В. И. Философия откровения. Т. Спб.: Наука, 2002 480 с. Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг философия откровения 1844 Том Третья книга
| Вид материала | Книга |
- Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг философия откровения том 1 Шеллинг Ф. В. И. Философия, 7109.5kb.
- Маска откровения, 18.09kb.
- Т. А. Сулейменов Курс лекции по философии Шымкент-2010 г. 1-лекция, 1988.6kb.
- Эрнст Кассирер философия классических форм том Мифологическое мышление, 4676.59kb.
- С. В. Булярский Принято на зас каф философии и политологии 4 апреля 2000 г., протокол, 128.66kb.
- Воспоминание о будущем или горькая правда «Откровения Иоанна богослова», 2885.85kb.
- Ф-программа вступительного экзамена в аспирантуру Утверждаю, 664.78kb.
- «Философия и общество», 3434.59kb.
- «Предмет философии. Философия и мировоззрение. Философия и наука», 257.59kb.
- Ю. М. Бохенский современная европейская философия, 3328.46kb.
Ср.: Philosophic der Mythologie. S. 61. (Примеч. К. Ф. А. Ше.плинга.}
ДРУГАЯ ДЕДУКЦИЯ ПРИНЦИПОВ ПОЗИТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ 391
не полностью, но так, чтобы оно оказалось как бы во взвешенном состоянии, чтобы тем самым посредством необходимого процесса оно стало самоположенным, добровольным и потому впервые необходимым божественным бытием. Я говорю, что он как Господь видит, что в его власти это сделать, но зададимся вопросом, зачем ему это? До сих пор все оставалось лишь в пределах возможности, но каким образом Бог может упразднить то, что предстает перед ним как возможность, упразднить свое предмыслимое бытие и на месте этого непостижимого бытия утвердить постижимое, сделать действительным то, что предстает перед ним как возможность? Расхожая диалектика удовольствовалась бы уже упомянутым и сочла бы вполне достаточным сказать, что Бог принимает потенцию противоположного бытия, через которую его предмыслимое существование полагается ex actu и потенциализируется, чтобы превратить его несамоположенное бытие в полагаемое собою и желанное, неопосредствованное и потому слепое утверждение его бытия — в опосредствованное отрицанием. Но для кого ему следует это сделать? Для себя самого? Это невозможно, ибо он заведомо знает, что то бытие, необходимое actu, предстанет и воссоздаст себя как это. Ради себя самого ему не надо было бы полагать напряженное отрицание предмыслимого бытия. И если мы хотим высказаться более определенно, нам надо сказать так: если бы Бог делал это только ради себя самого, он, вне всякого сомнения, просто не стал бы этого делать; зачем ему процесс, который для него самого не имеет никакой цели? Таким образом, он может решиться на осуществление этого процесса лишь ради чего-то вне себя, praeter se («вне» = praeter и extra, однако о втором мы здесь не говорим); на то, чтобы ввести свое actu вечное бытие в некое-промежуточное состояние, он мог решиться только ради чего-то вне себя — не ради чего-то такого, что уже было бы вне его, а ради того, что стало бы
392 ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ
действительным только через этот процесс и возможность чего он как раз усматривает через опосредствование предстающей перед ним непосредственной потенции. Только как Господь, могущий породить бытие, отличное от его собственного, только в этом Бог полностью как бы уходит от себя; но в этой возможности быть вне себя самого для Бога заключается как его абсолютная свобода, так и его абсолютное блаженство. Это утверждение могло бы броситься в глаза тем, кто считает, что единственное, что следует знать о Боге, заключается в том последнем понятии негативной философии, согласно которому он является лишь вечным, т. е. непрестанным субъект-объектом или, как выразил эту мысль Аристотель, 6 tov anavra. /povov eauiov vocov.15 Если взять это просто как определение понятия, тогда, пожалуй, с помощью данного аристотелевского выражения можно сказать только то, что Бог по своей сущности есть непрестанное у-себя-сущее, осознающее себя самое. Тем самым Аристотель, по-видимому, хотел описать только понятие, сущность Бога, и в этом смысле он прилагает все усилия, чтобы охарактеризовать это непрестанно у-себя-сущее бытие как само по себе блаженное, как блаженнейшее состояние, ибо высшее удовлетворение, говорит он,* всегда заключено в акте (actus), например, в бодрствовании, в мышлении, в ощущении большей свободы, чем во сне, в отсутствии мысли и ощущения. Однако высшая сущность — это не просто потенция мышления, как в нас присутствует голая потенция мышления, которая регулярно исчезает во сне и довольно часто у некоторых засыпает не ко времени, а точнее — совсем не вовремя; Бог скорее представляет собой непрестанный actus мышления, и так как он не может мыслить ничего иного, кроме божественного, он постоянно может быть лишь мыслящим
Magna moral. II.
