Сказки "золотой клетки"

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5

Повседневная жизнь

Сказать, что в магазинах можно было купить все, было бы таким же враньем, как и сказать, что там ничего не было. Был постоянный недостаток овощей и фруктов, два года в Дубне были перебои с мукой, а туши коров разделывались прямо в магазинах топором. Всегда можно было получить икру, осетрину и мороженое, был и сахар, свежую рыбу мы покупали у рыбаков. Всегда были водка, коньяк и шампанское, часто продавали и грузинское вино. Методу “занимания очереди” (это были нормально: три очереди для каждой покупки) научились все сразу. Все столовые в Дубне работали отлично и были дешевыми, были рестораны Дома ученых и гостиницы “Дубна”, был также “Стол заказов”. Никто никогда не голодал, а во время банкетов продуктов бывало больше, чем надо. Дубна в то время снабжалась в приоритетном порядке. Питание можно было разнообразить, покупая продукты на базарах. Но в Дубне базар закрыли, и вообще, советские власти иностранцев на базарах видеть не любили.

То, что одежда и ботинки были недостающим товаром, тоже все знают. Во время завоза многие женщины в Институте покидали работу и шли стоять в очередях. Не старались даже выбирать подходящий размер, дразнить продавщицу таким желанием не рекомендовалось. Перед магазином можно было с другими поменяться и, наконец, получить свой размер. При завозе кофточек на следующий день можно было увидеть много одинаково одетых женщин. Такое явление замечали даже мужчины, которые, как правило, не замечают ничего.

Зная советские проблемы, на Западе мы с Лилиан иногда смеялись. Некоторые “выездные” женщины, например в Женеве, твердо настаивали на первоклассном обслуживании и наслаждались тем, что надоедали продавщицам. Были также нетипичные случаи, когда жены высоких советских начальников, например в парикмахерской на Западе, по привычке настаивали на обслуживании вне очереди.

За исключением питания, многих иностранцев недостаток товаров в Дубне не очень волновал. В европейских странах-участницах ОИЯИ, даже при коммунистическом режиме, был всегда более высокий жизненный уровень и значительно меньше недостаток различных продуктов, чем в Советском Союзе. Часть неинформированных дубненцев считала, что Советский Союз всех “кормит”, и иногда нас спрашивали, какую советскую одежду и ботинки любят в Чехословакии.

Все женщины из чехословацкого землячества каждый год брали месяц неоплачиваемого отпуска и ехали на родину покупать все, чего не хватало. Их начальство в ОИЯИ охотно поддерживало такие поездки, и советские коллеги дополняли список товаров для себя. На обратном пути все везли огромное количество чемоданов. Благодаря влиянию иностранцев женщины в Дубне начали зимой носить брюки на работу и не мерзли по дороге в лабораторию, хотя еще в начале шестидесятых годов такая одежда в Советском Союзе считалась “некультурной”. Думаю, что Лилиан повлияла на дубненскую женскую моду очень положительно.

Иностранцы покупали в Советском Союзе фотоаппараты, часы, пластинки и книги. В 1966 — 1967 годах можно было купить автомашину в любом посольстве в Москве. Такая покупка была выгодной, но скоро это было запрещено. Западные иностранцы могли покупать товары за валюту в “Берёзке”. В чехословацком посольстве можно было заказать за рубли питание в ограниченном количестве через подобную контору “Тузекс”.

Как и везде в Советском Союзе, жилья в Дубне не хватало. Многие жили в коммунальных квартирах, несмотря на усиленное строительство. В шестидесятых годах в основном строили дома солдаты из Александровки, иногда ступеньки были разной высоты или в новых домах были разбиты окна. Дома были однотипные, как и везде в стране. С другой стороны, звуковая изоляция была хорошая, и дома были солидные. Даже если бы в России часто случался ураган, то не надо было бы строить “торнадо шелтер”, как в домах вблизи ЕМАЬ в США.

Гостиница “Дубна” и дома на улице Векслера вплоть до первого десятиэтажного здания строились по болгарским проектам, и их качество улучшалось. Во всех домах и в лабораториях всегда было тепло, иногда даже больше, чем надо, город обслуживала одна теплостанция, и снег оставался чистым. Зимой окна заклеивались бумагой, смазанной растворенной мукой, после 1 марта бумагу все отклеивали: по определению — пришла весна.

