Пролог

Вид материала

Документы

Содержание Глава десятая Из «скрижалей»

Подобный материал:

• Язык Пролог Пролог (Prolog), 180.88kb.
• Московский Институт Открытого Образования и автономная некоммерческая организация культуры, 382.14kb.
• Программа собеседования по направению подготовки магистров «050100 Педагогическое образование», 403.81kb.
• Работа со списками в языке Пролог Рекурсия в Прологе, 175.74kb.
• Концепция языка Пролог и сферы его применения. Процедурная и декларативная трактовка, 31.15kb.
• Урок литературы в 5 классе по теме: «Пролог к поэме «Руслан и Людмила», 22.14kb.
• Таинство брака. Майк мейсон, 1384.48kb.
• Кому на Руси жить хорошо Часть первая Пролог, 1403.47kb.
• Тема: А. С. Пушкин. Детство, юность, начало творческого пути. «Руслан и Людмила». Пролог, 98.54kb.
• Действие происходит в стране берендеев в доисторическое время. Пролог на Красной горке,, 929.1kb.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Необходимо было хоть как-то впасть в обычную реальность. По крайней мере, до возвращения двух существ в человеческой форме, называемых Исмаил и Юсуф.

На рассвете, когда, лежа на кошме, Артур открыл глаза, сквозь потолок сторожки увидел: солнечное небо сплошь заткано узорами созвездий, под ними вольно парят птицы. У него закружилась голова.

Равномерные вибрации воздуха прошли через слух, достигли сознания, оформились в звуки, слова:

— Уходим к пограничникам. Ночью был большой стрельба. Дурной люди той сторона хотел забрать рощу Юсуфа. Какой лекарство надо?

Он отрицательно покачал головой.

— Четыре часа будем. Нигде не ходи. Дурной люди туда-сюда бегал.

— Грациас, — произнесли губы Артура. Он сам не понял, почему ответил на испанском языке.

Оба существа удалились.

«Господи, помилуй», — прошептал Артур. Он приподнялся, нашарил очки под длинной подушкой, встал. Кошма и глиняный пол под ней словно висели в пространстве наподобие ковра-самолета. Закрытая дверь казалась прозрачной. По ту ее сторону на вершине куста тамариска сидела ящерица. Он открыл дверь.

Напротив через тропинку на вершине куста тамариска сидела ящерица.

И ящерица, и куст, и все не имело четких очертаний. Предметы были лишь сгустками живого, одушевленного, движущегося пространства. Оно мягко обтекало тело, отчасти проходило сквозь него. Артур двигался в этой текучей среде к деревянному помосту над озерной водой.

То, что он увидел, заставило его замереть.

Обрыв был живым, дышал. Металлическая лесенка-трап тоже состояла из живых, движущихся частиц, испускавших мгновенные вспышки. Вода озера — сплошь расталкивающие друг друга живые пузырьки, стремящиеся к поверхности, к теплу.

Артуру захотелось посмотреть на солнце. Но ему стало страшно.

С закрытыми глазами двинулся назад, к сторожке. Сквозь веки все было видно! Ящерица продолжала сидеть на самой верхней ветке куста. Вокруг нее, примерно на метр, как зонтик, простиралось прозрачное поле малинового цвета. Стало ясно: так она охраняет свою территорию, свое место охоты на насекомых.

Артур открыл глаза. Ящерица, не мигая, смотрела в упор. Морда ее была похожа на мудрое лицо Вольтера. Малиновое свечение усилилось.

Он сделал шаг назад. Свечение ослабло.

Не без опаски ступил он обратно в дом. Стены тоже были прозрачны.

Беспомощно лег ничком на кошму. Под ней, под полом, далеко внизу просматривалось небо с мигающими звездами... Не было верха и низа. Как вчера там, у пруда.

Артур уткнул лицо в сгиб руки. Боль под лопатками почти прошла. То, что осталось, было приятным жжением, теплотой. Снова закружилась голова.

Вдруг увидел он остывающий зев голландской печи в давно разрушенном доме своего детства во Втором Лаврском переулке Москвы. В печи среди догорающих голубоватым пламенем углей и головешек светится раскаленное золотое колечко — единственная семейная драгоценность, перешедшая к матери от бабушки.

Колечко однажды упало со стола. Мать искала его, искала несколько дней. Все места, куда оно могло закатиться, были исследованы, тщательно выметены. Кольцо словно испарилось.

Теперь Артур увидел — через столько лет! — как оно подкатывается к одному из сосновых поленьев, лежащих на железном листе у печи, подлипает к янтарному натеку смолы...

Но вот страница перевернулась. Да, буквально с хрустом перевернулась страница какой-то книги. Много одних и тех же страниц, много разных людей, читающих одну и ту же книгу. Именно это место — про то, как Артур Крамер лежит сейчас один в сторожке егеря, в заповеднике, в Средней Азии, на Земном шаре, не имеющем ни верха, ни низа. Читающих со скептической усмешкой книгу, которую он еще не написал, даже в мыслях не было...