ДРУГАЯ ДЕДУКЦИЯ ПРИНЦИПОВ ПОЗИТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ 393
самое себя. Если, как было сказано, речь идет только об одном лишь понятии, т. е. об одной лишь природе Бога, тогда сказанное может иметь силу. Но если именно в этом и должна заключаться деятельность действительного Бога, тогда нам пришлось бы рассматривать это непрестанное мышление о себе самом скорее как самое мучительное состояние. Конечно, нет ничего мучительнее непрестанно мыслить лишь себя самого и, стало быть, в себе самом. Человек скорее стремится уйти от себя, чем неотступно себя держаться, и люди, замкнутые на себе, поистине далеко не самые счастливые и как правило меньше всего способны духовно породить нечто вне себя, нечто поистине от них независящее, объективное. «Я счастлив лишь тогда, когда творю», — пишет в одном из своих писем Иоганн Мюллер.16 В этом с ним согласится каждый, кого не поразило духовное бесплодие. Но в творчестве человек занят не собой, а чем-то вне себя, и Бог потому глубоко блажен, как говорит Пиндар,17 что все его мысли непрестанно пребывают в том, что вне его, в его творении. Ему нечего делать с собой, ибо он a priori уверен в своем бытии. Но существует процесс, который Бог видит опосредствованным для себя через являющуюся ему потенцию, процесс упразднения и тем самым положенного или опосредствованного воссоздания его необходимого бытия. Однако между тем упразднением и этим воссозданием раскинулся целый мир. Предмыслимое бытие лишь как бы отходит на второй план, чтобы дать пространство творению (поэтому, так как нечто уступает и тем самым возникает творение, пространство представляет собой априорную форму всякого конечного бытия). Мир является не чем иным, как лишенным своей весомости актом (actus) необходимого божественного существования, но не лишенной весомости сущностью, ибо последняя есть нечто неупразднимое, которое через упразднение акта лишь возносится до себя самой.
394 ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ
Бог не совершает отречения во имя мира, как теперь принято говорить, он, скорее, возносится в себя самого, в свое Божество; именно потому, что он — Творец, он вступает в это Божество. Отвержение происходит по отношению к слепому, предмыслимому существованию; отказываясь от него, полагая это существование вне себя (как иное по отношению к себе), он тем самым входит в себя самого, в свое понятие, вне которого он как раз и находился в предмыслимом бытии.* В то же время Бог лишает весомости actus своего необходимого существования, не для того лишь, чтобы воссоздать его, но для того, чтобы на его месте утвердить отличное от него, Бога, бытие. Говоря в общих чертах, Бог имеет в этом лишь могущем-быть, которое предстает перед ним от вечности и которое есть лишь нечто, если он хочет этого, или ничто, если не хочет, итак, Бог имеет в этом могущем-быть как реальном, уже не просто мыслимом, начале то самое безразличие, то равным образом могущее и не могущее быть, которое мы в логической философии определили как materia prima18 всякого мышления и всего долженствующего быть мыслимым, — Бог имеет в этом могущем и не могущем быть то реальное основание, из которого все возникает, из которого он может вызвать как действительности все те моменты, которые в негативной философии предстают лишь как возможности. То, что в негативной философии было как бы прообразом, здесь предстает как действительное. Те самые потенции, которые в негативной философии являлись нам как априорные и опосредствовали все конкретное, здесь (в позитивной) возвращаются, но не просто как потенции, т. е. не как такие, которые предшествуют бытию, а как такие, которые имеют бытие, а именно бытие, положенное как сущ-
* Ср. в этой связи: Philosophic der Mythologie. S. 230. (Примеч. К. Ф. А. Шеллинга.)
ДРУГАЯ ДЕДУКЦИЯ ПРИНЦИПОВ ПОЗИТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ 395
ность, своею предпосылкою и через это одновременно своим нерасторжимым единством. То, что связует эти потенции, как раз и есть actus purus, вознесшийся до сущности, actus purus, который как сверхсубстанциальное начало не может быть преодолен ничем субстанциальным. Потенции представляют одно лишь материальное существование, тогда как purus actus, положеный как сущность, возносится над голой материей бытия, предстает как сверхматериальное и именно поэтому нерасторжимое и неодолимое единство, которое не дает расторгнуться потенциям, которое, например, не дает расторгнуться впервые возникшему, а именно возникшему ex improviso19 бытию и отрицаемому им — и, следовательно, находящемуся в напряженном с ним соотношении — прабытию; которое заставляет их быть uno eodemque loco и, таким образом, быть материальными причинами того процесса, сверхматериальной причиной которого является оно само (единство). Таким образом, нерасторжимое единство становится причиной процесса вообще. Если мы заранее помыслим его результат, этот результат станет действительностью, вбирающей все априорные возможности, он предстанет как nav, как вселенная, мир, который, будучи логическим, в то же время реален и, будучи реальным, в то же время остается логическим.
