поскакал вниз.

Дед Мороз поморщился и посмотрел наверх. Там стало тихо. Двумя этажами ниже скреблись сиамские тинейджеры. Дед Мороз вернулся к работе.

Наконец, дверь тихо, но вполне удовлетворенно щелкнула.

Дед Мороз взял мешок и зашел в квартиру. Дверь за ним ласково закрылась.

21.14, кв. № 36

…Крик, услышанный Дедом Морозом, вырвался из груди Никифора, когда тот уронил на ногу тяжеленную люстру.

Он пытался снять люстру для того, чтобы приладить на крюк веревку. Дело в том, что Никифор собирался повеситься в канун 2000 года. Он полагал, что это будет символично и даже красиво.

Жить дальше Никифор не хотел. Он уже отмотал 30 лет, положенные поэту, и не видел впереди ничего интересного. Будущее казалось ему скучным, прошлое где-то потеряло букву «р» и стало просто картавящим «пошлым».

Никифор очень негодовал, когда ему на ногу упала люстра. Он углядел в этом усмешку Судьбы, которая и без того столь часто улыбалась над ним, как будто кто-то приклеил ей щеки к ушам.

Кроме того, Никифору было просто больно.

Наконец, он перестал тереть ушибленную ногу и посмотрел вверх. В загадочном мерцании свечи крюк на потолке выглядел хорошо. Тень от него, наподобие знака вопроса, занимала треть потолка.

Свеча горела потому, что Никифор вывинтил пробки перед тем, как снять люстру. Он хотел умереть в петле, как подобает поэту, а не от вульгарного удара током, как в дешевом фильме ужасов.

Он взял в руки веревку и вскарабкался на табуретку. Потянувшись на цыпочках, перебросил веревку через крюк. У него не хватило роста завязать на крюке узел, поэтому Никифор расшевелил инженерную мысль и поступил хитроумно. Он сделал не одну, а две петли на обоих концах веревки, и надел их себе на шею по очереди. Крюк, как вы понимаете, выступил в роли блока.

Никифор посмотрел вокруг себя. Веревки неприятно щекотали ему горло...

21.16, кв. № 23

Дед Мороз оказался в комнате, приготовленной к празднику. В ней была елка, и большой стол посередине был накрыт на четыре персоны.

Дед Мороз почувствовал себя одиноко и с тоской поглядел на водку. Она стояла прямо посередине стола, как стрелка из игры «Дартс», попавшая в сотню.

Вздохнув, дед Мороз приступил к работе. Он аккуратно отсоединил шнуры от магнитофона и видика и бросил их в мешок. Потом проделал то же с самими магнитофонами.

Потом он принялся открывать шкафчики и шарить по полкам. Ему удалось найти немного денег и шкатулку с драгоценностями. Все это тоже отправилось в мешок.

Дед Мороз походил по комнатам, цокая языком. Хозяева жили на широкую ногу, было чему позавидовать.

Деду Морозу стало обидно, что сам он никогда не сможет жить так красиво и беззаботно.

Он вернулся в комнату, поставил мешок на пол и сел за стол. Открыл водку, налил себе полную рюмку. Еще раз завистливо вздохнул и поднес рюмку ко рту…

В этот момент раздался грохот.

21.16, кв. № 33

Никифор надеялся, что Судьба на этот раз не превратит его поступок в анекдот. Напрасно.

Когда он, пробормотав что-то неразборчивое из Есенина и честно оттолкнувшись ногами от табуретки, собирался пожать руку первому встреченному ангелу, крюк с омерзительным хрустом вывернулся из стены, и Никифор упал на пол. Мало того. Он ухитрился свалиться прямо на люстру, на которой было достаточно старомодных висюлек, чтобы грохот получился что надо.

Никифор громко и непечатно выругался. Плюнул на осколки люстры. Снял с себя веревки и почесал шею. Он вспомнил, что висельники в момент смерти чувствуют оргазм, и с надеждой прислушался к ощущениям. Увы.

Тогда Никифор достал сигарету и решил жить дальше. Дома ему было противно, и он пошел в прихожую – одеваться.

Одеваться при одной-единственной свече – занятие неприятное и долгое. Особенно если бардак в доме живет на правах хозяина, и вещи расползаются сами собой, как тараканы.

