Русском Журнале" Роман Источник: Чингиз Айтматов, "

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 33

сколько вокруг - чуть не в герои его записали. А этот герой не подумал, что

прежде надо было выследить самих волков-родителей да пристрелить их,

матерых, а уж потом думать, что делать с их щенятами. А он поторопился

волчат продать, а деньги пропить. Почему я просил Базарбая отдать волчат мне

или продать - чтобы на детенышей подманить в засаду волка да волчицу, а не

оставлять на воле разлютовавшихся после разорения их гнезда волков. Надо же

понимать, что разлютовавшийся волк стоит десятерых волков, вместе взятых. Он

не успокоится, пока не отомстит. Все чабаны знают, как свирепствует сейчас в

округе пара, у которой отняли детенышей, Акбара и Ташчайнар - клички у них

такие. И никак теперь не унять их, они могут и на человека напасть - с них

станется. Иных дурных людей называют - я об этом и в газетах читал и в

книгах - провокаторами. Вот Базарбай он и есть волчий провокатор, он волков

подбил лютовать. Я ему уже говорил и опять скажу прямо в лицо: он поступил,

как трусливый провокатор. И тебе, парторг, скажу прямо в лицо: не пойму я,

что ты за человек. Столько лет уже ты в нашем совхозе, а до сих пор только и

знаешь что газеты почитывать да стращать таких, как я, пастухов, мол, мы и

против революции и против Советской власти, а сам в хозяйстве ничего не

смыслишь и ничего не знаешь, иначе не стал бы обвинять человека в том, что

он хочет размножать волков. Бог с ними, с волками, это твое обвинение просто

курам на смех. Но другое твое обвинение, товарищ Кочкорбаев, я без ответа

оставить не могу. Да, Эрназар погиб на перевале. Но почему мы с ним пошли на

перевал? Не от хорошей жизни! Что мы там искали? А ты подумал, парторг, что

нас понесло туда, подумал, что, не будь у нас страшной нужды в выпасах, мы

не стали бы так рисковать? И нужда эта с каждым днем все страшнее

становится. Вот и директор тут сидит, пусть он скажет, когда он начинал

директорствовать, какие травы, какие пастбища, какие земли были! А что

теперь? Пыль да сушь кругом, каждая травинка на счету, а все потому, что

запускают в десять раз больше овец, чем на такие площади можно, и овечьи

копыта становятся пагубой для них. Вот почему мы с Эрназаром и двинулись на

Кичибель. Мы хотели как лучше, но нас подстерегало несчастье. Наш поход

плохо кончился. И на том я отступился от этой цели и умолк, беда заставила

меня умолкнуть, не до того было. А сложись все иначе, поехал бы в том году в

Москву на выставку, пошел бы к самым главным руководителям нашим и рассказал

бы о тебе, Кочкорбаев. Ты кичишься тем, что только и думаешь о партии, а вот

нужны ли партии такие люди, как ты, которые сами ничего не делают и только

вяжут руки другим.

- Вы, однако, зарвались! - не стерпел Кочкорбаев. - Это клевета! И вы,

Уркунчиев, строго ответите за свои слова в партийном порядке.

- Я и сам хочу ответить за все на партийном собрании. И если я

действительно не то делаю и не так думаю, тогда гоните меня в шею, значит,

не место мне в партии, и нечего меня щадить. Но и тебе, Кочкорбаев, надо

подумать об этом.

- Мне нечего думать, товарищ Уркунчиев. Моя совесть чиста. Я всегда с

партией.

Бостон перевел дух, точно бежал в гору, и, глядя на инструктора

райкома, сказал:

-- А тебя, новый товарищ инструктор, очень прошу доложить в райком.

Пусть с нами разберутся на партийном собрании. Дальше я так жить не могу.

Вскоре Бостон Уркунчиев убедился, что вокруг его стычки с Кочкорбаевым

начинают нагнетаться события. Как раз в тот день он ездил по своим делам на

Побережье. В Прииссыккулье вот-вот должны были зацвести сады. Шли последние

дни весны, а Бостон все не успевал опрыскать яблони у себя в саду и на

бывшем дворе Эрназара. У Бостона и Гулюмкан теперь было два дома и два сада,

и оба нуждались в присмотре. А происходило это потому, что чабанская жизнь

проходит в горах, и вечно не хватает времени сделать нужное по хозяйству.

