Алексей Лельчук

Вид материала

Рассказ

Содержание Перекресток «яблочко»

Подобный материал:

• И. В. Сталина в. М. Мопотову 1925-1936 гг. Сборник документов москва «россия молодая», 6878.31kb.
• Нло как фактор глобального риска Алексей Турчин, 7525.63kb.
• Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 2957.7kb.
• Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 2811.25kb.
• Информационная система "единое окно доступа к образовательным ресурсам": 4 года в сети, 96.38kb.
• Алексей Петрович Маресьев, 25.97kb.
• Кинокомпания pygmalion production представляет художественный фильм, 436.63kb.
• Gutter=113> 78 Корнилов Евгений Последний день Атамана Каледина Участники трагедии, 400.86kb.
• Алексей Михайлович Романов Царь Алексей Михайлович Романов сын Михаила Фёдоровича Романова, 16.02kb.
• Ный деятель, специалист по Сальвадору Дали,, Эмануэлю Сведенборгу, Августу Стриндбергу,, 46.69kb.

Перекресток «яблочко»

Ночь. Тишина. Темно и пусто. Вдали на шоссе вынырнули из-за поворота фары.

― Едет, ― послышалось сзади. Кто-то из солдат загремел каской о скамейку.

― Рано еще. Шхемский идет, ― с видом знатока проговорил шофер и посмотрел на часы.

― Шхемскому тоже рановато. Эй, воины! Встаньте на дороге! Этого тормознем! ― крикнул сержант и высунул в приоткрытую дверь винтовку.

Двое молодых нехотя выбрались из джипа, напялили каски и встали с винтовками наперевес посередине шоссе. Через несколько минут, приблизившись к посту, фары переключились на ближний свет, и стало ясно, что это не автобус, а длинный арабский «мерседес». Замедлив скорость, он съехал на обочину метрах в десяти от джипа и остановился. Открылись две задние двери.

― Закрой двери! ― сразу заорал сержант. ― Приказываю закрыть двери! Воины, чё встали! Чёрт бы вас подрал! Бегом, проверка документов! Двери открывать запрещается, все разговоры через окна!

Он выскочил из джипа и побежал к машине, подгоняя солдат подзатыльниками. Все трое, щелкая затворами и поднимая винтовки «на грудь», окружили мигом захлопнувший двери «мерс». Из окон к ним протянулись руки с паспортами и какими-то бумагами. В джипе зашипела рация:

― «Василек», говорит «яблочко». Что у вас там, Ари? Прием.

― Ари побежал играть в войнушку. Документы проверяет. Это Миша. Прием.

― Миша, отвечай по коду. Тут тебе не литературная гостиная. Доложите об окончании знакомства. Как принял? Прием.

― Хорошо.

― Не «хорошо», а «принял верно», ― рявкнуло «яблочко» и заглохло.

Миша вылез из-за баранки и, обойдя тяжелую дверь, забрался с ногами на капот. Ари с видом «терминатора» возвращался к джипу, за ним плелись молодые. Из открывшихся шести дверей «мерседеса» вылезли человек десять.

― К автобусу приехали, ― кинул на ходу сержант и полез к рации докладывать «яблочку» об окончании проверки. Арабы расселись на бетонных блоках, огораживающих автобусную остановку.

Тем временем начало светать, и Миша стал наблюдать за небом. Он очень любил палестинские рассветы. В России такого не было, или он просто никогда не обращал на это внимания. Ах да, в России ему никогда не приходилось встречать рассвет. А тут ― через день. Расписание романтики.

Сначала темнота на востоке разделялась на две части. Под черным небом с яркими южными звездами вдруг вырастала еще более черная неровная масса, тянущаяся огромными волнами с севера на юг. Потом разом проступала четкая граница между верхней чернотой и нижней, а звезды как-то незаметно начинали тускнеть и пропадать. Потом становилось ясно, что это не звезды тухнут, а небо за ними становится светлее, ясно очерченное снизу неровной линией покатых Шомронских гор.

Из-за гор во все еще темное небо просачивался багровый цвет восходящего солнца, а сверху проступала из черноты темная синь зенита. В какой-то момент, когда то и другое уже достаточно светлело, Мише удавалось разглядеть над горами тонкий оттенок зеленого, который тут же пропадал, заливаемый снизу и сверху красным и голубым. Затем становились видны очертания окрестных склонов и дорога.

Миша спрыгнул с капота и пошел пообщаться с арабами. Коренные израильтяне сочли бы это дикостью, для них арабы ― враги, но Миша за несколько лет жизни в Израиле так и не смог развить в себе бдительность и чувство патриотизма настолько, чтобы они пересилили элементарное любопытство. Тем более, ему, с винтовкой М-16 на шее и тремя вооруженными до зубов солдатами и бронированным джипом за спиной, ничто не угрожало. Он как бы невзначай присел на один из бетонных надолбов у остановки и стал рассматривать ждавших автобуса.

Несколько парней в дешевых джинсах и ярких рубашках, наверно, едут на работу. Может быть, в Рамаллу, а может и в Иерусалим. С ними старший ― коренастый араб в заношенной одежде неясного цвета и вязаной советской шапочке с помпончиком. Чуть в стороне от них ― девушка, закутанная в темное широкое платье до пят и белый платок, так что видно только бледное гладкое лицо. По обеим сторонам девушки две бабки ― уселись прямо на грязный бетон роскошными бархатными платьями до пят, с вышитыми на груди замысловатыми узорами.

Вышивкой арабки украшают любые выходные платья, даже те, что носят на базар, но бархат ― значит едут в важные гости. И родственницу молодую везут. На смотрины, что ли?

― Салям алейкум. Вы куда? ― небрежно обратился Миша в сторону бабок, как бы приглашая их к разговору, но как бы не обязывая их отвечать.

