Geum.ru

Министерство образования российской федерации кафедра литературы курсовая работа по литературе Тема: Лицо и маски Печорина

Вид материалаКурсовая

Содержание


5. Истинное лицо Печорина
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7

5. Истинное лицо Печорина


Роман Лермонтова "Герой нашего времени" создан в эпоху правительственной реакции, которая вызвала к жизни целую галерею "лишних людей". Лермонтовский герой - человек трагической судьбы. Он заключает в своей душе "силы необъятные", но, в то же время, на его совести много зла.

Печорин жадно ищет приложения своим незаурядным способностям, "необъятным душевным силам", но обречен исторической действительностью и особенностями своего психологического склада на одиночество и рефлексию. Вместе с тем он сам говорит: "Я люблю сомневаться во всем: это расположение не мешает решительности характера; напротив, я всегда смело иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!"

Печорин трагически одинок. Неудачей кончается попытка героя обрести единственное, простое счастье в искренней и чистой любви горянки Бэлы.

Герой обречен на непонимание окружающих (исключением являются лишь Вернер и Вера). Его внутренний мир не в состоянии постичь ни прекрасная "дикарка" Бэла, ни добросердечный Максим Максимыч. Впрочем, вспомним, что при первой встрече с Григорием Александровичем штабс-капитан в силах заметить лишь второстепенные черты облика Печорина, и то, что "тоненький" прапорщик недавно находился на Кавказе. Не понимает Максим Максимыч и глубины страданий Печорина после гибели Бэлы: "Его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя" И только по вскользь оброненному замечанию, что "Печорин был долго нездоров, исхудал", мы догадываемся о подлинной силе переживаний Григория Александровича.

Последняя встреча Печорина с Максимом Максимычем наглядно подтверждает мысль о том, что "зло порождает зло". Безразличие героя к старому "приятелю" приводит к тому, что "добрый Максим Максимыч сделался упрямым, сварливым штабс-капитаном". Офицер-рассказчик догадывается, что поведение Печорина не является проявлением духовной пустоты и эгоизма.

Особое внимание привлекают глаза Григория, которые "не смеялись, когда он смеялся. Это признак или злого права, или глубокой постоянной грусти". В чем же причина такой грусти? Ответ на этот вопрос мы находим в "Журнале Печорина".

Печорин отлично видит ничтожество Грушницкого, мечтающего "сделаться героем романа". В поступках Григория чувствуется глубокий ум и трезвый логический расчет. Весь план обольщения Мэри основан на знании "живых струн сердца человеческого". Вызывая сострадание к себе искусным рассказом о своем прошлом, Печорин заставляет княжну Мэри первой признаться в любви. Может быть, перед нами пустой повеса, обольститель женских сердец? Нет! В этом убеждает последнее свидание героя с княжной Мэри. Поведение героя в некотором роде благородно. Он пытается облегчить страдания полюбившей его девушки, по возможности быстро разорвать связь, не имеющую продолжения.

Григорий, вопреки собственным убеждениям, способен к искреннему, большому чувству, но любовь героя очень сложна. Так, чувство к Вере с новой силой пробуждается тогда, когда возникает опасность навсегда потерять её – единственную женщину, которая поняла его. "При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете - дороже жизни, чести, счастья!" - признается он. Загнав коня на пути в Пятигорск, герой "упал на траву и, как ребенок, заплакал". Вот она - сила чувств! Любовь Печорина высока, но трагична для него самого и гибельна для тех, кто его любит. Судьба Бэлы, княжны Мэри и Веры доказывает это.

История с Грушницким - это иллюстрация того, что незаурядные способности Печорина тратятся впустую, на цели мелкие, ничтожные. Впрочем, в своем отношении к Грушницкому Григорий по-своему благороден и честен. Во время дуэли он прилагает все усилия, чтобы вызвать в противнике запоздалое раскаяние, пробудить совесть! Бесполезно – Грушницкий стреляет первым.

Переливы добра и зла в душе героя - большое художественное открытие Лермонтова-реалиста. Перед дуэлью Григорий Александрович заключает своеобразную сделку с собственной совестью. Благородство сочетается с беспощадностью: "Я решился предоставить все выходы Грушницкому; я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала ". И Печорин не щадит противника. Окровавленный труп Грушницкого скатывается в пропасть. Победа не доставляет лермонтовскому герою радости, свет меркнет в его глазах: "Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели".