Никто из иностранцев не жил в коммунальных квартирах. Мы с Лилиан после двух месяцев проживания в гостинице на улице Жолио-Кюри получили квартиру на улице Мира, 20 площадью 40 квадратных метров. Была в ней ванная, маленькая кухня, жилая комната и спальня. Квартиры нам хватало, платили мы за нее 10 рублей в месяц, включая электричество и газ, 5 рублей мы платили за институтскую мебель.

У иностранцев были определенные привилегии. Им проще было получить билеты в театры и на концерты, номер в гостинице, билеты на поезд или на самолет. Могли посетить некоторые рестораны в Москве, закрытые для “нормальных” советских граждан. Было, однако, и много ограничений. Путешествовать можно было только по разрешениям из ОВИРа, которые мы обыкновенно просили в международном отделе ОИЯИ. Для поездки в Москву разрешение не требовалось, но при поездке автомашиной нельзя было останавливаться в пути. Разрешение требовалось на все поездки, кроме нашего “острова” и поездки в Иваньково. В Кимры многие ездили на базар тайно, но это было запрещено, и разрешение получить было невозможно. По-видимому, такой запрет ввели еще в 1812 году, когда кимрские сапожники снабжали армию Кутузова, но одинаково успешно торговали и с французами. Если в Кимрах в наше время какие-нибудь сапожники и существовали, их влиянием на советскую обувь можно было пренебречь.

В Сергиев Посад (Загорск) надо было ехать из Дубны через Москву. В 1966 году советские власти повысили в 10 раз стоимость проживания в любой гостинице для иностранцев. Сначала такое правило ввели в Москве, и постепенно оно распространилось на всю страну. За дубненскую зарплату нам стало невозможно переночевать в Москве.

Путешествовать во время отпуска тоже было непросто. Западные иностранцы могли путешествовать только с гидом, иностранцам из “братских стран” хватало разрешения, которое получалось для поездки в определенные города и иногда — определенным транспортом. В аэропортах разрешения контролировались, при путешествии личной автомашиной тоже. Иностранные номера гаишники отлично знали. Свернуть с дороги было почти невозможно, и тех, кто это пробовал сделать, ловили немедленно. Очень редко контролировались разрешения в автобусах, на катерах или на такси. Несмотря на трудности все иностранцы из Дубны путешествовали во время ежегодного отпуска, и часто им удавалось попасть в самые недоступные места Советского Союза. Везде встречались с приятными людьми, а в некоторых республиках местные жители относились к ним лучше, чем к русским.

Путешествовать можно было или “дикарем”, или по путевке. Лилиан получала два раза путевку в санаторий, я это попробовал один раз. В санатории брать чемодан в комнату запрещалось; нельзя сказать, что ванные и туалеты были чистыми, на пляже на солнце все поворачивались по команде, культурная программа “массовиков” была сверхпростодушной и неинтересной. Все оправдывалось “заботой о здоровье трудящихся”, и, как ни странно, советские граждане все это молча терпели. Поэтому большинство иностранцев предпочитало путешествовать “дикарем” или получать туристическую путевку. К сожалению, многие такие путевки для них были запрещены.

Насчет фотографирования: никто не знал, что можно и что нельзя снимать. Везде находились бдительные граждане, и если, например, сфотографированное здание имело какое-то общественное значение, его съемка могла быть опасной. Всегда было опасно фотографировать на базаре. В Дубне разрешалось фотографировать не выше, чем с первого этажа. Фотографировать Институт снаружи было почти преступлением. Знаю случаи, когда некоторые коллеги фотографировались на “пике Тяпкина”, товарищ Хангулов потом долго решал сложное “дело”. Нам всегда приходил в голову бравый солдат Швейк, который на вопрос жандармов: “Почему вы любите фотографировать вокзал?” — ответил: “Потому что он не движется!”

