Zeal with the pomegranate
| Вид материала | Документы |
| 23. Радение Сергея Звягинцева. Звягинцев сидит на земле и плачет. Время от времени он прикладывается губами к кистям своих рук, чтобы вытянуть яд из ран. Появляется Василий. Василий. Что с вами, Сергей Владимирович? Звягинцев. Скорпионы… в обе руки… Василий. Где? Я их сейчас как клопов подавлю! Болят? Звягинцев. Судорогой свело… две сразу. Видно, их там парочка бегала. Василий. Вы ж за краской ходили - будь не ладна - в этом климате дня не проходит - всё сохнет... Звягинцев. Там ведь темень в складском сарае. Василий. Так точно... темень. Звягинцев. Баночка с краской в сундуке, в котором вазы для генеральского дома, сеном обложенные, перевозили. Я шарил сначала одной рукой, затем обеими… Звягинцев. Словно два сильных пчелиных укуса... и боль. Понял – скорпионы. Василий. Вам фельдшер нужен! Он корпией обработает, чтобы яд вытянуть. Вот опухнут у вас руки, озноб пойдет… Звягинцев. Меня и так уже трясет, но не от озноба, а от нелюбви и жалости к себе самому. Василий. Ну так разные симптомы бывают... Звягинцев.(быстро.) Послушай, Василий, а если я умру, вот прямо сейчас? Василий. Сергей Владимирович...Что вы, мой хороший. Ни за что не умрёте. Пойдёмте к фельдшеру. Звягинцев. А вдруг? И никто не будет знать про меня правду...какой я был... Василий. А на кой нужна правда, Сергей Владимирович, добрый мой? Главное здоровье. Звягинцев. Нет, Василий, ты не прав. Помрёшь и никто не будет знать, кто ты и что с тобой было. Не правильно это. Я должен тебе что-то рассказать....прямо сейчас. Ты – парень добрый. Поймёшь. Василий. А может после фельдшера? А? Давайте после? Звягинцев. Потом не смогу. Духа не хватит. Понимаешь, духа? Будешь слушать? Василий. Как скажете... Звягинцев. Расскажешь кому пожелаешь...Но только после... когда умру. Хорошо? Василий. Да что ж вы такое говорите? Звягинцев. Послушай...Прошу тебя! В военное ущилище меня уговорила пойти мама. Мол, все были военными: дед, отец, брат... Она, конечно, не знала ничего про наследие Драгунских, Улановских и прочих закрытых военных заведений. С одной стороны муштра, физические унижения. С другой...этот обычай, когда младшенький должен "обожать" старшенького "кумира",чего я боялся как огня. В нашем дортуаре не могущие заснуть, распираемые молодостью школяры «разжигались друг на друге», как сказано про это в священном писании. Нас было несколько курсантов, кто подписал своей кровью клятву о том, что не будем участвовать в этих мерзостях.Я готов был, как толстовский Сергий отхватить топором палец, чтобы укротить свою похоть. Мальчишество!!! Позже я узнал,что из пятерых, клявшихся со мной, двое вовсе и не тяготились клятвой писанной кровью и придавались удовольствиям... Ныне все счастливо здравствуют, служат, имеют семьи... Закончив военное училище, считал, что я сильный и правильный... Планировал, обзавестись семьёй, забыть про телесные тяготы... Приехал сюда, а здесь женщин вообще не видно! В казарме - одни мужчины...В город выйдешь – мужчины... Я стал разглядывать лица. Я впервые рискнул заглянуть в человеческие лица и их глаза...Среди них было много красивых. Так, пребывая в чёрной меланхолии, я случайно попал впервые на базм... И убогое маленькое представление этих мальчиков - танцоров приняло в моих глазах значение, которого я от него вовсе не ждал. От него вдруг повеяло временами, когда жестокость жизни искупалась всезаполняющей духовностью. И она была доступна лишь посвященным, способным хранить духовные тайны от вульгарной толпы. Её - эту тайну - и поведал мне хрупкий и на чей-то взгляд двусмысленный мальчик-танцор... Василий. Вы бредите Сергей Владимирович! Звягинцев. Ты слушаешь? (Василий кивает). Слушай...слушай... потом я встретил... человека, из этого времени... Думаю, что он и живёт и там, и здесь, каким-то неведомым образом... Я мечтал стать его другом. Только затем, чтобы молча соседствовать, чтобы просто глядеть на него и даже не приближаться. Я боялся в этом открыться ему. А он…сам мне не поверил ...и не приблизил меня к себе. Василий. Сергей Владимирович... вы бредите...идёмте скорее к фельдшеру... Звягинцев (после паузы). Отведи меня, дружище, по нужде, а потом пойдём к фельдшеру. Сил терпеть больше нет. Василий. Да…пойдёмте...конечно. Звягинцев. Судорогой свело… две сразу. Ни на что не способен, мне нянька нужна. Ты мне поможешь? Василий. А как? Звягинцев. Также как и себе. Василий. Ага… (Осторожно расстегивает ширинку) Ну вот… Звягинцев. Да я ведь так себя всего замочу. Василий. (выдавливает из себя). Подержать что ли? Звягинцев. Да, просто подержать... Ну, вот, молодец... Василий. Сергей Владимирович!! Звягинцев. Не обижайся...Яд в голову ударило...сам не знаю, что несу... Не могу. Не идёт...В таком положении не могу..