Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг философия откровения том 1 Шеллинг Ф. В. И. Философия откровения. Т. Спб.: Наука, 2000 699 с. (Сер. «Слово о сущем»). С. 29-699. Первая книга
| Вид материала | Книга |
- В. И. Философия откровения. Т. Спб.: Наука, 2002 480 с. Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг, 4843.84kb.
- Русский Гуманитарный Интернет Университет Библиотека Учебной и научной литературы Лукьянов, 2941.98kb.
- С. В. Булярский Принято на зас каф философии и политологии 4 апреля 2000 г., протокол, 128.66kb.
- Овсянников М. Ф. Эстетическая концепция Шеллинга и немецкий романтизм. Шеллинг фридрих, 579.78kb.
- Маска откровения, 18.09kb.
- Т. А. Сулейменов Курс лекции по философии Шымкент-2010 г. 1-лекция, 1988.6kb.
- Эрнст Кассирер философия классических форм том Мифологическое мышление, 4676.59kb.
- Воспоминание о будущем или горькая правда «Откровения Иоанна богослова», 2885.85kb.
- Учебное пособие Книга первая философия древнего мира таганрог 2010, 1863.59kb.
- Литература введение, 222.19kb.
Философия Откровения. Том 1.1844. (Шеллинг Ф.В.Й.)
Источник:
Шеллинг Ф. В. И. Философия откровения. Т. 1. - СПб.: Наука, 2000 - 699 с. (Сер. "Слово о сущем").С.29-699.
Том 1.
Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг
ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ
Том 1
Шеллинг Ф. В. И. Философия откровения. Т. 1. — СПб.: Наука, 2000 — 699 с. (Сер. «Слово о сущем»).С.29-699.
Первая книга
Введение в философию откровения, или обоснование позитивной философии
Первая лекци
Не покажется неуместным и не будет нежелательным, если разъяснениям, которые я собираюсь дать относительно специального предмета настоящего курса, я предпошлю вступительное слово о философии вообще. Вероятно, среди вас нет никого, кто бы не пришел сюда уже с каким-то представлением, либо, по крайней мере, предчувствием того, что такое философия. Здесь — это скажет и начинающий — мне должны ответить на вопросы, на которые не дают ответа все другие науки, но которые раньше или позже неминуемо начинают беспокоить всякий пробуждающийся дух, здесь должна быть снята пелена, покрывавшая для меня до сих пор не отдельные предметы, но само это целое, членом которого я себя чувствую и которое становилось для меня тем непонятнее, чем больше я пытался вникнуть в частное. Бесспорно, здесь одновременно должны быть обретены те великие, поддерживающие человеческое сознание убеждения, без которых жизнь не имела бы цели и потому была бы лишена всякого достоинства и самостоятельности. Все науки, которыми я занимался доныне, основываются на предпосылках, в самих этих науках никак не оправдываемых. Математические дисциплины практически беспрепятственно прогрессируют в своей области, однако математика не понимает саму себя, поскольку не дает никакого отчета в самой себе, в своей собственной возможности; и как только математика попробовала бы обосновать саму себя, она бы вышла за пределы себя, покинула бы поч-
32__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
ву, на которой она только и может достигнуть своих результатов. Помимо математики меня до сих пор по преимуществу занимало изучение древних языков; ему-то я и обязан тем формальным навыком духа, который больше, чем всякая абстрактная логика или риторика, дает мне возможность отмечать и выражать тончайшие оттенки или различия любой мысли, а также неоценимым преимуществом черпать непосредственно из великих трудов древности, самому все снова и снова возноситься к тому духу, которым они овеяны, и подкрепляться им. Но чем глубже я постигал эти образцовые языки, чем глубже исследовал их строение, тем больше я чувствовал потребность вникнуть в саму природу того замечательного инструмента, который при надлежащем употреблении с безупречной надежностью выражает мысль, а в том, что касается ощущения, достаточно нежен, чтобы передать его малейшее проявление, и достаточно силен, чтобы воспроизвести ужасающую бурю сильнейших страстей. Откуда язык, каким образом он возник для человека? Откуда та сила, которая творит этот инструмент отнюдь не до, а непосредственно в ходе самого применения, творит то, чем я владею не при помощи рук или не при помощи внешних органов, а непосредственно самим духом, в чем я, собственно, живу, что я одушевляю и в чем двигаюсь свободно и без сопротивления? Вслед за тем я бросил взгляд на внешние, окружающие меня предметы природы. Я познакомился с началами физики, обрел первые созерцания и понятия всеобщих явлений природы, узнал законы тяготения, давления, толчка, узрел действия света, тепла, магнетизма, электричества. Услышал и объяснения этих феноменов. Одни из них, к примеру тяготение, сводились к имматериальным причинам, другие — к неким, как говорят, тонким или невесомым веществам. Но если я признаю все эти силы и все эти вещества, если я даже признаю, что эти вещества, эти силы действительно объясняют явле-
ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________33
ния (в чем я ни в каком отношении совершенно не чувствую себя убежденным), для меня все-таки остается неразрешимым один вопрос: откуда и для чего сами эти силы и вещества, какова необходимость их существования, почему имеются такие силы и вещества? Я охотно признаю, что свет происходит от колебаний эфира или заключается в них, однако какое основание существования самого этого разлитого по всей Вселенной эфира могу я указать? Он есть для меня нечто настолько случайное, что я не понимаю его самого, значит, и никакое явление нельзя считать действительно объясненным с его помощью. Заглянул я и в естественную историю, и если все это неисчерпаемое разнообразие красок, форм и образований, которым как бы играет органическая природа, уже в детстве волновало мой ум, если позднее я, как я полагал, смекнул сокровенный закон, который ког-Ай-нибудь проведет мой дух сквозь этот лабиринт, покажет мне путь самой творящей природы, то один вопрос все же всегда оставался для меня без ответа: почему вообще имеются такие существа, почему имеются растения, животные? Мне ответят, что они лишь ступени, по которым природа восходит к человеку, следовательно, в человеке я найду ответ на все вопросы, обнаружу ключ ко всем загадкам и уже поэтому буду склонен согласиться с теми, кто с давних пор высказывал мысль, что единственным предметом последней, отвечающей на все вопросы науки, единственным предметом философии является человек. Однако если человек очевидно есть конец и в такой мере цель (Ziel) всего становления и творения, вправе ли я на этом основании тотчас же объявлять его конечной целью (Endzweck)? Я был бы вправе это сделать, если бы сумел указать, чего хотело достичь им то существо, которое прошло сквозь все ступени становления как действующая причина. Но могу ли я это указать? Я мог бы помыслить то существо как само первоначально слепое, сквозь все ступени становления рвущеес
2Ф. В. Й. Шеллинг, т. 1
34__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ
к сознанию, и тогда человек был бы тем самым моментом, той точкой, в которой слепая до той поры природа добиралась бы до самосознания. Но этого-то как раз и не может быть, так как наше самосознание никоим образом не есть сознание той прошедшей сквозь все природы. Оно — лишь наше сознание и ни в коем случае не заключает в себе науку всего становления, это всеобщее становление остается для нас таким же чуждым и непрозрачным, как если бы оно вообще никогда не имело никакого отношения к нам. Таким образом, если в этом становлении достигается какая-либо цель, то она достигается только посредством человека, а не для него, ибо сознание человека не равно сознанию природы. Однако, ответят на это, в человеческой способности познания, разумеется, не состоит последняя и наивысшая цель; если природа непроницаема для человека, а человек чужд природе, которая перешагивает через него и его труды, для которой он, следовательно, никакого значения не имеет, то основание этого заключается именно в том, что человек отрекся от природы и что он, как показывает опыт, был предназначен вовсе не к тому, чтобы быть только лишь целью или концом не зависящего от него процесса, но к тому, чтобы самому стать зачинателем нового процесса, созидателем второго мира, возвышающегося над первым, и подлинная цель человека состоит, таким образом, в том, чем он должен быть в этом другом мире, чем он должен стать благодаря свободе своей воли; он лишь настолько был целью природы, насколько был предназначен уничтожить ее внутри себя, выйти за ее пределы, начать для себя новый ряд событий. Однако, не говоря уже о том, что при помощи этого отодвигания конечной цели едва ли можно надеяться прийти к истинному основанию мира, та свобода воли, которую я признал за человеком и от которой должен был бы теперь ожидать разрешения великой загадки, сама превращается в новую, притом величайшую загадку и, если это
________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________35
возможно, отбрасывает человека к еще большему незнанию, чем то, в котором он прежде пребывал относительно одной лишь природы. Ибо если я рассматриваю деяния и последствия данной свободы в целом — и историю окинул
