Geum.ru

С. С. Новикова история развития социологии в россии учебное пособие

Вид материалаУчебное пособие

Содержание


В.В. Савича
А он мятежный просит бури
В.Н. Сукачев
Н.А. Гредескул
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   19
В.М. Бехтеревым. В основе его нашумевшей в свое время книги «Коллективная рефлексология» (Петроград, 1921) лежала мысль, что толь­ко биология дает социологии «прочный объективный ба­зис», а психология как субъективная наука, наоборот, делает ее положение шатким.

Бехтерев отмечал, что «...не должно быть в социологии психологических доктрин, как доктрин субъективного ха­рактера, и социология, чтобы быть наукой строго объектив­ной, должна опираться главным образом на две науки — биологию и разрабатываемую мною рефлексологию, из ко­торых последняя должна заменить собой психологию всю­ду, где дело идет о познании сторонней человеческой личности и, в частности, сторонних индивидов, входящих в состав коллектива» /10, с.6/.

Основу общественной жизни Бехтерев видел в «коллек­тивных рефлексах», под которыми он подразумевал реак­ции коллективов людей, на различные стимулы-воздействия. Бехтерев и его сторонники сводили все, даже самые сложные формы человеческой деятельности, к про­стым актам рефлекторного поведения. В связи с этим им объяснялось развитие революций и других общественных движений. При этом Бехтерев считал, что социальная и духовная жизнь людей не зависит от экономических процессов.

Так как только благодаря рефлексологии как методу можно будет исключить всякий субъективизм при изучении человеческой личности, то рефлексология должна лежать в основе изучения социального мира. Коллективная ре­флексология выступает промежуточным звеном между дву­мя науками — рефлексологией и социологией.

Остановившись подробно на коллективной рефлексоло­гии и социологии, он подчеркивал, что «имеется не только много точек соприкосновения, но и тесная внутренняя связь между этими научными дисциплинами, из которых одна изучает возникновение, развитие и установку коллектив­ных проявлений или поведение общественных групп, тогда как другая — социология — изучает строение и жизнь са­мой собирательной личности и взаимодействие и соотноше­ние общественных сил, главным образом в связи с разнообразными условиями, как, напр., расовыми, эконо­мическими, отчасти политическими, географическими, климатическими и другими. Нет надобности говорить, что эти факты не остаются без значения и для коллективных проявлений собирательной личности, но тем не менее их руководящее влияние на строение и жизнь самой собира­тельной личности и на соотношение общественных сил — стоит вне всякого сомнения. А это все и составляет область социологии как науки о строении и жизни общества в определенных условиях, как изучение жизни общества в усло­виях времени, следовательно, того или другого периода развития цивилизации и культуры, составляет предмет ис­торических наук» /10, с.30/.

«С нашей точки зрения, — продолжал Бехтерев, — соц­иология изучает установление самой общественной жизни, причины социальных явлений, их следствия и взаимоотно­шение между индивидами, не задаваясь целью проникнуть в самый механизм развития социальных явлений, который относится всецело к задачам коллективной рефлексологии. Социология изучает общественные установления и обще­ственные факты и явления, а также их взаимоотношение, прилагая к ним, где нужно, психологическое resp.рефлек­сологическое объяснение. Но собственно исследование про­явлений массовой, или коллективной, соотносительной деятельности не входит непосредственно в ее задачи. Она их только прилагает к объяснению тех или иных общественных событий, из чего выясняется, между прочим, особое значение коллективной рефлексологии для социологии /10, с.30/.

«Далее, одной из существенных задач социологии, без сомнения, является изучение сотрудничества и классовой борьбы, которая приводит постоянно к достижению прав, а затем и к достижению власти обездоленными классами народа и к ослаблению общественной роли господствующих до того классов. Если процесс сотрудничества и соглашения обычно приводит к усилению группы вступающих в сотрудничество сочленов, то процесс борьбы связывается с взаимным ослаблением участников борьбы, которая приводит в некоторых случаях к господству третьего элемента, иногда даже стороннего хищника. Последний в этом случае, пользуясь ослаблением данного общественного организма, легко им овладевает в собственных интересах. Так было с некоторыми из городских республик Аппенинского полуострова, напр., Флоренции. Так было и в позднейшие времена с Польшей. Все эти факты составляют материал социологии, как борьба за существование есть материал биологии. Но выяснение самого процесса борьбы, ее поводов и развития ее в том или ином направлении есть материал коллективной рефлексологии. Возникновение общественных рефлексов и поводы к ним, равно как их направление и проявление — это бесспорный предмет общественной, или коллективной, рефлексологии, тогда как результаты этой борьбы, как они проявляются в жизни общества, являются предметом ведения социологии. Равным образом социально-экономические условия страны, приводящие борьбе классов, составляют область социологии. Ясно, что обе научные дисциплины сливаются друг с другом в значительной части, но задачи одной — изучить возникновение, поводы к нему и самый процесс развития коллективных рефлексов, задачи другой — учитывать результаты и условия соотношения общественных сил, их столкновения, борьбу и соглашения» /10, с.30 —31/.

Различие, существующее между коллективной рефлек­сологией и социологией, Бехтерев объяснял следующим образом: «Для социолога не существенно знать, как образуется и какие изменения происходят в деятельности и реакциях коллектива по сравнению с реакциями и деятельностью отдельных индивидов. Он может, конечно, этим интересоваться, но это не его прямая задача, тогда как он естественно признает своей задачей выяснение взаимоот­ношений между социальными группами, как и самый факт установления социальных группы или коллективов. Таким образом, изучение способа возникновения коллективных групп и особенностей коллективной деятельности по сравнению с индивидуальной — дело коллективной рефлексо­логии, тогда как выяснение количества коллективов, их особенностей и взаимоотношения между этими коллекти­вами в среде того или другого народа есть дело социолога» /10, с.32/.

Бехтерев выделил 23 универсальных закона, действую­щих, по его мнению, как в неорганическом мире и в приро­де, так и в сфере социальных отношений. На основе физических законов он пытался объяснить такие сложные социальные процессы, как развитие и преемственность культурных традиций, образование социальных общностей, динамику общественных взглядов и настроений и т.д.