Хочу и не могу... Василий полуобнимает его и утешает. Василий: Ну, Господь с вами. Успокойтесь... Успокойтесь.. Сейчас всё получится... Входит Бяльцев: он выпивший, но держится на ногах. Пришел для отправления естественной нужды. С удивлением прислушивается к голосам за перегородкой. Видит своих подопечных. Бяльцев. Сучьи отродья! Скороухин (отодвинувшись, от стоящего со спущенными портками Звягинцева). Беда, господин Полковник. Сергея Владимировича скорпионы в обе руки укусили. Они по весне очень злые. Бяльцев. Скорпионы...? Василий. Всеми клятвами клянусь, что помощь оказывал, у Сергея Владимирча руки опухли – даже портки снять не могли сами. Бяльцев. (снова смотрит на Звягинцева, затем произносит). Я вам не верю. Василий, шагом марш отсюда. Василий. Да ведь… (Под взглядом полковника он умолкает.) Бяльцев. (тихо). Уйди, шлюха! Василий. За что, ваше благородие? Звягинцев. Иди, Василий. Господин полковник сам сведёт меня к фельдшеру. Василий. Вот чернила для подушечки и печати... Валерьян Петрович… Скороухин медленно идет к выходу. Уходит. Бяльцев подходит к Звягинцеву.. Бяльцев. Я вас сведу к фельдшеру. Вы думаете, что я не понимаю, что он не сам, и не по своей воле... Я чувствовал, Сергей Владимирович, что вы закончите карьеру романом в клозете. Звягинцев. А я не знал, что автором этого романа явитесь вы, Валерьян Петрович. Бяльцев. (вынимает печать, заворачивая в платок). Всегда беру с собой, чтобы не выкрали из кабинета. Молча подходит к банке с краской, обмакивает в нее штамп и наотмашь бьет им Звягинцева. Бяльцев. Таких клеймить надо… Cами напишите объяснительную или мне писать рапорт о содомии русского офицера и служебном злоупотреблении младшего по званию? В семью отпишите уж сами, подготовьте их... | |
| 24. October 1917. The painter’s Garden. Nezhdanov after a circumcision. He keeps falling in and out of consciousness talking to himself periodically. Salakhutdin and Nodira are next to him. Nezhdanov. I have accepted Islam back in Spring. There isn’t a ritual simpler than that of accepting Islam: a cup of water and the following saying pronounced three times «There is not God besides Allah and Mukhamed is his prophet!». …and then you are a Muslim... I did not decide on circumcision right away, I’ve waited all summer... I realized that I wanted to and that I was ready... A mullah came with the Koran and another person with a simple tool: two reed canes – like scissors and steel blade, read a prayer.... and everything happened... I am a Muslim now, right Salokh? Salakhutdin. Yeah...you are. Nezhdanov. Why have I been sick for the third day? Salakhutdin. Because you are not a young boy anymore... you’re almost 30... Nezhdanov....33... One circumcised at this age got lucky with a great future. No one will laugh at my little wrinkled trunk now, right? Why is there the planet Mars above me? Are you supposed to see it at this time of day? Nodira. It’s a pomegranate on a branch. I can pin the branch up higher so that it doesn’t get in your way... Nezhdanov. No, there’s no need for that… I will not feel good without it. We both knew that the pomegranate was just an excuse and we both remembered the touch of our fingers when one gave the other the enchanted fruit. We’ve been searching for each other ever since that moment, so we could touch each other’s fingertips. Where is Makhmud? Salakhutdin. He has become a busy man... They say that he is conducting with someone called Bolsheviks now.... He promised to come by today... Nezhdanov. What about Alisher? Salakhutdin. You know Alisher’s character. He got into trouble with someone and had to leave Tashkent. Enters Alisher. A portrait of a young man in a white tubeteika arises from a small speck and fills out the stage, dissipating into a transparent haze... Nezhdanov. You are not a specter. I will see you again... Your head has been placed between myself and the city... You are looking at a speck that was once in me, and now lies like a lonely pea somewhere on the sandy road... Your head and the city are looking at each other... and somehow saying goodbye to each other… why is that? Salakhutdin. I got a job at the depot of the Russian railroad. A Russian master promised that he’d make me the greatest representative of the working class and suggested I read Karl Marx. I’ve barely just begun to speak Russian and reading was very difficult... I especially remembered the ending of the book: «A specter will be in Europe – a specter of Communism». It’s like in the tail: a specter wanders around Europe... I wondered: does he wonder in Turkistan too? And as soon as I thought that, a train came and a machinist brought 200 books «Capitol» for our library. He stuck his head out of the train’s window and yelled out loudly: «Come and get it: they brought you the specter of communism!» Everyone who heard it started running away with loud screams... Nezhdanov. And behind the fence in the shade, someone’s angry eyes rose above a robe… You Here is your common grave – people will not touch you there, but God will. There’s no God besides, ahhhh! There’s no God besides… No God! No God!.. (Screams.) Nodira. Pick that pomegranate off! Do you not see that he is ill?.... Usto, Salakhutdin and I decided to get married. We are definitely going to invite you. Salakhutdin was promised a room in the hostel for married couples. There’s no division between the women’s and the men’s side of the house. Salakhutdin. I