Русском Журнале" Роман Источник: Чингиз Айтматов, "

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 33

заглохшие движки, живут по старинке, при керосиновых лампах да ручных

фонарях, а у Бостона электрогенераторный агрегат МИ-1157 прямо как часы за

кошарой стучит, так что слышно далеко вокруг и свет от него далеко видно.

Тем и волков отпугнули - давеча как гнались, вот-вот настигнут, а как

завидели свет да заслышали стук движка, враз остановились.

Собаки все лают. Где-то бродят еще, должно быть, волки, но подойти

поближе боятся...

Да, везет, определенно везет Бостону - вон как у него на подворье все

ладно, и в доме яркий свет, чистота, хоть и на овечьем становище живут.

Пришлось разуться, сбросить кирзачи да портянки в прихожей и в одних носках

вязаных пройти по кошмам в комнату.

Уж если человеку везет, везет во всем. Вот ведь раньше не замечал

Базарбай, что вдова Эрназара, погибшего на перевале, такая видная собой баба

и нестарая. А теперь она, Гулюмкан, жена Бостона и хоть и пережила горе, а,

судя по виду, счастлива. Лет-то ей под сорок, а может, и того меньше, две

дочери от Эрназара в интернате учатся, а она возьми да роди еще недавно

Бостону, и опять же повезло человеку - сына ему родила, а две дочери Бостона

от прежней жены те вроде замуж уже повыскакивали. И приветливая какая

Гулюмкан, и неглупая, нет, совсем не глупая, знает, что они с Бостоном не

терпят друг друга, а виду не подала, приняла его радушно, переживала,

сочувствовала. Проходи, мол, сосед наших соседей, проходи, присаживайся на

ковер, ой, да что же за напасть такая, слыханное ли дело, чтобы волки

гнались по пятам, слава богу и духам предков - арбакам, что спасли тебя от

беды, а самого нет дома: опять какое-то собрание в районе, должно быть,

скоро вернется, обещали подбросить на директорском "газике", садись, садись,

надо же чаю выпить после такого случая, а подождешь немного, так и горячим

скоро накормлю.

А Базарбай, поскольку уж попал в такой переплет, решил все-таки

испытать хозяйку, насколько она искренна с незваным гостем, да и потом уж

очень выпить хотелось, прийти в себя после пережитого, и он набрался

нахальства.

- Чай - это питье для баб, - сказал без обиняков. - Ты уж извини, но

чего-нибудь покрепче не найдется в доме богатея Бостона? Слава-то о нем куда

как далеко идет!

Такая уж гнусная натура была у Базарбая: даже если бы и не дали ему

выпить, все равно был бы доволен тем, как сразу переменилась в лице

Бостонова жена. Не по нутру пришлась ей прямота Базарбая. А чего тут

церемониться - не беки какие-нибудь, не ханы, такие же скотоводы совхозные.

- Ты уж извини, - ответила она, хмурясь. - Сам-то Бостон не очень,

понимаешь ли, до этого дела охоч...

- Знаю, знаю, не пьет твой Бостон! - небрежно перебил ее Базарбай. - Я

это так, к слову. Спасибо за чай. Думал, хоть сам и не пьет, а гости

бывают...

- Да нет, почему же, - засмущалась Гулюмкан и посмотрела на Рыскула,

сидевшего рядом с Базарбаем, - у его колен лежала злополучная переметная

сума с волчатами.

Рыскул приподнялся было - собрался идти за водкой, - но тут в дверях

появился второй Бостонов помощник - не доучившийся в пединституте студент

Марат, разбитной малый, который, изрядно покуролесив по области, теперь

остепенился и осел у Бостона.

- Слушай, Марат, - обратился к нему Рыскул. - У тебя где-то припрятана

поллитровка. Я знаю. Не бойся, если что, отвечать перед Бостоном буду я.

Давай свою бутылку поскорее, обмоем добычу Базарбая.

- Обмыть! Так это я мигом! - довольно хохотнул Марат.

И вот уже после первого полстакана, прогнавшего досаду, Базарбай, у

которого страх уступил место привычной самоуверенности и бесцеремонности,

растянулся на ковре точно у себя дома и стал рассказывать, что да как было,

и волчат показал. Развязал оба мешка-курджуна. достал волчат и тут сам

впервые хорошенько их рассмотрел. Вначале волчата были вялы, почти ни на что

не отзывались, все старались спрятаться, словно искали защиты, а потом

ожили, согрелись, заползали по кошме, поскуливали, тыкались мордочками в

людей, глядя ничего не понимающими, неосмысленными глазами, - искали мать,

искали ее сосцы. Хозяйка жалостливо покачала головой:

- Так ведь они же, бедняги, оголодали! Детеныш, хоть он и волчий, а

есть детеныш. Что как подохнут они у тебя с голоду? Зачем это?