Бехтерев отмечал, что «...наблюдение и опыт приводят нас к выводу, что основные законы соотносительной дея­тельности собирательной личности те же, что и для всей вообще живой и неживой природы. Здесь путем анализа раскрываются те же общие космические законы, как закон сохранения энергии, тяготения, отталкивания, противо­действия равного действию, подобия, ритма, энтропии, эво­люции, дифференцировки, обобщения или синтеза, приспособляемости, отбора, инерции и т.п. Мы увидим, что мир управляется одними и теми же основными законами, общими для всех вообще явлений как неорганических, так и органических и надорганических, или социальных, о чем подробно будет речь в последующем изложении. Иначе и быть не может. Если мир живой природы является резуль­татом превращения и осложнения неживой природы путем эволюции, а в этом естественнонаучное мировоззрение не дает основания ни на минуту сомневаться, то спрашивает­ся, почему должны быть одни законы для неорганического мира, другие для органического и третьи для надорганического мира. Если бы это было иначе, то мы должны были бы признать существование двух или даже трех миров, не име­ющих между собой ничего общего, или что какое-то чудо разделило не только наш земной мир, но и вселенную на два или три несоизмеримые между собой части, что представлялось бы явным абсурдом» /10, с.26/.

Рассмотрим пo-подробнее один из этих законов — «закон противодействия равного действию». Бехтерев, объясняя его, писал, следующее: «Дело идет здесь о законе, по которому общественные движения, проявляемые различ­ными социальными группами при условиях взаимоотноше­ния последних друг с другом, противодействуют одно другому таким образом, что нарастание одного обществен­ного движения вызывает стремление к противодействию со стороны другого общественного движения, ему противопо­ложного. Так, сильное развитие национализма дает толчок к развитию социализма, и, наоборот, с другой стороны, сильная власть приводит к усилению оппозиции. При развитии анархии в стране возникает стремление в других группах поддержать власть и установить единение.

Во всех подобного рода случаях противодействие нарастает по мере того, как развивается данное общественное движение.

Общественно-политическая жизнь складывается из стремлений различных партий или кружков и двигается обыкновенно зигзагами то с перевесом влияния со стороны одной из партий, то с перевесом влияния со стороны других партий в зависимости от их силы. Но бывают моменты истории, когда наступает межпартийный конфликт, приводящий к общественному кризису.

Всякое новое общественное движение встречает ту или другую оппозицию со стороны определенных общественных кругов. Но когда одно из общественных движений получает преобладающее значение, против него начинают действовать объединенные силы различных партий. Так, деспотическое управление подготовляет революцию, рево­люция, в свою очередь, подготовляет контрреволюцию.

Всякое вообще открытие или изобретение, будучи осуществлено, стремится получить распространение в окружающей среде, и затем это распространение идет все дальше и дальше, встречая сопротивление, с одной стороны, в косности среды и в противодействии со стороны тех изобретений, которые сталкиваются с новым изобретением. Допустим, что речь идет об изобретении электрического освещения. Известно, что распространению его препятствовала, и до сих пор препятствует, с одной стороны, косность народных масс, а с другой стороны — противодействие со стороны представителей газового и аужровского освещения. В конце концов, во всех таких и аналогичных случаях придется путем подробного анализа признать, что противодействие равно действию, будучи противоположным ему по направлению.

С другой стороны, если мы имеем давление со стороны власти на те или иные общественные слои, то и в этом случае возникает оппозиция со стороны борющихся кругов обще­ства, которая нарастает с тем большей энергией, чем боль­шую реакцию проявляет правительственная власть, и в результате инертность массы и оппозиция достигаю той степени, которая уравновешена реакцией. Всякая револю­ция, кроме инертности в массах, встречает сопротивление в контрреволюционных, более умеренно настроенных элементах, вследствие чего и здесь противодействие должно быть равно действию и противоположно по направлению.

В борьбе партий сила одной партии встречает сопротив­ление со стороны других, и первая будет распространять свое влияние до тех пор, пока противодействие со стороны других партий не окажется равным ее силе, будучи проти­воположным по направлению. Также и в войнах действие одной силы будет преодолевать противодействие противоположной ей силы до тех пор, пока это противодействие не достигнет равенства действию, будучи противоположно ему по направлению.

В виде реакции против стремлений буржуазных классов развиваются в обществе социалистические тенденции, в виде реакции против войн развивается пацифизм и интер­национализм.

Если с течением времени патриотизм в одних слоях на­селения слабеет под влиянием интернационалистических взглядов, он непременно усиливается в других слоях. Так, в России при большевистском движении во время револю­ции, когда солдаты под влиянием интернационалистиче­ской пропаганды отказывались сражаться, стали возникать батальоны смерти, офицерские батальоны чести и женские батальоны, явившиеся реакцией против большевизма.

Вообще, при всяком усилении того или другого общественного движения, как бы в противовес ему, начинает развиваться другое общественное движение, ему противо­действующее. Таким образом, каждый раз, при нарушении равновесия между отдельными слоями, в обществе возникает, в свою очередь, стремление в нем к выравниванию нарушенного равновесия путем противодействия.

Борьба партий, — продолжает Бехтерев, — также руководится данным законом, и каждый раз, когда одна партия берет перевес, против нее надвигаются другие партии, которые в случае надобности образуют блок. На том же основании правительство в конституционных странах вынуждено линию своего поведения сообразовывать с большинством парламента, которое образуется либо одной более сильной правительственной партией, либо блоком нескольких партий, против которого борется, в свою оче­редь, оппозиция.

В этом направлении все стремления оппозиции направлены к противодействию большинству и к достижению в тех или других вопросах соответствующей компенсации.

Но наступают моменты в истории, когда всему государству как целому грозит величайшая опасность или бедствие, как это случается, например, в период войн, и в таком случае в целях устранения этой опасности происходит как бы слияние всех партий, причем даже партии, при других условиях составлявшие оппозицию правительству, стараются в этих случаях оказать ему поддержку.

Иначе говоря, в целях возможного предотвращения грозящей опасности все силы в государстве сливаются воедино и обыкновенно нет разномыслия в отношении достижения обороны государства не только между партиями, но и между народными представителями и самими правительствами. При этом обычно правящие сферы реорганизуются в так называемое коалиционное министерство, дабы достигнуть еще большего единения сил в целях противодействия внешней опасности.

В силу означенного закона при недостаточности сил од­ной группы в помощь возникают коалиции и блоки. Тот же закон имеет значение и по отношению к столь крупным коллективам, как народы и государства...»/10, с.248 —250/.