have not decided how I feel about it yet, but I will… somehow. Enters Skoroukhin. Skoroukhin. Hello... I did not know that you were ill... Salakhutdin. Here, you have a visitor... Skoroukhin. I’ve just come to say goodbye. Salakhutdin. And I gotta go to the depot. I have the second shift. Nezhdanov. Hello, Vasiliy. So you are finally going? Skoroukhin. Yes… going. My service has come to an end. And it’s for the better. I was no longer sure who I was serving. The Czar is gone… Nezhdanov. So why don’t you want to serve the Provisional government? Skoroukhin. It was overthrown three days ago ... Nezhdanov. So they just cut them off, like my flesh and replaced them the same day I lost consciousness? And now everyone around is ill, like me? Skoroukhin. Very little has changed here. Don’t you know Tashkent? Somewhere out there are thunders and winters, and here is sun and melons... Both silent for a bit. Skoroukhin. Do you have vodka? Nezhdanov. I am afraid no… Skoroukhin. I have a few drops left in here. Where do you want it? Nezhdanov. I’ll just sit here with you, if you don’t mind? Skoroukhin. Nezhdanov. Sergey Vladimirovich? Which one? Skoroukhin. The adjutant to his gracious Colonel! Nezhdanov. What’s happened with him? Skoroukhin. He hung himself... Nezhdanov He wasn’t a bad person. Skoroukhin. He was a good person, tender person, people like that do not live And he really… really loved you. They keep silent. Nezhdanov takes himself by the shoulders, he has feverish chills. Skoroukhin. He was bitten by two scorpions on both his hands, they got swollen and stiffened completely… Makhmud appears. He has changed completely. Makhmud. Aleksandr Vasilevich! Usto! Asalom Maleikum! They say that you’ve been practicing old rituals and that you got ill afterwards... Not good... Soon we will end this uncivilized behavior and release everyone from these heavy laws. Skoroukhin. I’m going to go Aleksandr Vasilievich! Nezhdanov. Thank you Vasiliy, thank you for stopping by. May Allah keep you safe. Skoroukhin. Are you staying here permanently?...(Nezhdanov, shrugs and smiles). I see. Well let God take care of you. Exits. Makhmud. Why do you keep staring? Nezhdanov. Are you not used to people looking at you excitedly? Makhmud. Those who will remember the past – will never move anywhere. Have you heard? Nezhdanov. Of what? Makhmud. The Provisional government has been overthrown! We, the Bolsheviks, are at power! Nezhdanov. You? Makhmud. Do you know why we are called that? Because we are the majority. And those who are the majority – can fairly rule from the voice of the people. Nezhdanov. And the minority? Makhmud. The minority has to forget that they are the minority and become the majority. Nezhdanov. How can you forget about yourself? Makhmud. Because a person is happy when they slew with the rest of the mass... Nezhdanov. Are you happy? Makhmud. Ever since I was spoken for by a particularly powerful comrade in Turkestan... I did not recognize him right away, when you see him you’ll understand. But he did not recognized me either. He pulled on my shoulder an said: «Do not fear anything. I know you from your previous life. You used to dance and because of it you were degraded. Now you are going to take part in a war for a New culture» Nezhdanov. And what did he say about beauty Makhmud? About how centuries pass its secrets from generation to generation? Did he say anything about that? Makhmud. It has been established by modern scientists that sexual instincts should be readdressed into a class fight! The commissioner said that we need talented painters that will help propagate new life. Nezhdanov. I don’t know how to do that... I don’t know anything about the New life. I live the one that I have. Makhmud. Don’t worry, you will learn. You just need to meet with comrade Pavel Petrovich Kiberev to receive the mandate from the current authorities. He will give you the right to work for the revolution and will provide you with food stamps. Nezhdanov. Can I refuse? Makhmud. NO. Revolution does not forgive someone if they tell it no. I have personally had to bustle for you... so that you would not starve… You don’t know how lucky you are (softens) ...Aleksandr Vasilievich, whether you want to or not, I still have to bring you to the Revolutionary Military Council. Nezhdanov .Then take me. 25. Same day. A window into a new time. From the diary. Nezhdanov. I was walking alongside Makhmud feeling like a prisoner. Inside the pelvis appeared an unbearable pain, in soul it was huge. The Colonel appears. He is in a uniform of a revolutionary commissioner. Byaltsev. Pavel Petrovich Kibirev. Don’t be so surprised, sometimes life presents you with an opportunity to start anew. Thanks to the new government, who were able to appreciate old service participators Nezhdanov. You have a new name, Colonel? Byaltsev. Comrade Authorized Agent of the Turkestan region… And so do you, isn’t that so, Usto? Nezhdanov. It’s not a name, it’s a pseudonym. Byaltsev. Consider mine a pseudonym as well. You don’t want to stand out