- С чего бы им подохнуть? - оскорбился Базарбай. - Эти твари живучие.

Два дня чем-нибудь подкормлю, а там сдам в район. На зообазе знают, как их

выхаживать. Начальство, если захочет, оно все умеет - волка и то приручит и

заставит в цирке выступать, и за цирк люди деньги платят. Может, и эти в

цирк попадут.

Тут все, хоть хозяйка и заразила их своей жалостью, заулыбались. Но

женщины, сбежавшиеся посмотреть нa живых волчат, стали перешептываться.

- Базарбай, - сказала Гулюмкан, - у нас тут есть ягнята,

сироты-сосунки, их молоком прикармливают, а что, если принести волчатам те

ягнячьи бутылочки?

- А что! - не удержался от смеха Базарбай. - Овцы будут выкармливать

волков. Вот это здорово! Давайте попробуем!

И наступил час, вспоминая о котором каждый из них впоследствии

преисполнится ужасом. Людей потешало и то, что кормили диких зверей овечьим

молоком, и то, что волчата были доверчивые и забавные, и то, что один щенок

из выводка - самочка - оказался синеглазым, сроду никто не слыхал, чтоб у

волчицы были синие глаза, такого и в сказках не встретишь. И то, как

веселился совсем еще маленький мальчуган, Бостонов сынишка-последыш Кенджеш.

То-то радовался Кенджеш - сразу четыре зверенка в доме. Взрослых умиляло,

как этот полуторагодовалый карапуз лепетал на своем, только ему понятном

языке, как разгорелись у него глазенки, как увлеченно он играл с волчатами.

И четверо волчат почему-то льнули к ребенку, точно бы угадывая, что он для

них тут самое близкое существо. Взрослые переговаривались: смотри, мол, дите

чувствует детей, - старались выяснить у Гулюмкан, что говорит малыш

волчатам. А Гулюмкан, счастливо улыбаясь, тискала сыночка, ласково

приговаривая:

- Кучюк, кучюгом, щенок, щеночек мой! Видишь, прибежали к тебе

маленькие волчата. Смотри, какие они мяконькие, серенькие. Ты будешь с ними

дружить, да?

Тут Базарбай и произнес фразу, которую потом тоже будут вспоминать:

- Был один волчонок в доме, а стало пять. Хочешь быть волчонком? А то

давай подкину тебя, Бостонова последыша, в логово, будешь расти вместе с

ними...

Все от души смеялись шуткам, пили чай. Базарбай с Маратом,

раскрасневшись от выпитого, прикончили поллитровку, закусывали салом и

жареным мясом, все более оживляясь по мере выпитого. На дворе же наступила

тишина - собаки перестали лаять, а самый большой пес Жайсан - рыжая лохматая

громадина - вдруг появился на пороге неприкрытой двери. Пес задержался в

дверях, вилял хвостом, не решаясь переступить порог. Ему бросили кусок

хлеба, он подхватил кусок на лету, громко клацнув зубами. И тогда

подвыпивший Марат схватил для смеха одного волчонка и поднес его псу.

- А ну, Жайсан, взять его! Взять, говорю! - И поставил перед псом

дрожащего, тщедушного звереныша.

К удивлению присутствующих, Жайсан злобно заворчал, поджал хвост,

втянул голову и кинулся наутек. И только потом, уже во дворе, под окном,

залаял трусливо и жалко. Все захохотали, и громче всех Базарбай:

- Зря стараешься, Марат! Нет такой собаки, чтобы от одного волчьего

духа не обделалась! Ты что хочешь, чтобы ваш Жайсан был львом? Такому не

бывать!

Все перестали смеяться, когда маленький Кенджеш расплакался - ему стало

жалко волчонка, и, опасаясь за него, он заковылял к нему, чтобы оберечь от

непонятных проделок взрослых людей.