Все откладываешь, а потом глянь - и время прошло, и все сроки прошли. Но как

бы там ни было, опрыскать сад было необходимо, иначе вредители размножатся с

поразительной быстротой, перепортят завязь и погубят урожай. В этот раз

Гулюмкан не сдержалась и крепко выговорила Бостону: мол, он все тянет, что

бы ему поехать пораньше, договориться с кем-нибудь из соседей, раз сам не

успевает. Пусть соседи за плату сделают эту работу.

- Какая от тебя помощь по дому? - в раздражении бросила Гулюмкан. -

День и ночь толчешься в отаре да на собраниях сидишь. Если сам не можешь

довести сад до ума, посиди денек с Кенджешем дома - за этим дурачком глаз да

глаз нужен, - а я спущусь на Побережье, сделаю вместо тебя все что

полагается порядочному хозяину.

Права была Гулюмкан - ничего не попишешь, пришлось молча выслушать ее.

С тем и выехал Бостон поутру на Побережье, чтобы заняться садом. Ехал

на Донкулюке. Как говорят исстари, весной и трава набирает силу и конь. К

тому же Донкулюк был в самой поре: поблескивая огненным глазом, взмахивая

гривой, он от избытка сил все порывался бежать. Но у Бостона было не то

настроение, чтобы скакать сломя голову. Он придерживал ретивого коня - ему

хотелось по дороге спокойно подумать о том о сем. Минувшей ночью он плохо

спал. Долго ворочался, не мог забыть, как парторг обвинил его в гибели

Эрназара. Вернувшись домой с собрания, рассказал вкратце жене что да как, а

об этом обвинении умолчал. Не хотелось лишний раз напоминать Гулюмкан о

бывшем муже, хоть и много лет прошло с его гибели, потому что тогда не

избежать тягостного разговора, от которого будет худо и ей и ему, ведь

непогребенный Эрназар лежит на перевале Ала-Монгю вмерзший навечно в лед на

дне страшной, как ночь, пропасти. Так лучше уж умолчать об этом обвинении. А

едва Бостон начал засыпать, как опять явились волки. И опять на пригорке за

большой кошарой надсадно завыла Акбара, оплакивая похищенных волчат. И

низким, утробным басом вторил ей Ташчайнар. И если прежде, слыша волчий вой,

Бостон проникался жалостью к волкам, сочувствием к их беде, то теперь в нем

поднималась злость, хотелось убить наконец этих настырных зверей, лишь бы не

слышать их воя, который звучит проклятием и ему, а он-то в чем виноват?

Минувшей ночью он пришел к решению во что бы то ни стало уничтожить волков,

и у него даже созрел план, как это сделать. К тому же в тот день, когда он

на совещании схватился с Кочкорбаевым, Акбара и Ташчайнар порешили трех овец

из его отары. Подпасок рассказал, что волки подобрались к отаре, и как он ни

кричал, как ни махал палкой, они ничуть не испугались, а порезали трех овец

и скрылись. Бостона этот случай вывел из себя. Если так будет продолжаться,

подумал он, нам останется только уйти отсюда, позорно бежать от волков.

Акбара и Ташчайнар не понимали, что своим неумолчным воем подписывают себе в

тот час смертный приговор. Теперь Бостон твердо знал, что ему делать, и

готов был немедленно приступить к исполнению своего замысла, если бы ему не

пришлось на другое утро отправиться по хозяйственным делам на Побережье. Но

он так и решил: вначале, чтобы жена не упрекала, навести порядок в саду, а

потом уж расправиться с волками. Вот о чем думал в пути Бостон...

С опрыскиванием и весенней окопкой яблонь он управился в один день. Ему

удалось найти в селe расторопного парня, и тот взялся за плату быстро

сделать эту работу. Бостон пообещал ему одного ягненка от своих черных овец.

Покончив с делами, Бостон решил купить новую игрушку Кенджешу. Хотелось

порадовать сыночка. Такой славный мальчуган бегает по дому, через месяц с

небольшим ему уже исполнится два года. Забавный, бойкий мальчишка радовал

своими выходками стареющего Бостона. Каждое новое словечко малыша приводило

отца в восторг. Через него постигал Бостон глубинный, сокровенный смысл

жизни, таящийся в привязанности к дитяти и к его матери. То была конечная и

высшая точка предназначенной Бостону судьбы. Он хотел любить жену и малыша,

а сверх того ничего не требовал и не желал от жизни, ибо разве это не высшее

благо, ниспосланное нам. Он об этом никогда не говорил, но про себя знал,

что так оно и есть. И верил, что жена разделяет в душе eго чувства.