among the locals, and I don’t want to intimidate the working class masses with mine noble origin. I would be delighted, if we could find a common language in these new circumstances. Makhmud, inside graphite drawing of the “Soviet” Nikolaev, orates from the tribune. Makhmud. Comrades! We are only just getting used to that word, but we’ll get used to it soon! October – is not just a month of Fall season – it is the spring of a new time period. Everything is going to be different now and it will make us all happy. We used to think that only Allah can create people! That is a delusion! We’ll create them! We’ll fight for the freedom of men of the East, who were forced to play the shameful role of women in dance. We will fight for the freedom of women of the East who should reveal their faces to the world, take off everything that they shouldn’t be wearing and replace men in their dance. Join the rows of Bolsheviks in harvesting of cotton and the building of the new Fergana channel, which, like the China’s great wall will glorify our generation through centuries! Enter Alisher and Karim. Makhmud, notices them and seems embarrassed for a moment but then pulled himself together and comes up to shake their hands. Alisher. Listen, commissioner, where did you learn to sing songs like that? Do you dance in a red Bazm? Alisher. Do you remember how once you got into my pants and whispered that you couldn’t live without me Makhmud. I can’t live without you now either. But I have forgotten about all of that, and so should you... There’s this thing that makes better holes than yours… You may have been our commander in the past. But I am the commander now... Epilogue. Years passed. All the characters finish their stories. We see Nodira take off and burn her parandja. Nodira. Salakhutdin and I wedded a real, komsomol wedding! The day before our wedding, I took off my parandja in front of everybody and threw it in the fire. I’ve worn it for so many years, but it burned so fast... I didn’t even have a chance to blink. Salakhutdin did not want me to dance. I told him that he had feudal habits. Then, as a sign of acceptance he bought me a handmade crest. I taught young women that a wife can now speak to her husband without fearing anyone, with opened face, women were now free, like birds in the sky! Salakhutdin. She continued dancing and would always say that she made up those dances herself, never mentioning where she’s actually seen them first. Her free life burned quicker than her parandja: she was stoned to death in one of the villages. Those scum yelled: demon! Non-believer! Trash! Then they made a legend out of her. Composed a theatre play, called «Unveiled Face». I never married again and began to drink. Makhmud is now very different, but not a bad guy. I need to ask him to put me in Nodira’s grave, when I die... Alisher. We were allowed to open a Red Choi-Khona. Karim. My brother really did see the future. Alisher. People came to the Red Choi-Khona not only to drink tea but to listen to political information, at the end of which sometimes artists would perform. Karim. People were fond of the dancers wearing golden transparent garments. But the mystery of how to create an illusion, died with us … Alisher. I had asked lecturers: why does every government declare that it fights for the truth of the people but the ones in poverty do not diminish? One day they came after me, arrested me and sent me to Siberia. I felt more and more cold in the air, which I’ve always disliked. I never saw sun again. Makhmud got fearful that I would tell on him, although I never did. Why did he betray me? Karim. I went north to find Alisher, I got sick. I was dying. I thought that I was going away in the right place. That I was going to lie in the same land as Alisher. in the same grave, like the one Usto painted. Makhmud. I lived a long life. I had a wife and children: three girls. They told me that Usto Nezhdanov, who was arrested in 1938, was freed during the war... and became the heart of the intelligence of Tashkent. The artistic elites have always loved the allegedly persecuted... Nezhdanov is present during all of their stories. He is silent. Byaltsev. I was arrested in 1937 among other high ranking military members of the Soviet Army, for a premeditated concealment of my true name. I was declared as the enemy of nation and shot... In 1956 my son, Dmitriy Byaltsev, was given out a certificate about my posthumous rehabilitation as the victim of Stalin’s repressions. Elena Byaltsev. I’ve married Ilya Alekseyevich. I> Mitya would ask more questions about his real father as he grew older. He looked through all of his papers and stumbled upon a photograph of a feminine boy bocha. I didn’t want that, but Mitya became professor of Orient and left for Tashkent, like his father. Nezhdanov. In 1966, in Tashkent was arranged the exhibition put on in dedication of the 100th anniversary of the New Tashkent. Dmytry Byaltsev, professor of Orient from Leningrad organized it. Makhmud, who at the time was already in the highest party