А Базарбай, покидав в курджун четверых злополучных волчат, вскоре

уехал. Конь его к тому времени отдохнул, его переседлали, и он бодрой рысью

покинул Бостоново зимовье. Рядом с Базарбаем трусили верхами Марат и Рыскул

с ружьями за плечами, оба тоже подвыпили, но Марат опьянел сильнее и оттого

был сверх меры словоохотлив. Эти крепкие парни вызвались проводить Базарбая,

чтобы хоть как-то сгладить тот досадный случай, который произошел перед

самым отъездом непрошеного гостя из дома Бостона. Уже собираясь выходить,

Базарбай, довольный, что

оказался в центре внимания в Бостоновом доме, передал курджун с

волчатами Марату: на, мол, перекинь через седло, - а сам снял со стены

ружье, висевшее рядом с огромной волчьей шкурой. Он внимательно осмотрел

ружье, оно ему понравилось - добротное, поблескивающее вороненой сталью,

радующее глаз ладной формой нарезное многозарядное ружье для крупной дичи.

Волчью шкуру, висевшую как трофей на стене, Бостон добыл метким выстрелом из

этого ружья. Об этом знали все.

- Послушай, Гулюмкан, - не спеша сказал Базарбай, переводя пьяный

взгляд с ружья на хозяйку. Попадись ему эта Гулюмкан, мелькнула у него

мысль, в укромном месте... Он привык брать женщин нахрапом, иногда прямо в

поле или у дороги, когда это удавалось, когда - нет, но он не жалел ни в

том, ни в другом случае, и, сравнивая исподволь Гулюмкан со своей

битой-перебитой Кок Турсун, он живо представил себе, как бы сейчас вмазал ей

наотмашь за то, что она, а не Гулюмкан досталась ему, за то, что опостылела,

и, пересилив себя, сказал: - В доме у вас хорошо, ты хорошая хозяйка. Да что

я хотел сказать? Понимаешь, Гулюмкан, я боюсь, как бы волки опять не

погнались за мной. Что, если я прихвачу с собой это ружье, а завтра передам

с кем-нибудь из своих...

- Ради бога, повесь на место, - строго сказала Гулюмкан. - Бостон

никому не позволяет притрагиваться к этому ружью. Он не любит, когда трогают

его ружье.

- А ты сама без него не можешь распорядиться ружьем? - мрачно

усмехнулся Базарбай, живо представляя себе, как бы он притиснул эту бабу,

представься ему удобный случай.

- Да ты что! Приедет Бостон и увидит, что нет ружья, зачем мне это... К

тому же я и не знаю, где патроны. Бостон их сам где-то прячет. Ни одного

патрона никому не дает.

Базарбай мысленно обругал Бостона по-черному; костерил и себя: разве не

знал он, какой занудный скупердяй этот самый Бостон, и жена его,

оказывается, ничуть не лучше; чуть было не сказал ей. мол, подавись ты этим

ружьем, но тут Рыскул выручил его, разрядил, что называется, обстановку:

- Зря беспокоишься, Базаке. Мы с Маратом проводим тебя верхами, если

хочешь, с ружьями до самого дома, - заверил он, смеясь. - Времени у нас

навалом, вся ночь впереди, а это ружье ты и в самом деле лучше не трожь,

повесъ на место. Тебе ли не знать: Бостон он и есть Бостон, он порядок

любит!

Они собрались уже выходить, но Рыскул вынужден был задержаться еще на

пару минут - успокоить Бостонова малыша: Кенджеш задал ревака, зачем, мол,

дядя побросал волчат в мешок и куда их уносит. Малыш вертелся, вырывался из

объятий матери, требовал вернуть полюбившихся ему зверят...

А когда выехали со двора, недоучившийся студент Марат завел рассказ про

один потешный случай, который, как он полагал, мог развеселить попутчиков:

- Недавно в районе у нас был скандал на весь мир - кишки надорвешь! Не

слыхал, Базаке?

- Да нет, не слыхал, - признался Базарбай.

- Нет, в самом деле скандал на весь мир. Клянусь!

- Давай, давай, студент! - подначил его Рыскул, понукая каблуками коня.

- Звонит, значит, один областной начальник редактору нашей районной

газеты. Почему, говорит, у вас на страницах газеты "Заря социализма" идет

пропаганда капиталистической Америки? А редактор - мы с ним когда-то вместе

учились, трус и подхалим каких мало - от таких слов даже заикаться начал.