Подведем итоги "практической деятельности" Печорина: из-за пустяка подвергает свою жизнь опасности Азамат; гибнут от руки Казбича красавица Бэла и ее отец, а сам Казбич лишается своего верного Карагеза; рушится хрупкий мирок "честных контрабандистов"; застрелен на дуэли Грушницкий; глубоко страдают Вера и княжна Мэри; трагически кончается жизнь Вулича. Что же сделало Печорина "топором в руках судьбы"?

Лермонтов не знакомит нас с хронологической биографией своего героя. Сюжет и композиция романа подчинены одной цели - углубить социально-психологический и философский анализ образа Печорина. Григорий предстает в разных повестях цикла одним и тем же, не меняется, не эволюционирует. В этом - признак ранней "омертвелости", того, что перед нами действительно полутруп, у которого "царствует в душе какой-то холод тайный, когда огонь кипит в крови".

Многие современники Лермонтова пытались ограничить все богатство образа одним качеством - эгоизмом. Белинский решительно защищал Печорина от обвинений в отсутствии высоких идеалов: "Вы говорите, что он - эгоист? Но разве он не презирает и ненавидит себя за это? Разве сердце его не жаждет любви чистой и бескорыстной? Нет, это не эгоизм". Но что же это? Ответ на это вопрос дает нам сам герой: "Моя бесцветная молодость прошла в борьбе с самим собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца; они там и умерли". Честолюбие, жажда власти, желание подчинить своей воле окружающих овладевают душой Печорина, который "из жизненной бури вынес только несколько идей - и ни одного чувства".

Вопрос о смысле жизни остается в романе открытым: "Зачем я жил? Для какой цели я родился? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные. Но я не угадал этого назначенья, я увлекся приманками страстей, пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел, тверд и холоден как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений, лучший цвет жизни".

Трагизм судьбы лермонтовского героя связан не только с социальными условиями его жизни (принадлежность к светскому обществу, политическая реакция в России после разгрома восстания декабристов), но и с тем, что изощренная способность к самоанализу и блестящее аналитическое мышление приводят человека к утрате простоты, естественности, постоянной рефлексии. Даже врачующая сила природы не в состоянии исцелить мятущуюся душу героя.

О прошлом Печорина нам известно не так много, в основном - со страниц его собственного дневника, из его разговоров с другими людьми. Мы узнаем, что у Печорина "душа испорчена светом". Он говорит про себя: "С самого детства все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали - и они родились". Теперь же окружающие часто не понимают ни мыслей Печорина, ни его поступков, а он же, зачастую оправданно, считает себя на голову выше окружающих.

Печорин не сторонится людей, не избегает контактов с ними, а напротив, становится чрезвычайно тонким психологом, способным разобраться не только в чужих поступках и мыслях, но и чувствах. К сожалению, общение с ним чаще всего приносит людям и даже ему самому лишь страдания и неудовлетворенность. Печорин не устал от жизни, но он не способен по-настоящему дружить и любить. И если, например, от любви к Онегину (а после - от любви Онегина) у Пушкина страдает только Татьяна, то Печорин приносит несчастье всем женщинам, с которыми он сталкивается: Бэле, Вере, княжне Мери, даже подруге контрабандистов.

"Журнал Печорина" - это, по словам Лермонтова, "следствие наблюдения ума зрелого над самим собою" и написан он "без тщеславного желания возбудить участие или удивление". Автор, как он сам говорит, "убедился в искренности того, кто так беспощадно выставил свои собственные слабости и пороки".

Впервые в русской литературе появляется такое беспощадное обнажение героем своей личности. Переживания героя анализируются им же со "строгостью судьи и гражданина". Печорин говорит: "Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода чувства кипят в груди моей". Привычка к самоанализу дополняется навыками беспрестанного наблюдения за окружающими. В сущности, все отношения Печорина с людьми являются своеобразными психологическими экспериментами, которые интересуют героя своей сложностью и на время развлекают удачей. Такова история с Бэлой, история победы над Мери. Похожей была психологическая "игра" с Грушницким.

Но некоторые современные философы спорят с автором: "Публиковать признание и признаваться не одно и то же. Постепенно искренность признания обрекается на то, чтобы стать позой, маской, сценическим воплощением "естественного" я, а весь опыт признания-речи - театром духа по природе своей нарцисского. Эта новая искусная речь признания (не в пример подлинному раскаянию богопослушного верующего, преступника или больного) эстетизируется, испытывая наслаждение от всей этой игры в саморазоблачение и вину".