echelon, was a curator for it ... The part of the exhibition that was printed from glass heterotype, brought from St. Petersburg, led him to fury... He demanded it to be taken off... During his heated observations, he was approached by a well put-together man with a rare aristocratic face. He handed him an envelope, which contained only one old photograph. Makhmud glanced at it, turned pale and left the hall. Makhmud. Twenty-four hours later, Tashkent has gone through the largest earthquake of the century. The same day I had a stroke. They said that I patriotically “tore my heart from labor". They didn’t even know that I simply did not survive a message from the past, brought to me as a gift by a scoundrel I’ll never know that it was Dmytry – son of ColonelByaltsev… Nezdanov. When Makhmud was taking me down the street in the Old City, filled with a burnt smell. Someone set on fire the grass that’s dried over the summer and all of Tashkent was wrapped in a stuffy gaze. The fire reached a fragile stem of a young pomegranate tree. The tree, which had just had its first pomegranates, died in the fire. Suddenly I saw a convoy moving towards us with a prisoner. I thought that I saw my own reflection. The fire illuminated the prisoner’s face. His hands were tied behind his back, and the Adam’s apple on his neck moved anxiously. One of the soldiers must have loosened his grip and the young prisoner jolted and ran forward down the narrow street towards me. The guards ran after him... My heart stopped. It was him, the young man whom I followed secretly all day. The one who offered me a pomegranate saying that I was enchanted and that I could never leave again.... I yelled to the guards: “Stop, do not shoot. I’ve been looking for him... I’ve been painting him in all of my paintings...” Then I screamed to him in Uzbek: “I have only been painting you, you hear me...”… It was a shot that came simultaneously from guns of the guards... DO NOT disappear - I whispered.... I never told anyone, what I have just told you. With years, I would tell less and less... What obligated me to it was my second name but for many others my first name – obedient - Mumin. Only those who loved and understood me called me Tender... Tenderness – is a flower of youth… Friendship and Love towards the people close to me – the only what have remained with me to the end... Eternity Eternity does not belong to anybody... And only Eternity knows, what remains from us in it. The End. Title edition made on March 21, 2007 (С) Tashkent – Seattle 2005-2006. | 24. Октябрь 1917 года. Сад художника. Нежданов после обрезания. То возвращается в сознание, то вновь забывается и начинает разговаривать с собой. Рядом с ним Салахутдин и Нодира. Нежданов. Ислам принял ещё весной. Более простого обряда придумать не возможно: пиала воды...трижды (говорит на русском, на арабском, на узбекском). «Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его» и ты мусульманин... На обрезание сразу не решился, всё лето тянул... А теперь, в октябре созрел. Понял, что хочу и готов сделать это... Пришел мулла с Кораном, ещё один человек с каким-то очень простым инструментом: две камышинки – вроде устройства ножниц и стальной бритвой...её обожгли, читали молитву....и всё случилось... Я ведь теперь мусульманин, Салох? Салахутдин. (махнув рукой с улыбкой отходит). Эх!..Да... Нежданов. А почему третий день болею? Салахутдин. Потому что не мальчик уже... вам же скоро 30... Нежданов....33... Не мальчик...Одному обрезанному в этом возрасте уже великое будущее уготовили. Никто не будет больше смеяться над моим сморщенным хоботком? А...почему надо мной планета Марс? Разве она видна сейчас, в это время суток? Нодира. Это гранат на ветке. Хотите я привяжу ветку выше, чтобы гранат не мешал вам... Нежданов Нет, не надо… без него мне будет плохо... Мы оба знали, что гранат – лишь предлог, и оба запомнили прикосновение пальцев, когда один давал, а другой брал заколдованный плод. С той минуты мы искали друг друга, чтобы снова коснуться кончиками пальцев. А где Махмуд? Салахутдин. О, Махмуд! Стал занятым человеком...Говорят, с какими-то большевиками водится.... Он обещал зайти сегодня... Нежданов А Алишер..? Почему его давно нет? Салахутдин. Вы же знаете характер Алишера. Сцепился опять с кем-то. Ему пришлось уехать из Ташкента. Появился Алишер. Портрет юноши в белой чалме вырастает из маленькой точки и заполняет всю сцену, растворившись в прозрачном мареве... Нежданов. Нет, ты не призрак. Я снова вижу тебя... Твоя голова встала между мной и городом... Ты смотришь в точку, которая была когда-то во мне, а теперь одинокой горошиной лежит где-то на песчанной дороге... Горошину подкидывает своей рукой ветер и гонит всё дальше. Твоя голова и город - вы смотрите друг на друга...И почему-то прощаетесь....почему? Салахутдин (даёт ему чай). Александр Васильевич..Усто..