Никифор ползал по полу в поисках ботинка, а свеча отбрасывала на куцую коридорную стенку большую тень на четвереньках, похожую на собаку в поисках неотмеченного угла…

21.18, кв. № 23

Дед Мороз махнул залпом еще водки, налив ее не в стопку, как полагается, а в фужер для шампанского.

Потом он встал, взял мешок и выключил свет.

И вышел на лестничную площадку.

Он закрыл за собой дверь и собирался идти вниз, когда соседняя дверь с шумом распахнулась, и в проеме показался громадный мужик.

Стоять! – крикнул он…

21.18, лестница

В ушах у тинейджеров стало тихо. Кассета закончилась. Они отодвинулись друг от друга, и, пока Он переворачивал кассету, Она услышала, как снег стучится снаружи в окно. Метель рвалась на волю, как пес с поводка. В ее смерчах то и дело мелькало незнакомое женское лицо под большой короной из ледяных самоцветов. Девочка ощутила себя персонажем из сказки и поежилась от зябкого ожидания чуда. Лицо за окном подмигнуло ей.

Держи, - Он протянул ей второй наушник.
Ага. – Она засунула наушник куда следует, и снова прижалась к Нему.

Тишина разбухла, как капля на кончике векового сталактита – и сорвалась вниз.

How much is the fish?!!!! – заорал Скутер.

21.19, квартира № 24

Стоять! - сказал Громадный Мужик, - Вас то нам и надо. Час, как ждем, дети уже засыпают!

Дед Мороз смотрел на него, как муравей на каток.

Да что же вы стоите? Проходите! Уж извините, раздеваться не предлагаю. Костюм есть костюм. Машка, Дашка! Смотрите, кто к нам пришел!

В коридор вбежали две девочки. Та, что помладше, испугалась Деда Мороза и спряталась за старшую. А старшая сказала:

Вы – ненастоящий Дед Мороз, а только актер. Настоящего Деда Мороза не бывает.

Но на всякий случай взяла за руку папу. Потом добавила:

И водкой от вас пахнет.
Зато подарки настоящие, - сказал папа, чтобы загладить неловкость. – Правда?
Да, - сказал Дед Мороз. – Подарки настоящие…

Он обреченно полез в мешок и долго там копошился.

Вот, - сказал он старшей девочке, - это – тебе.

Он протянул ей колечко с бриллиантом.

Ненастоящее, - сказала девочка на всякий случай. Примерила и добавила: - И с пальца спадает.
Настоящее, - обиделся Дед Мороз. И добавил, - И я – настоящий. Хочешь, магнитофон подарю?
Да ну? – спросила девочка. – А у тебя есть?
У меня все есть.
И магнитофон?!
Ага.
А видик?
И видик.
Врешь!
Маша! – укоризненно сказал папа.
Не вру. Дед Мороз никогда не врет.
Ну, подари.
Держи! – Дед Мороз вынул из мешка громоздкий видик и протянул девочке.
Ой, - сказала девочка, - он и вправду настоящий.

Она заплакала от страха и убежала. Вторая с ревом устремилась следом.

Ну и шутки у тебя, дед, - сказал папа.
А почему они в меня не верят?
Время такое.
То то и оно.
Водки хочешь?
Не откажусь.

Громадный мужик пошел на кухню. Дед Мороз засунул видик обратно в мешок и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Выйдя на улицу, он подошел к снеговику и нарядил его в свой костюм деда Мороза. Даже бороду приклеил.

От снеговика отошел обычный человечек с мешком.

Похорошевший снеговик посмотрел ему в след без выражения.

21.20, перекресток около метро.

Тормоза взвизгнули, как гимназистка при виде мыши.

Но толку в них было мало. Новогодний снегопад превратил дорогу в манную кашу. Машины ползли друг за дружкой и нервно перемигивались фарами. А двое таки поцеловались на перекрестке, поехав в сердцах на желтый.

Нежностью от этого поцелуя не пахло, скажу сразу. А пахло тосолом из разбитого радиатора «Мерседеса» и масляной ветошью из смятого капота «Запорожца».

Из «Мерса» вышел новый русский в дорогом пальто. Он был так мал ростом, что, казалось, мог заходить в свой дворец на колесах, не нагибаясь.

