Пролог
| Вид материала | Документы |
- Язык Пролог Пролог (Prolog), 180.88kb.
- Московский Институт Открытого Образования и автономная некоммерческая организация культуры, 382.14kb.
- Программа собеседования по направению подготовки магистров «050100 Педагогическое образование», 403.81kb.
- Работа со списками в языке Пролог Рекурсия в Прологе, 175.74kb.
- Концепция языка Пролог и сферы его применения. Процедурная и декларативная трактовка, 31.15kb.
- Урок литературы в 5 классе по теме: «Пролог к поэме «Руслан и Людмила», 22.14kb.
- Таинство брака. Майк мейсон, 1384.48kb.
- Кому на Руси жить хорошо Часть первая Пролог, 1403.47kb.
- Тема: А. С. Пушкин. Детство, юность, начало творческого пути. «Руслан и Людмила». Пролог, 98.54kb.
- Действие происходит в стране берендеев в доисторическое время. Пролог на Красной горке,, 929.1kb.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Все утро они тряслись на газике по предгорьям, зная, что незримые дозоры бережно передают их от заставы к заставе. Слева то приближались, то отдалялись безжизненные рельсы железной дороги.
Майор Иваненко хотел было придать машину сопровождения — «БМП» с солдатами. Стах отказался. Объяснил: он сам и его драндулет известны здесь каждому на тысячу километров окрест, никто не тронет.
— А если банда с сопредельной стороны? — спросил майор и все-таки заставил взять израильский «узи» — трофей, отобранный на днях у очередного контрабандиста.
Сейчас этот автомат лежал сзади на полу машины, куда положил его Стах, и это соседство не нравилось Артуру Крамеру.
Не нравилось ему и безлюдье вокруг, и то, что они ехали не по магистрали, а крались грунтовыми дорогами, минуя кишлаки, откуда не доносилось ни звука. На полях никто не работал, хотя они были засеяны, уже лоснились густыми зелеными всходами овощей, хлопка.
Но больше всего не нравилось Артуру то, в чем сразу же по выезде с погранзаставы повинился Стах. Вроде бы надежный, родной — вот он, рядом, вертит рулем, напряженно следит за дорогой, переключает скорости, и этот родной человек, что называется, «подставил» его так, что впору немедленно возвращаться в город, добывать авиабилет, уносить ноги обратно. Именно подставил. Свалил свой груз на другого и сам сознает это. Что особенно отвратно.
Выяснилось, явился в Москву, чтобы уговорить его, Артура, спасти от саркомы одиннадцатилетнюю девочку, у которой уже отнялись ноги, руки и должно вот-вот отняться дыхание... Которой сделали запоздалую операцию по удалению злокачественной опухоли на шейных позвонках. Позвонки оказались разъеденными метастазами.
— Ты же знаешь, в прошлый приезд говорил тебе: злокачественные опухоли моим методом не лечатся!
— Помню. Винюсь. С ней еще тогда было неважно — пальчики на левой руке не сгибались... Девочку зовут Ая. Она дочь школьного друга Бобо Махкамбаева. Вертолетчика. Я знал этого парня. Тимура. Погиб в Афганистане. Бобо женился на его вдове, украинке, удочерил Аю. И вот такая беда, понимаешь. Хирурги выписали ее умирать. До операции Бобо возил девочку в Москву, в какой-то киевский институт, метался, подключил своего родственника — бывшего второго секретаря... А теперь отвез вместе с матерью к родне. Далеко, в самую глушь. А я полетел к тебе, сказал Бобо: есть в Москве Артур Крамер...
— Да кто тебя просил?! Это самое гнусное — дать человеку надежду, заведомо неисполнимую!
— Ну, извини, Артур. У тебя самого горе. Перегнись, возьми сзади автомат, расстреляй меня.
— Все это пустые, красивые слова, — отрезал Артур. — В глубине души думаешь: как в кино или романе времен соцреализма, каким-то образом он вылечит, спасет. Особенно если надавить, потаскать по экзотическим местам. Ты не понял: пытаешься перевалить на меня свою ношу. Такова твоя подлинная цель.
— Извини, — еще раз сказал Стах.
— Да что мне твое «извини»?! Знаешь, у Маяковского есть строчка — «Изнасилуют и скажут: ±Пардон, мадамІ»... Запомни, Иван Степанович, спасти эту Аю невозможно, неподвластно ни одному человеку в мире. Из твоих слов ясно: у нее уже разрушен позвонок или позвонки, где проходит спинной мозг. А он управляет всем, от него идут нервы к рукам, ногам... Если метастазов нет, тогда еще есть надежда, вовремя удаляют опухоль, в пораженное, изъеденное место вживляют защитную косточку, кусочек — защищать спинной мозг. Сам говоришь, тут метастазы, все изъедено, отправили ее умирать. А ты, даже не позвонив, летишь ко мне, легкомысленно привозишь сюда, тянешь время, чтобы дождаться возвращения Бобо из Сирии... Думаешь, не раскусил я твоей игры? Чтоб удержать меня, впутываешь в рискованную рыбалку по ту сторону границы... Бобо прилетает, с утра пораньше телефонит повсюду, разыскивает меня, звонит на заставу.
— Это был не Бобо, — тихо сказал Стах.
— Как не Бобо? Кто же?
— Не знаю. Утром, когда мы с майором внизу, в районе, добывали продукты, я из конторы Промкооперации сам дозвонился ему, сказал: ты здесь.
— А что, любой человек может так вот, запросто, достать телефон погранзаставы, звонить из города или еще откуда-нибудь, скажем, из Москвы?
— Нет. Не любой. Никоим образом.
— Не нравится все это мне, Иван Степанович... Собственно говоря, куда мы движемся?
— К Исмаилу.
— Какому еще Исмаилу?
— Тот, кого ты вылечил от высокого давления прошлый раз. Мой егерь. Забыл? А он тебя помнит. Спрашивал.
— И я вспомнил. Что? Опять заболел гипертонией?
— Все в порядке, Артур. Он теперь на другом участке заповедника, самом дальнем. Я думал, побудешь у него, я вернусь в город, а через день за тобой приедет Бобо, повезет дальше...
— Понятно. Хорошо вы все это расписали. За моей спиной.
Артур смотрел вперед, видел сквозь запыленное стекло дорогу, разбитый бетонный мостик через высохшее русло горной речки. Летом, вероятно, здесь бежал поток талой ледниковой воды, вон оттуда, с заснеженных вершин... Одновременно он увидел и себя, открывающего дверь квартиры, где впервые в жизни его никто не встретит. Раньше ждали отец и мама, потом одна мама, затем Анна...
Все так же, по касательной, они объехали окруженный глиняными дувалами кишлак. Здесь также царило запустение. Лишь на окраине, у железнодорожного полустанка какой-то человек странно вращался вокруг покосившегося столба. Когда они проезжали мимо, увидели: это был в стельку пьяный сержант. Пытаясь удержаться на ногах, он хватался за столб, пока не свалился в придорожную пыль.