Призрак... это вам всё показалось... из-за меня. Я рассказывал про призрак Нодире. Вы знаете, я ведь устроился на работу в депо Ташкентской железной дороги. Русский мастер пообещал, что сделает из меня его величество рабочий класс и посоветовал почитать Карла Маркса. Я едва стал говорить по-русски, а читать было совсем трудно... Я очень запомнил конец книжки: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма». Как в сказке: призрак бродит по Европе... И я подумал: а у нас в Туркестане он бродит? И только подумал про это, как подъехал поезд, и знакомый машинист привёз 200 книжек «Капитала» для нашей рабочей библиотеки. Он высунулся из окна паровоза и громко крикнул: «Идите забирайте: привезли вам призрак коммунизма!». И многие, кто это слышал, с громким криком побежали прочь... Нежданов. А почему гранатовый куст поставлен на небе? Разве можно расти гранату посреди неба? А за забором под тенью чьи-то злые глаза над халатами встали.… Не бывать, не бывать, не бывать вашей радости. Вот вам могила общая – там вас люди не тронут, но Бог вас осудит. И нет Бога, кроме а-а-а! (Корчится от боли.) Нет Бога, кроме.… Нет Бога… Нет Бога!.. (Кричит.) Нодира. Да убери же этот гранат! Не видишь что ли, ему плохо?.... Усто, мы с Салахутдином решили сыграть свадьбу. Вот только денег накопим и сыграем обязательно. Вас обязательно позовём. Когда мы поженимся, Салахутдину обещали дать комнату в общежитии для супружеских пар. Там, говорят, нет никакого деления на женскую и мужскую половины. Салахутдин. Мне это не нравится. Но мне сказали, что время само вырастит во мне правильные взгляды… Входит Скороухин. Василий. Здравствуйте... Не знал, что больны... Салахутдин. Вот, к вам пришли... Василий. Я попрощаться пришел. Салахутдин. А я в депо ушёл. У меня вторая смена. Нодира со мной до базара и вскоре вернётся. Нежданов. (всматривается в гостя). А-а... здравствуйте, Василий…(Улыбается.) Так вы что же уезжаете? Василий. Да-а… еду. Службе моей конец подошёл. Да оно и к лучшему. А то стало совсем непонятно кому служишь. Царя нет… Нежданов. А что ж, не хотите служить… временному правительству? Василий. Так уже третий день, как скинули ... Нежданов. Вот, видишь: я и прозевал. Это что ж, чикнули, как мою крайнюю плоть...и аккурат в тот же день, как я в безпамятство впал?. И что? Все вокруг болеют, как я теперь...? Василий. Аккурат так. Вы же знаете Ташкент? Здесь мало, что изменилось. Где-то грозы и зимы, а здесь солнце и дыни... Вот... частушка вышла. Помолчали. У вас есть водка? Нежданов. Водка?.. Боюсь, что нет… Василий. Ну ничего. (вытаскивает из-за пояса флягу.) У меня тут две капельки осталось. (ищет какой-нибудь сосуд) Вам куда плеснуть? Нежданов. Я просто посижу с вами, если не против? Василий. Нет, за это надо пить… Давайте помянем Царя, Временное правительство, Отечество и Сергея… Владимировича. Нежданов. (вздрогнул). Сергея Владимировича?.. Которого? Василий. Ну-у, адъютанта его превосходительства! Нежданов. Что же с ним..? Василий. Руки наложил на себя...Повесился...(выпивает и наливает в крышку фляги вновь, протягивает Нежданову) Что о нем можно сказать? Он был… Нежданов. Он был недурным человеком. Василий. (смотрит на Нежданова). Нет. (Молчит.) Он был хорошим человеком, нежным, такие не живут (пьет то, что налил Нежданову.). И вас он очень... любил. Молчат. Нежданов обнял себя за плечи, его знобит. Василий. Его накануне скорпионы в обе руки ужалили, те распухли и окаменели. Как же он…смог это сделать? Появляется Махмуд. Он совершенно переменился. Махмуд. Александр Васильевич! Усто! Асалом алейкум! Подошёл, показно-условно обнял Нежданова, следом крепко по-русски пожал руку. Говорят, старые обряды исполняете, болеете потом... Не хорошо... Поторопились... зря... ... скоро мы с этим мракобесием покончим и освободим людей от дремучих законов. Художник равно как рад приходу, так и поражён обликом Махмуда. Василий. Пошёл я, Александр Васильевич! Не поминайте лихом! Нежданов. Спасибо, Василий. Спасибо, что зашёл, голубчик. Храни вас, Аллах. Василий. А вы здесь навсегда остаётесь?...(Нежданов, пожав плечами, улыбнулся ). Понятно. Ну и вас храни Бог. Ушёл. Нежданов оглянулся на Махмуда. Махмуд. Да что ж вы все смотрите и смотрите?.. Нежданов. Так разве ты не привык к тому, что на тебя глядят восторженно? Махмуд. (морщась). Александр Васильевич, кто прошлое помянет – тому сидеть бессрочно. (Смеётся). Вы слышали? Нежданов. О чем? Махмуд. Временное правительство скинуто! Мы, большевики, у власти! Нежданов. Вы? Махмуд. А знаете почему мы так называемся? Потому что нас большинство. А кто большинство – те справедливо и правят от имени народа. Нежданов. А меньшинство? Махмуд. А меньшинство должно подчиниться, забыть, что они меньшинство и стать большинством. Нежданов. Как же можно забыть про себя? Махмуд. Тогда человек счастлив, когда сливается с общей массой людей... Нежданов. Ты счастлив? Махмуд. (чуть обидевшись). С тех самых пор, когда меня позвал товарищ черезвычайный уполномоченный по Туркестанскому краю...Я не сразу узнал его, вы увидите и поймёте кто это. Но он узнал меня. Он потрепал меня по плечу и сказал: «Махмуд! Ничего не бойся. – Я знаю тебя по твоей прошлой жизни. Ты танцевал переодетым и был тем самым унижен и оскорблён, Ты знаешь изнанку жизни. Теперь ты будешь участвовать в борьбе за Новую культуру» Нежданов. А что он сказал про красоту Махмуд? Про то, как века передают из рук в руки её тайные знания....