Именно поэтому ему пришлось поднять голову высоко вверх, чтобы посмотреть на водилу «Запорожца». Тот был ростом в полтора Шварценеггера.

Судьба явно ошиблась, рассадив их по машинам.

Новый русский заглянул под капот. Тосол бодро вытекал на землю.

Владелец «Запорожца» выгнул свой капот ручищами, потом собрал с земли осколки фар.

Ну почему именно «Запорожец»? – спросил, наконец, Новый. Его звали Витек. – Есть же в природе другие лоханки. «Москвич», хотя бы. «Копейка»…

«Запорожец», по имени Гаврила, принюхался к «Мерсу».

Хороший тосол, - задумчиво сказал он. – Дорогой, небось?
«Шестерка». «Волга» «Уазик» – Витек загибал пальцы, автоматически создавая известную комбинацию…
Наверное, до абсолютного нуля не замерзнет… И с присадками, поди…
В конце концов, «Победа», «Чайка»… Ну почему именно «Запорожец»… - Витек медленно зверел и становился все больше похож на хорька, которому дверью прищемили хвост.
Так ты где тосол то брал?
Я тебя сейчас кончу, - сказал Витек.

Он подошел к Гавриле с преступными намерениями. Но уперся взглядом в третью сверху пуговицу на куртке и остановился.

- Замочу козла, - сказал он пуговице и подумал, что это синтаксически неверно. Нужно было сказать «замочу козу», потому что пуговица, все таки, женского рода. Но тогда Гаврила мог подумать, что Витек обращается не к нему.

Гаврила ждал.

Витек поглядел вверх и засомневался продолжать разговор в том же духе.

Тем временем в проезжающих мимо машинах улыбались. Скалились. Хохотали. Показывали большой палец. Не смеялась только одна серьезная девочка с бантами. Она смотрела на аварию с грустью. Возможно, она просто укачалась в машине. С маленькими девочками такое случается.

Гаврила и Витек оглянулись и поняли, что находятся в цирке.

В ближайшей «шестерке» смеялись и водила, и пассажир. Из закрытых окон не доносилось ни звука, поэтому их хохот выглядел особенно обидно.

Гаврила подошел к шестерке и открыл водительскую дверь. Хохот выскочил наружу вместе с клубами пара. Гаврила навис над водилой. Витек тоже подошел к машине.

Ты чего ржешь, христопродавец? - спросил Гаврила.
Анекдоты травим, - водила поперхнулся смехом, поглядев на Гаврилу с уважением. Его собеседник тоже доедал собственную улыбку.
Так расскажи. Мы тоже посмеемся.
Некогда нам. Ехать надо.
А ты не спеши. Видишь, что бывает, когда торопишься…
Вижу. Ты… это… Извини, брат. Сам понимаешь.
Понимаю.
Ну, я поехал?
Езжай, орел. Увижу еще одну улыбку – переверну машину. Серьезно.
Хорошо. Не будем. С наступающим вас!
Тебя так же.

Остальные машины тоже примолкли и разъехались.

Гаврила повернулся к Витьку. Обоим полегчало.

Ну что, будем ментов ждать?
Ага. В следующем веке приедут.
Подождем?
Да ну их. Сами разберемся. У тебя сколько денег есть?
Нисколько. Бутылка только и торт. Домой везу. Хорошо, что в багажник не положил.
Не разбилась?
Нет.
И то хорошо. Ладно. К черту бабки. Что с тебя взять… Поехали по домам.
Куда же ты без тосола-то?
К обочине, куда же еще? Завтра начну чиниться.
Может, тебя подвезти?
А ты на ходу?
Вроде того. Подвеску не задело, а движок сзади.
Да ну его. В такой пробке до утра домой не доберешься. На метро поеду.
Как знаешь. Водки хочешь?
А какая у тебя?
Кристалловская. Праздничная.
Давай, что ли…
Только сначала к обочине отъедем. И так пробка.
Ладно.
Да ты движок не заводи. Я тебя так дотолкаю. Садись за руль.

Сказано-сделано.

Гаврила катил «Мерс», как Сизиф.

На следующем светофоре маленькую девочку стошнило прямо на новые чехлы заднего сиденья. Посовещавшись, семья решила добираться в гости на метро. Когда они проходили мимо места аварии, «Мерс» и «Запорожец» уже стояли у обочины, а Гаврила с Витьком под громкую музыку, из которой наружу долетал только бухающий бас, открывали бутылку водки.