По мнению современного теоретика исповедального слова, истинная исповедь в христианском понимании (а именно в религиозной среде и возникло понятие об исповеди) означает покаяние: "В православной литературе понятие исповеди и покаяния часто отождествляются. Евангелие понимает покаяние не просто как раскаяние, но и как возрождение, полное изменение существа". Итогом откровения мечущейся души в исповеди церковной являлось обретение нового самосознания, новой духовной цельности, означающей обращение личности к чистому "небесному свету", к вере откровения.

Ничего этого нет в исповеди Печорина. Это чисто литературная исповедь, в которой смешиваются самообличение, раскаяние и гордыня, правда и ложь.

Укажем сразу на особенность стиля "Журнала" Печорина. Стиль Печорина весьма литературен, более того, на редкость красив: фраза отточена, афористична, мелодична. Исповедальные откровения Печорина временами вызывают ассоциации со стилем литературно-критической статьи или философского эссе. Например, когда Максим Максимович пересказывает буквально заученный, из слова в слово, рассказ Печорина о начале его духовной биографии, о первом столкновении со "светом": "В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из-под опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и, разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился в большой свет, и скоро общество мне надоело". Не напоминает ли это, например, стиль статей Белинского и Пушкина?

Впрочем, Печорин пишет не только как критик, но и как художник слова. Весь его журнал - шедевр беллетристики. Великолепная пейзажная зарисовка - вид на Машук из его комнаты в Пятигорске - картина более красочная, яркая, чем словесные пейзажи странствующего автора-рассказчика (например, описание Койшаурской долины в главе "Бэла"). Здесь и изысканные романтические метафоры: "Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка", и резкая эмоциональная восприимчивость, когда природа ощущается как родное и живое существо: "Ветки цветущих черешен смотрят мне в окно, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками". Это стиль эстета, способного поэтически чувствовать природу и красоту слова и художественно оформлять свои впечатления.

Поэтическая восприимчивость, чуткость к красоте в высшей мере присуща Печорину. Он и о характере и поступках других людей судит с эстетической точки зрения. Вычурность пышных фраз Грушницкого коробит его как показатель безвкусицы, невосприимчивости к настоящей красоте: "просто прекрасное не трогает" Грушницкого. В душе его "часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии". И наоборот, княжна Мери привлекла его внимание, прежде всего тем, что одета по строгим правилам моды, а ботинки так мило стягивали ее сухощавые ножки, что "даже непосвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления". У Печорина эстетическая оценка человека предваряет и предопределяет этическую оценку. А в собственной практике он измеряет свои "победы" эффектом эстетико-героическим: наслаждением от изящно проводимой интриги.

Исследователи писали обычно о мелочности, пустоте и бесплодности занятий Печорина. Но вряд ли можно назвать пустыми и бесплодными дела человека, которые ведут к смерти одних людей и к тяжелым моральным потрясениям других. Нравственная оценка его деяний дана в словах княжны Мери, предваряющих ее объяснение в любви: "Может быть, вы хотите посмеяться надо мной, возмутить мою душу и потом оставить. Это было бы так подло, так низко, что одно предположение". Печорин никак не ответил на этот крик души и вырвавшееся за ним признание. Но, оставшись один, с удовольствием думает, что она проведет ночь без сна и будет плакать: "Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение. Есть минуты, когда я понимаю Вампира!.. А еще слыву добрым малым и добиваюсь этого названия". Однако Печорин не воспринимается читателем как подлец и садист. Все его злодеяния как будто искупаются его страданием от сознания трагической бесцельности своего существования. Только искупаются ли на самом деле?

В "Журнале Печорина", да и в структуре романа в целом, особое место занимает запись от 3 июня, когда герой пытается "искренним" отчетом себе самому понять себя: "Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?". Впрочем, герой хочет не только понять, но и оправдать себя.

Исповедь Печорина для себя отличается от его признаний для других. Исповедуясь Максиму Максимовичу или княжне Мери, он пытается представить себя жертвой общества. "Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали - и они родились".