Опять же, категорические утверждения неверны. Когда начальником международного отдела стал В.С.Шванев, обстановка в Дубне значительно улучшилась. Он тоже хорошо знал Швейка. Однажды он лично сопровождал все чехословацкое землячество в экскурсии по Институту и разрешил нам фотографировать почти везде. Даже вне Дубны знаю пример, когда с фотографированием получилось наоборот. Я с Лилиан и друзьями попросил по телефону разрешение посетить Пулково. Нам разрешили сразу, мы туда добрались из Ленинграда на автобусе, господин директор нас встретил и увидел мой фотоаппарат. Немедленно нам без вопроса сообщил, что “у нас можно фотографировать абсолютно все!” “Внешняя баллистика” славного Эйлера, созданная в этой обсерватории (в отличие от сапожников в Кимрах), не являлась причиной для каких-либо запретов.

Не хочется мне рассказывать про водку. Джон Стейнбек об этом написал отличнейшую статью после своей поездки в Москву, и никто уже не сможет лучше описать, что это такое “сообразить на троих”. Предлагаю напечатать эту статью в дубненской газете. Со спиртом были и есть трудности везде, но без него может быть еще хуже. Сухой закон в двадцатых годах в Соединенных Штатах позволил возникнуть мафии и содействовал большему употреблению наркотиков. К чему привел “почти сухой” закон в Советском Союзе в конце восьмидесятых годов, помнят все.

Не собираюсь также рассказывать о советских туалетах, даже о таких, какие существовали на Савеловском вокзале. Эта проблема, к сожалению, не смешна и требует определенного и целенаправленного воспитания населения. Безразлично, нравится мое утверждение или нет, с туалетами надо считаться даже в обществе интеллигентных людей.

Дружба народов

Так как советских сотрудников в Дубне было больше всех, с ними мы встречались ежедневно. Для многих было невозможно пригласить иностранцев домой на ужин. Не только дома, но и на работе дискутировались различные проблемы. Те, кто часто ездил на Запад (так называемые “выездные”), были информированы больше, чем оставшееся большинство “невыездных” сотрудников. Наши коллеги нас спрашивали о жизни в странах-участницах, и часто случалось, что наша информация была для них новой и неожиданной. И, как правило, отличалась от официальной информации, получаемой из печати, радио и телевидения. Не все нам верили, так как в большинстве случаев частные и официальные утверждения противоречили друг другу. Кроме того, стукачей в Дубне было достаточно, и первый отдел работал. С другой стороны, мы тоже многое узнавали от советских коллег.

Все наши советские друзья были воспитаны в духе коммунистической идеологии, их родители тоже. Из-за этого исторические факты понимались нами по-разному. Мало кто из советских граждан думал о том, что культурные связи многих европейских стран-участниц всегда были ориентированы на Запад, что коммунистический строй был совершенно чужим для большинства населения этих стран, а жизненный уровень гораздо выше. Над вопросом, характерна ли коммунистическая система для русских, было сверхопасно даже задумываться. Чувствовалось, что влияние демократического прошлого было везде разное и каждый подразумевал под демократией что-то другое. Под влиянием официальной информации многие в Советском Союзе считали, что в мире есть только два блока: один — “лагерь мира, счастья, свободы и светлого будущего”, а все, что к нему не принадлежит, надо включить в область американского влияния. Советский Союз должен догонять и обгонять только Соединенные Штаты, все остальные — это какие-то мелочи. Многие также были твердо убеждены, что американцы действуют на “Западе” таким же образом, как Советский Союз — в странах “за железным занавесом”. К этому добавлялось еще чувство “панславизма” и объединения против Германии, под влиянием второй мировой войны. Тесные связи со странами “народных демократий” понимались как централизованная власть Советского Союза. Тогда возник анекдот: “Какая разница между демократией и народной демократией?” — “Приблизительно такая же, как между креслом и электрическим креслом!”