я взором, прежде чем обратился к изучению философии, то этот мир истории преподносит настолько безотрадное зрелище, что я совершенно отчаиваюсь [обнаружить] цель,
а вследствие этого и истинное основание, мира. Ведь в отличие от любого другого природного существа, которое на своем месте или на своей ступени есть то, чем оно должно быть, и, сообразно этому, исполняет свое предназначение, человек (поскольку он может достичь того, чем он должен быть, только сознательно и свободно), до тех пор пока он, не осознавая своей цели, увлекаем этим грандиозным, никогда не затихающим движением, называемым нами историей, к некоей неведомой ему цели, по меньшей мере сам по себе лишен цели, а так как он должен быть целью всего остального, то благодаря ему и все остальное в свою очередь утратило цель. Вся природа неутомимо трудится, находится в непрерывной работе. Человек, со своей стороны, тоже не бездействует; как сказано в одной древней книге, 1 под солнцем все преисполнено хлопот и труда, и все же не видно, чтобы это способствовало тому, или чтобы при этом поистине достигалось то, на чем можно было бы остановиться. Одно поколение проходит, другое приходит, чтобы самому снова исчезнуть. Напрасно мы ждем, что случится нечто новое, в чем это беспокойство в конце концов успокоится. Все происходящее случается лишь затем, чтобы Опять-таки могло свершиться что-то другое, что в свою очередь само становится прошлым сравнительно с иным, следовательно, в сущности все происходит зря, все поступки, все усилия и весь труд самого человека — лишь суета: все Суета, ибо суета все то, чему недостает настоящей цели. Стало быть, ни в коей мере не объясняя собой и своими по-
36__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
ступками мир, сам человек оказывается наименее понятным и неизбежно склоняет меня к мнению о злосчастности всего бытия, мнению, скорбные звуки которого столь часто раздавались в древности и в Новое время. Именно Он, человек, подводит меня к последнему, полному отчаяния вопросу: почему вообще есть нечто, почему не есть ничто?
В том, чтобы существовала наука, которая отвечала бы на эти вопросы, выводила бы нас из отчаяния, бесспорно, есть настоятельная, даже необходимая потребность, причем не того или иного индивидуума, а самой человеческой природы. И какая другая наука, если не философия, в состоянии это осуществить? Ведь все остальные известные людям, изобретенные или разработанные ими науки имеют каждая свою определенную задачу, и ни одна из них не отвечает на этот последний и самый общий вопрос. Таким образом, нет никакого сомнения в том, что философия есть сама по себе и в любое время самая желанная наука, потому что только посредством нее и всякое другое знание получает свое высшее отношение и свою конечную опору. Если я не могу ответить на тот последний вопрос, то все остальное погружается для меня в пучину бездонного ничто. Но не только теперь и отнюдь не только в нашу эпоху были подняты те вопросы, возникла нужда в философии. То, что Гораций говорит о героях: «Fuere fortes ante Agamemnona»,2 — относится и к искателям мудрости. Не под одними платанами Илисса, но и под пальмами, и по берегам Ганга и Нила бродили философские умы, пусть даже оттуда не донеслось до нас никакого внятного, решительного слова, а, самое большее, лишь неопределенные голоса; однако уже ранние, как и более поздние, философы Греции, Пифагор,3 как и Платон, 4 были знакомы с вопросами, ради ответа на которые, как они считали, стоило труда идти даже на край земли, равно как умирающий Сократ5 призывал своих учеников и к варварам обращаться за мудростью. А сколько столетий —
_________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________37
и каких содержательных столетий — пронеслось тем временем над человеческим духом; как сначала при помощи перенесенного в Европу христианства, затем благодаря почти неограниченно возросшим в современную эпоху мировым связям Восток и Запад не просто соприкоснулись, а словно были вынуждены проникнуть друг в друга в одном и том же сознании, в сознании, которое уже на одном этом основании должно было бы расшириться до мирового! Как повлиял на философию и что сделал для нее со времен Средневековья вплоть до наших дней один только немецкий дух! И все же мы вынуждены признать, что, пожалуй, никогда прежде потребность в философии, действительно берущейся за великие предметы, а не обходящей их с помощью голых формул, не