Бехтерев стал одним из основателей нового направлений психологического исследования — социальной (или общественной) психологии. Большой заслугой Бехтерева является разработка учения о коллективе.

Основными представителями «физиологической coциологии» были Г.П. Зеленый и В.В. Савич. Г.П. Зеленый, талантливый ученик школы акад. И.П. Павлова. В 1909 г. на одном из заседаний столичного философского общества он впервые в России заговорил о применении теории условных рефлексов в социологии при изучении социальных групп и общества в целом. Позднее эти идеи были им развиты в ряде статей на немецком и русском языках. Данные публикации вызвали полемику в социологических журна­лах, особенно в США. При обсуждении доклада Зеленого Кареевым впервые был употреблен термин «рефлексоло­гия», который со временем заменил в России термин «бихе­виоризм» /132, с.348/. Некоторое время Зеленый был членом Научного общества марксистов. Он утверждал, что так как психологические явления в «чистом» виде невоз­можно объективно научно наблюдать, то социолог должен ограничиться только изучением наблюдаемого поведения людей /57, с.29/.

По мнению В.В. Савича, возникновение и развитие ре­лигии связано с «типом сексуальности», а крупного произ­водства, буржуазии и классовой борьбы — с «пищевой реакцией». Рассматривая роль «пищевых реакций», он от­мечал что «Переходя к роли пищевых реакций в определе­нии поведения, мы прежде всего сталкиваемся у некоторых видов с врожденной реакцией заготовки запасов пищи. Так, белка старается прятать орехи даже в комнате, хотя бы в ковер. Эти инстинктивные реакции у человека с лихвой возмещаются условными связями» /126, с.97/.

Ведь человек давно понял, что для того чтобы обезопа­сить себя от голода, необходимо наладить производство пи­щевых продуктов. «Неудивительно, что организация производства делается важным вопросом. Как всегда, и тут средства с течением времени становятся самодовлеющею целью. Ведь условные связи порой могут побороть и безусловные реакции; а тут они основаны на важнейших пище­вых реакциях. Так мало-помалу возникает крупная буржуазия с ее культом производства во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило. Возьмем Рокфеллера. Ведь он работает постоянно, запасы свои умножает все больше и больше, хотя давно уже потерял возможность сам исполь­зовать эти запасы. Всякий инстинкт был бы давно удовлет­ворен, а в реакциях условных нет предела. Ясно, что привычка к накоплению руководит автоматически, и тут родится целая философия главенства экономических фак­торов. При таких успехах отдельных лиц должна быть мас­са, которая находится в совершенно иных условиях. И это дает начало зависти. Суть этой реакции лучше всего видна из постоянно наблюдаемого факта: часто собака уже сыта и отказывается от предложенной еды, которая стоит перед нею. Приведите теперь другую собаку, и первая сейчас начнет ворчать, огрызаться и в конце концов с жадностью слопает весь свой корм. Тут пищевая реакция возбуждает агрессивную, благодаря чему может случиться потасовка, даже Барбоса с Полканом. А агрессивная реакция, в свою очередь, усиливает пищевую. Получается нарастание реакции.

Итак, пищевая реакция может усилить агрессивную. В философском освещении это нарастание агрессивности вы явилось в теории борьбы классов, обездоленных в пищевом отношении, против тех, кто слишком хорошо удовлетворен. Действительно, в известные эпохи пищевые реакции так выступают на первый план, что изменяют главные устои морали: появляется так называемая меркантильная мораль, базирующаяся на преобладании роли пищевых инстинктов, как она была раньше основана на преобладании защитных. Теперь, в век меркантилизма, идеал стараются воспитать на совершенно других основаниях, — и вот проповедуют трудолюбие, осторожность, бережливость. Эти качества теперь дают успех, как прежде храбрость, отвага, щедрость. Эти добродетели проявляются и культивируются в известные периоды у совершенно разных народов. В архитектуре вместо храмов и дворцов строят фабрики и заводы, театры; воин потерял свой ореол, купец является почетным названием, чего раньше не было вовсе. Пищевые реакции — школа трезвого мышления: тут дай синицу руки, а не сули журавля в небе. Такое преобладание может длиться долго, но рано или поздно случится крушение, будет ли это война или революция. В подобном обществе существует очень неравномерное распределение земных благ, мало-помалу это влечет усиление агрессивных peaкций, стимулированных пищевыми. Начинается вновь сильная и открытая борьба классов, а это отражается в сознании, как идеализация борьбы, а не пацифизм. Одним словом:

А он мятежный просит бури,

Как будто в бурях есть покой...

Во время катаклизм перевес переходят к защитным реакциям, побеждают те, кто сразу это учел, и оттого обычно люди, ушедшие с головой в производство, остаются за бортом. А без них расстраивается экономическая жизнь стра­ны, разваливается окончательно, теперь ведь совершенно не учитывают экономических отношений. А в результате голодовка. И только тогда, при общем обнищании страны, встает "во весь рост значение пищевых реакций: голод извратил все отношения, даже материнский инстинкт спасо­вал перед ним, и вот матери уже едят своих детей! При таком каннибальстве нет никаких условий правильного развития...» /126, с.98 —99/.

«Метод условных рефлексов, — подчеркивал Савич, — позволяет изучать влияние голодовки на функцию мозга.

Оказывается, что происходят значительные колебания. В первую фазу можно наблюдать повышение возбудимости мозга: оно наблюдается на резком увеличении пищевых рефлексов; потом наступает фаза падения тормозных про­цессов. Теперь условные тормоза дают слюну. Дифференцировка пропадает. Соотношение между основными процессами возбуждения и торможения потеряно. Если го­лодовка продолжается еще дальше, падает уже возбуди­мость мозга; все условные рефлексы сильно уменьшены или даже пропали совершенно. Эти данные, полученные на со­баках, хорошо согласуются с наблюдениями над людьми. Сперва — повышенная активность, потом происходит исчезание тормозов. Это как раз эпоха голодных бунтов. Даже выдержанные немцы устроили погром в Берлине, хотя у них тормозы отличаются особой стойкостью и "verboten" есть высший закон. Затем фаза голодовки, когда молча умира­ют. Пропадает даже аппетит. Апатия царит безраздельно. Сильный голод никогда не вызовет бунта: вся и все подав­лено. Итак, мы видим полное совпадение данных, получен­ных от собак, с данными наблюдениями над людьми» /126, с.36 —37/.