Советские знакомые очень часто рассказывали про войну, и это не удивительно. Чехословацким сотрудникам было ле~че дискутировать на эту тему, чем многим другим. Но понятия были совершенно разные: “Великая Отечественная война” и “вторая мировая война”. В заключении Мюнхенского договора виноват Запад, и точка, думать о том, что американцы здесь ни при чем, никто не хотел! Запад был виноват в том, что Сталин заключил договор с Гитлером, что Великобритания одна двенадцать месяцев воевала с Германией в империалистической войне. Не было известно, что коммунисты на Западе саботировали в то время такую войну и даже добровольно работали в Германии. То, что после каждой победы Германии над будущими союзниками Сталин посылал поздравительные письма Гитлеру, считалось необходимой политикой того времени. Все перевернулось, когда Гитлер напал на Советский Союз и был уничтожен с огромнейшими жертвами. То, что жертв было бы намного меньше, если бы Сталина не было, многие не понимали. Когда Сталин был назван уголовником во времена Н.С.Хрущева, многие думали, что это он и Берия создавали концлагеря. Мало кто знал, что ГУЛАГ был создан уже после Октябрьской революции. Иностранцы не могли понять, почему советские пленные после освобождения поменяли немецкий концлагерь на советский. Говорить про Катынь или про Варшавское восстание даже со многими знакомыми было почти невозможно. Пусть все вышесказанное будет воспринято как сообщение, а не как критика.

На Западе меня многие спрашивали, знали ли советские граждане про лагеря и почему со многими трудно дискутировать на актуальные темы. Ответить одним словом на такой вопрос нельзя, но объясню это на примере одного события. В 1963 году, на Тянь-Шане, после больших наводнений я с друзьями вечером добрался до электростанции, за которой наблюдали четыре техника. Все были пьяными, считали нас ленинградцами, дали нам выспаться, а утром предложили нам что-то показать. Рядом с электростанцией был небольшой лагерь, уже пустой. В лагере были бетонные блоки с камерами, в которых стоять было невозможно. Сидеть тоже было нельзя, так как они обычно были переполнены зеками. Техники нам сказали, что в лагере 20 дней тому назад было около 600 заключенных, среди них большинство — политические. Во время наводнения все утонули, так как конвоиры отказались их вывести из лагеря и подняться на 10 метров выше.

До сих пор из-за этого у меня кошмары. И это был только маленький “остров” известного архипелага во времена Н.С.Хрущева. То, что было при Сталине, представить себе не могу. Пусть каждый задает себе любые вопросы: вопросы об ответственности, поведении, морали и принадлежности к идеологии; вопросы о преступлении, наказании, забвении и прощении. Сегодня можно такие вопросы ставить и добиться определенных выводов. Но тогда, когда об этом кто-то знал и должен был в такой системе жить, хотел ли он об этом думать? Если кто-то из семьи попадал в лагерь, не захотят ли родители молчать перед детьми? И дети будут думать, что их отец или мать когда-то ушли от семьи, и не узнают, что они погибли в лагере. Удивительно ли, почему советские граждане отказывались дискутировать на политические темы? И не только советские граждане! Я лично после этого “визита” стал относиться более доброжелательно и намного менее критично к разным явлениям.

Когда американцы освобождали любой немецкий концлагерь, они заставляли местных жителей его посещать. Не надо ли и советский лагерь показать тем, кто забыл о преступлениях прошлого? Включая “уверенных полезных” идиотов на Западе, которые такой системе содействовали. Телевидение сегодня показывает это везде в мире. Я лично во время моей работы в Дубне о многом только догадывался, что-то узнал уже на Западе и что-то, когда опять стал посещать Дубну. Большую часть не узнаю никогда. Но если сегодня кто-то критикует Нобелевскую премию президента М.Горбачева, во я утверждаю, что он ее вполне заслуживает. Есть много других неизвестных, маленьких или больших, героев в бывшем Советском Союзе, и они найдутся везде. Независимо от того, были ли они диссидентами, беспартийными, членами партии или даже сотрудниками КГБ. Найдутся в тех же пропорциях и во всех других странах за бывшим “железным занавесом”. К сожалению, везде можно найти и негодяев, стукачей.

У меня было в Дубне много еврейских друзей, и только здесь я понял, что антисемитизм в России внедрился очень сильно. Мы все знали про пятый пункт в анкете, и многие, даже в Дубне, не считали русских евреев русскими. Неудивительно, что позже евреи тоже перестали считать себя русскими.