Бостон спешился возле раймага "Маданият", прошел внутрь и купил

заводную лягушку, лупоглазую, смешную, - то-то малыш будет забавляться!

Выйдя на улицу, он собрался сесть на коня, как вдруг почувствовал голод и

вспомнил, что с утра ничего не ел. Столовая была совсем рядом с раймагом, и

он, на беду, решил зайти туда. Едва Бостон вошел в полутемный зал,

пропитавшийся запахом дешевой пищи, которой кормили здесь проезжих шоферов,

и сел неподалеку от входа за стол, как тут же услышал за спиной голос

Базарбая. Бостон не оглянулся - он и так понял, что тот гуляет здесь с

дружками. "Сидит пьет средь бела дня с прихлебателями, и хоть бы хны, ни

стыда, ни совести у человека", - неприязненно подумал Бостон. Хотел было

встать и уйти от греха подальше, но потом подумал: а, собственно, с какой

стати, почему он должен уходить не поев? Заказал борщ, котлеты, а тем

временем Базарбаю уже, должно быть, доложили, что в углу сидит Бостон. И

сразу голоса за спиной враждебно приутихли, а затем снова загалдели. И

вскоре к Бостону был послан один из Базарбаевых приятелей, некий Кор Самат,

Кривой Самат, местный забулдыга и сплетник, которому еще в молодости выбили

в драке глаз.

- Салам, Бостон, салам! - С многозначительной усмешкой Самат протянул

руку Бостону - и ничего не поделаешь, пришлось ее пожать. - Ты чего здесь в

одиночестве? - приступился он к Бостону. - А мы там с Базарбаем сидим. Давно

не встречались, решили собраться. Пошли к нам. Сам Базарбай зовет.

- Скажи, что некогда мне, - ответил Бостон как можно сдержаннее. - Я

сейчас вот доем и сразу уеду в горы.

- Да успеешь еще - куда они денутся, твои горы?

- Нет, спасибо. Дела.

- Ну смотри, зря ты так, зря, - бросил, уходя, Кор Самат.

Вслед за ним явился и сам Базарбай уже заметно навеселе, а за Базарбаем

потянулись и другие.

- Слушай, ты чего нос воротишь? Тебя зовут как человека, а ты? Ты что,

лучше других себя считаешь? - с ходу начал цепляться Базарбай.

- Я же сказал, некогда мне, - спокойно ответил Бостон и демонстративно

начал хлебать из тарелки борщ, к которому в другой раз он бы после первой

ложки ни за что не притронулся.

- У меня к тебе дело есть, - сказал Базарбай и нахально сел против

Бостона.

Остальные остались стоять в ожидании захватывающей сцены.

- Какие у нас с тобой могут быть дела? - ответил Бостон.

- Нам бы стоило поговорить, к примеру, хотя бы о тех волчатах, Бостон.

- Базарбай нахмурился и покачал головой.

- Мы с тобой уже говорили о них, стоит ли второй раз возвращаться к

этому?

- По-моему, стоит.

- А по-моему, нет. Не мешай мне. Я сейчас доем и пойду отсюда.

- Куда спешишь, собака? - Базарбай резко встал и, нагнувшись, приблизил

к Бостону искаженное злобой лицо. - Куда спешишь, сволочь? Мы с тобой еще

про волков не поговорили. Ведь ты при всем народе у директора в кабинете

назвал меня провокатором, сказал, что из-за меня волки лютуют. Думаешь, я не

знаю, что такое провокатор? Думаешь, я фашист, а ты один у нас честный?

Бостон тоже вскочил с места. Теперь они стояли лицом к лицу.

- Перестань трепать языком, - осадил Базарбая Бостон. - Фашистом я тебя

не называл - не догадался, а стоило бы. А то, что ты провокатор и безмозглый

злодей, - верно. Я это тебе и прежде говорил и сейчас скажу. Но лучше будет,

если ты вернешься на свое место и перестанешь ко мне лезть.

- А ты не указывай, кому где быть и что делать! - не на шутку

разъярился Базарбай. - Ты мне не указ. Плевал я на тебя. Пусть я, по-твоему,

провокатор, а ты-то сам кто такой? Думаешь, люди не знают, кто ты есть?