"М-мы об Америке н-ничего н-не п-писали! Из-звините, к-какая т-та-к-кая

п-про-пропаганда?" А тот ему: "Как не писали? А это что за заголовок черным

по белому: "Бостон зовет нас за собой?" - "Так это же наш передовой чабан

Бостон Уркунчиев, о нем, о его работе написано". - "Это ясно, что о нем

писали, но многие читают в газетах только заголовки". Ха-ха-ха! Вот это

номер, а! Здорово? "Так как же быть?" - спрашивает редактор. А начальник

ему: "Прикажите передовику изменить имя".

- Постой, - перебил Базарбай, - а что в Америке тоже есть свой Бостон?

- Да нет же, - веселился Марат. - Бостон - это город в Америке, один из

главных городов, разве что чуть меньше Нью-Йорка, а у нас бостон - серая

шуба. Бос - серая, тон - шуба. Теперь ясно?

- Тьфу ты, черт побери! И правда! - согласился Базарбай, сожалея, что

все это дело яйца выеденного не стоит и потому нанести никакого вреда

Бостону не может. - Так оно и есть. Бостон - серая шуба...

В тот час ночь накрыла своим звездным покровом все - и горы, и небо, и

озеро вдали, чья могучая горбатящаяся спина еле угадывалась в темноте. И

трое всадников, балагуря, ехали к Таману и не подозревали, что той ночью

завязались крепким - не распутаешь - узлом тяжкие судьбы... И вот уже все

тише и невнятней доносились и их речи, и цокот копыт по камням... Остался

позади привычный стук Бостонова движка, свет от него выхватывал из тьмы,

окутавшей горную сторону, небольшой круг чабанского жилья и преддворья. А

где-то неподалеку таились волки...

II

Гулюмкан с большим трудом уговорами и ласками удалось уложить малыша

спать, сама она не ложилась - ждала мужа. Он вот-вот должен был вернуться. И

когда на дворе дружно взлаяли собаки, она, накинув нa плечи теплую шаль,

прильнула к окну. Прорезая тьму горящими фарами, директорский "газик"

развернулся возле большой кошары, где держали овцематок. Гулюмкан видела,

как вылез из кабины Бостон, как, попрощавшись, хлопнул дверцей и как машина,

круто развернувшись, укатила обратно. Гулюмкан знала, что муж не сразу

придет домой. В таких случаях он сначала обходил овечьи загоны и сараи,

заглядывал под сенной нанес, расспрашивал ночника Кудурмата как и что, как

день прошел, не было ли падежа, выкидышей, не народились ли ягнята...

Растапливая плиту заранее приготовленными для этой цели дровами, чтобы

встретить мужа горячей - с пылу с жару - едой и хорошим чаем, без которого

Бостону жизнь была не в жизнь, Гулюмкан прислушивалась, когда зазвучат

мужнины шаги на пороге, и заранее радовалась, представляя, как маленький

Кенджеш заворочается в теплой постели, зачмокает губами от прикосновения

холодных с морозца усов отца. Обычно Бостон сам укладывал малыша, перед этим

долго возился с ним, а бывало, и сам купал его в корыте, предварительно

хорошо истопив дом и закрыв все двери и окна. Соседи считали, что Бостон

стал к старости слишком чадолюбив - прежде он не был таким, прежде он работу

любил больше, чем детей, те, старшие его дети уже сами родители, у них своя

жизнь. Они бывают только наездами, а последыш всегда самый сладкий, и любят

его больше всего. Все это так, но кому как не ей, Гулюмкан, понятна истинная

и горькая причина привязанности Бостона к малышу Кенджешу. Ведь никогда не

думали они - ни он, ни она, - что доведется им стать мужем и женой и что

народится у них сын: ведь если б не погиб ее прежний муж Эрназар на перевале

и если б не умерла вслед затем первая жена Бостона Арзыгуль, никогда бы

этому не бывать. Они стараются не вспоминать о былом, хотя и знают: наедине

каждый из них думает о прошлом... А малыш - это то общее, связывающее их,

что досталось им слишком дорогой ценой. Ведь путь на перевал прокладывал

Бостон, и помощник его Эрназар погиб у него на глазах, остался там, на дне

глубокой расщелины... Только малыш мог заполнить ту брешь в его душе, ибо

издавна сказано - лишь рождение может возместить смерть.