Но и тут опять были исключения. Например, Слава Рындин мне одолжил самиздат, благодаря ему я прочитал в Дубне “1984”, “Раковый корпус” и “В круге первом”. В Вене в сентябре 1968 года не боялся гулять со мной и с Лилиан по улицам почти до утра и обсуждать, что делать. М.И.Подгорецкий во время оккупации в августе 1968 года откровенно высказывал свое мнение, совершенно не совпадающее с официальными советскими утверждениями. С обоими можно было дискутировать на любую тему. Чтобы рассказать не только про мужчин, приведу, к примеру, Софию Исаевну Биленькую, с которой я работал в одной группе, сотрудничал и публиковал многие работы. С ней и ее мужем мы с Лилиан очень дружили, и наши взгляды совпадали. Софа во время нашего проживания на Западе нашла способ, как нам написать, послать привет или что-то нам сообщить. Это было тогда сверхопасно.

Мы встречались с советскими сотрудниками и официально, на приемах и банкетах, праздновали 8 Марта и Новый год, ездили на Московское море и в Клетинский бор, ходили на рыбалку и на охоту. Даже во время отпуска в Грузии и Армении наши коллеги из Дубны приглашали нас домой. Все эти встречи были очень приятными. Мы встречались во время национальных праздников, о которых будет сказано ниже. Некоторых советских сотрудников мы даже приглашали участвовать в чисто чехословацких праздниках, например, Юрия Туманова. И не только из-за его таланта в области черно-белой фотографии.

Вместе с Лилиан, Быстрицкими и нашими редакторами из Москвы мы работали над чешско-русским техническим научным словарем и издали его. В 1966 — 1967 годах мне и Лилиан было предложено играть самих себя в фильме вместе с Борисом Степановичем Негановым и его женой. Фильм был предназначен для показа на всемирной выставке в Монреале в 1967 году. Сценарий касался нашего сотрудничества в области поляризованных мишеней и спиновой физики. Одна часть снималась в ресторане гостиницы “Дубна, где четыре главных “актера” празднуют вместе Новый год, другие съемки происходили или у нас, или у Негановых. Фильм нам показали в Доме ученых и утверждали, что он будет показан на выставке.

Описание взаимоотношений с другими землячествами — дело более субъективное. Я расскажу, в основном, о своих впечатлениях. Лилиан и я чаще всего встречались с поляками. Между прочим, большинство чехословацких сотрудников очень любили всех польских вице-директоров и все знали “воеводу краковского” профессора Г.Неводничанского. В нашем подъезде жили Томашевские, и даже наша кошка всегда решала, пойдет ли она к нам или к ним на ужин. Дискутировать с большинством поляков было просто, мы ругали одно и то же. Поляк, который был членом партии, был белой вороной. К полякам я всегда чувствовал симпатию, и уже раньше я выучил польский язык. С краковскими поляками мы всегда вспоминали, что во время австро-венгерской монархии у нас был общий император. То же самое вспоминали с венграми, австрийцами, словянами, хорватами, боснийцами и итальянцами из Триеста. Из-за этого до сих пор у нас есть скидка при посещении Капуцинской королевской гробницы в Вене.

В Дубне была польская библиотека, которой я пользовался. В Польше уже давно печатались книги, которые стоило почитать. Польская история, старая и новая, меня всегда очень интересовала. Я любил посещать Польшу. Поляки были всегда более свободными и независимыми. И польские эмигранты, и поляки из Польши — все считались поляками, и одни другим всегда помогали. После того, как я приехал во Францию, отличные отношения и сотрудничество с поляками продолжались. Поляки всегда извинялись за участие в оккупации, хотя от них я никогда извинений не требовал.

У нас было много друзей среди румын. Профессора Ш.Цицейку тоже все любили, мы встречались с Жанной и Сорином Циули, дружили с Яной и Мирчей Яновичи. Мы с Лилиан оказались в Румынии в августе 1968 года и три дня жили в Бухаресте у знакомых по Дубне. Многие румыны из Дубны уехали на Запад, и мы их потом там встречали. Румынию я с Лилиан посетил уже в 1987 году, приехав с Запада. К сожалению, президент Чаушеску из 1968 года не был уже тем же самым Чаушеску.