Чтоб не сойти с ума, он заставил себя встать. Хотел все-таки попытаться войти в систему привычных координат. Для этого была необходима какая-то очень конкретная цель. И Артур решил к возвращению егерей приготовить обед. Готовить обед. Больше ничего не замечать. Ни о чем другом не думать.

Это простое решение оказалось действенным. Голова перестала кружиться. Стало возможным передвигаться по двум комнаткам.

Кроме початой пачки соли, мешочка с изюмом, половины привезенного Стахом батона, цибиков зеленого чая да бутылки с хлопковым маслом, никаких запасов у Исмаила не было. Зато рядом с сетью, сырой грудой лежащей справа от двери, он нашел моток лески с двумя ржавыми крючками на поводках и таким же ржавым болтом вместо грузила.

С закидушкой и куском хлеба в кармане он снова вышел.

И увидел солнце. Сквозь него просвечивал чей-то лик.

«Господи, помилуй! — прошептал Артур. — Господи, помилуй...»

Ящерица сидела на своем месте. Узкий рот, казалось, таил усмешку. Из него торчало крылышко какого-то съеденного насекомого. И право ящерицы на это насекомое было не менее неоспоримо, чем право солнца — пылать.

Он двинулся к обрыву. Сойти по крутой лесенке, состоящей из движущихся частиц, стало сущим испытанием. Но еще большим испытанием было ступить на помост, который тоже представлял собой живое прямоугольное облако. Другие облачка в виде стола и двух скамеек парили над ним.

«Господи, мне надо накормить двух егерей — Исмаила и Юсуфа», — твердил Артур, осторожно подходя к краю помоста. Он размял хлебный мякиш, нацепил на крючки и забросил закидушку в скопление живых пузырьков, называемых «озеро». Конец натянувшейся лески он держал между большим и указательным пальцами.

Пузырьки, отрываясь от всей поверхности озера, цепочками тянулись к солнцу. Становилось жарко.

Внезапно по леске будто кто-то постучал, потом дернул. Артур подсек и поднял на помост небольшого сазана.

Так он поймал еще двух сазанов и одного толстолобика. Всякий раз, освобождая крючок из округлого рта этих существ, Артур с особой силой испытывал чувство греха. Казалось, он выдергивает крючок из самого себя.

Ему пришлось проделать еще одно путешествие в дом и обратно. Принесенным ножом на краю помоста почистил, выпотрошил рыбу. Встал на колени, чтобы обмыть ее в том, что когда-то называл водой.

Какая-то сила приподняла помост, повела в сторону. Фиолетовое свечение возникло со дна озера. С колотящимся сердцем Артур стоял на коленях, придерживая лежащих на помосте скользких рыб. Пульсирующий фиолетовый свет исходил от горных хребтов, отовсюду. За домиком, в джунглях, раздавался вой.

Помост тряхануло еще. И еще раз.

Когда все утихло и он с рыбой в руках подошел к сторожке, ящерицы на кусте тамариска уже не было.

Большую сковородку и электроплитку Артур нашел под лежанкой Исмаила. Он поставил плитку на табурет, выдернул из розетки шнур телевизора, воткнул в нее штепсель плитки. Потом налил в сковородку хлопкового масла, нарезал на куски и подсолил рыбу.

Как гром, ударил звонок телефона. Артур снял с рычага непривычно тяжелую трубку с деревянной ручкой.

— Товарищ Крамер! Где вы? Звоню-звоню — вас нет, Исмаила нет. Тухтаев это — заместитель директора заповедника, помните? По рации с гор спрашивает Иван Степанович, как вы? Землетрясение прошло. Живой?

— Грациас, — почему-то опять произнесли губы. Он поправился: — Живой. Спасибо.

Сковородка постепенно накалялась. Масло шипело и пузырилось. В две смены он поджарил рыбу. В домике от чада стало нечем дышать.

Со сковородой, доверху наполненной жаревом, он вышел. Когда спускался по лесенке, краем глаза заметил в углу помоста переплетенье стволов или толстых ветвей и пожалел о том, что не увидел их раньше — мог приготовить рыбу на костре, на вольном воздухе.

Он поставил еще горячую сковородку на стол, сел возле него на скамью спиной к обрыву. Перед его взором длинными цепочками и поодиночке продолжали взлетать мириады пузырьков. Иногда им навстречу, как искры, пролетали совсем другие. После их пролета в глазах на долю секунды оставалась яркая зеленая вспышка.