была столь настоятельной и всеобъемлющей, как теперь, и никогда прежде мы не могли, кажется, отстоять от подлинной цели философии дальше, чем сейчас. Если на протяжении длительного времени установился определенный однообразный ход человеческого бытия, то необходимые для жизни убеждения, приобретшие значимость независимо от всякой философии благодаря собственной необходимости, превращаются в своего рода сладостную привычку; в такие времена непросто задуматься об исследовании принципов, и даже если основоположения и учения, которые долгое время сохранялись, давно неминуемо ослабели, более того, по существу, потеряли свою первоначальную силу, именно это содержится в тайне. Из страха нарушить комфортное состояние избегают вникать в суть дела или произносить вслух то, что моральные и духовные устои, на которых хотя бы только в силу привычки держался мир, давно подорваны прогрессирующей наукой. Подобное состояние часто может длиться невероятно долго, возможно, именно потому, что шаткость былой веры (согласно прежним понятиям) настолько очевидна, что более сильные умы не находят достойным труда это раскрывать и по
38__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_______
большей части предоставляют слабым, не способным самостоятельно что-либо создать умам открыто выразить то, что для всех глубже видящих давно не является тайной, а именно, что этим истинам, рассматриваемым в качестве неприкосновенных, в сознании современности больше не находится места. Тогда подымается великий шум чаще всего не столько вокруг сути дела, которую уже давно нельзя было скрывать от себя и теперь нельзя не признать, сколько по поводу той вызывающей дерзости, с которой она была высказана. Дальше видящий, однако, распознает во всем этом лишь действительную потребность по-новому осознать принципы, на которых держится человеческая жизнь. Устарели не те истины, а сознание, в котором им, как говорят, больше не находится места, и именно оно должно уступить место другому, расширенному сознанию. Но переход к этому новому сознанию не может произойти без нарушения и даже мгновенного уничтожения прежнего состояния; в этом всеобщем потрясении в течение некоторого времени более не будет ничего устойчивого, к чему можно было бы примкнуть, на что можно было бы положиться; милые и отрадные иллюзии прошлого рассеиваются перед лицом безжалостной истины. Истины, чистой истины — вот чего требуют и к чему одному еще стремятся во всех жизненных обстоятельствах и установлениях, и можно лишь радоваться, если настало время, когда всякой лжи, всякому обману открыто объявлена война, когда в качестве принципа провозглашено, что к истине надо стремиться любой, даже самой дорогой, ценой. В особенности немецкий дух вот уже более полувека назад, начиная с «Критики чистого разума» Канта,6 приступил к методическому исследованию фундамента всего знания, основ самого человеческого бытия и самой человеческой жизни, повел борьбу, подобной которой по продолжительности, по меняющимся сценам, по неослабевающему пылу никогда еще не доводилось вести, и, нисколь-
ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________39
ко не жалея об этом, хотелось бы только призвать немцев выстоять в этой борьбе и не отступать до тех пор, пока не будет завоевана великая награда. Ведь чем ярче удастся изобразить разногласия, раздоры, грозящие распадом явления нашего времени, тем вернее поистине сведущий сумеет усмотреть во всем этом лишь предзнаменования нового творения, великого и непреходящего восстановления, которое, разумеется, было невозможно без болезненных родовых мук, которому должно было предшествовать беспощадное разрушение всего прогнившего, обветшавшего и испортившегося. Но должен последовать и конец этой борьбы, поскольку никакого бесконечного, т. е. бесцельного и бессмысленного, прогресса, как некоторые себе представляют, не может быть. Человечество не продвигается в бесконечность, оно имеет цель. А поэтому, конечно, нужно ожидать и того момента, когда стремление к знанию до-стигнет своей давно искомой цели, когда человеческий дух, испытывавший беспокойство в течение тысячелетий, обретет покой, когда человек наконец-то овладеет настоящим организмом своих познаний и своего знания, когда дух всестороннего опосредования прольется на все до сих пор раздельные, взаимоисключающие части человеческого знания, как некий бальзам, излечивающий все раны, которые человеческий дух нанес себе сам в ожесточенной схватке за свет и истину и часть которых еще кровоточит в наше время.