Думаешь, погубил Эрназара - и все шито-крыто. Да ты, гад, снюхался с его

женой, еще когда Эрназар был жив, а твоя старуха должна была помереть. Тогда

ты и решил столкнуть Эрназара в пропасть на перевале, а сам жениться на этой

суке Гулюмкан. Попробуй докажи, что это не так. Почему не ты в пропасть

провалился, а Эрназар? Шли-то вы одной дорогой. Думаешь, никто ничего не

знает! Но он-то погиб, а ты остался жив. Да кто вы после этого, ты и твоя

сука Гулюмкан? Эрназар нa перевале вмерз в лед, остался без могилы, как

собака, а ты, гад, обжимаешь его бесстыжую жену, суку продажную, и живешь

себе припеваючи! А еще партийный! Да тебя надо гнать взашей из партии. Ишь,

передовик нашелся какой, стахановец! Да тебя под суд надо!

Бостон еле сдержался, чтобы не кинуться с кулаками на Базарбая, не

измолотить мерзкую рожу. Тот явно вызывал его на драку, на скандал, на

смертельную схватку. Но он сделал над собой усилие, стиснул челюсти и сказал

задыхающемуся от злобы Базарбаю:

- Мне не о чем с тобой разговаривать. Твои слова для меня ничего не

значат. И я равняться на тебя не буду. Думай и говори обо мне что хочешь и

как хочешь. А сейчас прочь с дороги. Эй, парень, - окликнул он официанта, -

на, получи за обед. - Сунул ему пятерку и молча пошел прочь.

Базарбай ухватил его за рукав:

- А ну постой! Не спеши к своей суке! Может, она с каким-нибудь чабаном

крутит, когда тебя нет, а ты им помешаешь!

Бостон схватил с соседнего стола порожнюю бутылку из-под шампанского.

- Убери-ка руку! - тихо процедил он, не отводя глаз от вмиг побелевшего

Базарбая. - Не заставляй меня повторять, убери руку! Слышишь? - сказал он,

раскачивая увесистую темную бутыль.

Так и вышел Бостон на улицу, крепко сжимая бутылку в руке. Лишь вскочив

в седло, опомнился, кинул бутылку в кювет, дал волю Донкулюку, пустил его во

весь опор. Давно не мчался он с такой бешеной скоростью - эта жуткая скачка

помогла ему прийти в себя, и, отрезвев, он ужаснулся: ведь какая-то

ничтожная доля секунды отделяла его от убийства, спасибо бог спас, не то

раскроил бы одним ударом череп ненавистного Базарбая. Люди, ехавшие на

прицепном тракторе, удивились и, не веря глазам своим, долго смотрели ему

вслед: что это случилось с Бостоном, такой солидный человек, а скачет, как

ветреный подросток. Не скоро отдышался Бостон - окончательно пришел он в

себя, лишь напившись холодной воды у ручья. Тогда он отряхнулся, сел в седло

и уже больше не гнал Донкулюка. Ехал шагом и все радовался, что избежал

смертоубийства.

Но по дороге, припоминая, как все получилось, снова помрачнел,

насупился. И совсем не по себе стало Бостону, когда вспомнил вдруг, что

забыл на подоконнике в столовой того самого игрушечного лягушонка,

купленного для Кенджеша, такую славную забаву - лупоглазого, большеротого

заводного лягушонка. Конечно, покупка была не ахти какая дорогая, можно было

и в другой раз купить малышу игрушку, в том же самом раймаге "Маданият", но

почему-то ему подумалось, что это плохая примета. Нельзя было, ни в коем

случае нельзя забывать предназначенную для малыша вещицу. А он забыл...

Собственное суеверие раздражало его, возбуждало и нем желание каким-то

образом сопротивляться нежелательному ходу событий. При мысли, как он

устроит засаду волкам и перестреляет этих проклятых зверей, чтобы и духу их

поблизости не было, злоба душила его.

И что за наваждение такое, думал он, ведь сегодняшняя стычка с

Базарбаем в столовой, чуть было по закончившаяся смертоубийством, опять же

началась со спора из-за этих волков...