Но вот раздались шаги, и Гулюмкан проворно вышла навстречу мужу,

помогла скинуть сапоги, принесла воду, мыло, полотенце. Молча лила воду на

руки мужа, но пока они не заводили разговор, разговор у них пойдет потом за

чаем, тогда Бостон, начав разговор со своей любимой присказки: "Ну а теперь

послушай, чего только на свете не бывает", подробно расскажет, что видел,

что узнал нового, и в такие минуты, особенно когда они наедине, им обоим

хорошо. Свой разговор, разговор между близкими людьми, - как знакомая

пристань, где заранее известно, где мель, а где глубоко. Помнится, уже после

поминок, когда прошел год со смерти Арзыгуль и они наконец решились

пожениться, вот тогда и приехал Бостон с гор к ней, в ее вдовий дом на

окраине приозерного поселка, и тогда они, оставив Бостоновa коня на

коновязи, сели в местный автобус, неловко чувствуя себя на людях впервые

вместе, и поехали в районный загс, где постарались поскорее подписать нужные

бумаги, и поскорее ушли оттуда, а потом, не желая больше садиться в автобус

и не желая встречаться со знакомыми на улице, пошли к озеру и дальше берегом

в ее вдовий дом. В сухой, безветренный осенний день, яркая синь Иссык-Куля

была, как всегда, чиста и безмятежна. И вот тогда на тропке у берега,

заросшего лиственным лесом, Бостон увидел две лодки на причале и

остановился. Лодки покачивал тихий прибой, под ними было видно песчаное дно.

"Смотри, кругом вода, горы, земля - это жизнь. А эта пара лодок, как мы

с тобой. Куда нас понесет волна - будет видно. Что с нами было и что мы

пережили - пока мы живы, это никуда от нас не денется. И давай будем всегда

вместе. Я, можно сказать, старик. Зимой стукнет сорок девять. А у тебя дети

малые еще, надо их учить да определить на место... Пошли, будем собираться.

Снова поедешь в горы, дочь рыбака, только на этот раз со мной... Невмоготу

мне одному жить..."

Гулюмкан, сама не зная почему, расплакалась, и он долго успокаивал

ее... И потом, когда они оставались наедине и вели разговоры про жизнь,

Гулюмкан часто вспоминала ту пару лодок на озере. Оттого и думалось ей -

разговор с близким человеком все равно как знакомая пристань. На этот раз,

однако, от нее не ускользнуло, что муж озабочен больше обычного. При свете

помигивающей лампочки в прихожей Бостон, рослый, на голову выше ее, комкая

полотенце, вытирал нарочито медленно большие огрубелые руки. Хмур был взгляд

его прищуренных зеленоватых глаз, загорелое, обветренное лицо с тяжелым

крупным подбородком было темно-красное, цвета потемневшей меди. Что бы это

все значило? Вытерев руки, Бостон первым делом подошел к малышу, опустился

на колени у смастеренной им самим деревянной кроватки, поцеловал сына

обветренными губами, нашептывая ласковые слова, и заулыбался невольно, когда

Кенджеш, почувствовав поцелуй, зашевелился во сне.

- Кудурмат сказал, что Базарбай тут без меня побывал, - проронил он,

садясь за еду. - Нехорошее это дело...

Гулюмкан, поняв его по-своему, покраснела и едва не вспылила от обиды:

- А что мне еще оставалось делать? Ворвались в дом всей гурьбой.

Волчат, мол, показать хотим. И Кенджеш тут как тут - ему-то забава... Ну,

подала я им чай...

- Да я не об этом. Бог с ним, как пришел, так и ушел. Только сдается

мне, нехорошее это дело...

- А что тут плохого? - не понимая, к чему он ведет, сказала Гулюмкан. -

Так ведь ты и сам стрелял волков-то. Вон прошлогодняя шкура висит, и

отделали ее на славу, - кивнула она на волчью шкуру на стене.

- Висит-то она висит, - ответил Бостон, протягивая жене опорожненную

пиалу. - Правда твоя, случалось и мне подстрелить волка, раз уж так устроено

на свете, что есть волк и есть человек. Но логова волчьего я никогда не

разорял. А Базарбай, подлая его душа, волчат уворовал, а волков, зверей

свирепых, оставил на воле. Это же он нам пакость подстроил. Волки живут

здесь - деваться им некуда, и теперь, понимаешь, они в страшной злобе...

Слова его ошеломляюще подействовали на Гулюмкан.

Она завздыхала по-бабьи, поправила съехавшую на плечо косу.

- Вот беда-то! И что его принесло, непутевого, в наши края? Зачем надо

Blog

Русском Журнале" Роман Источник: Чингиз Айтматов, "