От философии, — так могут, к примеру, возразить на наши последние высказывания, — слишком многого ждут, если считают возможным посредством нее осуществить Восстановление эпохи; напротив, философия сама испытывает к себе пренебрежительное отношение, нигде больше не обнаруживается то всеобщее участие, то страстное увлечение философией, которые знавали в прежние време-на. Быть может, при содействии случайных обстоятельств
40__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
в течение длительного времени проявлялся способ философствования, который в ином почтенном господине возбуждал известное отвращение к философии, возможно, такое время произвело целый класс достойнейших ученых, которые полагают, что могут обходиться без всякой философии, и не делают из этого никакой тайны, в каком случае, разумеется, если к чисто историческому знанию не добавляется дух античной классики и оно не замещается им, недостаток более глубокого образования вскоре становится весьма ощутимым. Однако если я в философии вижу средство исцеления от раздробленности нашей эпохи, то тем самым я, естественно, имею в виду не слабосильную философию, не один лишь артефакт, но сильную философию, такую, которая соизмерима с жизнью и которая, будучи далека от того, чтобы чувствовать себя беспомощной перед жизнью с ее ужасающей реальностью или чтобы ограничиваться жалким занятием одного только отрицания и разрушения, черпает свою силу из самой действительности, а поэтому и сама в свою очередь порождает действующее и постоянное.
Возможно, однако, скажут, что вообще не дело науки, а следовательно и философии, гармонизировать пронзительные диссонансы настоящего времени. Не следовало ли бы скорее от поэзии ожидать его исцеления и приведения в порядок? Но история ясно показывает нам, что счастливая, сама собой успокоенная и удовлетворенная эпоха будто бы сама по себе изливается и выражается в поэзии, что поэзия является как бы естественным продуктом такого успокоившегося относительно всех своих существенных интересов времени; напротив, в истории нет примера того, чтобы какая-либо глубоко разорванная, потерявшая доверие к себе самой и полная сомнений в себе эпоха исцелила или привела себя в порядок с помощью поэзии. Шиллер7 говорил, что тайна—для счастливых. Пожалуй, можно было бы сказать,
_________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________41
что и поэзия — для счастливых. Но где эти счастливцы в то время, которое, пребывая в разладе со своим прошлым и настоящим, не может найти прорыва в другую эпоху, в истинное будущее? Если в такое время найдется настоящий поэт, то он сумеет собрать в своем духе всю разноголосицу времени, соединить ее в искусное, но, самое большее, субъективно великое целое, как лорд Байрон; 8 менее значительные умы должны будут взяться за нечто ужасное, даже отвратительное по содержанию, с тем чтобы поэзия все же еще что-то представляла из себя по отношению к действительности. Однако, собственно говоря, мне нет нужды высказываться об этом; по слухам, в том, что касается поэзии, суждение о нашем времени, по крайней мере о Германии, уже высказано кем-то другим, тем, кто придерживается невысокого мнения о философии, а новой, здоровой поэзии ожидает опять-таки только лишь от политических переворотов. Пусть это останется его мнением, останавливаться на котором у меня нет никаких причин. Но мне хотелось бы задеть общий вопрос: как может кто-либо, кто не уделил никакого внимания такому существенному элементу немецкой литературы, как философия, приписывать себе способность предсказывать будущее всей немецкой литературы? Ведь философия настолько глубоко вмешалась во все отношения эпохи и литературы, особенно с поэзией она вступила в такую глубокую, внутреннюю связь, что впредь или хотя бы в ближайшее время судьба обеих может быть только общей и что, как раньше поэзия предшествовала философии и имела для нее, главным образом в лице Гете,9 поистине пророческое значение, так и сейчас возрождающаяся философия предназначена привести к новой эре поэзии уже в силу того, что она возвращает поэзии, по крайней мере как необходимую основу, великие темы, в которые наша эпоха утратила веру, поскольку ранее у нее пропало всякое их понимание.
