Пролог
| Вид материала | Документы |
- Язык Пролог Пролог (Prolog), 180.88kb.
- Московский Институт Открытого Образования и автономная некоммерческая организация культуры, 382.14kb.
- Программа собеседования по направению подготовки магистров «050100 Педагогическое образование», 403.81kb.
- Работа со списками в языке Пролог Рекурсия в Прологе, 175.74kb.
- Концепция языка Пролог и сферы его применения. Процедурная и декларативная трактовка, 31.15kb.
- Урок литературы в 5 классе по теме: «Пролог к поэме «Руслан и Людмила», 22.14kb.
- Таинство брака. Майк мейсон, 1384.48kb.
- Кому на Руси жить хорошо Часть первая Пролог, 1403.47kb.
- Тема: А. С. Пушкин. Детство, юность, начало творческого пути. «Руслан и Людмила». Пролог, 98.54kb.
- Действие происходит в стране берендеев в доисторическое время. Пролог на Красной горке,, 929.1kb.
Скрижали
Посвящается Олегу Васильченко и Йоргосу Христу —
русскому и греческому фрахтовщикам, благодаря которым
автор смог выжить и написать эту книгу
ПРОЛОГ
Что-то мешало молитве. Мешало.
С висящих над секретером икон на него скорбно смотрели Иисус Христос, Богоматерь Мария, святой Николай, покровитель моряков, и целитель Пантелеймон.
— Господи Иисусе Христе, упокой душу...
Шел первый час морозной февральской ночи.
...Двое суток назад вдвоем подходили в метели к дому, к подъезду. Летящие снежинки искрились в свете дворового фонаря.
— Прелестный вечер. Давай еще погуляем? Хоть полчасика. Замерз? А я подышу еще. Минут десять. И поднимусь.
Он вошел в квартиру, повесил на вешалку пальто, кепку, налил свежей воды в чайник, успел поставить его на газ, достать из холодильника яйца, чтобы к приходу Анны был готов ужин. И в этот момент в дверь позвонили. Звонок был громок, прерывист и, казалось, бесконечен.
Идя из кухни к двери, он удивился. Анна так резко никогда не звонила. Да у нее и ключи были с собой.
Девушка-соседка в заснеженном пальто и вязаной шапочке напряженно стояла на пороге.
— Это сумочка вашей жены? — Она протянула сумочку с длинным ремешком, который Анна перекидывала через плечо.
— А в чем дело?
— Вызывайте «Скорую»! Мы с Витей подходим к дому — лежит на тротуаре. Без сознания. Звоните же! А я вниз, к Вите. Делает ей массаж сердца. Вызывайте!
Он швырнул сумочку на тахту, кинулся к телефону. Первые секунды не мог вспомнить, как звонить в «Скорую» — 02? 03? 01?
Наконец дозвонился, сообщил адрес. И — вниз по лестнице. Почему-то казалось: на Анну напали грабители, ранили ее.
Выбежал из подъезда. И тотчас увидел: справа на широкой скамье в расстегнутой шубе на спине Анна. Над ней склонился парень. Положив ладонь на ладонь, изо всех сил ритмично надавливает на сердце.
— Приложите губы к ее губам! — прохрипел он, не переставая делать свое дело. — Дышите ритмично, рот в рот!
Артур рухнул на колени в снег, нашел своими губами губы Анны. Теплые, родные, но какие-то бесформенные, потерявшие упругость...
Он дышал изо всех сил и одновременно думал: «Почему же я ничего не делаю? Господи Иисусе Христе, Ты все можешь, спаси!»
Ударил косой свет. Подъехала «Скорая». Врач в белом халате, накинутом поверх пальто, крикнул: «Отойдите!», поочередно поднял пальцем закрытые веки лежащей, взял запястье свесившейся руки.
— Всё.
— Что «всё»? — спросил Артур, не поднимаясь с колен.
— Напрасно стараетесь. Это труп.
И позвал санитара с водителем, чтоб подали носилки.