Стах круто повернул руль. Руслом высохшего потока машина поползла в горы.
— Что случилось?
— Едем к главному входу в заповедник. Другим путем. Более коротким, чем тогда. Устал?
— Да. Как ни странно.
В самом деле, отчего ему было уставать? Сидел в машине, его везли. Все, что он видел, вроде бы не имело никакого отношения к тому, что осталось в Москве, осталось на чудовищно огромной равнине нового Домодедовского кладбища, окруженного сырыми березовыми рощами...
Чем выше взбиралась машина, тем меньше оставалось примет пребывания человека. Теперь путь шел по дороге, зажатой меж скал. Из них кое-где торчали кустики да деревца с узловатыми корнями, вцепившимися в трещины. А потом путь повел над пропастью. Ржавый, искореженный «КАМАЗ» валялся внизу, в русле той самой речки. Две могилы, означенные каменными пирамидками с прикрепленными сверху рулевыми баранками красноречиво напоминали водителям о бренности жизни.
Дорога становилась все круче. Слева на пологом склоне росло одинокое дерево. Что-то царственное было в мощном стволе, в густой кроне.
Стах остановил машину, поставил на ручной тормоз. Снял с крючка полевой бинокль на ремне, протянул Артуру.
— Последняя в этих местах арча. Ей тысячи лет. Видела Александра Македонского. Здесь он шел со своей армией в Индию. До сих пор находят копья, монеты.
Артур открыл дверь, осторожно ступил на край пропасти, обошел газик и приставил бинокль к глазам. Зеленое пятно на фоне серых безжизненных скал приблизилось. Стало видно, что дерево стоит в выемке, защищающей его от ветров.
Он повесил бинокль на шею, зашагал вверх по осыпи. Магнитное притяжение арчи было настолько сильным, что чем круче становился подъем, тем быстрей он поднимался, почти бежал, оскальзываясь на уходящих из-под подошв камешках. Наконец спрыгнул в выемку, поднырнул под хвоистую крону, обнял корявый ствол. Потом повернулся, прижался к нему спиной. И тотчас по позвоночнику заструился ток. Дерево будто заждалось. Его целительная энергия наполняла все тело... Артур ощутил вкус горного воздуха, увидел сквозь нависшие ветви голубое небо.
— Спасибо Тебе, Господи! Спасибо тебе, арча, — прошептал он.
...Показалось, кто-то наблюдает за ним.
Далеко внизу Стах, откинув капот, ковырялся в моторе. Артур взял бинокль, стал оглядывать панораму хребта и увидел: напротив, за пропастью, на длинном горном карнизе недвижно, как скульптуры, стоят большие, поросшие шерстью бараны с огромными, загнутыми назад рогами. У их ног беззаботно передвигались детеныши.
Не опуская бинокля, Артур шагнул из-под кроны. Словно что-то дернуло это стадо. Оно исчезло в секунду.
После перевала, отмеченного еще одной пирамидой с шоферской баранкой, они съехали совсем в другой мир. Окруженная горами котловина расширялась, переходила в неоглядную даль полупустыни. И здесь дороги не стало. Стах гнал машину по ему лишь ведомым ориентирам — кустику саксаула, выступающему из почвы солонцу, гнал, пока впереди они не увидели скопление людей и животных — целый табор. Но то были не цыгане.
— Иван! Иван! — с криками наперерез машине кинулись белозубые, чумазые ребятишки.
— Кочевое племя. Между прочим, потомки воинов Александра Македонского, — сказал Стах, заглушая двигатель. — Здесь этот Саша бросил своих раненых и больных. Чтоб на задерживали.
Он вышел из машины, зашагал к костру у колодца, где в больших чанах что-то дымилось. Высокие, светловолосые мужчины окружили его. Женщины сидели на корточках вокруг костра. Верблюды и ишаки паслись чуть поодаль, выщипывали чахлую травку.
Артура тянуло тоже выйти из машины, захотелось поподробней разглядеть это племя, но он чувствовал: что-то сокровенное связывает их со Стахом.
Через минуту старая женщина, вся в цветных бусах, подошла к машине, протянула расписную миску, полную все того же чала — кефира из верблюжьего молока, почтительно произнесла какую-то фразу. Стояла, ждала пока он напьется. Потом взяла миску, чуть поклонилась, пошла назад. Навстречу уже шагал Стах. Он приостановился, нагнулся к ней, указывая на Артура. Женщина с удивлением обернулась.
— Что ты ей сказал? — спросил Артур, когда, взметнув пыль, они поехали дальше.
— То, что ты из Москвы. Всего-навсего. Для них как луна. Другая планета.
— Они для меня тоже. С ума сойти! — Артур оглянулся, но в заднем окошке газика ничего не было видно, одна пыль. — Пыль веков, — пробормотал он.
— Что? — спросил Стах.
Артур не ответил. Он сидел, закрыв глаза, пытаясь увидеть внутренним зрением эту же местность в те времена, когда здесь двигались колонны Александра Македонского. Он знал, это возможно, если дать подсознанию такую цель, а потом отключиться, не думать. «Не думать» — в этом состояла самая большая трудность. И только перед внутренним взором начали проступать из синего тумана густые леса — это была арча! — машину тряхнуло, она встала.
— Бензин кончился, — сказал Стах, выскочил из газика, стал доставать из багажника канистру.
— Неужели тут всегда была пустыня? — спросил Артур.
— Кто его знает! — отозвался Стах. Он уже стоял сзади, заливал бензобак. — Путешественники еще в девятнадцатом веке видели здесь остатки больших арчовых лесов. Может быть, и так. Все пошло под топор: провели железную дорогу, пришло много людей. Зимой надо обогреваться, круглый год на чем-то готовить. Опять же овцеводство. Скот уничтожает все. — Он сел на свое место, и они опять поехали. — Знаешь, Артур, жуткое дело. Все живое, как в Ноев ковчег, сбежалось в заповедник, особенно в ту часть, куда мы сейчас приедем. От пестицидов, от удобрений, от всего, что натворили. Заповедник перенасыщен зверьем. На его территорию раньше со всех сторон наступали колхозы — отдай, мол, землю под хлопок. Теперь вообще не пойми что. А ЮНЕСКО причислило заповедник к считанным местам на земле — хранилищам генофонда планеты.
Вскоре завиднелся вход в это хранилище. Полосатый шлагбаум преграждал въезд под деревянную арку. Будочка наподобие поста автоинспекции торчала над бетонным забором.
Стах посигналил. Шлагбаум тотчас поднялся. Из будочки по лесенке спустился худой человек в мятом черном костюме и ярко-малиновом галстуке. Он стоял, держа руки по швам, пока машина въезжала под арку. Смуглое лицо его выражало живейшее удовольствие по поводу прибытия начальства.
— Приветствую вас! — Для начала он нагнулся, заглянул к Артуру в машину, затем отдал честь вышедшему из нее Стаху. — Докладываю. Тихо. Пожаров нет. Браконьеров нет.