42__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИН:
Но искренний преподаватель философии, разумеется, не должен ждать, пока другие выступят с возражениями против ожидаемого от нее воздействия; как только он показал возвышенную сторону философии, его долгом стало обнажить и ее мрачную, отпугивающую сторону, дабы никто не заблуждался в том, что достаточно материала для меланхолических размышлений о философии дает один только взгляд на ее прежнюю историю и заключается уже в том обстоятельстве, что до сих пор еще ни один способ философствования или, иначе выражаясь, ни одна из различных философских систем не смогла утвердиться надолго. Я говорю, что долгом преподавателя является обнажить и эту сторону философии, которая скорее отталкивает, чем притягивает. Ибо тот, кто задумается над тем, сколь многие потерпели крушение в этом полном подводных камней море, сколько людей без всякого призвания к философии потратило лучшие годы своей жизни на бесплодное и бессмысленное домогание философии, опустошив свой внутренний мир, кто затем пройдется меж обветшалых надгробий прошлых научных систем, не говоря уже об опустевших пристанищах мудрости древнейших школ, кто, уже ближе к нашему времени, подметит, как обладавшая практически исключительным господством на протяжении всего средневековья и даже еще в эпоху Реформации пользовавшаяся покровительством глав и учителей обеих церквей10 схоластика в XVII веке без большого сопротивления пала перед философией Декарта11 (которую можно назвать чуть ли не несовершеннолетней по сравнению с ней), если не в школах, то по крайней мере во всеобщем мнении, так внезапно и совершенно, что теперь поголовно начали выказывать неблагодарность по отношению к ней и потребовался весь авторитет Лейбница,12 чтобы хоть в некоторой степени реабилитировать схоластику, а также как одухотворенная лейбницевская система в той форме, какую придал ей Хрис-
ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________43
гит Вольф,13 долгое время не в меньшей степени владела немецкими школами, но все-таки почти исчезла и стала насчитывать лишь отдельных разобщенных приверженцев ко времени, когда кантовская «Критика чистого разума» положила ей научный конец, и как ей еще до этого пришлось уступить место плоской популярной философии, лишенной принципов и путеводной звезды, как затем так называемый критицизм, пользовавшийся в течение определенного времени почти неограниченным, можно даже сказать деспотическим, авторитетом, в свою очередь ныне вряд ли еще известен многим хвастающимся своими философскими занятиями и познаниями, а тем более понят ими, как он потерял в особенности всякое влияние на все великие жизненные вопросы, как, далее, энергичный Фихте,14 автор трансцендентального идеализма, явление которого подействовало наподобие молнии, на одно мгновение как бы поменявшей местами полюса мышления, но и так же, как молния, исчезло, в нынешнем сознании немцев едва ли бы нашел то место, на котором он в то время возвел свою систему, ведь обнаруживают трудность даже в том, чтобы всего лишь пояснить потомкам основную мысль его учения, кто потом обратит внимание на то, как после периода радостного возбуждения, когда казалось, что вместе с удавшимся уничтожением противоположности между реальным и идеальным миром рухнули все границы прежнего знания, сквозь мир Природы и духа был проведен один закон, и как в ту пору благодаря ряду блестящих и светоносных открытий, последовавших за первым наблюдением гальванизма, одновременно сама природа представлялась шедшей навстречу новому знанию, как тогда казалось, что с небес на землю нисходит истинное знание, если воспользоваться выражением Гете, кто обратит внимание на то, как после такого времени все же наступило новое помрачение и великое начинание ничтожно закончилось, — тот, кто все это окинет присталь-
44__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
ным взглядом, в самом деле может преисполниться меланхолии по поводу тщетности всех человеческих устремлений к высшему знанию, которого желают в философии, и в конце концов найти глубокую, хотя и горькую, истину в тех словах, которые Гете в «Фаусте» вкладывает в уста отрицающего духа:
О glaube mir, der manche tausend Jahre
An dieser harten Speise kaut,
DaЯ von der Wiege bis zur Bahre
Kein Mensch den alten Sauerteig verdaut.
Glaub' unser einem, dieses Ganze
Ist nur fьr einen Gott gemacht.
Er findet sich in einem ew'gen Glдnze,
Uns hat er in die FinstemiЯ gebracht,
Und euch taugt einzig Tag und Nacht.15
Это несходство, эта смена не только отличающихся друг от друга, но и противоречащих друг другу систем есть явление, которое в любом случае извещает о весьма своеобразной природе философии; и если мы не отказываемся от совершенного познания этой природы, то должны принять во внимание именно это явление и по возможности понять его из самой природы философии.