«В конце концов, — думал Артур, — удивительно только то, что я все это вижу. Элементарный школьный курс физики, астрономии. Элементарный. Но почему обрыв дышит? Где грань между живым и мертвым? Наука только описывает то, что есть. Не отвечает на главный вопрос — почему? До сих пор никто, ни один человек не может толком объяснить, что такое электричество. Для чего сотворены я, солнце, ящерица? Фантазия Бога, которому нечего делать? Где во всем этом Аня? Откуда раздался ее голос? Почему, увидев звезды сквозь земной шар, я не увидел того, что внутри него? Запрет? Почему у девочки — сколько ей там лет? — развилась саркома? Если этот мир причинно-следственный, то должна же быть причина...»

— Эй, Артур, здравствуйте!

Он оглянулся. Да, на обрыве стояла машина, стояли люди. Но то, что было ниже, в углу помоста, заставило его сорваться, опрокинув скамейку, кинуться к лесенке.

Запнулся об одну из железных ступенек, упал. Им сверху не было видно, что происходит. Они смеялись.

А в углу помоста с поднятыми овальными головами нежилось на солнце переплетенное семейство кобр. Вовсе не стволы и ветви. Кобры подняли головы выше. Раздувались их капюшоны, часто-часто мелькали раздвоенные язычки...

Артур взлетел по лесенке на обрыв. Заорал на Исмаила:

— Какого рожна не предупредил, что здесь эти твари?! Кобры?! Разве так можно? Панически боюсь змей, понимаешь? Даже ужа, даже угря, прах тебя побери! Я здесь один, весь день. Оказывается. Среди них.

Бобо Махкамбаев, а это был он — элегантный, в белом пиджаке, белых вельветовых брюках, подошел к самому краю обрыва, глянул вниз. Потом потянул ружье с плеча Исмаила.

— Слушай, не надо! — взмолился Исмаил. — Добрый змейка, умный змейка. Никого не обижал. Крыска кушал. Под настилом живет, детей имеет.

— Не надо, — сказал Артур, отводя руку Бобо от ружья.

Все вернулось на круги своя. Звезды словно смелоʹ с дневного неба. Бобо, Исмаил и Юсуф — самый старший из них — все они видели: человек потрясен, и думали, что причина этого только кобры.

— Не будь сердитый, — сказал Юсуф. Его морщинистое, до фиолетовости продубленное многолетним загаром лицо озарилось печальной улыбкой. — Идем немножко кушать. Нет, на настил не пойдем, в доме будем, в доме.

— Наловил рыбы. Нажарил, — Артур показал на помост, где стояла сковородка.

Исмаил с готовностью кинулся к лесенке.

...Вчетвером они сидели по-турецки на кошме в полутьме и прохладе сторожки, обедали. Вдруг Исмаил встал, объяснил: должен сходить домой в кишлак, скоро вернется.

Артура никто не трогал. Юсуф и Бобо разговаривали на своем наречии. Тем не менее, то ли оттого, что звучало много слов на русском и других языках, то ли по какой-то иной причине, Артур понял — ночью с запредельной стороны вооруженные люди прорвались на советском «КАМАЗе» на соседний участок заповедника, где дежурит Юсуф. Старик успел позвонить на ближайшую заставу и до прибытия пограничников в одиночестве принял бой. Единственное, что осталось непонятным Артуру, зачем, с какой целью объявилась здесь, в этих глухих местах, банда.

Да это его и не особенно интересовало. Он пытался разобраться в причине своего дикого срыва, истерики. «Только ли кобры тому виной? — думал Артур. — Как мгновенно отбросило от всего! Все закрылось. А может, это взорвалась досада на то, что приехали, своим появлением отвлекли, выдернули из того мира? Или реакция на Бобо, на то, что придется ехать к девочке?..»

Послышалось тарахтенье мотоцикла.

— После рыба хорошо чай зеленый! — сказал, входя, Исмаил. — Сейчас заварю самый лучший, номер девяносто пять!

Выпив чая, Бобо поднялся. Артур почувствовал на себе его испытующий взгляд.

— Я ведь за вами приехал. Это далеко. Дай Бог к вечеру добраться.

— Я готов.

Когда прощались у автомашины, Исмаил сказал:

— Боялся кобра, не боялся плохой люди. Плохой люди хуже кобра. Аллах знает, увидим друг дружка или нет. Вот возьми. Старый вещь. Совсем старый. Мой дед говорил — китайский. Тебе память будет, — и передал Артуру небольшой сверток.

— Спасибо. Прости меня.

Они обнялись.

Оказалось, нужно было по дороге подбросить Юсуфа на его участок. Старик влез на заднее сиденье. Артур сел рядом с Бобо.

Машина тронулась. Сверток лежал сзади рядом с Юсуфом. Артуру захотелось взглянуть, что там находится, но проявлять такого рода любопытство при восточных людях казалось неприличным.

Бобо одной рукой придержал руль, другой щелкнул зажигалкой, закурил «Мальборо». До чего же он все-таки был красив, этот человек! Смуглый, белозубый, с горделивой черной, как смоль, шевелюрой. С природным изяществом держал в руке сигарету, легко вел машину. Баловень судьбы. Талантливый.