— Она живая! Теплая! Скорее в реанимацию! — Он стоял на коленях, молил их, уговаривал.
— С самого начала не было пульса, — промолвила за спиной девушка. — Не хотели вам говорить.
Артур тяжело выпрямился. Носилки с Анной уже вдвигали в машину «Скорой помощи».
— Куда вы ее? В морг? Что вы делаете?! Анечка, девочка моя...
С этого момента он потерял себя. Все, что происходило в течение дальнейших трех суток, — нашествие в дом знакомых и полузнакомых людей, родственников Анны, переговоры с агентом ритуального бюро... Все это время действовал как автомат, робот.
Друзья боялись оставить его. Сутками толклись, сменяя друг друга, ночевали, гоняли то чаи, то кофе.
И вот теперь, через трое суток, за два дня до назначенных похорон, наконец остался один в опустевшей квартире.
— Господи Иисусе Христе, Господи... Аня...
Что-то мешало молитве. Мешало. Какое-то настойчивое постукивание.
Он шагнул влево к черноте ночного окна, отер слезы, пригляделся. На фоне мерцающих снежинок о стекло что-то билось. Металось снизу вверх, сверху вниз по всей высоте окна, пытаясь проникнуть с мороза сюда, в теплую комнату.
Большое. С пол-ладони. Темно-синее с золотой оторочкой по краю крыльев. Бабочка! Тропическая!
Сейчас? В феврале?
«Она там. После вскрытия. Обширный инфаркт. Лежит в морге. А это что? Кто?!»
— Господи! Господи! Сохрани и помилуй ее душу...
Молился, понимал: нужно немедленно распахнуть окно. Но увидел: бабочка села на заснеженный карниз. Сложила крылья парусом. Страшно было ее вспугнуть.
Только кончил молитву — бабочка опять стала метаться вверх-вниз, биться о стекло.
— Господи! Иисусе Христе! Анечку мою, душу ее сохрани, помилуй...
Она снова спокойно сидела на карнизе.
Пресекся, перехватило горло. И тотчас она заколотилась вверх-вниз, вверх-вниз.
Рванул нижний шпингалет, вскочил на подоконник, чтобы открыть верхний, и вдруг заметил: бабочка исчезла, растворилась в ночи.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
От аэропорта Внуково к Москве сквозь густой мартовский снегопад мчалась красная автомашина.
Погода была плюсовая. Снег падал и тут же умирал на черной ленте шоссе. Ритмично работали дворники, сметая с лобового стекла грязные брызги. И хотя еще шел снег, впереди над столицей открылся просвет голубого неба, показалось заходящее солнце.
«Потряс! Великолеп! — по своей привычке бормотал вслух Борис Юрзаев, горбящийся за рулем «жигулей» в коричневой кожаной курточке, обмотанный по уши шотландским мохеровым шарфом. — Кошмарные сутки позади! Ужас позади, позади. Теперь заполучу эти самые ±СкрижалиІ, и через считанные дни — свобода! Заграница! Абсолютная, бесконечная независимость ни от чего! Ни от Бога, ни от черта!»
— Ах ты, дура! — Борис резко затормозил, вильнул рулем вправо, спасая от колес невесть откуда выскочившую на шоссе собачонку, и едва не вылетел в кювет.
Перевел дыхание, выровнял на обочине машину. Снова поехал, помчался вперед.
«Ну и дура! Еще секунда — эмигрировал бы на тот свет. Зато бесплатно».
Красные «жигули» вместе с потоком других машин вливались в город с его светофорами, регулировщиками. У Триумфальной арки пришлось сбавить скорость. Чем больше приближался он к району, где жил Крамер, тем медленнее приходилось ехать. И тем сильней нарастало счастливое нетерпение. Оно било изнутри, как током.