― В Рамаллу, милый, в Рамаллу, ― ответила одна из бабок на неожиданно хорошем иврите. ― А ты русский, небось?

― А вы откуда знаете? ― Миша даже опешил от такого быстрого развития разговора.

― Уж насмотрелась я на вас, ― вздохнула бабка вышитой грудью. ― Да и не стали бы эти с нами говорить. У ваших-то хоть душа есть, не то что у этих.

― Ну, положим, и наши бывают разные… ― неопределенно протянул Миша, не решаясь задать бабке следующий вопрос и ожидая, что она сама выберет тему разговора.

― И дались вам эти евреи! Что в них хорошего! Вот, красавица тоже, ― она махнула рукой на девушку, ― везем брату, как скажет, так пусть и будет.

Девушка метнула в бабку пронзительный взгляд. Та замолчала, но видно было, что ей не терпится излить душу. Вторая бабка достала из складки платья семечки.

― Ты вот зачем сюда приехал? Из Москвы? ― начала опять первая.

― Да я ведь тоже еврей, хоть и из Москвы. Моя страна, захотел и приехал.

― Была я в вашей Москве… Да какой из тебя еврей? Видала я настоящих евреев… Там тебе плохо жилось, что ли? А, скажи? Здесь-то чем лучше?

Миша задумался. Это вопрос он и сам себе задавал не раз, но ответа пока не нашел. Бабка замолчала.

Голубая и красная половины востока, перемешиваясь, блекли, светлели и разливались по всему небу светло-охристой пеленой, оставляя лишь на западе, над Тель-Авивом, темно-бурый осадок ночи. Линия гор на востоке становилась все чернее, все чётче, все ярче наливалось оранжевым цветом небо над ней, и вдруг, как огромный прорвавшийся волдырь, в нем появился и начал прямо на глазах расти сочно-красный край солнца.

Половина долины напротив них окрасилась в оранжевый цвет. Перекресток с автобусной остановкой и бетонными блоками, которые ставились посередине дороги во время беспорядков, а сейчас были сдвинуты на обочину; тяжелый джип, откинувшийся назад под весом брони; боевая точка на склоне на другой стороне дороги, загороженная такими же блоками и обложенная мешками с песком; торчащие из нее крупнокалиберный пулемет «маг» и каска пулеметчика; кое-как накиданные бетонные плиты, ведущие к въезду в роту «яблочко», окруженную двухметровым бетонным забором с колючей проволокой наверху; сторожевую вышку в одном из углов забора, с израильским флагом над крышей и веселым мишкиным приятелем внутри.

А дальше ― мягкие плавные линии шомронских холмов, округлые, как грудь царицы Савской, и старые, как история про эту царицу; серые валуны, как упрямые кулаки, торчащие из желтой земли; темно-зеленые пучки несчастной зелени, выбивающейся из-под камней на выложенных столетия назад каменных террасах; ряды узловатых кудрявых олив, никак не желающих расти прямо, но переживших в своем упрямстве не одно царство; вьющиеся между холмов дороги на север и на запад, носившие и Авраама, и Магомета, и нынешних незадачливых их последователей; отара овец, будто по каплям стекающая с крутого холма; арабская деревня, белые дома которой, как ступеньки выложили низ долины, с карандашом мечети посередине.

― А как вы оказались в Москве? ― решился продолжить разговор Миша.

― Училась, ― нехотя начала бабка. ― Мужа моего учиться к вам направили, на инженера, ну и там всякое другое, знаешь… Сейчас мирный процесс, а тогда у нас другие планы были… Лично Арафат его послал, делегация, великий человек, великие дела делал. Ну и я с ним поехала, тоже училась там всяким делам.

Внучка опять с ужасом посмотрела на бабку, и та опять запнулась.

― Сейчас что говорить? Все пропало уже, все пропало… Надежды всё, дорогой, сладкие надежды, а теперь вот ― сиди тут, да показывай этому остолопу бумаги, ― она махнула рукой в сторону джипа.

Теперь, видимо, кончилось терпение у девушки. Она вскочила с бетона, подскочила к бабке и быстро и рьяно стала что-то говорить ей по-арабски. Та отвечала ей с не меньшим темпераментом. В конце концов, девушка обиделась, отошла на край дороги и осталась гневно стоять там, завернувшись по самые глаза в белое покрывало.

― Ишь, строгая какая! ― сокрушенно обратилась к Мише бабка. ― Вижу, парень ты хороший, наш парень, поймешь. Дед погиб, отец погиб, ладно, решили мы их в свет вывести, в Иерусалиме все учатся. Сестры и братья у нее, как люди, а эта одно заладила себе ― люблю и все! И где ж она его встретила-то, окаянного? Из этих, оккупантов… тьфу!

Бабка махнула рукой в сторону солдат. Помолчав, добавила:

― Брат у меня остался, в Рамалле живет. Пусть он и решает.

Вот тебе и Монтекки, вот тебе и Копулетти, только и оставалось подумать Мише.

В джипе опять на весь перекресток заголосила рация:

― «Василек», говорит «яблочко». Длинный зеленый через точка один. Длинный желтый через точка ноль. Как принял? Прием.

― Принял верно, ― ответил Ари и погнал солдат на проезжую часть.

― Из Шхема автобус через пять минут придет. Тель-Авивский опаздывает, ― перевел Миша военный код на нормальный язык, давая бабке понять, что оценил ее доверие. Из-за дальнего поворота показался старый автобус. Парни и дед с помпончиком потянулись к проезжей части.

― Ладно, милый, Аллах велик! ― в последний раз вздохнула бабка, поднялась с бетона и пошла к мужчинам. Вторая бабка и незадачливая Джульетта поплелись за ней. 2005