Савич на примерах доказывал, что «нами управляют инстинкты, или условные связи, вырастающие на почве их». Он не видел никакого принципиального отличия чело­века от животного. «Если наши поступки вытекают из инс­тинктов, — писал он, — если химизм крови определят доминирующею роль данного инстинкта в определенное время, то мы не видим никакого принципиального отличия человека от животного. И у него все то же самое. Разница лишь та, что у животного условных связей гораздо меньше, они ближе к безусловным, и оттого отношения животных к внешнему миру более примитивны, и оттого там меньше ошибок. Правда, там нет Ньютонов, зато нет и Дон-Кихо­тов! Там мельницу не примут за великана! У человека добраться до инстинкта часто трудно, так развита сфера условных отношений. И только дети дают возможность за­глянуть ближе, ибо у них еще мало развиты условные связи. При преобладающей роли какого-нибудь инстинкта и связи образуются преимущественно на почве его, и оттого все условные отношения, возникающие на нем, приобретают на время чрезвычайную силу, пока, наконец, инстинкт не будет удовлетворен, и тогда доминирующая роль перейдет к другому. Вот отчего и можно сказать, что человек есть горилла, вооруженная пулеметом. Обезьяной его можно назвать потому, что в конечном счете им руководят все те же инстинкты, как и гориллой. Ведь разница лишь та, что у животного ярко проявляется врожденная реакция, а у человека условная, но она-то возникает все-таки на врож­денной. Символом преобладающей роли условных отноше­ний служит формула: "вооруженный пулеметом" (Каутский и зоолог Северцев единодушно считают харак­терным для человека изобретение орудий в отличие от жи­вотных, кои могут пользоваться ими, но не могут изобрести нового). Во время обороны горилла пускает в ход свои страшные зубы — реакция врожденная, человек может обороняться изобретенными пулеметами — и это знамену­ет чрезвычайное развитие условных отношений.

Далее мы видим, что напряжение инстинктов колеблет­ся, а вместе с этим и условные раздражители имеют разную силу действия. Голодный иначе будет реагировать, чем сы­тый. Чем меньше удовлетворен какой-нибудь инстинкт, тем резче сказывается он на общем поведении. Таким обра­зом, получается относительное равновесие между ними: удовлетворенный сильный инстинкт меньше проявляется, меньше заявляет о себе, чем слабый, но неудовлетворенный. Поэтому доминирующая роль их постоянно меняется: сегодня ты, а завтра я — вот принцип действия!

Отсюда вытекает с неизбежностью тот вывод, что нельзя строить жизнь на преобладании одной группы инстинктов, как бы сильна она ни была. Жизнь разнообразна и много­гранна, и в рамки одного инстинкта никак нельзя ее уло­жить. Каждый инстинкт может олицетворяться в качестве божества...» /126, с.121—122/.

При доказательстве своих положений Савич опирался на Фрейда: «Влияние пола, пожалуй, никто так сильно не вы­двигал, как Фрейд. По нему, все сны имеют эмоциональную половую подоплеку. И на этом надо подробно остановиться. Прежде всего выдвигается то положение, что в снах находят исполнение неудовлетворенных желаний. Оттого в голо­дные годы было так много и так часто снов с едой, с былыми булками, маслом, сыром и т.д. Теперь опять исчезли эти «съедобные" сны. В тюрьме снится освобождение. Итак, тот инстинкт, который менее удовлетворен, проявляет себя в снах: как Фрейд правильно заметил, мечтает лишь несчастный. И действительно, всякий несчастный, неудовлетворенный инстинкт мечтает, т.е. образует связи все в большем и большем масштабе. Удовлетворение уничтожает на некоторое время напряжение этого инстинкта, оттого доминирующая роль переходит к другому, менее удовлетворенному и т.д. И в это время связи образуются уже на последнем, а не на первом. А с другой стороны, ранее образованные связи на почве этого второго теперь приобретают такую силу, что могут направлять поведение человека. Таким образом, сила каждого инстинкта весьма относительна: доминирующая роль переходит то к одному, то к другому и т.д.» /126, с. 102 —103/. Социологические идеи Бехтерева и Зеленого поддержали ученики Бехтерева преподаватели общественных наук братья В.Н. и П.Н. Пипуныровы, которые поставили перед собой цель — определить дальнейшие пути развития научной теории общественной жизни. В.Н. Пипуныров писал: «Рефлексология, окончательно, закрепит объективный рефлексологический метод за социологией, и в творческих усилиях новых поколений будет создана научная социоло­гия, как учение об объективной закономерности» /108, с.61—62/. Исторический же материализм, по мнению молодых «марксистов», только лишь наметил научный подход к явлениям социальной жизни, закрепленный «рефлексологией».

На развитие социал-дарвинистского направления в этот период сильное влияние оказало давнее увлечение биологическим направлением русскими немарксистскими социологами. Старая профессура, даже после Октябрьской революции, еще в течение нескольких лет продолжала оказывать значительное влияние на советскую высшую школу.


Нельзя не отметить и влияние, оказанное на общественные науки «рефлексологией» В.М. Бехтерева, развитие объективных методов в изучении психической деятельности человека. Привлечение естественнонаучных концепций для истолкования исторического материализма многими рассматривалось в этот период как «нетрадиционное», научное его развитие. Поэтому некоторые ученые-естественники, положительно относящиеся к новому строю, желая не только овладеть материалистическим пониманием истории, но по-своему его истолковать, делали попытки истолковать материальный источник социального развития в биологических терминах.

Распространению социал-дарвинизма также способствовала активная поддержка этого направления Л.Д. Tpoцким. Например, в своем выступлении в 1923 г. перед слушателями Свердловского института, он открыто утверждал, что марксизм является не чем иным, как применением дарвинизма к человеческому обществу. На такие высказывания социал-дарвинисты опирались и часто цитировали. Также этому способствовали и царившие в России голод и разруха, которые, естественно, вели к выдвижению на первое место биологического фактора.

Сорокин отмечал, что в настоящее время «часть эколо­гии, изучающая взаимоотношения организмов друг к дргу, распалась на две ветви: на зоосоциологию, имеющую своим предметом взаимоотношения животных друг к другу (животные сообщества), и на фитосоциологию, исследующую взаимоотношения растений друг к другу (растительные сообщества)» /146, т.1 с. 12/.