Всего два раза в жизни Борис испытывал такое ни с чем не сравнимое чувство неслыханной удачи. Сначала шестнадцать лет назад, когда бывшая первая жена (будь она проклята!) протянула из оконца регистратуры районной поликлиники пухленькую ручку с наманикюренными ногтями и взяла, взяла сложенную бумажку с номером его телефона, предложением пойти вечером в кино или в ресторан. И второй раз — три года назад, кажется совсем недавно. Он хорошо помнил вот такое, бьющее изнутри током чувство удачи, счастливого поворота жизни, когда вся группа уехавшего в Австралию Виктора, все двадцать пять человек, встретясь вечером у метро, разом ввалилась к Артуру Крамеру и тот согласился, согласился вести их дальше, но уже по своей методике...
Понравился сам Артур, комната с ее иконами, книгами, висящим на стене азиатским сюзане, понравилась и его жена — молодая, статная Анна, внесшая из кухни громадный заварочный чайник, прикрытый яркой таджикской покрышкой. Чуть позже разглядел он за стеклом одной из книжных полок цветную фотографию, где на фоне морских волн сидели на обломке скалы Крамер и знаменитый священник отец Александр Мень, через полтора года убитый...
«Нехорошо врываться без звонка, — подумал Борис Юрзаев, останавливая машину у бровки тротуара возле уличного телефона-автомата. — Тем более не виделись с похорон Анны, чуть не две недели прошло».
Стоял в будке, шарил по карманам в поисках монеты, бормотал: «Не везет ему, не везет. Меʹ ня убили, Анна умерла...»
Сгущались синие сумерки. На улицах зажглось освещение. Через неприкрытую дверь будки отрывисто доносились голоса прохожих, шуршание шин по влажному асфальту, влетел ветерок, особенный, сладкий, какой бывает, наверное, только вечером в начале весны и только в Москве.
Наконец он опустил монету в щель автомата, снял трубку, стал набирать номер. Робость охватила его.
«Что скажу? Что? Как подступиться? — бормотал он, медля набрать последнюю цифру. — Врать нельзя — просечет тут же. Правду — тоже нельзя. Хотя почему? Прийти, упасть на колени, сказать: ±Дайте ±СкрижалиІ! Или копию. Другой у меня надежды нет, а я уж употреблю во благо, бескорыстно, и так далееІ. Даст! Он добрый».
К телефону никто не подходил. Не снимал трубку.
Лишь в эти минуты Борис Юрзаев до конца осознал: уезжать без крамеровских «Скрижалей» было бы сущей авантюрой, он без них пропадет, просто пропадет. В лучшем случае опять придется надзирать за какой-нибудь бетономешалкой, как когда-то в лагере.
Снова набрал номер. И тотчас в трубке послышался голос какого-то запыхавшегося человека.
— Алло?
— Кто это? Кто? — спросил Борис. — Мне нужен Артур Крамер.
— А его нет.
— Как нет? С кем я говорю?
— Это Толя.
— Какой Толя? Сергеев? Толечка, я — Боря. Что ты там делаешь? Где Крамер?
— Уехал. После похорон, как прошло девять дней. Попросил пожить у него, пока не вернется. А я только вошел, даже пальто снять не успел.
— Погоди про пальто. Куда уехал? Когда вернется?
— В Азию. То ли в Душанбе, то ли в Ашхабад. Точно не знаю. И когда вернется, неизвестно.
— Ну и плохо! А он звонит? Пишет?
— Пока ни разу.
— И у тебя нет его адреса?
— Я же сказал: толком даже не знаю, где он.
— Плохо, Толя, очень плохо. Ну, извини.
Выйдя из автомата, Борис отпер дверцу машины, сел за руль. И почувствовал, как разом навалилось все, что пережил за последние сутки. Не было сил включить зажигание. Да и куда теперь ехать? Бьющее током ощущение удачи исчезло.
...Вчера вечером, сидя на табуретке, не без злорадства смотрел программу «Новости» по еще не проданному телевизору (кроме телевизора, табуретки и раскладушки, в комнате уже ничего не осталось). В конце программы опять показывали пузатого настоятеля одного из крупнейших храмов Москвы. Величественный, серебристобородый, он торжественно освящал приватизированный ресторан. Брызгал кропилом на стены, на стоящих кучкой новых владельцев с их дамами.
