Geum.ru

Русском Журнале" Роман Источник: Чингиз Айтматов, "

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   33

охраны, где тот и переночевал на свободной койке...

А утром следующего дня всей командой отправились с колонной машин на

облаву в Моюнкумскую саванну. На веселое дело ехали...


x x x


И теперь они творили над Авдием Каллистратовым суд. Пятеро заядлых

алкоголиков - Обер-Кандалов, Мишаш, Кепа, Гамлет-Галкин и Абориген-Узюкбай.

Если точнее, то Гамлет-Галкин и Абориген-Узюкбай только при сем

присутствовали и пытались, правда робко и жалко, как-то смягчить свирепость

тех троих, вершивших суд.

А дело было в том, что на Авдия к вечеру накатило опять такое же

безумие, как тогда в вагоне, и это послужило поводом для расправы. Облава на

моюнкумских сайгаков на него так страшно подействовала, что он стал

требовать, чтобы немедленно прекратили эту бойню, призывал озверевших

охотников покаяться, обратиться к Богу, агитировал Гамлета-Галкина и Узюкбая

присоединиться к нему, и тогда они втроем покинут Обер-Кандалова и его

приспешников, будут бить тревогу, и каждый из них проникнется мыслью о Боге,

о Всеблагом Творце и будет уповать на Его безграничное милосердие, будет

молить прощения за то зло, которое они, люди, причинили живой природе,

потому что только искреннее раскаяние может облегчить их.

Авдий кричал, воздевал руки и призывал немедленно присоединиться к

нему, чтобы очиститься от зла и покаяться.

В своем неистовстве он был нелеп и смешон, он вопил и метался, точно в

предчувствии конца света, - ему казалось, что все летит в тартарары,

низвергается в огненную пропасть.

Он хотел обратить к Богу тех, кто прибыл сюда за длинным рублем...

Хотел остановить колоссальную машину истребления, разогнавшуюся на просторах

моюнкумской саванны, - эту всесокрушающую механизированную силу...

Хотел одолеть неодолимое...

И тогда по совету Мишаша его скрутили веревками и бросили в кузов

грузовика прямо на туши убитых сайгаков.

- Лежи там, бля, и подыхай. Нюхни сайгачьего духу! - крикнул ему Мишаш,

хрипя от натуги. - Зови теперь своего бога! Может, он, бля, тебя услышит и

спустится к тебе с неба...

Стояла ночь, и луна взошла над Моюнкумской саванной, где прокатилась

кровавая облава и где все живые твари и даже волки увидели своими глазами

крушение мира...

Крушители же, за исключением Авдия Каллистратова, на беду свою

очутившегося в тот день в Моюнкумах, единодушно торжествовали...

И за это его собирались судить...


x x x


Стащив Авдия с кузова, Мишаш и Кепа приволокли его к Оберу и силой

заставили встать перед ним на колени. Обер-Кандалов сидел на пустом ящике,

раскинув полы коробящегося плаща и широко растопырив ноги в кирзовых

сапогах. Освещенный светом подфарников, он казался неестественно громадным,

насупленным, до крайности зловещим. Сбоку, возле костерка, все еще пахнущего

подгорелым шашлыком из свежей сайгачатины, стояли, поеживаясь, Гамлет-Галкин

и Абориген-Узюкбай. Они уже были изрядно под хмельком и оттого в ожидании

оберовского суда над Авдием нелепо улыбались, о чем-то шушукались,

подталкивая друг друга и перемигиваясь.

- Ну что? - изрек наконец Обер, презрительно взглянув на Авдия,

стоящего перед ним на коленях. - Ты подумал?

- Развяжите руки, - сказал Авдий.

- Руки? А почему они у тебя связаны, ты об этом подумал? Ведь руки

связывают только мятежникам, заговорщикам, бунтарям, нарушителям порядка и

дисциплины! Нарушителям порядка, слышал? Нарушителям порядка!

Авдий молчал.

- Ну ладно, попробуем развязать тебе руки, посмотрим, как ты поведешь

себя, - смилостивился Обер. - А ну развяжите ему руки, - приказал он, - они

ему сейчас будут нужны.

- И на хрена, бля, развязывать, - недовольно бурчал Мишаш, разматывая

веревку за спиной Авдия. - Таких надо, как щенят, топить сразу. Таких надо в

три погибели гнуть, в землю вгонять.