— А что есть? — спросил Стах, здороваясь с ним за руку. — Зачем галстук напялил? Из города настучали, что едут?
— И еще звонили. Спрашивали. Этого товарища. Наверное, он — Крамер?
— Кто спрашивал? Когда?
— Сегодня. В обед. Не проезжали ли? Куда едет? Голос незнакомый, мужчина звонил.
— А ты что ответил?
— Не знаю, сказал. Иван Степанович, всем прибавку дают. А мне когда? И еще, знаешь, во вторник Сергей получил сыворотку против змей. Вместо пятидесяти ампул — пять.
— Я в курсе. На обратном пути поговорим обо всем. Через час-полтора буду.
У Артура, слышавшего этот разговор, упало сердце. Все-таки хорошо было со Стахом, надежно. Оставаться одному, да еще в незнакомой части заповедника...
— Насколько же ты меня здесь засадишь? — спросил он, когда машина помчалась по хорошо утрамбованной дороге мимо неожиданно возникшего озера.
— Уже говорил, через сутки за тобой должен приехать Бобо. Не сердись, Артур. Хоть посмотришь девчонку, может, боли снимешь, если есть. Если она еще дышит. Я скажу, чтоб не надеялся, скажу.
— Вот именно. Никаких гарантий. И вообще эти приключения могут плохо кончиться. Может, это контрразведка проявляет ко мне интерес? Все-таки мы в погранзоне.
— Да заявлял я о тебе еще в городе! Нужен ты им! У меня пропуск на тебя есть. Не понимаю, в чем дело.
— Послушай, а может, зря у тебя свою сумку оставил?
— При чем тут сумка?
— В самом деле, при чем? Там и нет ничего — свитер, ковбойка, пара трусов да носков... Зубная щетка, бритвенные принадлежности здесь в кармане. Кстати, пора бы побриться.
— Побреешься. Исмаил тебе воды согреет. Жалко, не могу остаться. Завтра утром мы с Бобо обязательно должны выступать в городе. Региональная конференция, международная. «Азия. Человек и природа. Проблемы экологии».
Озеро густо заросло по берегам высокими камышами. На фоне прошлогодних желтых стеблей виднелись зеленые молодые побеги.
— Странно, — сказал Артур, — у человека умирает дочь, пусть приемная, он мотается в Сирию, выступает на конференциях...
— Не ругай его. Бобо есть Бобо. Может, ищет забвения. А с ней ее мать, его родные. Гляди, джейраны!
Теперь и Артур увидел: равнина далеко впереди усеяна сотнями, а может, тысячами антилоп.
Стах врубил четвертую передачу. Машина полетела стрелой. Животные услышали рев двигателя. Секунду они стояли недвижно, затем сорвались с места и понеслись параллельно дороге. Крупные самцы бежали по краям, детеныши и самки посередине стада. Газик на стокилометровой скорости нагнал антилоп.
Внезапно вожаки резко свернули и стали пересекать дорогу, перелетать через нее, следом за ними все остальные.
— Осторожно! — крикнул Артур.
Но машина уже тормозила. А стадо, демонстрируя свои права на вольное распоряжение территорией, грациозно перелетело через дорогу перед самым капотом. Казалось, конца нет этому параду, мельканию маленьких ушастых голов, поджарых ног, пятнистых тел... У Артура зарябило в глазах.
Стах сидел, пригнувшись к рулю. Лицо его выражало крайнее напряжение. Он судорожно помотал головой, мол, не вздумай мешать. И стало понятно — Стах считает, пытается сосчитать количество животных.
— Примерно тысяча семьсот — тысяча восемьсот особей, — сказал Стах, когда стадо стало удаляться. — В прошлом году было от силы тысячи полторы. Сейчас посмотрим, что тут происходит.
Машина свернула круто вправо, помчалась по бездорожью к синеющим у горизонта обломкам скал.
— Извини, должен глянуть, не задрал ли кого леопард или гиена. Мой заместитель, как ты наверное понял, исполнительный дурак. Что делать? За такую зарплату никто не хочет работать. Он все же кончил ветеринарный факультет. Или купил диплом. Кто его знает?! Имеет мотоцикл, но сюда заезжать боится. Говорит, из какого-то подземного хода оттуда, из-за кордона, появляются бандиты. — Стах остановил машину на возвышении, под которым лежало озеро идеально круглой формы.
Влажный песок у воды был истоптан копытами джейранов. Стах спустился к берегу. Ходил, рассматривая следы, что-то записывал в блокнот. Потом крикнул снизу:
— Иди сюда! Чего ты там сидишь?
Артур покорно вышел из газика и почувствовал, насколько затекло, устало от долгой езды все тело. Он сошел вниз, разминая ноги, зашагал рядом со Стахом.
— Всего-навсего кратер от метеорита. Глубокий. Даже летом, в сушь, остается вода. Тут поблизости солонец. Идеальное место для копытных. Да вот видишь, череп с рогами. Несколько дней назад кто-то хорошо закусил.
Валяющийся на берегу череп антилопы был густо облеплен муравьями и мухами.
— Рыба в озере есть? — спросил Артур.
— Рыба в тех озерах, проточных. Они, в сущности, старицы реки, по которой проходит граница. На этом участке заповедника всё: озера, пустыня, полупустыня, джунгли, горы — все ландшафты Азии. Уникальное место. Да еще кратер.
— Когда-нибудь устроите здесь туристскую Мекку, — сказал Артур. — Будете показывать за валюту.
— Типун тебе на язык! Не рекламирую, почти никого, кроме двух-трех серьезных ученых, сюда не возил. Если вздумаешь описывать эти места, точных координат не называй, прошу тебя!
— Понял, — кивнул Артур. — Знаешь что? Я, признаться, зверски голоден. Уже пятый час.
— Я тоже.
...Через тридцать минут Артур держал в своих объятиях невысокого, плотного, как мячик, Исмаила.
— Голова не больной. Сердце вот тут раньше тяжелый был, теперь пять лет сам не знаю какой, не больной! За тебя Аллаха молю!
Тем временем Стах принес из машины рюкзак, выкладывал на стол, уже накрытый на деревянном помосте, нависшем над водой проточного озера, городскую колбасу, хлеб, конфеты для детей Исмаила.
Хотя лучи солнца, клонящегося за дальние отроги хребта, были теплыми, Исмаил не снимал старой солдатской ушанки, стеганого ватника. Брюки его были заправлены в теплые шерстяные носки, на ногах — глубокие азиатские галоши.
— Садись с нами, Исмаил, — сказал Стах, сдирая пробку с бутылки «Столичной».
...Крупные пластины нарезанной зеленой редьки, упругие перья молодого лука, уха, жареная рыба — замдиректора по внутренней связи сообщил егерю о гостях, тот заранее все приготовил, успел.
Втроем пообедали. Затем Стах поднялся.
— Пора. Скоро стемнеет. До города больше трехсот километров. Да еще с заместителем поговорить нужно. Поехал!
— Иван Степанович, ты немного выпил. Дорога трудная. Может, переночуешь?