21.30, квартира № 73, детская комната

Так. Вроде бы, все на месте… - старший критически оглядел свою кровать.

На ней были разложены: летние рубашки (2 шт.), шорты (тоже летние, 2 шт.), по паре свитеров, джинсов, кепок, трусов и носков.

Предметы культуры и быта были представлены плеером (+ 3 кассеты: Майкл Джексон, Джордж Майкл и песни из советских мультиков – для воспоминаний), пачкой сигарет «LM», книгой «Том Сойер» на английском языке и книжкой комиксов Диснея на русском.

Отдельной важной стопкой на краю дивана лежали два свидетельства о рождении, украденных из папиного письменного стола, три доллара, обменянных на рубли из разбитой копилки и пять упаковок от чипсов, на которые, если верить рекламе, можно выиграть Настоящую Машину.

Когда идем? – спросил младший.
Сейчас. Гляну только в гостиную…

В гостиной было почти тихо. Мать, щебеча, украшала елку. Отец, по привычке молча, подавал ей игрушки.

Складывай и пошли… - старший бросил младшему рюкзак.
Думаешь, пора?
Пора.
Коль…
А?
Ничего.
Ага. Складывай, давай. Я помогу.
Ко-оль…
Ну?
А как по американски: «дайте поесть»?
Гив ми сам фуд.
Гив ми сам фуд?
Йес.
Гив ми сам фуд… Коль!
Ну?
А как будет «крошка, я тебя хочу»?
Ай вонт ю, бэби.
А мне страшно.
Айм эфрэйд…
Да нет. Я говорю, страшно мне.
Уот?
Чего уот? А вдруг нас в посольстве забракуют?
Это нас-то? Да ты посмотри на себя!
И я о том же…

Младший посмотрел на себя и увидел обычного толстого мальчишку.

Старший, который был рекламным мальчиком, знал половину английского языка и даже умел кататься на роликах, чувствовал себя гораздо увереннее.

Складывай – и пошли. Пора.

Младший стал запихивать вещи в школьный рюкзак. Старший, встав зачем-то на цыпочки, смотрел в гостиную через дверную щель...

Через три минуты все было готово.

Погоди. Они, кажется, на кухню собрались…
А как по американски «погоди»?
Не знаю… Тихо…
А «кухня»?
Китчен. Сто раз уже тебе говорил.
Да, я помню. Китчен… А как «я помню»?
Ай римембер… Все. Готов? Пошли!

Мальчишки выскользнули в дверную щель. Младшему для этого пришлось приоткрыть дверь пошире.

Из кухни доносился мамин голос:

Говорят, у нас будут сокращения… Не знаю, куда уже дальше сокращаться… Людочка после всего, наверное, сама уйдет… А Маринку трогать нельзя… Она и так несчастная… Вот меня могут сократить, или Иришку…

Мальчишки тихо одевались.

А как будет «пальто»? – шепотом спросил младший.
Не помню. Молчи, убью, - пригрозил старший.
Мальчики! Вы еще не спите? – вдруг громко спросила мама. – Новый год скоро!
Новый год, новый год… - злобно пробурчал старший, не попадая в рукав шубы.
Коль, а Коль…
Ну?
А посольство далеко?
Пять остановок на метро… Потом пешком три минуты…
Коль…
Да чего тебе, упырь?
А как по американски «посольство»?
Не помню… Отвали.
А как же мы его найдем?
На нем по русски написано, что оно посольство, дурак…
Ааа… Коль…
Ну?
А как будет «я спать хочу»?
Ай килл ю.
Ай килл ю.
Нет. Это ай килл ю, если ты не замолчишь.
А что это значит?
Это значит …
Я понял. Не надо.

Из коридора донеслись мамины шаги.

ОНА ШЛА ЗА НИМИ…

Мальчишки спрятались в платяной шкаф, и она прошла мимо. Прямо в детскую…

Пошли!

Колька выпрыгнул из шкафа и потянул за руку младшего…

Дверь за ними тихонько хлопнула в тот самый момент, когда из детской вышла удивленная мать.

Пусик! Это выше меня! Где наши дети?