Артур поймал себя на мысли о том, что именно такой тип людей он порой встречал на Кавказе. Все это были баловни не столько судьбы, сколько собственных матерей, отдававших им все — последний кусок хлеба, последние силы, деньги. Как правило, кажущаяся удачливость таких счастливцев оказывалась купленной ценой лишений других людей, иногда их жизней.

«А сам я не таков ли? — подумал Артур, вспомнив собственную мать. — Но разве меня можно причислить к удачникам? Смешно. Бедная мама!»

Он прикрыл веки, вызывая в памяти ее облик. В глазах что-то мелькнуло, затем ослепило светом, словно в упор ударил прожектор. Фосфоресцирующий свет стянулся в спираль, в туннель, в точку.

Рука его сотворила крестное знамение. Обычно Артур, если не был наедине с самим собой, делал этот сокровенный жест мысленно, иногда даже в храме, потому что просто-напросто стеснялся обнародовать свои взаимоотношения с Христом, с Богом.

— Что вы?! Это даже не кобра, обыкновенный варан, — сказал Бобо.

Впереди на дороге, которая уже шла пустыней, щерило пасть, мотало хвостом по песку нелепое животное, похожее на помесь крокодила и ящерицы.

— Страховиден, — произнес Артур, надеясь, что жест его останется незамеченным.

— Значит, верующий, — нервно усмехнулся Бобо, — из тех московских интеллигентов, кто крестился перед перестройкой?

— Вот именно, — подтвердил Артур, — из них.

— Тогда все ясно.

Артура не обидела пренебрежительная фраза. Он знал: этот тип людей не хочет и никогда не сможет приблизиться к Богу. Бог заслонен от них собственной самостью, гордыней. Такие люди в глубине души суеверны — боятся черных кошек, тринадцатого числа; иногда, перед тем как идти на решающую деловую встречу, могут даже забежать в храм, поставить свечку... На всякий случай.

— Направо надо, — сказал сзади Юсуф.

Они свернули направо, поехали по оставленным на песке свежим следам колес. Вскоре эти следы привели их к неожиданно возникшим посреди пустыни посадкам саксаула. Невдалеке, осев на пробитые шины, кренился старый «КАМАЗ» с изодранным брезентовым верхом.

Артур вышел из машины, увидел: над этим местом парят два огромных грифа.

— Опергруппа уехал! — с досадой сказал Юсуф. — Убитых забрал. Три убитых было. Остальные бежал.

— А наши? — спросил Артур.

— Один пограничник мертвый, другой — плечо пробит. Больше не знаю. К Исмаилу бежал. Могли к нему убегать. А он один.

Бобо в это время обходил «КАМАЗ», нагнулся, что-то подобрал, крикнул:

— Такая бойня была — ни пуль, ни гильз, кроме вот этой!

— Говорю, опергруппа приезжал, все должен фотографировать, собрать, та сторона предъявить. Один черт — пропала роща! Теперь узнали — сведут до конца, — старик зло сплюнул в песок, потом вскочил на заднее колесо «КАМАЗа», перевалился в кузов и начал вышвыривать из него стволы и ветки саксаула. — Сволочь такой, успел порубить полгектара. Теперь узнали — все заберут. Пропала моя забота.

Повыкидывав все, до веточки, Юсуф вылез.

— Почему опергруппа саксаул не взяла та сторона предъявить? — обратился он к Артуру. Тот пожал плечами.

— В Москве живешь — не знаешь! — Старик опустился на корточки, пренебрежительно махнул рукой. — Езжай своя дорога.

— Давай довезу до твоей сторожки, — сказал Бобо.

— Езжай своя дорога! — повторил Юсуф.

Тронулись в путь без него. Ехали вдоль края саксауловой рощи. Стая птах поднялась и снова скрылась за корявыми стволами.

— Старик один своими руками посадил, вырастил десять гектаров леса. Никто не просил, не заставлял. Сам искал место, пробовал. Каждое дерево знает в лицо. Теперь хана всему. — Бобо выматерился. — Надо же, эти торговцы оружием на обратном пути за кордон заметили рощу!.. В зной столько животных находит тень, еду. Даже вода есть — Юсуф отыскал старый колодец, вместе с Исмаилом обновили его. А вы говорите — справедливость!

— Я ничего такого не говорил, — отозвался Артур.

— Ну, вы — в смысле христиане.

— А разве у мусульман нет представления о справедливости, о воздаянии?

— Мне, Артур, знаете ли, все равно, что Магомет, что Христос. Сколько лет, тысячелетий людям морочат головы. Разве сами не видите — никакой справедливости в мире нет. Сильный жрет слабого. Вот и все! — Бобо вышвырнул окурок в окно.

Они выехали из песка на грунтовую дорогу. Вскоре обогнали подростка на ослике. Впереди семенили овцы. Потом проехали мимо детей, играющих возле кишлака.