— Не волнуйся, Артур. Значит, завтра где-то во второй половине жди Бобо. Я бы и сам с вами поехал, навестил девочку, да только после конференции сразу лечу на самый высокогорный участок. С осени не был. Геологи берут в свой вертолет. Редкая удача. Возможно, задержусь на несколько дней, а то и больше — там, наверху, еще зима. Какие будут метеоусловия, кто знает. В городе на крыльце справа под половиком вторые ключи от дома, помнишь?
Они обнялись. Артур увидел совсем близко выцветшие голубые глаза Стаха. В них явно читалась надежда, мольба.
Замер за густыми зарослями звук мотора. Артур все сидел у стола, глядя на далекие хребты. Они вздымались зубчатыми ярусами один над другим. За них заходило солнце. В озере тяжело плеснула рыба. По темнеющей поверхности воды расходились круги.
Он сидел в своей голубой курточке, купленной двенадцать лет назад в Барселоне, и думал о том, что в те годы, услышав такой всплеск, поддался бы призыву, кинулся бы добывать удочку, какую-нибудь снасть. А сейчас такого желания ловить рыбу, состязаться с ней в хитрости он в себе не ощущал. Или почти не ощущал.
Артур был рад тому, что на время остался один. Только теперь он мог попытаться обдумать то сокровенное, в сущности страшное, непостижимое, что произошло сегодня на рассвете у пруда по ту сторону границы.
Исмаил давно убрал со стола и ушел по своим егерским делам. Солнце уже зашло за горы.
«Что все это означает? — думал Артур, встав и расхаживая взад-вперед по помосту. — Ее голос, ее интонация. Ее словарь: ±родненький мойІ. Но тогда что означала та бабочка? Тропическая. Бессловесная, билась в окно. Несомненно, настойчиво дает понять, что жива. Нет смерти. Что оттуда я видим и, наверное, слышим со всеми своими мыслями. А я отсюда — не могу. Не могу видеть, знать, где ты сейчас, Анечка моя... Что же тогда лежит там, на Домодедовском кладбище? Ничто? Но тогда отчего, когда думаю о ней, — сразу ее глаза — карие, ее лицо — нежное, вся ее физическая стать? Не умею, не знаю, как в отрыве от этого представить тебя, твою душу...»
По крутой заржавленной лесенке поднялся с помоста на берег, зашагал узкой тропинкой. И сразу с обеих сторон обступили высокие кусты, деревья, густо перевитые лианами. Здесь было темно. Заросли шевелились, потрескивали. В них шла какая-то интенсивная жизнь. На повороте показалось: в упор смотрят два желтых, горящих глаза... Артур замер. Потом повернул обратно.
Над водой посверкивала первая звезда. Он поежился от прохлады, пожалел, что не взял с собой свитера, и подумал о том, что беспокойством о своей сумке наверняка удивил Стаха, показался ему жлобом.
По берегу возвращался Исмаил с ружьем за спиной.
«Как странно, — думал Артур, глядя на него. — Из чего все складывается: эти ничтожные мысли о сумке и мысли о чуде, об Анне... Ничем не связанные».
Вдруг возникло подозрение, почти уверенность — связь есть, нет и не может быть ничего случайного. Стоит только подумать еще немного... Но, как всегда бывает, жизнь ревниво перебивала такую возможность.
— Ай холодно! Иди в дом, чай пить будем, телевизор смотреть будем, свой Москва увидишь! — еще издали кричал Исмаил. — Зачем гуляешь? Сейчас шакал придет, ночью плохой зверь ходит.
Артур зашел вслед за егерем в домик-сторожку. Исмаил поставил в угол ружье, повесил на гвоздь ватник, включил электричество и в одних носках прошел по войлочной кошме к табуретке, на которой стоял маленький телевизор.
— Садись, садись. Тепло. Хорошо. Утром топил. Еще топить буду.
Артур опустился на кошму, положил под локоть длинную полосатую подушку.
Экран телевизора затеплился светом. Исмаил звякал ведром, наливал воду в чайник.
...Показывали заметенную снегами тундру, редкие поселочки, курящиеся дымками труб. Если верить диктору, комментирующему изображение, люди здесь ходили по «черному золоту» — по нефтяным месторождениям, открытым недавно учеными. Потом началась еженедельная передача — «Таисия Лисеева в прямом эфире». На этот раз напротив известной тележурналистки сидели в креслах два непримиримых врага. Лисеева представила их. Один — бывший коммунист, ныне председатель националистической русской партии, другой — тоже бывший член КПСС, демократ. Оба были тщательно, волосок к волоску, причесаны, имели сытые, холеные лица, почти одинаково одеты — белая рубашка, галстук, черный костюм. Вот только выражение этих лиц было разное. Националист явно ожидал каверзных вопросов, широко улыбался в сторону камеры, всегда некстати. Демократ же изображал полнейшее добродушие, чувствовал, что Лисеева будет ему подыгрывать.
— Но скажите, ради Бога, поделитесь, — приставала к националисту тоже холеная толстая Лисеева, — какова ваша конкретная программа? Как-то вы сказали на митинге, что всех демократов, евреев надо загнать в тридцатикилометровую чернобыльскую зону... Но это же неконструктивно! Грозите свергнуть правительство. А что вы можете предложить народу? Народ так страдает! — Она со вздохом закатила глазки, наглядно изображая для телеоператора, как именно страдает народ.
Исмаил принес чай, пиалушки, тарелку с изюмом. Артур чувствовал, Исмаилу хочется поговорить, но, восточный человек, он не хотел мешать гостю и тоже посматривал на экран.
— Вырубай. Ну их! — сказал Артур.
Исмаил вскочил с кошмы и, выключая телевизор, подытожил суть всего этого пустозвонства:
— Рабочий лошадка все равно, с какой стороны на нее садятся — справа или слева.
— Как ты живешь? — спросил Артур. — Пять лет не виделись...
Исмаил жаловался на то, что люди презрели законы Аллаха и государства, что пограничников никто не хочет содержать, а банды шастают через границу туда-сюда. Рассказал, что недавно у него угнали корову. Убили. Вырезали часть мяса, остальное бросили в хауз-пруд, откуда берут воду... Детей опасно выпускать за пределы кишлака — их крадут, требуют выкуп.
Он тоже беспокоился за Стаха. Подошел к висящему на стене старинному телефону, крутил ручку. Но связи с городом не было.
Артур лег в соседней комнатке на одеяло. Исмаил накрыл его солдатской шинелью, сбереженной со времен армейской службы.
...Ночью он проснулся от звука выстрела. Спросонья трудно было понять, насколько близко стреляют. Потом послышалась автоматная очередь.
Артур поднялся, прошел в другую комнату. Исмаила не было на его лежанке, покрытой рваными шкурами. Ружья на месте тоже не было. Он оделся, вышел наружу.