В записи от 3 июня он говорит о внутренних причинах своих дурных поступков - и открыто декларирует свой эгоизм: "А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца, его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет". Печорин прямо признается в своем потребительско-экспериментаторском отношении к человеческому материалу: "Я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе как на пищу, поддерживающую мои душевные силы". Внутренним оправданием для такой позиции является для героя могучая сила, живущая в нем и требующая выхода.

Он убежден в своем исключительном праве на удовлетворение своей сущностной потребности в деятельности, оттого что он чувствует в душе своей "силы необъятные". Если посмотреть на запросы Печорина с позиций выдающегося психолога XX в. Эриха Фромма, различавшего агрессивность "доброкачественную" и "злокачественную", то истоки агрессии лермонтовского героя можно назвать доброкачественными: их объективная причина - деструкция социальных отношений. Она порождает ситуацию, когда человек не в состоянии реализовать свои потребности: "честолюбие во мне подавлено обстоятельствами", – утверждает Печорин. Творчески активное начало в нем сильно и неодолимо, что вызывает представление о мощи сверхчеловеческой, демонической.

Именно ею наделен Печорин и вместе с тем - сознанием своей исключительности. Ощущение своей мощи и порождает в нем мысль о праве на власть над людьми: "честолюбие у меня проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие - подчинять моей воле все, что меня окружает, возбуждать в себе чувство любви, преданности и страха, - не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?".

Э. Фромм разделяет в качестве принципиальной альтернативы в отношениях человека с людьми способности либо вызывать любовь, либо доставлять людям страдания, вселять в них ужас.

В восприятии Печорина альтернативные способности сходятся, живут вместе. Печорин вполне сознает меру творимого им зла, пытается оправдать это зло - и вместе с тем любуется его силой. В его исповеди нет стремления к искуплению греха, а есть желание усыпить свою совесть. Здесь мы видим эстетизацию зла, вызванную самообольщением героя. Печорин утверждает личностное самопознание в качестве высшего критерия истины.

Исповедь Печорина обнаруживает деструкцию личности, еще не понятую, не осмысленную самим героем. Эстетизацией деятельности и мысли Печорина проникнут весь его "Журнал" - все-таки, вопреки идее автора, он написан с тщеславным желанием "возбудить участие или удивление".

Печорина волнует вопрос о цели собственной жизни, ее смысле. Сожаление о потерянных возможностях постоянно преследует его, поскольку его вера в свое "назначение высокое" не находит реального подтверждения. Он дорожит своей свободой, вольностью, но, как оказывается, слишком часто приносит ей в жертву то, что ему по-настоящему дорого.

Печорин обладает острым аналитическим умом, позволяющий ему верно и глубоко судить о людях, о жизни. Он видит пороки окружающего его общества и относится к нему остро отрицательно. Развившаяся у Печорина рефлексия, побуждающая его анализировать каждый свой поступок, судить себя, вызывает у него не только критическое отношение к другим, но и к самому себе. Взять, например такие противоречивые мнения, как Добролюбова, говорящего о Печорине, как о человеке: «Печорин - действительно презирает людей, хорошо понимая их слабости; он действительно умеет владеть сердцем женщины, не на краткое мгновенье, а надолго, нередко навсегда. Все, что ему встречается на дороге, он умеет отстранить или уничтожить. Одно только несчастье – он не знает куда идти. Сердце его пусто и холодно ко всему. Он все испытал, и ему еще в юности опротивели все удовольствия, которые можно достать за деньги; любовь светских красавиц тоже опротивела ему, потому что ничего не давала сердцу; науки тоже надоели, потому что он увидел, что от них не зависят ни слава, ни счастье; самые счастливые люди-невежды; а слава-удача; военные опасности ему тоже скоро наскучили, потому что она не видела смысла, и скоро привык к ним. Наконец, даже простосердечная, чистая любовь дикой девушки, которая ему самому нравится, тоже надоедает ему; он в ней не находит удовлетворения своим порывам».


Печорин как личность, как характер резко противостоит людям, желающим в жизни "плыть по течению". Он постоянно протестует, бунтует, ищет место каждого человека в этом мире. Внимательность к собственным чувствам и мыслям помогла Печорину познать тонкости и чужого человеческого сердца. Тонкий психолог, он замечательно точно умел отгадывать истинные мотивы поведения людей, однако общение с ними зачастую приносило Печорину лишь раздражение, страдания и снова - разочарования. Не доверяя людям и потеряв надежду быть понятым ими, герой романа замыкается в себе, у него возникает потребность жесткого контроля и разбора собственных поступков, движений сердца и мыслей. С горечью говорит Печорин о своей душе, испорченной светом: "мне все мало; к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становиться пустее день ото дня".