Он сказал об этом? Махмуд. Сегодня учеными установлено, что всякие наслаждения и половые инстинкты можно и должно переадресовывать в классовую борьбу! И ещё комиссар сказал, что нам нужны талантливые художники, которые будут пропагандировать Новую жизнь. Нежданов. Я не умею этого делать... Я не знаю ничего про Новую жизнь. Я живу той, что у меня есть. Махмуд. Не волнуйтесь, Александр Васильевич, научитесь. Вам только надо встретиться с товарищем Павлом Петровичем Киберевым, получить мандат от нашей власти. Он даст вам право работать на революцию и обеспечит продовольственным пайком. Нежданов. Могу я отказаться? Махмуд. НЕТ. Революция не прощает, если ей говорят «нет». Я лично хлопотал за вас... чтобы вы не умерли от голода... Вы счастья своего не знаете. (обмяк) ...Александр Васильевич, хотите вы или нет, но в Реввоенсовет я все равно должен вас привести. Нежданов. (после паузы). Веди. 25. В тот же день. Окно в Новое время. Из Дневника. Нежданов. Я шёл рядом с Махмудом и мне казалось, что я иду под конвоем. В паху поднялась нестерпимая боль, в душе многократно большая, словами неописуемая. Появляется полковник. Он в форме революционного комиссара. Бяльцев (представляется). Павел Петрович Кибирев. Удивлению нет места. Иногда получается начинать жизнь сначала. Спасибо новой власти, сумевшей оценить старые кадры с опытом работы в Туркестане. Нежданов. У вас новое имя, полковник? Бяльцев. Товарищ уполномоченный по Туркестанскому краю... И у вас тоже, не так ли Усто? Нежданов.. Это не имя, а псевдоним. Бяльцев. Ну так считайте, что и у меня тоже. Вы не хотите выделяться в среде сартов, а я не хочу смущать рабочие массы своим дворянским происхождением. Буду рад, если мы найдём общий язык и в новых обстоятельствах лучше поймём друг друга. Махмуд внутри графического рисунка «советского» Николаева ораторствует с трибуны. Махмуд. Товарищи! Мы ещё только привыкаем к этому слову, но привыкнем! Мы теперь все - товарищи! Мы ещё не понимаем, что октябрь – это не просто осенний месяц – это Октябрь! – весна нового времени. Теперь будет по-новому и это сделает всех нас счастливыми. Считалось, что только Аллах создавал людей! Это - заблуждение! Мы сами создадим! Мы будем бороться за освобождение мужчин Востока, которые вынуждены были играть постыдную роль женщины в танце. За освобождение женщины Востока, которая должна показать своё лицо миру, снять всё, что не должно быть на ней надето и заменить мужчин в танце. Слава Октябрю – началу новой эры! Слава большевикам – проложившим путь в эту новую эру. Вступайте в ряды большевиков! Все до единого на уборку хлопка и строительство нового ферганского канала, который, как китайская чудо-стена, прославит в веках наше поколение! Появляются Алишер и Карим. Махмуд, заметив их, растерялся на мгновение, но затем обрел себя. Подошёл пожать руку. Махмуд. Здравствуйте, това… Алишер (перехватив его руку, железной хваткой притянул к себе). Слушай, комиссар, где ты выучился петь эти песни? Какой костюм! Ты в нем танцуешь на красном базме? Махмуд (пытаясь вырваться). Товарищщщ! Алишер (беззлобно, шёпотом) Ты помнишь, как однажды, залез мне в штаны и шептал, что жить без меня не можешь, не давая ночью уснуть? Махмуд (так же на ухо Алишеру). Может быть, и теперь не могу без тебя. Но забыл про это....и ты забудь... а если кому расскажешь, то... (касаясь кобуры) Здесь лежит штука, которая делает отверстия получше, чем твой.… Это раньше ты был у нас командиром. А теперь командир я. Эпилог. Прошли годы. Герои досказывают свои истории. На наших глазах Нодира снимает и сжигает паранджу. Нодира. Мы сыграли с Салахутдином свадьбу. Настоящую, комсомольскую! Накануне я при всех сняла паранджу и бросила ее в костёр. Я носила её столько лет, а она так быстро сгорела... и глазом не успела моргнуть. Салахутдин не хотел, чтобы я танцевала. Я сказала, что в нем живут феодальные пережитки. Тогда он подарил мне в знак примирения самшитовый гребень. Я учила девушек, что с мужем жена теперь может говорить, ничего не боясь и, что лицо её может быть открыто,а она сама свободна, как птица в небе! Салахутдин. Она танцевала и всегда говорила, что сама сочинила все танцы, никогда не упоминая, где их подглядела. Вольная жизнь ее сгорела быстрее паранджи: в одном из кишлаков ее забросали камнями. Эти подонки кричали: шайтан! неверная дрянь! ...