В темноте стрекотали цикады. Издалека докатилось эхо еще одного выстрела. Он постоял у двери. Потом решил пройти вперед, надеясь встретить Исмаила. Но, сделав десяток-другой шагов, увидел: в свете звезд по краю тропинки у кустов бегут низкие серые тени; Артур свистнул. Тени исчезли. И тотчас, казалось — совсем рядом, кто-то завизжал, захохотал. Он свистнул еще раз.
И наступила тишина. Артур стоял среди этой ночи, этой тревожной тишины. Молился.
— Господи, — шептали его губы, — дай мира этой земле, этим людям, дай им покоя. Прости им все их грехи, Господи, Боже мой, Иисус Христос! Дорогой, милый, бедный мой Бог, наказанный людьми, я люблю Тебя, знаю, что Ты есть, Ты — рядом. Ну пожалуйста, угаси это пламя, что бушует по всему югу и уже поднимается к северу. Господи, научи, что мне делать, как нести правду Твою людям? Почти две тысячи лет прошло после Твоего появления, а мы все убиваем друг друга под этими звездами... Господи, и еще прошу, пожалей Россию! — Он молился и представлял себе тот бесконечный, покрытый снегами простор с дымящимися трубами поселков, который видел вечером по телевизору. — Иисусе Христе, и у Тебя есть Мать, Пресвятая Богородица, не оставь российских старушек, женщин и детей...
Так он молился, стоя здесь среди чудовищно огромного мусульманского мира, раскинувшегося в одну сторону до Африки, в другую — до Индии, до Цейлона... Пользуясь тем, что его сейчас никто не видит, кроме, может быть, ночных зверей, вытянул из-за расстегнутой на груди рубашки цепочку, поцеловал кипарисовый крестик.
Странное чувство испытывал Артур, идя назад на светящееся окошко домика. Вроде бы озяб, внутри же все горело с головы до ног, словно кто-то вошел в него. Раскаленный.
Когда на рассвете Исмаил с другим егерем Юсуфом появились в доме, они увидели перекатывающегося на кошме Артура. Тот стонал.
Егеря испуганно склонились над ним.
— Спина болит. Позвоночник, — прохрипел Артур. — Ничего. Проходит...
Он знал, что предвещают эти боли, был рад им, хотя, когда они стихли, у него не осталось никаких сил. И он заснул.
ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»
ВЫСКАЗЫВАНИЯ СТАРЦА СИЛУАНА
(Конспект)
Во всем Священном Писании скрыта определенная последовательная цель, но к этой цели святые пророки, апостолы и другие учителя Церкви вели окружавших их людей, приспособляясь к их уровню и пониманию.
* * * * *
Потерявший благодать не воспринимает как должно красоты мира и ничему не удивляется. Хотя по сущности своей человек остается тварью, но по благодати становится богом, т.е. получает образ божественного бытия.
* * * * *
Искать Бога может только тот, кто Его познал и затем потерял. Сам Бог ищет человека прежде, чем человек взыщет Его.
* * * * *
Ум, погружаясь в сердце, отходит от образов мира, и душа видит себя совершенно особым образом. В этом созерцании («стянутом» и безвидном) открываются пределы, между которыми движется бытие всего тварного духовного мира, и душа в Боге видит весь мир, молясь за него и сознавая свое единство с ним.
* * * * *
Молясь, Силуан беседовал с Богом лицом к лицу. Это была всегда ЛИЧНАЯ встреча. Сосредотачиваясь вовнутрь, молитва перестает быть «взыванием в пространство», и ум становится весь внимание и слух.
* * * * *
Во всем бытии нет НИЧЕГО столь сильного, что могло бы лишить свободного человека возможности сопротивления и отвержения.
* * * * *
Один афонский монах-пустынник рассказывал, что, когда в отчаянии ночью лежал в келье на полу и плакал о мире, к нему наяву явился Господь. «Ты почему так плачешь? Разве ты не знаешь, что Я буду судить мир? Помилую всякого человека, который хотя бы однажды в жизни призывал Бога».
* * * * *
Чем полнее и крепче верность и доверие человека к БОГУ, ТЕМ БОЛЬШЕЮ БУДЕТ И МЕРА ИСПЫТАНИЙ.
* * * * *
Я пишу с надеждой, что хоть одна душа возлюбит Господа и возгорится к Нему жаром покаяния.
* * * * *
Совет неверующему: пусть он скажет: «Господи, если Ты есть, то просвети меня, и я послужу Тебе всем сердцем и душою». Господь непременно просветит. Всех любить, как самого себя, и каждый час быть готовым к смерти. Когда душа помнит смерть, то приходит в смирение и вся предается воле Божией.
* * * * *
Если бы люди знали, что есть духовная наука, то бросали бы все свои науки и технику и созерцали бы только Господа.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Впервые Борис Юрзаев летел в Среднюю Азию. Несмотря на бессонные сутки в аэропорту, он сидел в кресле самолета напряженный, поглядывал на часы. Торопил время.
Интуиция подсказывала — все получится. Даст Артур «Скрижали», никуда не денется, стопроцентно даст или позволит сделать ксерокс, шлепнуть второй экземпляр, всего делов! Если же у него с собой «Скрижалей» нет, вероятнее всего, скажет, где они. А в Москве — тот же ксерокс. И все довольны. Из-за чепуховой, в сущности, проблемы пришлось влипнуть чуть не в целый детектив, вмешать Юрку...
Теперь Борис побаивался за свою жизнь, за жизнь Артура Крамера. Он уже четко не мог вспомнить, что такого особенного наболтал про «Скрижали», но то, что Юрка заинтересовался и заинтересовал своих покровителей, — в этом не было никаких сомнений.
За Юркой всегда стояла непонятная темная сила. Когда после предварительного следствия, месяцев, проведенных в камере на Лубянке, после суда, после этапа жалкий, раздавленный Борис появился в лагере, Юрка выслушал его скорбную повесть о том, как из всей компании врачей, торговавших наркотиками, подставили, посадили лишь Бориса, который только пришел с институтской скамьи и всего-то навсего за какую-то тысячу рублей несколько раз выносил из больницы и передавал у метро «Кировская» парню в джинсовом костюме коробочки, где лежали ампулы. Юрка сказал:
— За собой надо иметь волосатую лапу.
Невозможно было даже предположить, какая лапа стояла за щуплым Юркой. Другие заключенные его боялись, охрана разговаривала почтительно, на «вы». Даже казалось странным, что он получил срок за то, что не сумел утопить младенца... Срок был — те же семь лет, как у Бориса.
Один только раз поднял на Юрку голос матерый убийца, страшный, огромный Леха. На другое утро он уже висел в петле. И все сошло шито-крыто. Тем более что сам Юрка пальцем не шевельнул, чтоб осуществить месть. Посылки ему продолжали регулярно приходить. До сих пор Борис помнил вкус иностранного печенья, переложенного шоколадным кремом. «Это хорошо, что ты доктор, лепило, будешь здесь моим личным врачом», — сказал Юрка, угостил сервелатом, печеньем. Ни жены, ни родных у него тогда не было. Кто, в конце концов, сделал его генеральным директором издательства? Кто были те люди в мансарде роскошной дачи? А если это какая-нибудь всемирная тайная организация вроде масонов? «Нет, получить ±СкрижалиІ и бежать, драть из этой страны!» — Борис пригнулся к иллюминатору — «Ту-154» заходил на посадку.