Осуществить свое намерение Бостон наметил на другой день. За ночь

продумал, предусмотрел все детали операции и, пожалуй, впервые за их

совместную жизнь утаил от жены важный для него замысел. Не хотелось Бостону

заводить разговор о волках и волчатах, явившихся причиной скандала с

Базарбаем, не хотелось говорить о чем-либо, что могло напомнить о гибели

Эрназара на перевале. И поэтому дома он больше молчал, забавлялся с малышом,

односложно отвечал на вопросы Гулюмкан. Знал, что его молчание будет

беспокоить жену, вызывать у нее недоумение, но иначе вести себя нe мог. Он

прекрасно понимал, что и его стычка с Базарбаем, и грязная брань, обрушенная

на их головы, рано или поздно станут известны и ей. Но пока он молчал - не

хотелось повторять то, что говорил о них этот чудовищный Базарбай, слишком

это было мерзко и отвратительно.

Думалось ему также и о том, как странно, тяжело и непросто сложилась их

с Гулюмкан жизнь. Сколько скрытого недоброжелательства и откровенной вражды

видели они от людей с тех пор, как стали мужем и женой, какой только клеветы

о них не распространяли. И, однако, Бостон не сожалел о том, что связал свою

жизнь со вдовой Эрназара. Ему уже трудно было представить себе, как бы он

жил без нее, ему требовалось постоянно чувствовать рядом ее присутствие...

Да нет, это была бы какая-то совсем другая жизнь. А его жизнь могла быть

только с ней, и пусть подчас она и недовольна им и бывает, что и

несправедлива, но она ему предана, а это самое главное. Но между собой они

об этом никогда не говорили, это разумелось само собой. И если бы Бостона

спросили, что для него значит этот малыш, этот улыбчивый, ясноглазый

непоседа на пухлых ножках, этот последыш, Бостон ничего не сумел бы сказать.

У него не нашлось бы для этого слов. Чувство это было превыше слов, ибо в

малыше он видел себя в богом данной невинной ребячьей ипостаси...

Но душой он понимал и осознавал все, и, лежа ночью рядом с женой и

малышом, он успокоился, отошел, подобрел. Ему хотелось забыть о том случае в

столовой. Он даже подумал, что, если волки не заявятся этой ночью, он,

пожалуй, отложит засаду, а то и вовсе отменит свое решение. Бостону хотелось

спокойствия...

Но, как назло, около полуночи волки объявились снова. И опять на

пригорке за большой кошарой застонала, завыла Акбара, и ей вторил низкий

басовитый вой Ташчайнара. И опять проснулся от испуга и захныкал Кенджеш, а

Гулюмкан заворчала спросонья, проклиная жизнь, в которой нет покоя от

разлютовавшихся волков. И Бостон вновь озлился, ему захотелось выскочить из

дому и погнаться за волками хоть нa край света, и снова припомнилось, как

поносил его, как оскорблял и унижал его подлый и ничтожный Базарбай, и он

пожалел, что не проломил ему голову бутылкой. Ведь стоило только Бостону

опустить тяжеленную бутылку на голову ненавистного Базарбая, и тому бы

пришел конец. И ничуть не раскаялся бы, думалось Бостону, ничуть, наоборот,

только радовался бы, что уничтожил наконец эту гнусную тварь в человеческом

образе... А волки все выли...

Пришлось взять ружье и опять отправиться хотя бы припугнуть их. Вместо

того чтобы выстрелить раз или два, Бостон выпалил один за другим пять

зарядов в ночную тьму. Потом вернулся домой, но заснуть уже не мог,

неизвестно почему взялся чистить ружье. Он пристроился в углу передней

комнаты и, согнувшись над своей охотничьей винтовкой "Барс", сосредоточенно

чистил ее, точно она была срочно необходима ему. За этим делом он еще раз

продумал, как расправиться с волками, и решил действовать немедленно, едва

рассветет.

А в то же время Акбара и Ташчайнар, вспугнутые выстрелами, удалялись в

ущелье скоротать там остаток ночи. У этой неприкаянной пары больше не было

постоянного места, и они ночевали где придется. Акбара, как всегда, шла

впереди. Обросшая перед линькой длинными, свалявшимися лохмами, в темноте

она была страшна. Глаза ее горели фосфорическим блеском, язык вывалился -

можно было подумать, что она бешеная. Нет, не унималось горе волчицы,

лишившейся детенышей, не могла она забыть своей потери. Чутье тупо

подсказывало ей, что волчата в Бостоновой кошаре - больше им быть негде,

ведь там скрылся похититель, за которым в тот злополучный день они гнались

по пятам. Дальше этого ее звериный ум не проникал. И потому дико лютовали

Blog

Русском Журнале" Роман Источник: Чингиз Айтматов, "