Впервые термин «фитосоциология» употребил pyccкий ученый И.К. Пачосский в 1896 г. (в настоящее время данный термин мало распространен). Пачосский прочитал в Херсонском политехническом институте курс лекций, под этим названием, а в 1921 г. им была издана книга «Основы фитосоциологии». После окончания гражданской войны он переехал в Польшу и преподавал там в ряде университетов. В России перед революцией и сразу после нее был выпущен ряд книг по «фитосоциологии». Их авторы — М.А. Бубликов, В.В. Алехин, Г.Ф. Морозов, В.Н. Сукачев, И.Г. Сыркин и другие считали, что объектом изучения социологии является не только человеческое общество, но и вся живая природа, вплоть до амеб и луговых растений. С точки зрения «фитосоциологов» социология вообще является частью или разделом биологии.

В.Н. Сукачев писал следующее: «По аналогии с социологией, являющейся наукой, предметом которой будет общество людей и задачей которой является изучение взаимодействий между членами общества... [и исследование видов и форм обобществления (Зиммель)], нашу отрасль знания, изучающую также внутренние взаимодействия в растительных сообществах, их виды, формы и их генезис, можно назвать фитосоциологией» /151, с.119 —120/.

М. А. Бубликов в своей работе «Борьба за существование и общественность. Дарвинизм и марксизм» (1926) отмечал, что «социология — есть часть биологии, социальные формы существуют и у растений, и у животных». Он считал, что «биология и социология родственные науки или, говоря точнее, социология — дочь биологии» /16, с.10/. В этой книге сделан уклон в сторону социологии, хотя сам автор по специальности был биологом, а не социологом.

«Борьба за существование, — писал он, — это ось, вокруг которой вертелось колесо исторической жизни человечества; только ознакомившись с ходом процессов борьбы, историк найдет разгадку тех законов, которые управляют судьбами человеческих объединений. Борьба за существование есть гвоздь всей современной жизни человечества: отношения между народами, государствами, классами, — все, что окрещено словом "политика", становится более ясным и понятным, если ее, т.е. политику, рассматривать сквозь призму классовой борьбы.

Борьба за существование лежит в основе всякого рода социальных отношений между отдельными людьми и люд­скими коллективами, стало быть, на ней, как на фундамен­те, воздвигнуто здание современной социологии» /16, с.9/.

При этом закону борьбы за существование он приписывал прямо космический характер, говоря, что «будущие Ньютоны и Эйнштейны, вероятно, раскроют ту роль, кото­рую борьба за существование играет в Космосе. Быть мо­жет, те метеоры, обломки планет, которые в виде падающих звезд летят к нашей Земле, суть не что иное, как результат титанической борьбы за существование, идущей в необъят­ном мировом пространстве» /16, с.8/.

Проведя подробное сравнение учения Дарвина с диалек­тическим материализмом Маркса, Бубликов сделал вывод, что оба эти великих ученых имеют одинаковое диалектическое миропонимание. Поэтому «...как нельзя более прав Плеханов, когда он говорит, что "теория носящая имя Дарвина, по своему существу есть диалектическая теория". Дарвин открыл диалектику в живой природе, Маркс — в обществе и природе. Диалектика Маркса и Дарвина могут быть поставлены под знаком равенства. Мы здесь имеем полнейший монизм, совершенное единство» /16, с.239/.

В связи с такими взглядами будущее коммунистического общества Бубликов выводил из законов биологии, эта мысль проходит и в других его публикациях. «Эволюционный процесс, следующий по определенному направлению, — отмечал он, — в конце концов приведет уничтожению всякого рода граней — классовых, национальных и государственных. Борьба между людьми прекратится, останется лишь борьба с природой. Неизбежность такого хода эволюции общественности, как фактора общего эволюционного процесса, вытекает не только из высшей морали, но основана на данных биологии, как точной науки» /15, с. 197/.

Социальные отношения животных изучала и «зоосоциология». Представитель «зоосоциологии» М.А. Мензбир своей работе «Формы общественного строя у животных (1922) отмечал, что биология исследует общество вообще «как биологическое, так и социальное». Он считал, что для того чтобы начать изучать общественную жизнь человека «надо исходить из изучения общественной жизни низших животных», даже зачатки душевных явлений надо искать в начальных звеньях цепи животных организмов /91, с.5/. Он указывал, что основной путь любого исследования живой природы — это переход от простейшего к наиболее сложному.

В связи с этим изучение общественной жизни он начинает с рассмотрения семейной жизни у насекомых. Уже в пчелином роде он видит соединение двух начал: семейного и государственного. Ведь пчелиный рой состоит из царицы (плодущая самка), трутней (самцы) и рабочих пчел (недоразвитые самки). Рабочие пчелы в свою очередь делятся на две категории: работниц и нянек. Таким образом, пчелиный рой представляет собой уже монархию. Пчелиная царица становится главою в результате победы, одержанной в борьбе над своими соперницами, так как обыкновенно в улье их рождается несколько, а остается одна.

У муравьев он отмечает республиканскую форму правления. Выделяет муравьев, живущих преимущественно охотой, например, Formica fusca, они представляют собой своего рода охотничьи племена. Другие, такие как Lasiui flavus, стоят несколько выше. Они уже строят хорошие жилища, имеют домашних животных (тлей), за счет которые преимущественно и живут, т.е. они уподобляются пастушеским народам, жившим своими стадами. У этих муравьев отмечается большее стремление к общежитию, чем у охот­ничьих. Военные действия между ними — это уже столкно­вение армий, а не единоборство героев, и они уже имеют представление о стратегических движениях и т.д. Высшая категория муравьев — оседлая. Их Мензбир приравнивает к земледельческим народам, и, так как они стоят наиболее высоко, рассмотрение их жизни он уже начинает с того момента, как они появляются на свет. В муравейнике обыч­но муравьи разделяются на три сорта особей: рабочие му­равьи или недоразвитые самки — они составляют основную массу населения; самцы и вполне развитые самки, которые выполняют роль маток. У некоторых видов муравьев суще­ствуют и другие категории. Рабочие муравьи имеют боль­шие колебания в росте. Так, у южно-европейских муравьев, кроме рабочих муравьев, существуют для охраны солдаты — особи с безобразно большой головой и огромными челю­стями. А у мексиканских муравьев, кроме простых рабочих муравьев, существуют и негодные ни на какую деятель­ность муравьи с огромным брюшком, они способны только вырабатывать особый сорт меда. А это, по мнению Мензбира, говорит о том, что чем больше развиты муравьи, чем более развита у них общественная жизнь, тем большее раз­деление труда существует между ними. Из наклонности некоторых муравьев красть личинок и куколок у других делает вывод, что у муравьев существуют и рабы. Он при­водит и другие интересные факты из жизни муравьев. Та­ким образом, по мнению Мензбира, уже в общественном строе насекомых встречается много такого, что существует в человеческих обществах /91, с.8 —15/.