Внезапно позвонили в дверь. Ворвался Ежов — бывший однокашник по медицинскому институту, ныне врач Онкоцентра. Борис сразу понял, что дело швах.
— Сидишь тут! Телевизор смотришь! Немедленно забирай ее куда хочешь! Через день-другой отдаст концы. Вот тебе твой пакет с твоими тысячами. Можешь не пересчитывать, я его даже не открывал. Подсунул заведомо неоперабельный рак желудка с метастазами, сам не вылечил и меня можешь подставить под суд... Что вылупился? Старуха врезает, понял? Сейчас же бери, отправляй к родственникам, куда угодно!
— Да у нее родственники в Тбилиси!
— Меня не касается, где у нее родственники! Чтоб к утру ее не было! Если б ты им не морочил голову и вовремя сделали операцию, хоть в том же Тбилиси, может, была бы жива.
— Что ты хочешь этим сказать? Что?
— Что слышал, прохиндей! Выписка, все документы готовы. Устрою перевозку до аэропорта, носилки, сумку-укладку с лекарствами, шприцами. Чтоб утром до девяти духа ее не было в Онкоцентре! Иначе вместо Израиля попадешь туда, где уже побывал. Сопровождать больного нужно в белом халате — дам свой. Прилетишь из Тбилиси — немедленно все это вернешь.
Сейчас, сидя в машине, озаряемой переменчивыми огнями вечерней улицы, Борис Юрзаев с жалостью к себе перебирал события прошедших суток. Он же хотел добра этой старухе, добра ее многочисленной родне. В очередной и последний наезд в Грузию весь январь и часть февраля странствовал из одной семьи в другую, лечил на квартирах кого ни приводили, брал деньги — сколько давали. Набралось что-то около трехсот тысяч. Нужно же было зашибить денег на отъезд — на билет, на паспорт, на визу, на отправку заранее багажа в контейнерах. Даже три веника отправил, даже две пары валенок. Для Танечки. Линка по телефону жаловалась: зимы холодные, отопления нет, у девочки ноги стынут. Кто б мог подумать, что в этом Тель-Авиве, почти в Африке, понадобятся валенки!
Если б под конец поездки не завели в тбилисский дом со всеми этими верандами, лестницами и галереями и не стали все эти душевные, гостеприимные люди умолять спасти заболевшую раком родоначальницу всего клана — тетушку Кетован, то и кончилось бы все хорошо. Но нет, целовали руки, всучили тысячу долларов. Соблазнился. И не столько долларами, сколько их верой. Сам поверил, что вылечит, исцелит. На свою голову увез с собой в Москву, исхитрился за деньги пристроить в Онкоцентр, в отдельную палату с уговором не трогать, не оперировать, каждое утро приезжал, махал руками, посылал энергию с информацией... А теперь вот «концы отдает»... Наверняка началась раковая интоксикация. Летит сейчас в самолете, на носилках, поставленных поперек трех кресел. И Витька Никольский рядом со шприцем. Хорошо хоть отыскал его, дурака, на дежурстве в поликлинике, уговорил сопровождать, дал денег. Полночи мотался на машине меж аэровокзалом и Внуково, пока добыл-таки четыре билета, щедро по десять тысяч «верха» за каждый отстегнул, добыл-таки, хоть и на рейс поздний, на 18.30. Проводил. Хорошо, хоть еще жива, пусть и без сознания. Может, долетит живая...
Жалко было тетушку Кетован, так доверчиво она относилась к нему, жалко себя: ведь искренне хотел ей добра, сколько сил ухлопал, сколько бензина проездил, все равно никакая операция ей бы не помогла, глупость все это, глупость! Только чудо, только энергетическое воздействие. Ну не вышло, не получилось...