Однако точка, с которой начинается выявленный процесс, показанный Богу как возможный, лежит в том прежде не видимом бытии, ex improviso заявившем о себе как возможном, которое по своей природе может являться только как случайное, но которое в своем выступлении обнаруживает перед собой предмыслимое бытие как всегда бывшее уже наличное (здесь слово наличие употребляется в своем подлинном значении). Однако уже заранее Бог благодаря той возможности внутренне осознанным образом присутствует не только в своей возможности быть выше предмыслимого бытия, но и тем самым одновременно быть
396 ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ
причастным именно этому предмыслимому бытию, так что он видит себя находящимся в средоточии между тем и другим, причем в качестве некоего третьего видит себя свободным от обоих. Будучи свободным от бытия благодаря возможности быть, это третье представляет собой самопотенцию, самовозможность и в этом смысле — чистый субъект; будучи свободным от возможности благодаря бытию, оно по отношению к возможности является самобытием, самим объектом; таким образом, в одном и том же оно есть субъект и объект, следовательно, вообще нерасторжимый субъект-объект, неотъединимый от своей предметности, обладающий самим собой, необходимо у-себя-пребывающий, то, что уже не может быть только субъектом или объектом, что должно быть субъектом и объектом и что, следовательно, есть дух. Таковы три момента, из которых в божественном созерцании или замысле непосредственно слагается первообраз всякого существования, уже лежавший в основе негативной философии. Ибо начало всего существующего, а именно начало всякого существующего в нем самом, можно мыслить как обращенность чистого субъекта к бытию, которое само будучи еще несущим, есть только то, чем может быть, итак, обращенность чистого субъекта к бытию, которая еще без бытия и, следовательно, мыслится только как потенция, голая возможность: таково внутренее начало всякого существования — начало (An-fang), ибо как раз через свое бесконечное небытие оно есть влекущая потенция столь же бесконечного бытия, которое поэтому есть второе и только второе. Уже лексически «начинать» и «привлекать» (Anfangen und An-ziehen) представляют собой равнозначные понятия: в привлечении лежит начало. Та potentia prima благодаря своей бесконечной отрицательности представляет собой влекущую потенцию такого же бесконечного бытия, которое поэтому есть второе и вместе с нею только сущее, но еще ра-
ДРУГАЯ ДЕДУКЦИЯ ПРИНЦИПОВ ПОЗИТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ 397
сторжимое сущее, ибо то, что является субъектом бытия, может отвратиться от него и само стать для себя сущим; будучи по своему определению обращенным к бесконечному бытию, в той мере, в какой он является никуда не переходящей возможностью, субъект, как переходящая потенция, может отвратиться от этого бытия и сам перейти в бытие, где он попирает и не признает бесконечное бытие, как прежде привлекал его и тяготел к нему. Однако именно потому что сущее, которое уже положено вместе с чистым субъектом как влекущим и объектом как влекомым, именно потому что это сущее все-таки расторжимо, совершенно сущее полагается только третьим, которое в одном и том же предстает как субъект и объект и, следовательно, как нерасторжимый субъект-объект, только им полагается совершенно сущее, причем все-таки нельзя сказать, что оно есть для себя совершенное или абсолютное; оно не таково потому, что оно не могло бы быть только для себя, потому что оно возможно только как третье. Таким образом, из того, что предстает перед ним, из непосредственной возможности быть, предмыслимого бытия и того, что, превосходя первое и второе, свободно от них, Бог слагает первообраз всякого существования, в котором берет начало все действительное существование. Однако он еще не имеет этот прообраз как осуществленный в себе. Чтобы его осуществить, то, что в нем предстает как возможность бытия, должно обратиться вовне, само стать сущим и тем самым упразднить предмыслимое бытие, а именно вознести его, повысить, возвести в потенцию. Однако именно через это и третье, а именно нерасторжимый субъект-объект, исключается и отрицается. При этом названные три элемента всякого существования не распадаются совершенно, ибо именно Бог является в них неодолимым Единым, которое все-таки удерживает их вместе даже в их взаимном напряжении и неприятии; но тем самым между ними полагаетс
398 ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ
противоречие, а с ним — необходимый процесс, через который то, чему следовало быть чистым субъектом и в этом качестве — носителем полного единства, снова преодолевается в субъект как чистую возможность, и таким образом осуществляется тот прообраз существующего, который Бог может хотеть только fmaliter.20 Однако между осуществленным прообразом и первым напряжением, положенным божественной волей, простираются все те моменты этого процесса, которые мы уже предвидим в негативной философии как возможные и которые повторяются здесь как моменты необходимого процесса.
ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ В БЕРЛИНЕ 15 ноября 1841 г.
Первая лекция в Берлине
15 ноября 1841 г.
Милостивые государи!
Я чувствую всю значимость этого момента, знаю, какую ответственность я тем самым возлагаю на себя; как мог бы я скрыть от самого себя или утаить от Вас, что значит одно мое появление на этом месте? Да, милостивые государи, если бы я не был убежден в том, что мое присутствие сослужит философии существенно важную, немалую службу, какую я смог ей оказать прежде, я не стоял бы сейчас перед Вами. В этом моя вера, хотя я весьма далек от того, чтобы надеяться, что так думают все остальные, и еще менее могу призывать к этому. Я смею просить лишь о том, чтобы мое появление здесь ни у кого не вызывало явного нерасположения, чтобы мне предоставили время и место для обстоятельного ответа на вопрос die cur hie,1 который я намереваюсь дать в ходе моих лекций. Если я оставил другое место, то никому ведь не возбраняется вместе со мной стремиться к достижению той же цели в науке! Если же я достиг в ней чего-то такого, что заслуживает сообщения, а также внимания того собрания, которое я вижу перед собой, — путь к этому открыт для каждого, и никто не может сказать, что я поспешил его опередить.
Сорок лет назад мне удалось открыть новый лист в истории философии; теперь одна его страница полностью исписана, и я охотно позволил бы кому-нибудь другому сделать из нее вывод, перевернуть лист и начать новую страницу.
26 Зак. 3751
ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ 400
Когда я заверяю, что, чувствуя все величие и тяжесть взятой на себя задачи, я тем не менее не отступаю, во мне говорит сознание серьезности моего призвания. Но не я призвал себя к этому, оно стало моим без всякого содействия с моей стороны, и теперь, когда оно стало моим, я не могу его отвергнуть или умалить. Я не взял на себя роль властителя дум нашей эпохи; если бы я был таковым, эпоха сама поступила бы так, и я не мог бы приписать себе никакой заслуги, ибо то, что я сделал для философии, я сделал лишь вследствие необходимости, возложенной на меня моей внутренней природой.
Обстоятельства заставляют меня, воспользовавшись случаем, сказать о себе, однако я далек от тщеславного самопрославления. Человек, который, сделав свое для философии, счел уместным предоставить свободу действий другим и дать им возможность испытать себя, который, уйдя со сцены, молчаливо сносил всякий приговор и не нарушал этого молчания даже тогда, когда это давало возможность злоупотреблению и даже извращению исторического развития новой философии, который, располагая не какими-то пустыми, ничего не объясняющими, а искренне желанными, долгожданными, действительными открытиями подлинной философии, расширяющей сегодняшние границы человеческого сознания, спокойно позволял говорить «с ним покончено» и который прерывает это полное и всецелое молчание только тогда, когда его призывает к этому несомненный долг, когда ему становится совершенно ясно, что теперь настало время сказать свое решительное слово, — такой человек, милостивые государи, наверное, показал, что он способен на самоотвержение, что он не страдает опрометчивым самомнением и что для него есть нечто важнее мимолетного суждения и скоротечной, легко достижимой славы.
Я чувствую, что это выглядит назойливо, но я должен быть упомянут. Мне отводили определенное место, мен
403 ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ В БЕРЛИНЕ
пытались объяснить, как нельзя лучше знали, что со мной происходило. Теперь же в том, что касается меня, приходится начинать сначала, дабы увидеть, что было во мне нечто такое, о чем не знали.