Разочарования, "леденящее душу неверие в жизнь и во всевозможные отношения, связали и чувства человеческие" сделали Печорина скептиком, и все же не могли убить в нем волю, веру, мечту. В его сердце всегда оставалось место для надежды.

Трагедия Печорина в том, что, сознавая наличие силы и желания действовать, он понимает в то же время невостребованность этих сил в той среде, где он живет. Поэтому между устремлениями Печорина и жизнью, которую он ведет, лежит глубокая пропасть: "Мало ли людей, начиная жизнь, думают кончить ее, как Александр Великий или лорд Байрон, а между тем целый век остаются титулярными советниками?.."

А.И.Журавлева в статье «Гамлетовский элемент в "Герое нашего времени"» пишет о том, что «в романе на первый план выходят странствия и испытания души, отважившейся отправиться из мира повседневности на поиски смысла бытия и своей роли в мире. Значимые деяния такого героя происходят уже внутри - в глубинах и лабиринтах рефлектирующего сознания, где преодолеваются сомнения и возрождаются силы, необходимые для совершения философски осознанного поступка. Кажется, жажда жизни Печорина неутолима: "Моя любовь никому не принесла счастья, я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, и никогда не мог насытиться". В этих метаниях Печорин познает разные лики любви».

Б.Эйхенбаум в своих работах доказывает, что Печорина “слепила” последекабристская эпоха николаевского террора. Ко времени декабристского восстания Печорину было, по расчетам исследователей, всего семнадцать лет. Он не мог участвовать в переменах судьбы России, но и не мог не отозваться душевно на происходящие события. Людей поколения Лермонтова лишились веры в светлое будущее, веры в царя, веры в то, что могут принести пользу государству. И хотя это не может полностью оправдать поступки Печорина, но заставляет относиться к нему уже не просто как к отрицательному герою. Печорин отрицателен, прежде всего, потому, что не знает, как быть положительным.

Возникает вопрос, а почему Печорин не мог просто бездействовать, сдаться на волю судьбы и не ломать жизни невинных людей? В работе М.М. Уманской мы частично находим ответ на этот вопрос: таков фатализм Максима Максимыча – он смирился с судьбой, покорился эпохе и властям, поскольку в его душе живет наивная вера в бога. Правда Максим Максимыч – не фаталист в прямом смысле этого слова, он верит в судьбу, но не опускает рук и старается идти своей дорогой со смирением и с усердием. Но Печорин не таков, его вера уже разрушена. А в душе его живут “силы необъятные”, которые надо куда-то приложить. А вот куда?.. Куда бы ни кинула героя судьба, он везде находит людей, чьи жизни ломает и чьё спокойствие тревожит. Значит не в судьбе дело! Дело в самом Печорине. В той же “Тамани” Печорин играет с человеческими жизнями, как игрок, как заинтересованный актер, или как избалованный ребенок.

Вот она, истинная радость – он радуется уже приближающейся игре, причем заранее зная о том, что конец истории возможен трагический. Но он не задумывается о том, что поломает очередные судьбы человеческие, его интересует лишь процесс игры. А потом он оправдает жестокость свою воспитанием и влиянием дурного общества: “Я шел медленно; мне было грустно... Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле - разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?“

Интересно преподносит он свои объяснения и княжне: “ Да, такова была моя участь с самого детства… Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил...”

Опять похожий, только более развернутый монолог о роковой судьбе. Но и здесь вся надежда на искренность перечеркивается авторским штрихом: “Я задумался на минуту и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид”. Печорин очень хорошо продумал позу и мимику, чтобы произвести должный эффект на княжну. И хотя, опять-таки часть его исповеди – правда, но в целом – это ложь...

Здесь мы подходим ближе к фатализму Печорина, имеющему весьма странное свойство: герой как бы постоянно проверяет судьбу, пытается играть с ней, экспериментирует. Казалось бы, разгадка может принести лишь разочарование. Складывается впечатление, что Печорин лишь азартный игрок, которому приносит наслаждение игра чужими судьбами. Он трезв, расчетлив, холоден и безжалостен.