«Зачем я с ним еду? — думал Артур. — Как жертва с палачом... Ничем не смогу помочь этой Ае. В глазах Бобо осрамлю христианство, самого Христа. Хотя вся эта парапсихология к религии, к контакту с Богом отношения не имеет. Или почти не имеет. С другой стороны, имеет. Все имеет отношение к Богу».

Машина помчалась по асфальтированной магистрали.

— Когда же мы выехали из заповедника? — спросил Артур.

— Полчаса как выехали. Вот он, справа, тянется теперь по хребту. Семьсот километров, всюду забор не поставишь.

Солнце уже зашло за вершины. От них на предгорья легла тень. Кое-где в ней замерцали редкие огоньки.

С ревом и треском пронесся вперед «Икарус». Бобо прибавил скорость и почти нагнал грязный, помятый автобус, набитый людьми.

«Самолюбив, — подумал Артур. — Однажды погибнет в аварии».

«Икарус» вдруг притормозил. И снова рванул вперед.

А перед «жигулями» выскочил с вытянутым полосатым жезлом затянутый в черную кожу человек. Сделал повелительный жест остановиться. Впереди у обочины ждал сине-желтый «мерседес» с мигалкой на крыше.

Бобо остановился, достал документы.

Но, видно, права и техпаспорт не особенно интересовали проверяющих. Два человека в штатском вышли из «мерседеса», неторопливо приблизились к «жигулям», с любопытством посмотрели на Артура. Приказали выйти.

Артура тщательно обыскали. Явно для проформы обыскали Бобо. Затем прошуровали всю машину. Из иностранных пакетов, взятых в багажнике, на сиденья были вытряхнуты подарки, которые Бобо привез из Сирии: явно предназначавшаяся Ае кукла, восточные сладости, джин, виски, жестяные баночки с тоником, сигареты. Развернули сверток, который дал Исмаил. Там оказалась какая-то коробочка. Бросили обратно на сиденье. Молча пошли к «мерседесу».

— Извините, можно ехать? — несколько подобострастно спросил Бобо у человека с жезлом. Тот кивнул.

Ночь опускалась над миром. Нечастые встречные автомашины слепили светом фар. Знобящий ветерок влетал в окно.

— Пограничники, милиция часто проверяют. Ищут оружие, наркотики. Автобус не проверили. Меня проверили! Какая-то сволочь настучала, что ли? Ничего не понимаю. Ну, вернусь в город, узнаю в чем дело! — кипятился Бобо. — У них самих надо было потребовать документы.

Артур помалкивал. Он уже отдавал себе отчет в том, что причина обыска — он сам. Правда, догадаться, за чем именно идет охота, не мог.

— Наверняка завистники из киностудии! — продолжал кипятиться Бобо. — Знают, что съездил за границу, сводят счеты, бездари! Кого обыскивают? Меня! Народного артиста республики...

— После драки кулаками не машут, — сухо заметил Артур.

— Но они и вас обыскали, мерзавцы! Моего гостя!

— Мне не привыкать... Далеко еще ехать?

— До поворота семь километров. И там около тридцати. Правда, дороги практически нет. Песок.

Через семь километров они свернули с трассы в черную ночь пустыни. Звезды приветливо замигали кругом, словно заговорщики — мол, мы-то знаем, что ты видел нас днем.

«Будь что будет, — думал Артур. — Кто-то следит, интересуется, чего-то ищет. Может, у меня больше поводов для волнений, чем у Бобо. Будь что будет!»

Машину тряхнуло. Она остановилась. Забуксовала.

— Съехал с колеи, — объяснил Бобо.

Вдвоем они вышли наружу. Ноги по щиколотки погрузились в песок. Дул холодный ветер. Бобо открыл багажник, вытащил две короткие доски, пристроил их под колеса.

— Толкайте, — сказал он, садясь за руль. Завел двигатель, включил дальний свет фар.

Вокруг волнами барханов простиралось безжизненное пространство. Совсем рядом две рубчатые колеи — следы колес грузовика — уходили вперед, в черноту. Им пришлось потрудиться, чтобы вернуть «жигули» на этот путь.

Суета с машиной, казалось, сняла напряжение, которое было между ними. Бобо вел машину медленно, осторожно. И так же осторожно, подбирая слова, рассказывал:

— Помните последний кадр моей позапрошлой картины — человек с погибшим ребенком на руках? Наверное, нельзя делать такие вещи. Оксана говорит, накликал. Сам накликал... У меня был друг детства. Вертолетчик. Учился у вас, то есть на Украине, в Киеве. Привез оттуда жену. Сироту. Молоденькую, красивую. Сначала все было хорошо. Родилась Ая. Жили здесь в военном городке, имели квартиру. Потом началось в Афганистане... Запросился. Подавал рапорт за рапортом. Улетел. Сбили его. Сгорел вертолет, а в нем Тимур. Хоронить нечего. Ладно. Осталась одна с ребенком среди чужого для нее народа. Я к тому времени был в разводе. Первая моя жена — прима-балерина нашего театра оперы и балета. Короче говоря, женился на Оксане, удочерил Аю. И вот — на тебе! Началось с ручки, не может сжать пальцы. Наши врачи не понимали, в чем дело. А у нее отнимается сначала одна рука, потом другая, ноги... Ну, поставили наконец диагноз, сделали операцию. Не жалел ни денег, ни подарков, возил туда-сюда, в Москву. Что толку? Выписали умирать. Там и сказали — саркома, запущенная. Опухолевая ткань замещает костную в шейных позвонках...