21.31, квартира № 64

С Новым Веком, мой друг, с Новым Веком…

Песня под гитару лилась из телевизора. В ней была и горечь, и сладость… То есть ее можно было подавать к любой перемене блюд.

Песню пела героиня знаменитой мелодрамы. Это была очень красивая актриса, и роль у нее была такая, что не пожалеть ее было просто невозможно. И невозможно было не полюбить эти прозрачные пальцы, этот непокорный локон, этот вечный «ля-минор» в глазах…

Синяя женщина сидела за своим столом, накрытым на одну персону. То есть синим в ней был только чулок, а остальное – нормального московского, бледного с прозеленью, оттенка. А если совсем честно, то и чулок на женщине был синим только фигурально. В своем первоначальном смысле.

Синяя женщина, в которой было что-то от Синей птицы, сидела за столом и плакала под телевизор…

21.31, квартира № 68

Прямо над ней, с теми же слезами умиления на щетинистой мордуленции, плакал Черный человек. В отличие от Синей женщины, он был действительно черен, от внешнего вида до мыслей и дела, которое он задумал.

Перед ним, закрывая половину телевизора, но не мешая слушать песню, стояла небольшая искусственная елка. Из тех, которые можно купить в любом магазине, не утруждая кошелек чрезмерным расходом.

Черный человек занимался тем, что украшал свою елочку.

Он начал с трех шариков – красного, зеленого и желтого. Потом повесил на ветку большую разноцветную конфету. Потом укрепил на верхушке красную звезду. Наконец, установил в основание елки Деда Мороза, в руки которого вложил большой тикающий будильник.

Потом человек взялся за паяльник и соединил все украшения тонкой серебристой нитью.

С Новым веком, друзья, с Новым веком…

Человек вытер слезу. Как и все остальные, он не мог спокойно слушать эту песню, от которой распухала душа и заживо погребенные Детство и Любовь начинали ворочаться в гнезде души, как кукушата.

Потом он оглядел свою елочку и остался ей вполне доволен.

Шарики, конфета и даже Дед Мороз были сделаны из пластиковой взрывчатки, рецепт которой, по легкомыслию одной очень засекреченной лаборатории, перестал быть секретом.

Потом человек аккуратно сложил свою елочку в большую коробку. Ту же коробку, в которой принес елку из магазина.

Теперь коробка тикала. Ей предстояло делать это до 24.00 31 декабря ХХ века.

21.32, квартира № 64

Женщина, которую я так жестоко обозвал Синим чулком, взялась было за вышивание крестиком. Приглядевшись поближе, наблюдатель или гость смог бы увидеть на вышивке большую мускулистую фигуру. Было в ней что-то от музейного Давида. И еще что-то – от героев видео-боевиков. Иные части тела фигуры заставляли вспомнить о фильмах, которые имеют такую пометку рядом с названием, как будто сделаны в 30-м веке.

Но оценить труд женщины было некому.

Поэтому она отложила вышивание и утерла слезу под финальный аккорд песни. Потом выключила телевизор. Потом встала и, оставив все на столе нетронутым, вышла в прихожую – одеваться.

Ей расхотелось встречать Новый Век дома.

21.33, обочина около метро.

Почему отъехали от места происшествия?

Вид сержанта был грозен. Оно и понятно. Человек, которому выпало дежурить в канун Нового Века, не может находиться в хорошем настроении.

Какого происшествия? – невинно спросил Гаврила.
Не хотели создавать пробку. Люди домой торопятся, товарищ сержант. Праздник ведь! – Витек был более дипломатичен.

Приятели уже заканчивали первую бутылку и на четвертом глотке успели подружиться.

Выходите из машины. Будем протокол составлять, - жестко сказал сержант.
Какой протокол?
О ДТП.
Каком ДТП?
Что вы мне голову морочите! Ваша машина? Или будем дело об угоне заводить?
Моя.
А этот «Запорожец»?
А пес его знает, - сказал Гаврила.
Как это, пес его знает! Вы водитель?
Я? Да. Я – водитель.
Ваш «Запорожец»?
Он что, похож на человека, у которого может быть «Запорожец»? – спросил Витек.

Гаврила и впрямь был совершенно не похож на такого человека.

Или, может быть, я похож? – добавил Витек, приосанившись.