Жирмунская Н.А. в статье “Путь к герою времени: лирика, драма, роман” говорит об этом так: “Печорин превращает свою жизнь в некий философский эксперимент, долженствующий выявить возможности человеческой воли и границы этих возможностей. Но поставлен этот эксперимент, так сказать, в форме спектакля. Особенно очевидна эта ориентация на сцену, театр в «Журнале Печорина». Герой строит свои отношения с людьми по законам театра, сам сочиняет пьесу и стремится разыграть ее на сцене жизни, вовлекая в свою игру других людей, не подозревающих о своем участии в этом спектакле. В «Журнале Печорина» это театрализованное восприятие жизни иногда проглядывает в комментариях героя к своим поступкам...” Каждый раз спектакль приходит к трагической развязке...

Но не так прост замысел Лермонтова. Печорин – не просто игрок. Откуда тогда все его настоящие душевные страдания? “Печорин не предается мистицизму, не занимается музыкой, не изучает философию или военное искусство. У него деятельная душа, требующая движения, воли, энергического жизневыявления, — он предпочитает подставлять лоб чеченским пулям, он готов на все, чтобы похитить приглянувшуюся ему горянку и добиться ее любви, он планомерно и изобретательно преследует молоденькую княжну Мери, он развлекается кознями своих врагов, рискует жизнью ради мелькнувшего вдруг желания проверить на собственном опыте, есть ли и вправду фатальное предопределение судьбы... Но что же и это все, если не поиски какого-то выхода, не попытка как-то рассеяться, забыть об угнетающей пустоте..." - вот как рассуждает исследователь Виноградов. Но о какой пустоте идет речь?

«В борьбе с окружающей его действительностью Печорин не находит опоры в своей моральной природе. И не потому, что ему недостает мужества или решимости — Печорин решителен и смел — и, уж конечно, не в силу низких качеств души. Наоборот, в нем, вопреки голосу рассудка, неистребимы нежность и доверчивость, вера в прекрасное и высокое, а ему, герою переходной эпохи, родившемуся слишком поздно, чтобы стать декабристом, и слишком рано, чтобы быть революционером-демократом, не остается ничего другого, как коварству враждебного ему мира противопоставить коварство, жестокости — жестокость, бессердечию — цинизм и иронию, пошлости — фанфаронство и браваду, достойные Грушницкого. И может быть, именно сознание своей внутренней беззащитности и слабости, проистекающей из прекрасных свойств души Печорина, и побуждает его «искушать провиденье» «неистощимой клеветою», гасить высокие порывы духа, убивать непосредственность чувства»

Он страдает, и страдает неподдельно. Его мучают угрызения совести, он готов был кинуться на шею Грушницкому, если бы тот отказался от заговора, он легко бы решился на смерть ради Бэлы. Холодный и расчетливый игрок так бы не поступил... Вспомним его погоню вслед уехавшей Вере: “ Я молился, проклинал, плакал, смеялся... нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете - дороже жизни, чести, счастья...!”

Не случаен и тот факт, что единственная женщина, сумевшая затронуть сердце Печорина, носила имя Вера. “Вера” – вот за чем гнался Печорин в безумной скачке...

Последним ключом к разгадке фатализма Печорина является повесть "Фаталист". Сама по себе повесть, кажется, стоит особняком в романе и не имеет ничего общего с остальными частями. Но именно здесь мы найдем разгадку.

Именно здесь мы встречаем внутренний монолог Печорина о "предках": "...и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастья, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою...”

Именно в этой части романа Печорин встречается с Вуличем, который с восточным фанатизмом верит в предопределение. И вот здесь проявляется как нигде в романе фатализм самого Печорина. Мало того, что он берется испытать судьбу, проверить ее на прочность, так еще и делает это дважды. И, несмотря на то, что вроде бы подтверждается победа фатализма, Печорин все равно не сдается. Он будет проверять судьбу еще и еще.

А вот зачем? Казалось бы, чего еще, сдайся на милость победителя, опусти руки, перестань бороться. Или стань тем самым холодным игроком, только перестань надеяться и искать веру... Да, он может мужественно сказать себе, что, стало быть, смысл жизни следует искать только в самой жизни, что раз уж человеку отпущен какой-то срок земного существования, ничто не может оспорить его права прожить этот срок всей полнотой заложенных в нем сил, способностей, стремлений и запросов. Он может сказать себе, что, раз судьба его свободна от предопределения, стало быть, он сам творец своей жизни, стало быть, он — по самой природе своей — суверенное и свободное существо.