За шесть часов полета в самолете почему-то ни разу не накормили, только бумажные стаканчики с минералкой и лимонадом разнесла стюардесса. Узколицая. С кривыми ногами.
Никогда не интересовала Бориса Средняя Азия. Любимой областью его целительских набегов стал Кавказ, по преимуществу — Грузия, где жили достаточно интеллектуальные, состоятельные пациенты, как правило зараженные различными суевериями. Самым легким и прибыльным было избавлять от последствий «сглаза» — «нарушения энергетического поля, ауры», как объяснял Борис. При этом он ничем не рисковал, артистично размахивая руками вокруг тела очередной жертвы. В Средней же Азии, как он был убежден, жили одни тупые «чучмеки», которые даже понятия о дурном глазе не имели. Зато они должны были хорошо готовить плов в каких-то своих чайханах.
Он очень хотел есть, но шел уже третий час дня. Важно было застать этого самого Ивана Степановича Стаха на месте, на работе. Только он мог свести с Артуром, одна только ниточка имелась в руках. И, выйдя после приземления из аэропорта, Борис взял такси, помчался по адресу, полученному у Юрки.
Все, что видел он по дороге, подтверждало его предубеждение. Поросшие чахлой растительностью глиняные заборы. Убогие домишки. Дохлая собака, валяющаяся прямо на тротуаре. Пятиэтажные «хрущобы», сплошь обвешанные сохнувшим исподним. Группы сидящих на корточках бездельников в тюбетейках. «Забрать Артура и, так и быть, этого его Стаха, уговорить пойти в ресторан — вот было бы расчуде-чуде-чудесно. Сходу решить дело, и завтра же утром обратно в Москву. ...Значит, объясню, прибыл проститься перед Израилем. Поплачусь. Расскажу, как Линка и Танечка ходили выбирать куклу. Что? Неправда? Правда. У них вся надежда на меня. Тоже правда. А шансов устроиться там на работу — ноль. Значит, только лечить? Частным образом. А у меня не хватает знаний. В Израиле Артура Крамера нет. Значит, давай ±СкрижалиІ. Логично? Логично», — так окончательно репетировал Борис свои ближайшие действия, подъезжая к тянущемуся вдоль выезда из города длинному забору, за которым, оказывается, помещалась дирекция заповедника.
Он прошел через раскрытые ворота, увидел стоящий у крыльца небольшого здания газик, покрытый выгоревшим на солнце брезентом. Это был хороший признак. Может быть, сейчас здесь находится и Артур.
«Все расчуде-чуде-чудесно!» — подбодрил себя Борис и, пригладив на ходу встрепанную шевелюру, вошел в темный коридор, отыскал дверь с табличкой «Секретарь».
У окна за столом сидела пожилая русская женщина в очках. Она вопросительно подняла голову от счетной машинки.
Но Борис не успел слова сказать. Ноги его вдруг подкосились. У канцелярского шкафа, сами собой, со скрипом открылись дверцы, стена поплыла в сторону, по ней побежала трещина. Он ухватился за край стола, увидел: лампа на длинном проводе ходит под потолком, как маятник.
Секретарша тоже смотрела на то, как раскачивается лампочка.
— Присядьте, — наконец сказала она, — это у нас бывает часто. Вы приезжий? Вам Ивана Степановича?
Борис сел на стул. Ноги у него были ватные. Секретарша подошла к шкафу, закрыла дверцы. Лампочка переставала раскачиваться.
— Ну что вы так побледнели? — Секретарша налила из графина стакан воды, подала. — Все кончилось, прошло.
Борис взял стакан, криво улыбнулся, пробормотал:
— Там, где я появляюсь, всегда землетрясение.
— Тогда вы опасный человек. Вас нельзя пускать в город, — тоже улыбнулась секретарша. — Так если вам Ивана Степановича — его нет. И не будет. Вы по какому вопросу?
— Что значит «не будет»? Как это «не будет»? Это невозможно. Я прилетел из Москвы по важному личному делу... Адрес его, домашний телефон у вас есть?
— Есть, конечно, есть. Только Иван Степанович как раз сегодня вылетел в высокогорное отделение заповедника как минимум на три дня. Вы с ним договаривались?
— Извините, тут должен быть еще один приезжий из Москвы, Артур Крамер — наш общий знакомый. Как его найти? Они что, вместе вылетели?
— Знаю, о ком вы говорите. Он здесь у нас был. Суровый такой человек, неразговорчивый. Я ему еще допуск оформляла в погранзону. Да, он сейчас в заповеднике, где-то в другом месте.
— Где? Как его найти?
— Не имею понятия. Заповедник тянется на семьсот километров.
Секретарша лукавила. Забежав после конференции по делам в контору, Стах поделился новостью: этой ночью, когда его не было в городе, кто-то навестил квартиру, нагло вытряхнул сумку гостя. Вроде ничего не украдено. Замки взломаны. Дверь раскрыта.
На всякий случай Стах запретил до своего возвращения давать кому бы то ни было информацию о том, где находится Артур Крамер.
— Но он нужен! Срочно. По важному делу. Позвоните куда-нибудь, узнайте, где он. Если Крамер не сможет приехать в город, я готов ехать к нему. В крайнем случае дайте хоть поговорить с ним по телефону!
— Связи нет, — твердо сказала секретарша. Чем в большее отчаяние впадал посетитель, тем сильнее крепло в ней подозрение: а не он ли лазил в домик Стаха? С одной стороны, ей становилось жутковато, с другой — следовало как-то задержать этого человека до прибытия Стаха. — А знаете, ваш Крамер говорил Ивану Степановичу, а Иван Степанович мне, он тут был в гостях у одного типа. Может быть, тот в курсе?
— Кто он? Где он?
— Сегодня что у нас? Пятница? Вот как раз по пятницам, субботам и воскресеньям вы его всегда отыщете на базаре — продает раскрашенные бюстики великих людей. Откровенно говоря, до сих пор не знаю, как зовут. У нас в городе кличут «Васька-йог». Если же он не в курсе, вернется Иван Степанович, и уж тогда все узнаете. Как же это вы не созвонились, прилетели? У вас и телефона нет?
— Дайте, пожалуйста, — сказал Борис, поднимаясь.
«Врет», — подумала секретарша. Но написала на листке оба номера — служебный и домашний.
Он взял листок, понуро пошел к двери. Секретарша уже рада была избавиться от этого посетителя, как тот вернулся.
— А где же я буду ночевать? — У него было лицо капризного, обиженного ребенка. — И где этот ваш базар?
— Что касается жилья, как во всяком городе, у нас есть гостиницы. А до базара дойти совсем просто.