Как не получилось? Получилось! Не было б этой истории с несчастной тетушкой Кетован — не было б этой сумасшедшей ночи, когда под конец, уже там, в Онкоцентре, Витька Никольский вспомнил про «Скрижали»: «Если б у нас были крамеровские записи, может, мы бы ее вылечили. Помнишь, однажды на занятиях сказал: у него есть тетрадь, где собрана мудрость мира, и если ею овладеть, человек вроде бы способен творить чудеса...»
В самом деле, как это могло вылететь из головы? Говорил Крамер, говорил, мол, кто поднимется до определенного уровня, тот получит эти «Скрижали». И надо же, как умерла его Анна — всех разогнал. И сам, как назло, исчез.
Катастрофа, Боречка, катастрофа. Без «Скрижалей» никак нельзя уезжать, нельзя. А может, Крамер все-таки давал их кому-нибудь? Кто был его любимый ученик?
Борис Юрзаев включил зажигание, габаритные огни и поехал к живущему здесьже, неподалеку, в одном из тихих старомосковских переулков сотоварищу по распавшейся группе — Леониду Медведеву. Правда, уж кто-кто, а Леонид не был любимым учеником Крамера.
Артур Крамер постоянно огорчался, когда Леонид, степенно оглаживая свою дремучую черную бороду, докладывал о необыкновенных эффектах, которые происходили в результате заданных упражнений. «Ничего этого не было, — перебивал Крамер. — Вы все это где-то вычитали. Как и большинство технарей, вы ведь в душе во все это не верите и поэтому практически ничего не делаете. Зачем вообще вы ко мне ходите?»
Леонид, так же степенно поглаживая бороду, невозмутимо соглашался, что привирает, говорил, что приналяжет, догонит...
Все чаще и чаще Крамер в сердцах поговаривал, что давно уже следовало бы большую часть группы разогнать и только убеждение, что он не имеет на это права, что человека к человеку приводит не слепой случай, — только это заставляет его терять с ними время.
Но Борис Юрзаев подозревал, что Крамер не выгонял нерадивого ученика еще и потому, что тот всегда приносил с собой стопку редких, часто старинных, антикварных книг, которые разыскивал Крамер. Через неделю-другую он возвращал их Леониду прочитанными и получал новую порцию. «А сами-то вы прочитали это все?» — спрашивал он Леонида. «Прочитал. В свое время», — уклончиво отвечал тот.
— Добрый вечер, Леня. Срочно, сейчас же вари кофе! Очумел. В глаза хоть спички вставляй. Ночь не спал. А твои спят?
— Ты и вправду очумел. Еще только начало девятого. У нас кот подыхает. Жена выпросила полтыщи, помчалась с ним в ветеринарную неотложку, в какой-то кооператив. Пошли на кухню.
— Что ж сам не попробовал вылечить кота?
— А ты бы вылечил?
— Случалось, — соврал Борис.
— Кофе нынче немыслимых денег стоит, — добродушно дудел в бороду Леонид, размешивая кофе с сахаром в джезвее и наливая в него воду из крана. — Окажешься в Израиле, передашь через кого-нибудь хоть баночку «Нескафе».
Они сидели за покрытым клеенкой кухонным столом, пили кофе. И здесь, как и во всей трехкомнатной квартире, громоздились по стенам застекленные полки с книгами. Золотистые буквы на корешках старинных томов отсвечивали под бронзовой люстрой.
— Откуда ты знаешь, что уезжаю?
— Да об этом все воробьи кричат, на каждом дереве!
— Нет, серьезно, откуда?
— Крамер говорил.
— Ты давно его видел?!
— Примерно неделю назад. Зашел на минуту перед отъездом, вернул книги — «Русскую народно-бытовую медицину» Попова да еще «Мысли» Паскаля. Впервые больше ничего не просил, не заказывал.
— Погоди, погоди. Куда он уехал?
— По-моему, в Ашхабад. С ним еще был человек оттуда. Русский. Вроде бы директор какого-то заповедника.