— Знаю, — сказал Артур.

— Везу вас, если честно, только ради Оксаны. Стах ей наговорил — она просила. Бабам свойственно верить во всякую, извините, чушь. Многие осуждают — отвез девочку в глушь, к своему старику и брату, сам мотается по заграницам. А я видеть не могу Аины глаза, чувствовать свое бессилие... Будь он проклят, ваш Бог, если он есть, и вместе с ним все другие!

Только сейчас Артур в полной мере осознал, насколько легкомысленно поступил, поддавшись уговорам Стаха. Получилось так, что теперь он должен был отвечать за все несовершенство мира. Только авантюрист вроде Борьки Юрзаева мог согласиться поехать...

— Сколько отсюда до города? — спросил Артур.

— Около четырехсот километров.

Въехали в спящий поселок. На фоне звездного неба неожиданно замелькали силуэты больших деревьев; прогрохотали по мостику, под которым блеснула вода. Залаяла собака, другая.

Дом, где сейчас находилась Ая, оказался на отшибе.

Вслед за Бобо Артур взошел на ступеньки веранды, как на Голгофу. Снял обувь. В дверях уже ждала худая, поникшая женщина, совсем не похожая на свое округлое имя — Оксана.

— Добрый вечер, — сказал Артур и почему-то вспомнил теорию Исаака Марковича о потенциальных жертвах преступников.

Оксана поклонилась, пропустила его в комнату. Затем вошел Бобо со своими пакетами, спросил:

— Что? Как она?

— Спит. Надо будить?

Бобо вопросительно посмотрел на Артура. Тот отрицательно покачал головой. Он чувствовал себя усталым, пустым. Нулем.

— Где Дурды? Где Ахмет? — Бобо выкладывал подарки на стол. — Почему никого нет дома?

— Ахмет дружка повез на мотоцикле, дедушка скоро придет. Сидайте, будем вечерять, — она увидела куклу, заплакала.

Бобо не подошел к жене, даже не попытался утешить. Стало очевидным, что эту сломленную горем женщину с длинной поседелой косой, переброшенной через плечо, и красавца Бобо связывает пока лишь тоненькая ниточка угасающей жизни ребенка.

— Хотите выпить? — предложил Бобо.

— Спасибо. Признаться, нет сил ни пить, ни есть.

— А я выпью. И тоже завалюсь. Оксана! Стели гостю.

Она послушно вышла.

— К понедельнику, через два дня, должен вернуться в город. Хватит вам двух дней? — спросил Бобо, доставая из буфета высокий бокал.

Артур пожал плечами. Он глаз не мог отвести от большой, увеличенной фотографии в деревянной раме, висящей высоко над буфетом.

На фотографии была изображена молодая дехканка со сложенными на коленях руками. Она силилась и не могла улыбнуться. Лицо ее было не просто красивым. Оно казалось приветом из глубины веков от всего, что было лучшего в человечестве.

— У вас есть еще мамины фотографии?

— Одна. Такая же. Висит у меня в кабинете, в городе. Больше нету. — Бобо сидел на диване, попивал джин из бокала. — Не было моды фотографироваться.

— В колхозе работала?

— Всю жизнь. Только за несколько лет до смерти, когда в первый раз посадили Ахмета, а я учился во ВГИКе, стала торговать на базаре грецкими орехами. У нас свои деревья. Целый сад. Правда, теперь запущенный.

— Как ее звали?

— Фатима. Зачем вам это знать?

Артур ничего не ответил. Не мог же он сказать, что в нем возникло горячее желание помолиться за душу этой женщины.

— Зашивала на почте посылку для меня же, в Москву, уколола палец. Воспалилось. Заражение крови. За что он ее забрал, ваш Бог? За что забирает Аю, будь он проклят!

Артур едва не сорвался снова. Чуть не закричал, что все это ему надоело, что не может он знать о сокровенных замыслах Творца, отвечать за Него. Что если есть рейсовый автобус, хочет немедленно уехать в город.

Но в ту же секунду ощутил рядом живое присутствие этой умершей женщины, матери, которая продолжала любить своего сына...

— Да простит вам Господь вашу хулу, — сказал Артур.

Оксана все не появлялась.

— Живете иллюзиями. — Бобо допил свой бокал. — О таком, как вы, нужно делать фильм. Будет успех всюду, во всем мире.