Сержант оглядел обоих и признал про себя отрицательный ответ на оба вопроса.

А где же он? – спросил сержант.
Кто? – удивился Гаврила.
Водитель «Запорожца»!
Какого «Запорожца»?
Вот этого! С разбитым капотом.
Ах, этого? Не знаю. Наверное, дома сидит, шампанское открывает.
Так он что, скрылся с места происшествия?
Какого происшествия?
Что вы мне голову морочите!
Так точно, товарищ сержант.
Что «так точно»?
Скрылся.
Куда?
В неизвестном направлении.
А вы?
А мы не скрылись.
Я не об этом. Почему не задержали?
А как?

Сержант поглядел на гигантского Гаврилу.

Как? Руками, наверное!
Против ствола руками не помашешь!
А у него что, и оружие имелось?
Еще какое! Большая Берта!
Пистолет?
Бери больше.
Автомат?
Больше.
Что вы дурака валяете! Что у него, пушка, что ли, была?
Граната.
Чего?!
Граната.
Лимонка, - добавил Гаврила.
Мандаринка, - уточнил Витек и пояснил: - Новый Год, все-таки.
Так, орлы. Мое терпение закончилось. Пройдемте.
Куда?
Куда надо.
А куда надо?
Вот куда надо – туда и пройдемте.
Нет уж. Давайте наоборот.
Это как?
Присоединяйтесь к нам. Водки выпьем, потом еще сбегаем.
Вы что, совсем оборзели? А ну ка выходите из машины! И документы приготовьте!
Какие документы? У меня, кроме свидетельства о смерти, ничего нет.
Чьей смерти?
Радиатора.
Все. Вы меня достали.

Сержант взялся за рацию, но как-то неуверенно. Его глаз скосился на бутылку и мигнул сам собой.

Извини, брат, что без закуски, - сказал Витек.
Зато водка хорошая, - добавил Гаврила. – Кристалл.

Рация сама собой вдруг ожила и пробормотала что-то матерное. Сержант поглядел на рацию без любви.

Жертв не было? – спросил он, смягчаясь.
Только одна. Истекла тосолом и скончалась на месте.

Сержант недоверчиво потоптался на месте и отошел к месту происшествия. Поглядел на черную лужу, мазнул ее пальцем и понюхал. Лицо его скривилось.

Надо запах перебить, - крикнул Витек.

Сержант вернулся. Не углядев крови, он стал спокойнее.

Значит, сами разберетесь?
Так точно.
А по домам пьяные поедете?
Ни боже мой. На метро, как бабушка учила.
Кто же вас в метро пьяных пустит? - в голосе сержанта прозвучала мстительная нотка. Соль диез, вроде как.
Ваши конкуренты. Гвардейцы кардинала, - сказал Витек.
Ладно, - решился сержант. - Это не моя забота.

Воровато оглянулся и махнул рукой:

Наливай!

21.40, бульвар.

Эльза фон Блюменштрассе, дама приятная во всех отношениях, имела вид растрепанный и запыхавшийся.

Она подбежала к большому мусорному баку и заглянула внутрь очень внимательно. При этом бриллиант в ее ухе блеснула, как слеза.

Безымянный бомж поглядел на Эльзу без любви.

Он уже забыл, что такое удивление, поэтому не удивился, а только взревновал свою помойку к неизвестной даме. Он поторопился достать из мусора бутылку пива, на донышке которой еще оставался глоток-другой.

Дуся! – сказала Эльза.

В баке молчали. Бомж тоже не отозвался, потому что его когда-то звали иначе.

Дуся! Ах ты пакость такая! Выходи, кому говорю!

Бомж заглянул в бак. «Пакость такая» никак не проявляла себя.

Эльза фон Блюменштрассе, вспомнив молодость, в сердцах стукнула по баку носком дорогого сапога.

В баке молчали. Бомж, обидевшись, поглядел на дамочку строго.

Вот чертовка… - Эльза засучила рукав песцовой шубы и, стараясь не касаться борта, нырнула рукой на дно.
Ты, слышь… Это… - заволновался бомж.
Цыц! Помоги лучше!

Наконец, Дуся была выкопана из мусора и взята на руки. Вид у нее был не ахти. Черная, как «Сен-Луи блюз», она как будто полиняла, повозившись в помойке.