Только теперь, когда его развязали, Авдий почувствовал, как затекли у

него плечи и руки.

- Ну что, просьбу твою мы выполнили, - сказал Обер-Кандалов. - У тебя

есть еще шанс. А для начала на, выпей! - И он протянул Авдию стакан водки.

- Нет, пить я не буду, - наотрез отказался Авдий.

- Да подавись ты, шваль! - Резким движением Обeр выплеснул содержимое

стакана прямо в лицо Авдию. Тот, от неожиданности чуть не захлебнулся,

вскочил. Но Мишаш и Кепа снова навалились, придавили Авдия к земле.

- Врешь, бля, будешь пить! - рычал Мишаш. - Я ж говорил, таких топить

надо! А ну, Обер, налей-ка еще водки. Я ему в глотку залью, а не будет пить,

прибью, как собаку.

Края стакана, хрустнувшего в руке Мишаша, порезали Авдию лицо.

Захлебнувшись водкой и собственной кровью, Авдий вывернулся, стал отбиваться

руками и ногами от Мишаша и Кепы.

- Ребята, не надо, бог с ним, пусть не пьет, сами выпьем! - жалобно

скулил Гамлет-Галкин, бегая вокруг дерущихся. Абориген-Узюкбай юркнул за

угол машины и испуганно выглядывал оттуда, не зная, как быть: то ли остаться

на месте - водки вон сколько еще не допили, - то ли бежать от беды

подальше... И только Обер-Кандалов, восседая на своем ящике, как на троне,

точно за цирковым представлением следил.

Гамлет-Галкин подскочил к Оберу:

- Останови их, Обер, дорогой, ведь убьют - под суд пойдем!

- Под суд! - высокомерно хмыкнул Обер. - Какой еще тебе суд в

Моюнкумах? Я здесь суд! Поди потом докажи, как и что. Да, может, его волки

задрали. Кто видел, кто докажет?

Авдий потерял сознание, упал им под ноги, и они принялись пинать его

сапогами. Последняя мысль Авдия была об Инге: что будет с ней, ведь никто и

никогда не сможет полюбить ее так, как он.

Он уже не слышал ничего, в глазах у него помутилось, и ему почему-то

привиделась серая волчица. Та самая, которая тем жарким летом перепрыгнула

через него в конопляной степи...

- Спаси меня, волчица, - вдруг вырвалось у Авдия. Он точно бы

интуитивно почувствовал, что волки, Акбара и Ташчайнар, сейчас приближаются

к своему логову, занятому в ту ночь людьми. Зверей тянуло к привычному

ночлегу, вот почему они возвратились, надеясь, вероятно, что люди уже

покинули их лощину и отправились куда-нибудь подальше...

Но громада грузовика по-прежнему устрашающе темнела все на том же месте

- оттуда доносились крики, возня, звук тупых ударов...

И снова волкам пришлось повернуть в степь. Измученные, неприкаянные,

они удалялись вслепую, куда глаза глядят... Не было им жизни от людей ни

днем ни ночью... И медленно брели они, и луна освещала их темные силуэты с

поджатыми хвостами...

А суд, вернее самосуд, продолжался... Пьяные в дым облавщики не

замечали, что подсудимый Авдий Каллистратов, когда его в очередной раз

сбивали кулаками, почти не пытался вставать.

- А ну, вставай, поповская морда, - понуждали его крепкими пинками и

матом то Мишаш, то Кепа, но Авдий лишь тихо стонал. Рассвирепевший

Обер-Кандалов схватил обвисшего, как мешок, Авдия, поднял над землей и,

держа за шиворот, стал выговаривать, еще больше стервенея от своих слов:

- Так ты нас, сволочь, богом решил устрашить, страху на нас нагнать,

глаза нам богом колоть захотел, гад ты этакий! Нас богом не запугаешь - не

на тех нарвался, сука. А сам-то ты кто? Мы здесь задание государственное

выполняем, а ты против плана, сука, против области, значит, ты - сволочь,

враг народа, враг народа и государства. А таким врагам, вредителям и

диверсантам нет места на земле! Это еще Сталин сказал: "Кто не с нами, тот

против нас". Врагов народа надо изничтожать под корень! Никаких поблажек!