Но ведь весь вопрос в том как раз и состоит: в чем же мера полноты человеческой жизни? Как может убедиться человеческий разум, что служение общему благу есть непременное условие жизни?.. С этой проблемой и сталкивается лицом к лицу Печорин, отвергая наивную веру «предков», не принимая религиозного принципа оправдания добра... Находит ли он пути ее позитивного разрешения?

Увы, как свидетельствуют его раздумья — положение его безотрадно и бесперспективно. Горькое признание Печорина в том, что его поколение в отличие от «людей премудрых» не способно «к великим жертвам для блага человечества», доказывает, что ему нечего поставить на место той спасительной веры в провидение, что была для «предков» стимулом «благородных побуждений».

И только после раздумий над повестью "Фаталист" становится понятным весь гениальный замысел Лермонтова, становятся понятны все поступки Печорина, приоткрывается завеса над его характером.

Печорин относился к "потерянному" поколению, поколению, потерявшему веру в светлое. Обратимся к статье Шелгунова "Русские идеалы, герои и типы": "В великосветском омуте, в котором вращался Печорин, он не встретил сочувствия, потому что каждый думал о себе, и, озлившись на отдельных людей, Печорин стал вымещать свою злобу на людях, ни в чем перед ним не повинных и виноватых только в том, что они были так же пусты, как тот большой свет, который их создал. Возвыситься до понимания общих причин, создающих анормальные общественные явления и портящих отдельных людей, у Печорина недостало силы. Только поэтому вся его энергия и сила направилась на борьбу с отдельными лицами, вместо того чтобы бороться с принципами; только поэтому он стал разыгрывать демоническую силу, направленную на частную борьбу, вместо того, чтобы выйти общественным деятелем".

Можно поспорить с автором этой статьи по поводу сомнений в уме Печорина – он прекрасно осознавал пустоту света и невиновность людей. Но ничего не мог поделать. Потому что он не боролся с принципами и идеалами общества. Он пытался отыскать веру и волю в людях. Постоянно вторгаясь в жизнь чужих людей, он хотел найти там светлое, хотел, чтобы нашелся хоть кто-нибудь, кто смог противостоять его воле, воле режиссерского замысла. Если бы Бэла нашла в себе гордость и не поддалась на его ухищрения, он бы вернул ее отцу и восхищался бы ею. Если бы Грушницкий отказался участвовать в заговоре, он бы кинулся ему на шею и признал бы лучшим другом. Если бы княжна Мери не поддалась на его игру, а осталась бы с Грушницким, он бы восхищенно благословил их союз. Потому что тогда он смог бы обрести веру, истинную веру в могущество человеческой души, не в небеса и не в звезды, не в рок и фатум, а в то, что человек – всемогущ и прекрасен...

Но ни один спектакль не провалился. Все актеры играли по его замыслу как по нотам. Нигде он не обнаружил света. Но поисков не оставлял и ставил свои спектакли снова и снова. В надежде обрести веру...

В неудовлетворенности собой и лежат истоки отношения Печорина к окружающим людям. Он равнодушен к их переживаниям, поэтому, не задумываясь, калечит чужие судьбы. Чувствуя свое одиночество среди представителей светского общества, среди людей, подобных Грушницкому, осуждая это общество, Печорин сам является рабом его морали. Герой неоднократно говорит о своей двойственности, и двойственность его, как мы видим, — не маска, а действительное состояние души.

Печорин полагает, что счастье, может быть, заключается в покое и сладком отдыхе. Он в одном месте своих записок сравнивает себя с человеком, томимым голодом, который "в изнеможении засыпает и видит пред собою роскошные кушанья и шипучие вина, он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче... но только проснулся, мечта исчезает, остается удвоенный голод и отчаяние"... В другом месте Печорин себя спрашивает: "Отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?" Он сам полагает - оттого, что "душа его слилась с бурями и жаждет кипучей деятельности"... Но ведь он вечно недоволен своей борьбой и сам же беспрестанно высказывает, что все свои дрянные дебоширства затевает потому только, что ничего лучшего не находит делать... А уж коли не находит дела и вследствие того ничего не делает и ничем не удовлетворяется, так это значит, что к безделью более наклонен, чем к делу...