Потом из нее сделали легенду. Сочинили в честь неё пьесу для театра, назвали «Открытое лицо». Я больше не женился, признаюсь: стал выпивать. Махмуд теперь другой, но он хороший. Надо будет его попросить, когда сдохну, пусть меня положат в могилу Нодиры... Алишер. Нам разрешили открыть Красную чайхану. Карим. Мой брат и впрямь видил всё наперёд, а ему не верили. Алишер. Люди приходили в Красную чайхану не просто праздно пить чай, а слушать политинформацию, в конце которой иногда выступали артисты. Карим. Особо людей привлекали танцовщицы в золотых прозрачных одеждах. Но тайн в их танцах не было. Они умерли вместе с нами … Алишер. Я спросил лекторов: почему каждая власть борется за права народа, а бедных не убавляется? Ко мне пришли, арестовали и сослали в Сибирь. Идя по этапу, я заметил, как с каждым днем в воздухе прибавлялось холода. Я никогда не видел солнца. Всё–таки Махмуд испугался, что я расскажу про него. Хотя я никогда этого не делал. Зачем же он меня предал? Карим. Я поехал на север искать Алишера, я заразился и заболел сибирской язвой. Я умирал в сельской больнице, за самодельной ширмой и думал, что ухожу в правильном месте. Что буду лежать в одной земле с Алишером в одной могиле, как на картинке Усто. Махмуд. Я прожил долгую жизнь. У меня были жена и дети: три девочки. Мне докладывали, что Усто Нежданов, арестованный по решению компетентных органов в 1938 был отпущен в разгар войны... и стал сердцем многих интеллигентных ташкентских домов. Что делать творческая элита всегда любила гонимых. Нежданов присутствует во время всех рассказов. Молчит. Бяльцев. Меня арестовали в 1937 году в числе многих высших чинов советской армии за умышленное сокрытие моего происхождения, настоящего имени. Я был расстрелян, как враг народа... В 1956 году моему сыну Дмитрию Валерьяновичу Бяльцеву, с которым мы крайне редко виделись после развода с женой, выдали справку о моей посмертной реабилитации, как жертвы сталинских репрессий. Елена Бяльцева. Я вышла замуж за Илью Алексеевича. Я не ошиблась. Мы прожили содержательную жизнь. Дмитрий, с возрастом всё чаще расспрашивал про отца....Однажды разбирая бумаги нашёл фотографию женственного мальчика - бачи, с прикреплённой к ней скрепкой пояснительной запиской отца. Я не хотела этого, но Митя, стал востоковедом и также как его отец уехал в Ташкент. Нежданов В 1966 году проходила выставка, посвящённой 100 летию Нового Ташкента. Автором её был ленинградский востоковед Дмитрий Бяльцев. На тех же стенах, к в экспозиции по случаю 50 летия Нового Ташкента, возникают один за другим фотографии в рамах – групповые и индивидуальные, на которых можно разглядеть Алишера, Карима, Салахутдина и Махмуда... Махмуд, бывший в то время уже в высшем партийном эшелоне, курировал эту юбилейную выставку... Раздел фотографий отпечатанных со стеклянных гедеротипов, привезённых из Петербурга, привёл его в ярость... Он потребовал снять часть экспозиции...В то время, когда полный гнева, он давал указания об изменении экспозиции, к нему подошёл подтянутый, с редкостным для сегодняшнего дня аристократическим лицом мужчина... и протянул конверт с единственной, старой, в мелких трещинах фотографией. Махмуд взглянул на неё, побледнел и вышел из зала. Махмуд. Еще через сутки в Ташкенте произошло сильное землятресение. В этот же день со мной случился удар. одни говорили, что я жертва землетрясения, но большинство, что я «надорвал в трудах свое сердце». Они и подумать не могли, что я просто не пережил послания из прошлого - вручённой мне фотографии одинм негодяем. Я так и не узнаю, что это был Дмитрий – сын Бяльцева. Нежданов. Когда Махмуд вёл меня по тесной улице старого города, по всей улице разносился запах гари. Кто-то поджёг высохшую за лето траву и весь Ташкент окутало удушливым маревом. Сполох огня добрался до ещё не окрепшего ствола молодого гранатового дерева и в его свете я видел как навстречу нам двигался настоящий конвой. Я подумал: вот снова, в который раз, в расплавленном воздухе, рисующем миражи, вижу я собственное отражение. Огонь горящего гранатового дерева вырвал из темноты лицо парня, идущего под стражей. Его руки были сломаны за спиной и его адамово яблоко тревожно выделялось на шее. Кто-то из солдат, видимо, ослабил хватку и парень, воспользовавшись этим, рванулся и побежал по узкой улочке мне навстречу. Конвоиры вскрикнули и побежали за ним.... Я узнал его сразу! И сердце моё оборвалось... Это был он, за которым я шёл крадучись весь день, кого я потерял из виду и не мог найти, кто, протянув мне во сне гранат сказал, что отныне я заколдован и, что мне не уехать отсюда теперь ни-ког-да.... Я закричал конвоирам: стойте... не стреляйте ...я искал его... я рисовал его во всех моих рисунках...я закричал парню по узбекски: слышишь я рисовал только тебя.... Раздался не грохот, а вполне реальный выстрел - сразу из двух или трёх маузеров конвоиров... НЕ ИСЧЕЗАЙ прошептал я... Я никогда не расказывал, то, что теперь рассказал. С годами я вообще говорил всё меньше... наверное, к этому обязывало меня второе моё имя, ставшее для многих первым – покорный - Мумин. Нежным меня называли только те, кто понимал и любил меня... Нежность – это цвет юности... Дружба и Любовь к близким мне людям – единственное, что принадлежало мне до конца... Вечность Вечность же никому не принадлежит... И только ей ведомо, что в ней останется от всех нас. Чайханщик и Нежданов в чалмах, становятся рядом, их взгляд утремляется к возникающим в картине. В ней: Салахутдин и Нодира, Махмуд, Алишер и Карим. Елена и Валерьян Бяльцев.Звягинцев и Василий. За ними вечные памятники... Старое кладбище с двумя стоящими рядом могилами, хранящими тайну в них погребённых... Над ними высоко летящие аисты. Конец. редакция титров - 21 марта 2007г. (С) Ташкент – Сиэтл 2005-2006гг. |