В соответствии с естественным порядком вещей вместо меня на этом месте надо было бы стоять человеку помоложе, годному для выполнения этой задачи. Он придет — и я с радостью уступлю ему это место. Если же я и сожалел о столь многих прекрасных молодых талантах, всюду, как я видел, неустанно трудившихся над теми способами и формами, которые, как я знал, не могут ни к чему привести и ничего не могут дать, то потому, что чувствовал: как охотно я привлек бы их к себе, как бы я помог им, не хотевшим ничего слышать обо мне! Теперь мне стало ясно, что я сам должен сказать свое слово, если надлежало осуществиться тому, что я постиг как необходимое, как требуемое временем, всей прежней историей философии, и что я был сохранен для этого дела — тогда, когда от меня потребовали преподавать в этой столице немецкой философии, где каждое глубокомысленное слово произносится на всю Германию и даже уносится за ее пределы, где только и было возможно решительное действие, где в любом случае должна решаться история немецкой философии, когда меня призвали преподавать здесь, тогда, в этот важный момент, после того как Бог так долго длил мою жизнь, я должен был осознать как неизбежный долг не уходить от философии, которая была добрым гением моей жизни, и только эта мысль, это ясное убеждение помогло мне решиться.
Хотя я не отрицаю, что было и многое другое, что могло меня подвигнуть. Желание послужить королю, пусть даже недолгое время, королю, которого его славный престол возносит не выше, чем это делают особенности, присущие его сердцу и духу, и которого я почтил раньше, чем его украсил царский пурпур; затем страна и народ, нравственную и по-
404 ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ
литическую силу которого каждый настоящий немец привык чтить с детства и заново научился это делать благодаря последним событиям, которые всегда будут памятными; город, о котором упоминают в первую очередь, когда заходит речь об очаге науки и непрестанно развивающемся образовании в Германии, который, правда, подобно мощным водам, не приходит в движение от всякого легкого дуновения и иногда, пожалуй, даже несколько отставал (я вспоминаю время, когда философия Канта нашла отклик во всей Германии, кроме столицы его отечества), но который, однажды постигнув стоящее, властно овладевает им и способствует ему; этот круг людей науки, благороднейшее украшение этого города, со многими из которых я, отчасти с детства, был связан дружественными узами, а также знавал других, весьма почтенных, жить и работать с которыми всегда считал бы для себя радостью и счастьем; наконец, эта молодежь, о которой известно, что она привыкла следовать зову науки, что, когда перед ней открывается достойная цель, она не страшится трудностей, но, лишь завидев след подлинной науки, радостно пускается в путь и даже опережает наставника — все это, милостивые государи, влекло меня с великой, почти непреодолимой силой, но все это, каким бы властным оно ни было, должно было бы уступить другим соображениям, которые настолько очевидны, что именно поэтому мне не стоит о них упоминать. Лишь тогда, когда в призыве, который стал моим без всякого содействия, я постиг повеление, которому не смел бы и не мог бы противиться, не разумея, в чем заключается последнее и высшее призвание моей жизни, тогда я принял решение и потому предстаю пред вами, будучи убежденным в том, что, если я действительно что-то сделал для философии, будь оно большим или малым, здесь я сделаю для нее самое значительное, коль скоро мне удастся вывести ее из несомненно тяжелого положения, в котором она находится, на простор
ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ В БЕРЛИНЕ 405
свободного, ничем не омрачаемого и нигде не сковываемого движения, которого она теперь лишена, ибо трудности, с которыми философии приходится бороться, очевидны и не дают себя сокрыть.
Никогда еще жизнь не реагировала на философию так сильно, как в настоящее время. Это говорит о том, что философия дошла до тех жизненных вопросов, по отношению к которым никому не дозволено быть равнодушным, да никто и не может быть таковым. Пока философия находится в своем начале или на первых ступенях своего развития, никто о ней не заботится, если она не стала делом чьей-то жизни. Все ждут, когда она достигнет завершения, для мира она обретает значимость только своими результатами.
Между тем лишь явная неопытность могла бы вообразить, что мир готов взвалить на себя любой результат, который ему представляют как событие основательной и строгой науки, пытаясь его в этом убедить, — любой результат без всякого различия. Если бы это было так, тогда ему пришлось бы, сообразуясь с обстоятельствами, покориться, например, какому-нибудь совершенно безнравственному или даже упраздняющему самые основы нравственности учению. Этого, однако, никто от него не ожидает, и еще не нашелся философ, который потребовал бы от него такого. Да и сам мир не допустил бы, чтобы с ним так обошлись: он не понимает начал, не разумеет искусственного и запутанного хода доказательств, но, не оглядываясь на них, станет утверждать, что философия, достигшая таких результатов, не может быть правильной и в своих основах. То, что римский этик сказал о полезном, а сказал он, что nihil utile nisi quod honestum,2 надо сказать и об истинном. То, с чем каждый согласится по отношению к нравственному, должно иметь силу и по отношению ко всем остальным убеждениям, связующим воедино человеческую жизнь, и, в первую очередь, по отношению к религиозным. Никакая философия, кото-