Скрипнула дверь. С улицы вошел сутулый человек в синем стеганом халате, в тюбетейке. Седая борода окаймляла его щеки и подбородок. Подошел к гостю, поклонился. Один глаз его был закрыт морщинистым веком.

«Сущий басмач», — подумал Артур.

— Это Дурды, — сказал Бобо. Встал, обнял отца, и они заговорили на своем гортанном языке.

— Ой, простите! — Оксана появилась в дверях с такой же длинной полосатой подушкой, какая была в сторожке егеря. — Давно застелила, померещилось — Ая зовет. Зашла — проснулось дите, не спит. Побачила как, что, посидела, сказала — отец приехал, доктора привез, с Москвы... Так пока уснула деточка... Может, еще подушку? Здесь низко спят.

— Спасибо, — Артур взял подушку и прошел за Оксаной через две большие комнаты в маленькую, где было ему постелено, закрыл за собой дверь.

Это была явно ее комнатка. Вышитый украинский рушник висел на стене, в углу на полочке, прислоненная к стене, стояла бумажная иконка Христа. Артур перекрестился на нее. Поискал глазами фотографию Аи. На беленых стенах больше ничего не висело. Сундук. Кровать. Столик с настольной лампой. Да еще новая заграничная швейная машинка на тумбочке.

Не раздеваясь, лег на спину поверх цветастого одеяла, закрыл глаза. «Хорошо, что отказался от ужина, — думал он, — завтра же с утра уезжать на чем попадется. Без разговоров. Без объяснений. Уйти, пока спят. Оказался в чужом мире. Варан, кобры, эта глушь... Господи, вернуться домой, вернуться к себе, в свой мир! Анны нет... Прежнего мира нет... Не вернуться тебе, Артур. Некуда».

Ему до того стало жалко себя. Он готов был заплакать.

В дверь постучали. Вошел Бобо.

— Это — ваше, — протянул сверток, подаренный Исмаилом. — Ая обычно просыпается рано. Оксана отведет.

Артур остался один. «Держат как заложника. За самого Господа. Если бы увидеть фотографию девочки... Что толку! Ну, увидел бы. Хоть саму девочку. Органические изменения. Что можно поделать? Осрамлюсь. Посрамлю самое дорогое для меня».

Так думал Артур, а тем временем руки его разворачивали тряпку, в которую была завернута коробочка, шкатулочка. С трещиной на крышке, где еще остались следы черного лака.

Он приоткрыл крышку. В шкатулке лежала вторая шкатулочка. Артур перешел к столику, сел на табуретку, вытащил вторую шкатулочку, открыл ее. Там лежала третья. В третьей — четвертая. В четвертой — пятая. В пятой, самой крохотной, оказалась шестая.

Необычная тревога охватила eгo. Артур поднял крышку шестой шкатулочки. Там ничего не было. Чтобы удостовериться, что там действительно ничего нет, он встал, поднес ее к лампе.

И увидел самого себя. Свои глаза.

На дне шкатулки было зеркало.

«Кащеева смерть, — подумал Артур. — Самолюбие. Любовь к себе. Боязнь, как буду выглядеть в глазах Бобо. Испугался за престиж, а рядом ребенок умирает. Что ж я за сволочь такая? Сам у себя встал на пути. Сам у себя. Забыл, сам не могу. Без помощи свыше. Не может никто. Ни один. А как помогут, если гордыня? Закрыт. Господи Иисусе Христе, прости меня грешного, помоги, если можно!»

 

ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»

ВЫСКАЗЫВАНИЯ СВЯЩЕННИКА О. АЛЕКСАНДРА

МЕНЯ О ДУХОВНОМ ЦЕЛИТЕЛЬСТВЕ


...Здесь вступают во взаимодействие, в теснейший контакт дух, внутренняя, духовная сущность пациента с духовностью лечащего человека. Таким образом, здесь есть элемент и донорства духовно-душевного, есть и элемент какой-то глубокой внутренней связи, которая в этот момент или на какой-то период обязательно возникает между врачом и пациентом.


Поэтому для всех тех, кто хочет помогать людям подобным лечением, недостаточно выучить или освоить какие-то приемы, а необходимо постоянно и упорно работать над совершенствованием своего внутреннего «я». Могу назвать это даже таким выспренним словом, как внутренний подвиг. Без этого ничего не получится. Или получится что-то совершенно неожиданное и, может быть, негативное.


Мы с вами должны отдавать себе ясный отчет в том, что мы идем частично вслепую. Это глубинная, неисследованная, неизученная, по крайней мере в значительной степени, область, и, когда человек ее открывает, расширяет, активизирует и использует для помощи другим людям, это исключительно ответственный момент. Потому что четкой теории у нас нет. Ни в церковной традиции, ни в большом наследии парапсихологии и всевозможных формах биолечения единой и четкой теории нет.