После этого автор переходит к подробному рассмотре­нию общественной жизни у позвоночных. Сначала уделяет внимание рыбам, потом земноводным (жабам), пресмыка­ющимся (ящерицам, крокодилам, змеям), птицам и дохо­дит до млекопитающих.

Мензбир подчеркивает, что «...все явления, связанные с жизнью человека и человеческими обществами, могут быть поняты только при расширении рамок тех отделов науки, которые занимаются изучением человека с той или другой стороны. Под социологией в настоящее время мы должны разуметь отдел биологии, занимающийся исследованием и изучением законов образования обществ вообще, и, если социологи не включат в круг своих исследований низших животных, они не найдут корня многих явлений общественной жизни человека. В настоящее время принято считать, что человек отличается от других животных только способностъю творчества. Не обладай человек даром созидания идеалов, идеальных образов и целей, к достижению которых он зачастую стремится во вред своей животной природе, его окончательно нельзя было бы отделить от других животных, с которыми у него так много общих психических явлений, с которыми он одинаково живет, чувствует и мыслит; но не следует считать способность творчества за нечто совершенно разнородное с другими психическими явлениями» /91, с.61/.

Для «фитосоциологов» и «зоосоциологов» основой единства ботаники и зоологии, с одной стороны, и истории социологии, с другой, выступала, по их мнению, свойственная всему живому «общественность», или «общая жизнь» Последнюю они считали могучим «орудием борьбы за существование» и необходимым условием бытия всего живого.

«Фитосоциологи» и «зоосоциологи», опираясь на тот бесспорный факт, что общество есть часть природы, переносили элементарные биологические законы на человеческую историю и, одновременно с этим, характерные черты человеческого общества переносили на животных и растительный мир. Но все же следует отметить, что, несмотря на все недостатки, в работах этих исследователей содержались очень интересные в социологическом плане идеи.

Попытку соединить марксизм с дарвинизмом предприняли также Н.А. Гредескул, Д.С. Садынский, Е.А. Энгель и некоторые другие профессора и преподаватели. Вслед за «фитосоциологами» они считали, что ведущей закономерностью живой природы и общественной жизни является закон приспособления организма к внешней среде. Данное приспособление, в зависимости от поведения организма может быть как активным, так и пассивным. На основе этой закономерности и происходит действие закона естественного и искусственного отбора. Этот закон, но уже в специфической форме, доминирует в человеческом обществе, обусловливая все стороны жизни классового общества: конкуренцию, эксплуатацию, революции и войны.

Большая популярность законов естественного отбора борьбы за существование среди научной интеллигенции советской России в первой половине 20-х годов привела тому, что на их основе даже предпринимались попытки истолковать мышление людей. Так, И.Е. Орлов в книге «Логика естествознания» (1925) писал: «В царстве идей также происходит борьба за существование, гибель огром­ного большинства и выживание наиболее приспособлен­ных. Посредством указанного процесса разум приспособляется к внешней для него необходимости, к независимым от него законам, определяющим возникновение ощущений, т.е. к тому, что является причиной ощущений» /101, с. 170/. Несмотря на различия во взглядах социал-дарвинисты видели свою задачу в эклектическом слиянии дарвинизма с марксизмом в одно общее «монистическое мировоззрение». Таким образом, они пытались обогатить материалистическое понимание истории. Но все их искания в конечном счете неизбежно приводили к идеалистическо­му пониманию истории.

Профессор Н.А. Гредескул в своей книге «Происхожде­ние и развитие общественной жизни» (1925) следующим образом пытался истолковать материалистическое понима­ние истории с позиций биологии. По его мнению, биологи­ческое обоснование основного вопроса социологии является более глубоким и материалистичным, чем социологиче­ское. Сущность его «биологически-исторического матери­ализма» заключалась в следующем: «...внутренняя сущность биологического процесса остается у человека той же самой, что и у животных: это приспособление организма к внешней среде. Человек "видоизменяет" внешнюю среду, но, по мере ее видоизменения, по мере создания им своей собственной, "хозяйственной" среды, сам к ней "приспо­собляется", — приспособляется биологической "переорга­низацией" своего мозга» /28, с.278/. Отсюда он делал вывод, что бытие определяет сознание.

Но в то же время при объяснении механизма обществен­ного развития он высказывал уже прямо противоположные мысли. В основание социального прогресса Гредескул ста­вил человека как биологическую особь с саморазвиваю­щимся сознанием, в связи с этим экономическая основа общества уже становилась ненужной.

Он считал, что развитие сознания выступало источни­ком не только усложнения мозга, но и различных обще­ственных форм и социальных институтов. Такая точка зрения была типичным идеализмом, хотя Гредескул, по его словам, с самого начала стремился от него отмежеваться. «Развитие мозга, — указывал он, — при одиночной жизни человека, совершенно невозможно, наоборот, в этом случае совершенно явственно наблюдается деградация психиче­ской жизни, ведущая к такой же деградации мозга. С другой стороны, развитие общественной жизни может опираться только на развивающийся мозг; чтобы водворить где-либо повышенный тип общественной жизни, надо непременно повысить умственный и нравственный уровень составляю­щих общество единиц, а повышение такого уровня не может не сопровождаться если не немедленным увеличением, то во всяком случае усложнением строения мозга» /28, с.213/.

Следует отметить, что в качестве одного из идейных источников биологической трактовки общественных явле­ний выступала социология эмпириомонизма А. А. Богдано­ва.

Во время гражданской войны и в период восстановления народного хозяйства Богданов играл важную роль в Про­леткульте и Социологической академии, издавал новые и переиздавал свои старые работы. После Октябрьской рево­люции основной областью его теоретической деятельности стал исторический материализм, который он рассматривал в духе социального дарвинизма и энергетизма.