С данным различием философских систем нельзя не считаться, как это делают тогда, когда говорят, что всякая философия все же есть философия, как и любой сорт фруктов есть фрукт, и как нашли бы странным, если бы кто-то отказался от винограда или какого-то другого сорта фруктов по той причине, что он хотел только фруктов, а не этого фрукта. Я не думаю, чтобы то возражение против философии, которое делают на основании наличия различных философских систем, можно было отклонить при помощи одного этого сравнения. Во-первых, неправда, что тот, кто желает фруктов, должен поэтому принять любой фрукт, ибо если бы ему под этим наименованием предложили, напри-
_______ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________45
мер, лесные груши или так называемый недоспелый вино-град, то он имел бы право сказать, что это не фрукты, а он хотел фруктов, а именно съедобных фруктов; равно как и испытывающий жажду не обязан пить разведенную азотную кислоту, ибо он хотел того, что пригодно для питья, — не того, что пригодно для питья лишь по физическому или механическому состоянию, potile, а того, что пригодно для питья по своему вкусу, potabile. Во-вторых, дело обстоит не так, что мы испытываем потребность лишь в философии во-обще. Это было бы, к примеру, в духе отцов или опекунов, наставляющих своих подопечных слушать в университете также и философию — все равно какую, — раз уж в состав необходимого образования входит знать что-то и о ней, »ибо, сверх того, чтобы все же получить определенный навык в логическом и диалектическом аргументировании или, как обычно говорят, чтобы вообще привести голову в порядок. Что-то о философии стремится знать каждый; даже того, кто делает вид, что презирает ее, пожалуй, не обидело бы, если бы ему сказали, что он не умеет писать марши или сочинять латинские стихи, но его весьма задело бы, если бы ему решили сказать, что у него нефилософский ум.
Но если бы кто-то осмелился высказать, что он желает не просто философии вообще (Philosophie ьberhaupt), а настоящей Философии (die Philosophie), философии, которая есть таковая и которая, следовательно, ею остается, или что он намеревается излагать эту философию, то именно он больше всего был бы склонен к тому, чтобы воздать по заслугам всем предшествовавшим разработкам, которые ведь должны найти свою цель в истинной философии; он-то как раз и испытывает наибольший страх возбудить мнение, будто слушатели должны быть подготовлены исключительно к [восприятию] какой-то одной системы, а обо всех иных точках зрения, не совпадающих с данной, умышленно оставлены в неведении или осведомлены предвзято. Ничто
46__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
не могло бы возмутить юную и пылающую страстью к истине душу больше, чем намерение преподавателя подготовить своих слушателей к [восприятию] какой-то отдельной или частной системы, как бы увести у них таким образом из-под носа свободу исследования, обманным путем лишить их ее. А поэтому я, пожалуй, всем остальным моим философским курсам обычно предпосылал генетическое развитие философских систем от Декарта вплоть до современности; с тех пор было изложено в устной и письменной форме множество разработок такого рода, вот только, к сожалению, в очень многих из них слишком резко проступал партийный замысел, ибо, к несчастью, во многих кругах философия постепенно стала партийным делом, причем заботятся не об истине, а о поддержке какого-либо мнения. На этот раз я ограничусь тем, что начну с Канта или, скорее (поскольку в основании кантовской философии лежит старая метафизика, которая не была системой в том смысле, в каком ведут речь о системах со времен Декарта, но которая подобно тому, как в Германии говорится об общем немецком праве, в известной степени была общенемецкой, господствовавшей в школах философией, все еще удерживавшейся и после появления тех систем, потому что системы, допустим декартовская, никогда не воспринимались в привычную философию целиком, а в лучшем случае усваивались их отдельные части), я начну с прежней метафизики, чтобы показать, как вследствие необходимого последовательного развития философия должна была достичь того, что различила себя на негативную и позитивную, но и одновременно осознать, что только в объединении этих обеих сторон состоит ее полное и во всех отношениях удовлетворительное завершение. Вы видите, что здесь, где дело будет заключаться в изложении самой позитивной философии, я вновь затрагиваю этот пункт, которого уже касался в одном прежнем курсе, для того чтобы его еще больше обосно-
ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________47
вать и развить. Поскольку же негативную, или рациональную, философию в этот раз я собираюсь осветить лишь со стороны ее всеобщего основания, ее идеи и метода, не разворачивая ее саму, то для этой цели я предприму другое, возможно, для многих из вас более доступное выведение этой науки.