Бессовестная твоя морда, - сказала Эльза.
Мяу, - ответила Дуся.
Ну сколько можно, а? Скажи, чего тебе не хватает? В этом городе девять миллионов человек живут хуже, чем ты… Что ты забыла на этой помойке?

Дуся ничего не ответила. Она поглядела на хозяйку бесстыжими желтыми глазами, царапнула тонкую эльзину ручку и была такова.

Ах ты дрянь такая. Евдокия!.. – Эльза фон Блюменштрассе унеслась следом за черной тенью.

Бомж опасливо заглянул в бак и продолжил трапезу.

21.45, некая фирма.

Соломон Иванович аккуратно дописал последнюю цифру на бланке бухгалтерского учета. Потом положил листок в папку, папку – в стопку других папок, а стопку – в шкаф, к другим стопкам.

Если бы Соломон был не бухгалтером, а, наоборот, писателем, он создал бы целую библиотеку своих сочинений.

Он закрыл за собой кабинет и пошел по коридору. Первым делом он подошел в двери с табличкой «Директор». Из-за двери неслись звуки, как будто кто-то скакал на лошади, которая кричит женским голосом.

Я закончил, - сказал Соломон Иванович сквозь дверь. – С наступающим вас, Петр Эдуардович…

Крики на секунду стихли, потом скачка продолжилась.

Соломон пожал плечами и подошел к следующей двери, с надписью «Исполнительный директор».

Там тоже кричали и скакали.

С наступающим вас, Николай Эдуардович, - сказал Соломон двери, - Я закончил и ухожу домой.

Крики были ему ответом.

Та же картина повторилась у дверей с надписями «Арт-директор» (Василий Эдуардович), «Главный менеджер» (Антон Эдуардович) и «Начальник рекламного отдела» (Эдуард Петрович младший).

В предпоследнюю дверь коридора Соломон вошел без стука. Вскоре он вышел оттуда, провожаемый журчанием воды, и постучал в последнюю дверь с надписью «Охрана».

За этой дверью криков не было. Там вообще было очень тихо.

Соломон зашел, стараясь не разбудить охранника. Открыл сейф, полюбовался на десяток-другой ключей и положил к ним свой, от бухгалтерии. Стыдливо покосился на мониторы, установленные в кабинетах начальства.

И вышел вон – встречать Новый Век.

21.46, бульвар.

Вы не видели черную кошку? – спросила Эльза у пробегающей мимо женщины.
Нет. А вам не попадалась пара мальчишек с рюкзаком?
Нет.

Женщины разбежались, не взглянув на ближайшую скамейку, за которой, дрожа, как зайцы, прятались все трое беглецов. Старший держал кошку на коленях и варежкой пытался зажать ей рот. Дуська молча отбивалась.

Наконец, ей удалось вырваться и она драпанула дальше.

Зис из э кэт, - глубокомысленно изрек младший.
Тихо! – сказал старший и выглянул наружу. – Вот черт! Возвращается!..

21.46, улица.

Алена шла вдоль витрин, останавливаясь около каждой. Вокруг нее творилась обычная новогодняя суета, но она, по привычке, не обращала никакого внимания на реальность.

Ее миром были мечты.

Гормон воображения, который у обыкновенных людей не способен вызвать образа сильнее, чем рекламный ролик зубной пасты, бродил у Алены в крови в недопустимой концентрации.

Ей ничего не стоило построить глазки манекенам или выслушать жалобы плюшевого зайца на моль и нерадивую уборщицу.

Ну ты сама посуди, - сказал ей заяц. – Разве так можно жить?

Алена сочувственно покачала головой.

А как тебе нравится вот это? – Серый махнул лапой перед собой, глядя за спину Алене.

Она обернулась. Но сквозь людской поток не увидела ничего, кроме витрин на другой стороне улицы.

То о чем? – спросила она у Зайца.
Как это «о чем»? О морковке, конечно! Эти мерзавцы поставили ее у меня перед носом и отгородили двумя пуленепробиваемыми зеркалами. Не говоря уже о проезжей части!
Но ведь там, на витрине, искусственная морковка! Разве зайцы питаются искусственной морковкой?
А какой же, по твоему, морковкой питаются

Blog

C новым веком! Киноповесть часть первая

Содержание