«Точка зрения исторического материализма, — писал Богданов, — есть, в основе своей, производственная, или, что то же, социально-трудовая. Труд же есть система дей­ствий определенного типа, т.е. двигательных реакций, или рефлексов, по нынешней терминологии, придающая этому термину самое широкое и общее значение. Производство представляет не что иное, как социально-организованную систему рефлексов; и, следовательно, исторический материализм сводится, по существу своему, к "социальной ре­флексологии" в настоящем, точном смысле этого слова. Противоречия между двумя точками зрения, таким обра­зом, нет: они относятся одна к другой, как общая и более специальная... Историко-материалистический анализ не­обходимо оставляет в стороне самый механизм тех рефлек­сов, которые координируются в системе производства и в производной от нее системе мышления. Этот механизм при­нимается историческим материализмом как нечто данное, само собою разумеющееся и лежащее вне его компетенции. Между тем, понимание этого механизма дает ключ к реше­нию многих вопросов относительно мышления» /12, с.67 —68/.

Богданов отмечал значимость социальной зоологии, которая в сущности, по его мнению, представляет собой то же самое, что и «социальная рефлексология», но только она специализируется не на изучении человеческих коллекти­вов, и поэтому более общая и более элементарная.

Он пришел к выводу, что для «биологизации обществен­ных наук время пришло» /12, с.95/. Богданов указывал, что «Внесение методов и точек зрения биологических наук в науки социальные необходимо и полезно; так же необходи­мо и полезно, как в свое время внесение физико-химиче­ских методов и точек зрения в науки биологические, как применение математического анализа в физико-химии. Жизнь социальная подчинена всем законам жизни вообще, как жизнь вообще — всем законам движения и энергии. Кто думает иначе в биологии, — виталист; кто думает иначе в социальных науках, тот есть точный гомолог виталиста в этой области, скажем — социал-виталист» /12, с.95/. Он считал, что благодаря биологизации общественных наук в социологию проникнут методы более точных наук, но при этом категорически выступал против непосредственного внесения в общественные науки принципов механики, так как это приведет к нарушению структурного единства и взаимодействия наук.

Формально не отрицая диалектики как метода познания мира, в том числе общественных отношений, Богданов под­менил ее так называемой «тектологией», учением об орга­низационных закономерностях, связанных с применением взаимодействующих сил и равновесия при объяснении яв­лений окружающей действительности. Социология Богда­нова в целом основывалась на субъективистских началах и имела как негативные, так и позитивные стороны.

В социологии эмпириомонизма в наиболее полной форме нашла свое выражение «энергетическая» трактовка исто­рического материализма, которая прямо смыкалась с «фи­зиологической социологией» и «рефлексологией». Необходимо отметить, что «энергетический подход» к изу­чению явлений социальной жизни использовали некоторые немарксистские социологи еще в дореволюционное время. Гак, в сборнике «Новые идеи в социологии» (1914) редак­цией было отмечено достоинство «энергетического подхода» как общего социологического метода, которое включалось в том, что он «успешно "разрушает китайскую стену", воздвигнутую социологическим невежеством предшествовавших нам поколений, между так наз. "естествен­ными" и так наз. "гуманитарными" науками» /100, с.18/.

Богданов использовал принцип «энергетизма» для истолкования исторического процесса, для того чтобы «подняться» над «односторонностью» материализма идеализма. В своей книге «Курс политической экономии» Богданов подчеркивал: «...энергии, независимой от труда и познания, в природе нет: каждое из ее конкретных опреде­лений исходит из какой-либо социально-человеческой ак­тивности» /11, с.298/.

После Октябрьской революции петроградским историком Н.А. Рожковым были предприняты своеобразные попытки подвести «энергетические споры» под принцип «экономического объяснения общественных явлений». Он считал, что только при помощи этой теории можно создать «цельную и изящную модель общественной жизни». «Не представляет затруднений, — считал он, — и философское обоснование теории посредством не только старого философского материализма, но и, — что гораздо важнее и вернее, — нового великого, всеобъемлющего принципа энергии, сводимой современным естествознанием к электричеству: как раз хозяйственная, экономическая жизнь и есть та сфера общественных отношений, в которой энергия природы превращается в энергию общественной жизни, в социальную энергию. И как современная физика сводит все физические явления в конечном счете к электрическим явлениям, объясняя многое и непосредственно этими элементарными процессами, так и современная социология многое в общественной жизни объясняет непосредственно влиянием экономических явлений, сводя все общественные явления в конечном счете к явлениям хозяйственным» /122, с.10/.

Бехтерев также придерживается точки зрения, что « вообще деятельность человеческой личности подлежит закону сохранения энергии». Он указывал: «Общественный процесс есть процесс, обусловленный коллективной энергией отдельных лиц, и всегда проявляется в той или иной деятельности или работе, что все равно, а это является только в результате затрачиваемой энергии.

Нет надобности говорить, что далеко не всегда коллектив выполняет работу совместно всеми своими сочленами более или менее равномерно или одновременно: чаще, по-видимому, первоначальная работа выполняется одними или несколькими лицами, другие же в это время являются только лишь созерцателями, слушателями или, в лучшем случае, подражателями: но тем не менее и здесь дело идет о коллективной работе, только неравномерно распределен­ной, ибо одни освобождают накопленную энергию, другие перерабатывают получающиеся результаты в форме внешних раздражений в запасную энергию, на что затрачивается всегда та или другая часть имеющейся уже энергии, или же освобождают свою энергию под влиянием подражательного стимула, т.е. со сравнительно малой затратой сил, но так или иначе участие и тех, и других, т.е. целого коллектива, в одной общей работе несомненно.

Общественная или коллективная энергия, таким обра­зом, составляется из совокупности энергий всех участвую­щих в общей работе лиц. Но необходимо иметь в виду, что проявляемая участвующими лицами энергия, как и во вся­кой механической системе, не вся переходит в полезную, или действительную, работу: часть ее тратится на преодо­ление инерции коллектива, на внутреннее трение между участниками работы, на преодолевание внешних препятст­вий к работе, в чем бы они не проявлялись, и т.п.

Таким образом, только остальная часть затрачиваемой энергии переходит в действительную работу, как это имеет место и при выполнении всякой вообще механической ра­боты» /10, с.226/.

Бехтерев пытался доказать, что «закон сохранения энер­гии, являясь общим мировым законом, имеет непосредст­венное приложение к деятельности коллектива, как и к отдельной человеческой личности. Однако до сих пор поня­тие энергии и принцип ее сохранения в приложении к человеку встречали препятствие в субъективистических воззрениях на человеческую личность, вследствие чего это понятие не могло даже прочно и установиться.