Приблизительно такие же хорошие отношения были с венграми. Они завоевали себе определенную свободу в 1956 году, хотя им это очень дорого стоило. Их борьба тоже открыла глаза многим западным коммунистам и другим “полезным идиотам”, как их называл Владимир Ильич. Мы об этих их проблемах говорили с вице-директором ОИЯИ профессором Э.Феньвешем и его женой. Вместе с Г.Домокошем я был в Соединенных Штатах в 1963 году в командировке из Дубны. Как профессор Э.Феньвеш, так и Г.Домокош эмигрировали во время оккупации. Многие эмигранты из Чехословакии встретились со своими родственниками в Венгрии в восьмидесятых годах.

Мы дружили с немецкими физиками. Я знал профессора Ганса Позе и познакомился с его сыном Дитрихом. Он работал над своим дипломом в группе Ю.М.Казаринова. Сотрудничать с Г.Петером было очень приятно. С ним и его женой мы встречались. Было у меня много старых друзей в ГДР, но не могу сказать, что в этой стране я чувствовал себя хорошо. Многие мои друзья, по-видимому, чувствовали то же самое, и некоторые из них переехапи на Запад. Только позже, уже на Западе, я увидел, какая большая разница между двумя Германиями, и мы с Лилиан стали чувствовать себя в ФРГ сверххорошо. После 1968 года очень многие из Чехословакии искали убежище в Германии. Из-за Бисмарка и двух мировых трагедий двадцатого века забывается, что в семнадцатом и восемнадцатом веках Германия была основной страной-убежищем в Европе. Также забывается, что одно из самых больших сопротивлений нацистам оказали умные немцы, и многие из них вернулись на родину в формах союзников. Пусть Вилли Брандт и Марлен Дитрих служат таким примером. Не понимаю, зачем немцам были нужны эти две мировые войны. Без них бы тихо и спокойно завоевали весь мир туризмом и качеством своей продукции.

Сегодня я поддерживаю отличнейшие контакты с немецкими физиками, со многими я уже долго сотрудничаю, люблю публиковаться в немецких журналах. Я являюсь соавтором трех книг, изданных в Германии. Научным редактором одной из них был профессор Хервиг Шоппер. Моим начальником в Сакле долгие годы был Людвиг ван Россум, тоже из Германии.

С болгарскими физиками я также часто встречался и участвовал в болгарских народных праздниках. Прямого научного сотрудничества у меня с ними тогда не было.

Судьба распорядилась так, что в Дубне я не сотрудничал с китайцами, вьетнамцами, корейцами и монголами. В Праге я с китайцами часто общался и даже руководил дипломной работой одного из них. Другие чехословацкие физики с ними сотрудничали. Китайцы тогда жили в основном в гостинице на улице Жолио-Кюри, которую мы называли “Пекин”. Китайские власти не разрешали им приезжать в Дубну с супругами и детьми. Все покинули ОИЯИ почти в один день в 1965 году. Я также никогда не сотрудничал с вьетнамцами.

С монголами мы дружили, приглашали их домой, и это были очень приятные встречи. Те, которых мы знали, были веселыми и умными. Монгольский вице-директор пользовался большим уважением. Моим желанием всегда было посетить Монголию, но в то время никто не знал, как это можно осушествить.

Из Албании я никогда никого в Дубне не видел, Куба в то время еще не была страной-участницей.

Мне удалось преодолеть запреты, касающиеся контактов с западными физиками (об этом я расскажу ниже), и среди них я нашел много друзей. В Дубне я встретил физиков из Сакле Рене Тырле и Ива Дыкро, с Мичелем Боргини мы дома выпивали “поляризованную водку”. Филип Катийон нам рассказывал о своих экспериментах с поляризованной мишенью. Тогда в лаборатории Ю. Туманов сфотографировал нас двоих. После оккупации эта фотография попала в руки каких-то негодяев и была опубликована в газете “Зправы” (Новости). Газету печатали братские армии в Дрездене на ужасном чешском языке, и журналисты в ней объясняли, как Советский Союз помог Чехословакии. В тексте под фотографией, на которой не определить, когда ее сделали, рассказывалось о международном сотрудничестве. Я был в то время уже на Западе, ничего про фотографию не знал, но газету мне прислали друзья, и я стал получать ругательные письма из Чехословакии. Тогда я написал статью в чехословацкий журнал, в которой постарался все объяснить. Её ещё успели опубликовать. Думаю, что Филип до сих пор не знает, в какой сверхпаршивой газете напечатали его фотографию.