Она объяснила, как дойти, а у самой кошки скребли на сердце: в дирекции, как и на любом участке заповедника, была гостевая комната... Что если этот маленький, мучительно похожий на кого-то человечек не имеет никакого отношения к ночному налету?
...Борис плелся по улицам. Никак не мог сообразить, сосчитать, сколько же дней осталось до отлета в Израиль. Сказывались сутки, проведенные в Домодедовском аэропорту, когда вылет все откладывался и откладывался: не было горючего. Сказывалось и впервые пережитое землетрясение. Но конечно же, больше всего подкосила ситуация с Артуром...
Навстречу шли люди. Кто тащил картошку в авоське, кто зелень. Привязанные к стволам деревьев, стояли ослики.
«И в Израиле есть ишаки», — подумал Борис. Все ему стало безразлично. Даже «Скрижали». Все на свете.
Он входил в широкие ворота базара и представлял себе, как через считанные дни будет вот так же идти по Тель-Авиву, никому не нужный, вместе со своими Линкой и Танечкой. «Да нужен ли я им? — думал Борис. — Если нужен, только как машина для добывания денег. Стоило ли затевать возню, лишаться квартиры, ±жигулейІ? Пилила год за годом: ±Уедем, уедем, я так больше не могуІ. Подумаешь! Назвали пару раз ±жидовкойІ, в лагере не сидела! Не все ли равно, где жить? В Москве был как рыба в воде, в Грузии своя клиентура...»
Борис обошел овощные ряды, фруктовые, прошел насквозь длинный ангар, где продавали сухофрукты и орехи, вышел на залитое солнцем пространство, забитое людьми, торгующими с рук.
Он уже еле волочил ноги, когда увидел того, кого искал. Стройный человек неопределенного возраста — ему можно было дать и сорок и шестьдесят — прохаживался вокруг стоящих на подстилке у его ног аляповатых раскрашенных бюстиков Сталина, Саддама Хусейна, Нефертити, Наполеона, который, конечно же, был в своей треугольной шляпе, и какого-то лысого, узкоглазого хитрована с нарисованными черной краской редкими длинными усами.
— Кто такой? — спросил Борис, указывая на этот бюстик.
— Лао-дзы! — с готовностью шагнул к нему продавец. — Недорого!
— Лао-дзы никто никогда не видел, — возразил Борис, — не осталось изображений.
— А я видел. Даже беседовал с ним! — смеясь глазами, ответил продавец. — Великий китайский философ. Автор учения о Дао-непроявленном, слыхали? Между прочим, веду группу начинающих йогов. Занятия три раза в неделю. Подключение к Космосу, общее оздоровление...
— Все ясно, — перебил его Борис. — Реклама — двигатель торговли. Знаете что, можете оставить на кого-нибудь свой товар, пойти со мной что-нибудь поесть?
— Кто бы отказался? — с готовностью ответил йог. Подстилка оказалась мешком, куда он сноровисто стал складывать бюстики. — Особенно хотелось бы коньячка, давно не пробовал!
Здесь же, на базаре, йог завел Бориса на открытую терраску, увитую распускающимися розами, усадил за один из пластиковых столиков, побежал о чем-то договариваться к дымящей кухне.
— Я плова хочу, плова! — крикнул вслед Борис.
Вскоре они уже сидели за накрытым столом. Чайханщик — вылитая копия бюстика философа Лао-дзы — принес бутылку коньяка местного производства. К удивлению Бориса, йог плова себе не взял, закусывал коньяк только молодой редиской и кусочками соленого сыра.
— Можете называть Васька-йог, числюсь здесь городским придурком. Выгодно! В прежние времена сколько раз милиция и КГБ приставали. А что с меня взять? Воевал на флоте с дойч кригс марина, ранен, контужен. Имею справку, состою на учете. Хрен зацепишь! Теперь вообще свобода, демократия. Продаю болванчиков из папье-маше, веду группу. Правда, на коньяк не хватает, зверские цены. Вы спрашивали об Артуре Крамере... Имею его книжку, видел на днях. Погибший человек.
— Почему?
— Жалко его. Причалил к своему Христу, остановится в развитии. Кто причаливает к одной из религий, теряет волю жить как хочется.
— А вы живете, как вам хочется?
— Если бы! Говорю, на коньяк не хватает. — Васька-йог опрокинул очередную стопку. — Гляди, кто идет! Иринка! Все-таки какая женщина!
По базарным рядам с сумками в руках величественно шествовала немолодая дама, вся в бусах и браслетах.
«Ничего особенного, — подумал Борис, — что называется, ±со следами былой красотыІ»... Он считал себя истинным ценителем женщин, ему легко давались победы, правда, только над теми из них, кого он презирал или просто не любил. А так хотелось полюбить! Узнать, что это такое. Сколько раз он сознательно обманывался. Так было с первой женой — регистраторшей в районной поликлинике, красота которой оказалась нарисована косметикой на хищной мордочке обыкновенной лимитчицы и которая, как только его посадили, сразу же подала на развод, хапнула двухкомнатную квартиру. В сущности, так получилось и с Линкой. Думал: приличная, интеллектуальная еврейская девушка, музейный работник. А что на поверку? Вечное нытье, задавлена своей национальностью, вообще слабый жизненный тонус, болезненна... Вырвалась, оказалась в своем Израиле. И оттуда тоже ноет: ±Плохо нам. Плохо. Скорей приезжай!І»
Тем временем Васька-йог, выскочивший из-за столика, уже вел сюда Ирину Константиновну. Да не одну. Вместе с ней неторопливо шла тоже немолодая, совсем уж неприметная женщина.
— А что если заказать еще бутылец? — спросил Васька-йог, суетливо поднося дополнительные стулья и усаживая дам.
Борис кивнул. Ему было все равно. Он выпил, наелся плова и хотел спать. Казалось, все, что он видит вокруг, он уже видел. Наконец сообразил: именно эту чайхану описал в своем романе Крамер. Да, вон там за рядами, где продавали кисти прошлогоднего винограда, виднелся и неказистый барак с вывеской «Комиссионный магазин».
Осоловелый Борис почти не участвовал в беседе. Собственно, разговаривали только йог с Ириной Константиновной. При этом она не без удовольствия попивала коньяк. Вторая женщина оказалась ее санкт-петербургской знакомой, только вчера приехавшей сюда в командировку. Она не пригубила ни капли, отщипывала сморщенные виноградины от кисти, которую сама же вынула из своей сумки и выложила на тарелку.
— Вот, Вася, это и есть та самая Клавдия Федоровна — я вам столько о ней рассказывала! Какое счастье, приехала хоть на два дня, остановилась не в гостинице Академии наук, а у нас! Специально затащила после работы на рынок, чтоб вас познакомить. А вы тут предаетесь... Вижу, уже вторая бутылка.
— Иринка, не поднимай волну! Дай я тебе еще подолью. Ради встречи. Ради знакомства. Вот Борис из Москвы при-ехал — ищет того самого Артура Крамера.
Клавдия Федоровна утопила лицо в ладони, потом подняла голову, спросила:
— Человек среднего роста? Очки? Седые виски?