Вторая лекци
Самому изложению я предпошлю еще некоторые общие замечания о слушании философских лекций. В отношении последних нет ничего более обычного, чем слышать жалобы на их непонятность. При этом к иному преподавателю относятся несправедливо, поскольку представляют себе, что вина заключается в его индивидуальной неспособности выражаться яснее, что у него вообще отсутствует дар доступного изложения, в то время как в этом виновен, скорее, сам предмет, ибо там, где предмет сам по себе непонятен, запутан, никакое искусство читать лекции не смогло бы сделать его понятным. Поэтому следовало бы сначала добиться ясности в самом предмете, тогда лекционный курс оказался бы понятным сам собой. Ведь и в данном случае имеет силу то, что говорит Гете:
Es trдgt Verstand und rechter Sinn Mit wenig Kunst sich selber vor.1
Истинное никоим образом нельзя обнаружить лишь с помощью неестественных усилий или выразить неестественными словами и формулами. Большинство портит себе самое первое вступление в философию противоестественным напряжением, которое считает самым верным состоянием для того, чтобы приблизиться к ней. Немало людей относилось к философии подобно тем людям, которые в течение долгого времени привыкли жить только вместе с себе равными и которые держатся неуклюже, неловко и
ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________49
неестественно, когда им приходится вступать в контакт с людьми высшего круга или представать перед так называемым вельможей на этой земле; полагают даже, что в философии такое поведение настолько уместно, что о степени научного мастерства в конечном счете судят по степени противоестественности искажений и вывертов, в которые впадает какая-либо философия. Наоборот, можно смело придерживаться убеждения, что все то, что выразимо лишь извращенным и причудливым образом, уже поэтому не может быть истинным и подходящим. Истинное легко — утверждает один старик, но не в том смысле, что оно достается нам без усилий, ибо труднее всего найти именно это легкое и простое, и многих едва ли можно понять как раз потому, что они не нашли этого простого. Большинство представляет себе, что истинное должно быть трудным, чтобы быть истинным; но когда истинное найдено, оказывается, что оно всегда имеет в себе нечто от колумбова яйца. Совершенное произведение искусства, какая-нибудь картина Рафаэля, выглядит как нечто давшееся без труда, как нечто само собой возникшее, и всякий считает, что оно и не может быть иным, но только художник знает, сколько он должен был отбросить, чтобы достичь этой убедительной ясности. Разница между декоратором и подлинным художником в том-то и состоит, что первый застревает на подступах к искусству и науке, никогда не добираясь до них самих, второй же, минуя эти подступы, достигает свободы, властвует с помощью свободного искусства. Наберитесь смелости заняться философией; в философии дело заключается не во взгляде, который был бы взвален на человеческий дух словно обуза, словно тяжкое бремя; ее ноша должна быть легка, ее бремя должно быть приятно.2, Платон не распинал себя, как иной современный философ, о нем можно сказать то же, что говорили об Орфее: своей музыкой
50__________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
он двигал скалы и укрощал дичайших чудовищ в философии.
Таким образом, следует прежде всего стремиться к объективной ясности в предмете, субъективная же ясность, разумеется, допускает весьма различные степени, и если истинное может быть лишь в себе понятным, то из того, что нечто понятно, в свою очередь не следует, что оно истинно уже потому, что оно таково. Рядовое, повседневное, конечно, понятно всякому, и в философии имеется ясность, которая, скорее, приводит в отчаяние новичков и как раз лучшие умы. Я знаю об одном таком,3 которому доброжелательный преподаватель вручил главную книгу тогдашней популярной философии, «Логику и метафизику» Федера,4 когда посчитал, что наступило время, чтобы тот занялся философией, книгу, которая весьма его огорчила, потому что он решил, что не понял ее, ибо то, что он понял, показалось ему слишком тривиальным, чтобы он смог счесть это за действительное содержание, и из-за слишком большой ясности книги он отказался от намерения когда-либо что-либо понять из философии. Когда же ему тот же самый учитель позже дал в руки афоризмы Лейбница, известные под названием «Theses in gratiam principis Eugenii» (написанные для знаменитого герцога Евгения Савойского и содержащие основоположения монадологии),5 он вновь воспрянул духом и решил, что, пожалуй, все же еще в состоянии из нее что-то понимать. Нельзя также указать всеобщую мерку понятности, которая подходила бы каждому, и те, которые пришли, чтобы излагать философию искаженным, насильным образом, в таком случае найдут трудным именно простое, неискаженное; примерно так, как кто-то, кто весь день передвигался бы в ходовом колесе, вечером того же дня уже не смог бы приспособиться к обычному, естественному движению. С такими умниками (Verwцhnte) следовало бы поступать так, как Сократ обращался с приходившими к не-