— Какого?! Какого?!
— Что у тебя за привычка повторять каждое слово? Не знаю какого. Зашли на минуту, отдали книги, уехали. Ты когда отчаливаешь? Оформился? Билет уже есть? Крамер сказал: «Вот и Юрзаев едет, в конечном счете окажется в Америке...» Что? Просек он тебя?
— Да что мы все о Крамере? Тоже мне, махатма! Между прочим он случайно тебе не давал «Скрижали», ну, помнишь?
— Как же! Сподобился, видел однажды. Это просто толстый еженедельник в мягкой синей обложке, какие-то записи, конспекты.
— Как он к тебе в руки попал? Как?
— Артур должен был мне за книгу Бергсона, дореволюционное издание, раритет. По дружбе, даром, за тысячу отдал ему, в сущности, подарил. Анны дома не было. Он и кричит из кухни: «Сам возьми деньги в бумажнике, в секретере!» Готовил он там, чтоб меня обедом накормить. Я и глянул.
— Ну, и что ты там прочел? Что?
— Ничего не успел. Листанул. Поставил на место. Взял из бумажника деньги и пошел на кухню обедать.
— Нехорошо, Леня, нехорошо. Он тебя обедом... а ты? С другой стороны, кто б удержался? А может, он все-таки их кому-нибудь давал или сейчас дал?
— Может, и дал. Той же Оле. Или Ивану. Он их вроде хвалил, в отличие от нас с тобой. Или — Максиму.
— Понятно... Ну, ладно. Спасибо за кофе.
— Постой. А чего ты приезжал?
— Проститься заехал!
— Вот повезло тебе, что еврей! Везунчик!
— Какой я еврей! Даже не «полтинник»! Чистокровный русский! Это моя Линка еврейка!
— Ну и хитрован! Далеко смотрел... Между прочим, недавно принесли послушать кассету, подружка моей жены прислала из Иерусалима, рассказывает, как там экономят: воду в унитазе спускают лишь когда дерьмо накопится, голову моют обязательно в тазу, чтоб потом этой же водой постирать или пол вымыть. Кстати, ее знакомый профессор-кардиохирург с трудом устроился в пятьдесят лет мыть полы. Называется — «половой вопрос».
— Зачем ты меня расстраиваешь, зачем? Одни устроились так, другие — иначе. У меня уже все обрезано, все концы. Из домовой книги выписан. Вещи отправил.
Борис обнялся с Леонидом, в отчаянии спустился к машине, сел, захлопнул дверцы.
— Завидует, — бормотал он вслух, — хотя, действительно, зачем им еще один лишний врач? Даже не профессор.
Он включил свет в салоне, достал записную книжку, принялся составлять список бывших учеников Крамера, тех, кто мог получить или хотя бы прочесть и законспектировать «Скрижали».
ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»
СИМЕОН НОВЫЙ БОГОСЛОВ
(Конспект)
Не говорите, что невозможно принять Божественный Дух,
Не говорите, что без Него возможно спастись,
Не говорите, что кто-нибудь причастен Ему, сам того не зная,
Не говорите, что Бог невидим людям,
Не говорите, что люди не видят Божественного света
Или что это невозможно в настоящие времена!
Это никогда не бывает невозможным, друзья!
Но очень даже возможно желающим, но только тем,
которым жизнь дала
Очищение от страстей и соделала чистым око ума.
* * * * *
Приидите, научитесь, что не только в будущем, но вот уже сейчас
Лежит перед нашими глазами, и руками и ногами
Несказанное сокровище, превышающее всякое начало и власть.
Приидите и удостоверьтесь, что это сокровище есть
Свет мира.
* * * * *
Если покаяние будет идти от всего сердца,
Не замедлит Господь сотворить милость с тобой.
Только не в раздвоении сердца, не в двоедушии делай это.
И теперь Бог открывает апостолов, пророков и праведников.
Дары Божии не уменьшены в настоящее время.
Все зависит от нас.