В июне 1968 года в Дубну приехали на нуклон-пионную конференцию западные физики, среди них были Давид Мисдей и Бейзл Роуз из Великобритании и Малколм Макгрегор из Соединенных Штатов. Их работы я хорошо знал, работали они над той же проблематикой, что и группы Ю.М.Казаринова, М.Г.Мешерякова и А.Ф.Писарева в ЛЯПе. Мы с Лилиан их пригласили домой на ужин, который закончился в шесть часов утра, и выпивали за здоровье Дубчека и его компании. После августа все старались узнать, что со мной случилось. Давид это узнал сразу, так как я приехал в ЦЕРН. Мы встречались долгое время в ЦЕРНе, потом он с семьей переселился в Ванкувер, где мы его несколько раз посетили.

В январе 1969 года я хотел поехать в Англию, чтобы встретиться с Павлом Винтерницем и Миладой. У меня был еще чехословацкий паспорт, в Женеве в консульстве я попросил английскую визу, и консул меня спросил, есть ли у меня рекомендации или знакомые англичане. Рекомендаций не было, и я назвал имя: “Бейзл Роуз”. Консул удивился и еще раз спросил, действительно ли я лично знаю сэра Бейзла Роуза и может ли он это подтвердить. Я не знал, что Бейзл получил звание “сэр” за физику, но я уточнил, где он работает. Консул меня оставил одного и пошёл позвонить. Через несколько минут вернулся, а с ним — секретарша с кофе и бутербродами. Я понял, что “сэр” все подтвердил, визу мне дали немедленно, и с Бейзлом и всей его семьей мы с Лилиан встретились. Он мне даже показал НАК%Е1.Ь. Я ему долго рассказывал про события прошлого августа, он меня внимательно слушал и, наконец, сказал: “Ты даже не представляешь, как трудно мне все понять. Ты, наверное, знаешь, что последняя оккупация Англии состоялась в 1066 году!” В следующий раз я к нему поехал в гости домой уже без визы, но с другим паспортом. Напомню, что он был соседом профессора Бруно Понтекорво в Абингдоне в давние времена.

Малколм Макгрегор приехал за мной в Беркли в 1974 году на автомашине из Ливермора. Отвез меня домой, в этот закрытый город, и я познакомился с его женой и дочкой. Его жена была полькой, и тогда мне сразу стало ясно, что ему ничего объяснять не надо. Дочка (тогда ей было одиннадцать лет) блестяще играла на рояле “Весёлую вдову” моего известного предка. Разговаривали мы на английском и польском, блюда были польские, и закончили мы поздно. Я с Малколмом все время поддерживаю контакт, посылаю ему почтовые карточки из Дубны и Праги, он и его жена нам пишут и радуются, что диктатура на Востоке рухнула.

Но тогда, в 1974 году в Ливерморе, утром меня Малколм отвез в аэропорт в Сан-Франциско, и в самолете по пути в Санта-Фе я обнаружил, что мой фотоаппарат “Киев-4А” остался в его машине. “Киев” я очень любил, я его таскал даже на пик Ленина. Но он не потерялся и начал “путешествовать”: из Ливермора и Сан-Франциско через Лос-Аламос в Е"АЬ, потом в Аргонн и Монреаль, оттуда в Лондон, Брюссель и, наконец, в Сакле. “Киев” испортился в 1991 году, друзья его отправили в Дубну, где умные специалисты его отремонтировали, он вернулся в Париж и до сих пор работает. Ему ровно 34 года, и для себя я не собираюсь покупать новый фотоаппарат.

Blog

Сказки "золотой клетки"

Содержание