Конечно, вы можете спросить меня: а разве не было открыто нечто подобное мудрецам, святым, пророкам, древним целителям? Да, что-то им было открыто. Но то, что касается практической нравственной деятельности, мы должны постигать сами, своим умом, своим сердцем.

* * * * *

Мы стоим сегодня перед фактом, что внутреннее поле человека… внутренняя потенция нашего духовного поля — это та арена, на которой формируется и гармонизируется несколько ярусов человеческого бытия. Мы все это можем назвать духовностью человека, то есть особым свойством, которое в Библии обозначается как образ и подобие Творца.

* * * * *

Почему человек несет в себе этот заряд духовности? Потому что он пришел к нему из вечности. Поэтому мы должны отнестись к нему с необычайной бережностью.


И первое правило для вас, которое пришло к нам из самой глубины веков, из глубины человеческого духовного опыта, первое правило заключается в том, что всякое духовное упражнение, общение, тем более лечение, предполагает как свое условие интенсивную нравственную работу над собой.


В чем она заключается? Не только в том, что человек исполняет какие-то правила, что-то делает, а от чего-то воздерживается.


* * * * *

«Я» — это святое дело, «я» — это средоточие личности. Но когда оно выставляется вперед, когда оно старается либо подавить окружающее, либо занять не подобающее ему место, когда возникает культ своей личности, быть может бессознательный, но все равно — это главный мотив огромного количества зла, которое существует в мире.

* * * * *

...если человек обладает парапсихологическими способностями (а они есть, конечно, у всех, но у некоторых людей они более развиты, некоторые люди более одарены этим, как и любой талант не в одинаковой мере дается людям), нередко в себе развивая эти способности, изучая их в себе, как вы, он должен очень строго относиться к своему нравственному миру и часто, очень часто задавать себе вопросы: «Для чего это делается? Умею ли я быть открытым людям? Или я делаю это из тщеславия, для самоутверждения ложного?» Такая проверка должна быть строгой, честной и постоянной. Это, безусловно, одно из важнейших условий гармоничного развития духовного, психического и парапсихического обучения.


Человек должен стараться помочь другому, делиться с ним своим даром. Я повторю то, с чего я начал: если врач обычный имеет лекарство и дает его больному, нравственного процесса тут может и не происходить, а вот если вы хотите помочь иначе, это необходимо — вы ведь отдаете какую-то часть своей духовной и душевной энергии.

* * * * *

Трансфизическая реальность — это отнюдь не Царство Божие или «тот свет». Это первый и ближайший к нам пласт бытия. И надо сказать, что опыт поколений и опыт наиболее умудренных людей подсказывает, что этот пласт — весьма двусмысленное и опасное состояние, где все происходит, как во сне, где все двоится, троится, где нас легко может увлечь на какие-то темные неведомые тропинки блуждающий огонек. Этот опыт, в отличие от высшего духовного мистического опыта, мы условно называем опытом оккультным, опытом восприятия низших трансфизических сил, граничащих с духом и тонкой материей.

* * * * *

...человеку сознательно религиозному следует помнить, что его помощь людям, парамедицинская помощь, есть СЛУЖЕНИЕ, в процессе которого он не может целиком только из себя извлечь все эти силы. Но он может получить новый заряд духа, если он бескорыстно, внутренним порывом самоотдачи служит людям или хочет служить.


Разумеется, многие из вас могут меня спросить, мол, а не чреваты ли эти формы взаимодействия какими-то темными, демоническими феноменами? Да, безусловно, это возможно. Более того, к величайшему сожалению, я наблюдал в течение многих лет чаще воздействие темного поля. Если бы наш внутренний мир имел какую-то зримую для глаз окраску и мы посмотрели бы, что поднимается, как облака, над скопищем людей, над большими городами, мы бы увидели, думаю, темные и мрачные извержения каких-то демонических вулканов.


...и один человек, которому вы помогли, уже оправдал все ваши усилия. Потому что каждый человек — это целый мир, это уникальное, неповторимое существо, образ и подобие Божие.

* * * * *

...главное для вас — это служение человеку; не человечеству, не отвлеченному понятию, а живому, конкретному человеку: «Как вы сделали одному из братьев Моих меньших, так сделали и Мне». Так говорит Господь Иисус. Тем самым всякое облегчение страданий становится подлинным БОГОСЛУЖЕНИЕМ. И чувство важности, глубинности, священности этого факта должно вас наполнять.

* * * * *

Многие люди имеют спонтанные способности как бы подпрыгивать над временем — спонтанно, это не от нас зависит — и видеть то, что еще должно произойти. То есть чуть-чуть подниматься в измерения, где будущее уже есть. Если вы не видите сразу всего процесса, вы видите отрезок, значительно больший, чем ваш опыт в этой реальности. Ничего страшного, ничего, так сказать, тяжкого, дурного в этом нет. Этого не надо бояться...