Строго объективная точка зрения, принятая рефлексо­логией, устраняя вопрос о субъективных явлениях, призна­ет, что каждая личность является в сущности аккумулятором энергии, которая приобретается частью уже вместе с зачатием и плодоношением, впоследствии же при посредстве вводимой пищи и воспринимающих органов как трансформаторов внешних энергий. В свою очередь, запасная энергия переходит в кинетическую и молекуляр­ную работу при сокращениях мышц и отделении желез. При таком взгляде на дело не может быть сомнения в том, что к человеческой личности, как и ко всякому живому существу, вполне приложим закон сохранения энергии, ибо если бы в этом отношении существовало какое-то отступление от закона сохранения энергии, то он перестал бы быть все­общим и, следовательно, утратил бы свое значение мирово­го закона.

В настоящее время мы даже знаем, что запасная энергия наших центров содержится главным образом в зернистой части нервных клеток (Niel-евские тельца), ибо зерна кле­ток распыляются вместе с их работой и наступающим утоплением. Нам, таким образом, известен самый субстрат нервной энергии» /10, с.226 —227/.

В начале 20-х годов «энергетические» идеи стали необ­ходимым компонентом не только «социальной рефлексоло­гии» и «физиологической социологии», но и других направлений биологической трактовки общественных на­ук.

Но несмотря на то, что многие ученые в 20-е годы были увлечены концепциями «социальной рефлексологии», «физиологической социологии», «социальным энергетизмом», данные направления не могли рассчитывать на значительное распространение в России, так как они противоречили основным принципам марксизма-ленинизма. Поэтому Коммунистическая партия повела решительную борьбу против них. Ряд советских марксистов выступил с критиче­скими статьями против этих подходов понимания исторического материализма. Особенно острой критике они были подвергнуты на дискуссиях, которые проходили в 1929 г. в Институте философии. На них резко критиковались работы идейного источника механицизма, «социального энерге­тизма» Богданова. Была показана несостоятельность соци­ал-дарвинистов, а также был дан решительный отпор «фрейдо-марксистам», которые стремились развить марк­систскую социологию, опираясь на фрейдистские методы.

Это привело к тому, что к началу 30-х годов ряд перс­пективных направлений, лежащих на стыке социологии, биологии, физиологии, психологии был полностью свернут. И хотя в некоторых случаях данная критика во многом была справедливой, идеологическая нетерпимость, которая была ей присуща, свела почти на нет сферу творческих поисков в социологии и сыграла огромную роль в установлении канонизации марксистских положений об основах обществен­ной жизни.

Уже в начале 20-х годов Коммунистической партией и Советским государством была создана система новых науч­ных учреждений, с помощью которых они организовали решительное наступление на «реакционную буржуазную идеологию». Созданные учреждения помогли начать планомерное изучение проблем марксистской философии, соц­иологии, политической экономии, развернуть исследования истории с марксистско-ленинских позиций, приступить к широкой подготовке молодых ученых и пре­подавателей-марксистов для высшей школы. Среди первых таких учреждений следует отметить следующие.

В конце 1920 г. при Наркомпросе, по инициативе Лени­на, была создана Комиссия по истории Коммунистической партии и Октябрьской революции (Истпарт). В первое де­сятилетие после Октября это был единственный марксист­ский центр, созданный специально для исследования историко-партийных проблем.

В 1921 г. в Москве также по инициативе Ленина был создан Институт красной профессуры для подготовки пре­подавателей-марксистов высшей квалификации. Хотя Ин­ститут красной профессуры и петроградский Истпарт не занимались непосредственно подготовкой преподавателей и научных сотрудников-марксистов, они своей практиче­ской деятельностью оказывали большое влияние на форми­рование марксистских научно-педагогических кадров.

В декабре 1919 г. на базе рабфака в Петроградском уни­верситете была создана первая в России общественная ор­ганизация ученых марксистского направления — Научное общество марксистов (НОМ). В него вошли ученые, жела­ющие сотрудничать с рабоче-крестьянской властью в обла­сти культурного строительства, а также желающие овладеть научной идеологией марксизма. Но только с марта 1921 г. НОМ начало проводить активную теоретическую и пропагандистскую деятельность в Петрограде. Основной задачей общества являлась разработка идей марксизма и распространение марксистского мировоззрения.

В 1922 г. в Петрограде при Коммунистическом универ­ситете был создан Научно-исследовательский институт, который наряду с подготовкой квалифицированных кадров занимался исследовательской деятельностью в области гу­манитарных наук.

В 1922 —1924 гг. создаются Коммунистические универси­теты в Омске, Харькове, Казани, Смоленске и других горо­дах. В 1924 г. Социалистическая академия общественных наук, основанная в 1918 г., была переименована в Комму­нистическую академию.

Осенью 1922 г. из России были высланы (как уже упо­миналось ранее) многие ведущие профессора-обществове­ды. В конце 1922 г. во всех центральных университетах закрылись кафедры общей социологии.

В 1925 г. при Коммунистической академии было создано Общество статистиков-марксистов под руководством M.H. Фалькнер-Смита и С.Г. Струмилина и Общество историков-марксистов, в которое вошли М.Н. Покровский, В.П. Волгин, П.О. Панкратова и др.

В это время в центре и на местах появилась новая пери­одическая печать. На страницах журналов, выходящих в Москве, «Под знаменем марксизма», «Вестник Коммуни­стической академии», «Большевик», «Коммунистический Интернационал», «Красная новь» и в Петрограде «Под зна­менем коммунизма», «Борьба классов», «Пламя», «Книга и революция», «Записки Научного общества марксистов» и других рассматривались важнейшие проблемы марксист­кой теории, велись многочисленные дискуссии по вопросам философии, социологии, политической экономии. Эта ли­тература давала возможность беспартийным ученым получать первое марксистское образование.

Одновременно с этим перестали издаваться журналы «Мысль», «Экономист», «Утренник», «Начала», «Литера­турные записки» и другие, на страницах которых популя­ризовались идеи немарксистских философов и социологов.

К концу 1924 г. прекратили свою деятельность Философ­ское общество, Вольная философская ассоциация, Соц­иологическое общество и другие независимые объединения обществоведов. Таким образом, к этому времени немаркси­стские социологи были вынуждены не только прекратить свои исследования, но и вообще какую бы то не было науч­ную и публицистическую деятельность.