— Точно! — пробудился Борис. — Вы его знаете?
— У этого человека какое-то горе, беда. Нет, я не знаю никакого Артура Крамера. Ему нужно помочь. Не словами, а делом.
— Тоже йог, йогиня! — обрадовался Василий Степанович. — Во шурует третьим глазом!
Между тем Клавдия Федоровна продолжала мягким, певучим голосом:
— Испортил себе глаза, годами изучал слепые тексты, манускрипты. Стрессы. Слишком много стрессов. — Она вдруг обратилась к Борису: — Не беспокойтесь. Увидите этого человека. Когда увидите, передайте: пусть представит себе родничок. Любой, какой довелось увидеть. Пусть представит, как стоит возле него. И он почувствует: новая энергия бежит снизу по ногам... Спасет его женщина. Очень молодая. — Клавдия Федоровна смолкла, устало подперла голову рукой.
— А скажите, пожалуйста, можете вы со своими способностями узнать, где сейчас находится такая рукопись, называется «Скрижали»? — Борис был весь в напряжении.
Она пристально посмотрела как бы сквозь него. Так смотрят в перевернутый бинокль в бесконечность.
— У вас, Борис, плохие мысли, плохие... А это место, где мы сейчас, уникальное — сильный выход энергии. Мне было легко. Извините, уже полшестого, у меня встреча с местными генетиками. Ирочка, не волнуйтесь, дорогу помню, вечером приду. — Клавдия Федоровна встала, вышла из чайханы и сразу растворилась в пестрой толпе, наполняющей базар.
Борис обратил внимание на то, что она сказала о времени, даже не посмотрев на часы. Он глянул на свои. Было ровно половина шестого.
— Жаль, в Петербурге живет... Взял бы ее в ученицы, — сказал йог, разливая в стопки оставшийся коньяк. Сейчас стало видно, что ему — за шестьдесят.
— Да, поразительное существо! — Ирина Константиновна допила свою порцию. — Может находить полезные ископаемые, видит будущее. Это она настояла, чтоб мы с мужем переехали сюда из Ленинграда.
— Лечить может? — спросил Борис.
— Представьте себе, нет. Говорит, это ей не дано. Сама часто болеет — ангины, бронхиты. Слабые легкие. Мне тоже пора. Муж придет из университета, надо кормить.
Борис расплатился, и они втроем вышли с базара. Василий Степанович нес свой мешок с бюстиками и сумки Ирины Константиновны.
— Все-таки, кто она? Кто? Чем занимается? — Борису покоя не давало то, что эта женщина, видимо, раскусила его, прочла мысли...
— Она ведь, кажется, сказала — генетик. Приехала в командировку взять срез мышечной ткани какого-то неандертальца, вмерзшего в ледник несколько тысячелетий назад. Говорит, теперь из одной клетки можно вырастить человека, точно такого же. Уже ездила в Египет, в Каирский музей, где хранятся мумии фараонов. За тем же самым!
— Вот бизнес будет со временем! — не без зависти воскликнул Василий Степанович и вдруг швырнул сумки, бросился на мостовую, наперерез бегущим навстречу людям.
Первого из бегущих — парня в распахнутой камуфляжной куртке — он упустил, зато второго, бежавшего впереди милиционера, успел ухватить за широкий рукав стеганого халата. Тот попытался вырваться. Оба свалились на асфальт. Набежала толпа. И Василия Степановича начали зверски избивать все — и милиционер, и человек в халате, у которого, оказывается, вор в камуфляжной куртке украл бумажник, — все, участвовавшие в погоне.
— Садисты! — кричала Ирина Константиновна. — Он же хотел как лучше! Вам только дай возможность безнаказанно бить!
— Из-за него упустили рецидивиста! — сказал милиционер, утирая пот со лба,
— Дурной башка! Йог твою мать! — вопил потерпевший. — Русский морда, кто просил твоя? Я почти догнал вора, ты зачем лез? Помогал убежать, да?
Василия Степановича с трудом отбили, от греха подальше закоулками, проходными дворами привели в его берлогу, осмотрели. Йода у него не оказалось, зато под письменным столом Ирина Константиновна отыскала бутылку с настойкой. Борис капнул из бутылки на подоконник, чиркнул спичкой. Жидкость горела. Он обмыл ею раны и кровоподтеки на жилистом теле Василия Степановича. Тот не охнул, лежал с закрытыми глазами.
Едва за Ириной Константиновной, успокоенной Борисом, стукнула дверь, как йог открыл один глаз, подмигнул.
— Принесли его домой, оказался он живой! — сказал он, приподнимаясь. — Зачем расходуешь напиток бессмертия? Жду ответа из Организации Объединенных Наций...
— Подождите. У вас можно переночевать? А телефон? Откуда можно позвонить?
Борису пришлось выйти, пройти несколько кварталов, прежде чем он нашел исправный телефон-автомат.
У Стаха Ивана Степановича никто не снимал трубку.
«Сумасшедший дом, — бормотал Борис, возвращаясь в темный закоулок. — Все-таки замечательная страна, не соскучишься. Но как же эта баба прочла мои мысли?»
Йог спал сном мертвецки пьяного человека.
ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»
СОЧИНЕНИЯ РАМ ДАСА
(Конспект)
Три основных наказа в жизни: Любить, Служить, Помнить Бога.Но как только вы считаете, что вы здесь, а вне вас «они», вы тут же останавливаете поток.
* * * * *
Не держаться за интеллект. Не наклеивать ярлыки. Отказаться от собственной неполноценности, ибо не в уме дело. И тогда обнаруживается естественное состояние ума, которое есть не что иное, как чистая любовь.
* * * * *
Я мыслю, но я не есть мои мысли.
* * * * *
Сравнение людей с телевизором, который просто включают в сеть. И кто на какой канал настроен, только тот канал и воспринимает. А все каналы, все программы здесь. Они ЕСТЬ. Это и есть планы сознания, и нужно уметь переключаться. Нужно отбросить привязанность к нижнему каналу и подняться выше. В ходе тренировок попутно начинаешь подключаться к иным частотам. И это часто зовут галлюцинациями.
* * * * *
Когда чувствуешь, что твоя отдельная сущность — часть протекающего процесса, и не ощущаешь больше себя как отдельную личность — это и есть ДАО, текущая река. Отдайся ей. Дао гласит, что ученик учится ежедневным приростом Пути.
* * * * *
Когда человек свободен от привязанностей, он добр без желания делать добро. Он ЕСТЬ десять заповедей, ибо не может он обижать людей — самого себя. Когда живешь в духе — все выглядит иным.
И фактически становится ЛЮБОВЬЮ. И когда встречаешь других — в той степени, в какой они готовы, они отзвучивают на вашу вибрацию.
* * * * *
Все, что можно сделать, — это очищать себя, вместо того чтобы судить других.
* * * * *
Любить. Служить. Помнить. Нужно выйти несколькими уровнями далее, прежде чем время будет совершенно неуместно. Время — это описание воплощений, упаковок.