Если враг нe сдается, его уничтожают к такой-то матери. А в армии за такую

агитацию дают вышку - и разец! Чтоб чисто было на нашей земле от всякой

нечисти. А ты, крыса церковная, чем занимался? Саботажем! Срывал задание!

Под монастырь хотел нас подвести. Да я тебя придушу, выродка, как врага

народа, и мне только спасибо cкажут, потому как ты агент империализма, гад!

Думаешь, Сталина нет, так управы на тебя не найдется? Ты, тварь поповская,

становись сейчас на колени. Я сейчас твоя власть - отрекись от Бога своего,

а иначе конец тебе, сволочь эдакая!

Авдий не удержался на коленях, упал. Его подняли.

- Отвечай, гад, - орал Обер-Кандалов. - Отрекись от бога! Скажи, что

бога нет!

- Есть Бог! - слабо простонал Авдий.

- Вот оно как! - как ошпаренный заорал Мишаш. - Я ж говорил, бля, ты

ему одно, а он тебе в отместку другое!

Задохнувшись от злобы, Обер-Кандалов снова затряс Авдия за шиворот.

- Знай, боголюбец, мы сейчас тебе устроим такой концерт, век не

забудешь! А ну тащите его вон на то дерево, подвесим его, подвесим гада! -

кричал Обер-Кандалов. - А под ногами костерок разведем. Пусть подпалится!

И Авдия дружно поволокли к корявому саксаулу, раскинувшемуся на краю

лощины.

- Веревки тащи! - приказал Обер-Кандалов Кепе. Тот кинулся к кабине.

- Эй вы там! Узюкбай, хозяин страна, мать твою перетак, и ты, как тебя

там, артист дерьмовый, вы чего в стороне стоите, а? А ну набегай,

наваливайся! А нет, и нюхнуть водки не дам! - припугнул Обер-Кандалов жалких

пьянчуг, и те сломя голову бросились подвешивать несчастного Авдия.

Хулиганская затея вдруг обрела зловещий смысл. Дурной фарс грозил

обернуться судом линча.

- Одно, бля, плохо - креста и гвоздей не хватает в этой поганой степи!

Вот, бля, беда, - сокрушался Мишаш, с треском обламывая сучья саксаула. -

То-то былo бы дeлo! Pacпять бы eгo!

- А ни хрена, мы его веревками прикрутим! Не хуже чем на гвоздях висеть

будет! - нашел выход из положения Обер-Кандалов. - Растянем за руки и за

ноги, как лягушку, да так прикрутим, что не дрыгнется! Пусть повисит до

утра, пусть подумает, есть бог или нет! Я с ним такое воспитательное

мероприятие проведу, до смерти запомнит, зараза поповская, где раки зимуют!

Я и не таких в армии дрессировал! А ну навались, ребята, а ну хватай его!

Поднимай вон на ту ветку, да повыше! Крути руку сюда, ногу туда!

Все произошло мгновенно, поскольку Авдий уже нe мог сопротивляться.

Привязанный к корявому саксаулу, прикрученный веревками по рукам и ногам, он

повис, как освежеванная шкура, вывешенная для просушки. Авдий еще слышал

брань и голоса, но уже как бы издали. Страдания отнимали все его силы. В

животе, с того боку, где печень, нестерпимо жгло, в пояснице точно бы что-то

лопнуло или оборвалось - такая была там боль. Силы медленно покидали Авдия.

И то, что пьяные мучители тщетно пытались развести огонь у него под ногами,

его уже не беспокоило. Все было ему безразлично. С костром, однако, ничего

не получилось: отсыревшие от выпавшего накануне снега трава и сучья не

желали гореть... А плеснуть бензина никому не пришло в голову. С них хватило

и того, что Авдий Каллистратов висел, как пугало на огороде. И вид его,

напоминающий не то повешенного, не то распятого, очень всех оживил и

взбудоражил. Особенно вдохновился Обер-Кандалов. Ему мерещились картины куда

более действенные и захватывающие - что там один повешенный в степи!

- Так будет со всяким - зарубите это на носу! - грозил он, окидывая

взглядом прикрученного к саксаулу Авдия. - Я бы каждого, кто не с нами,

вздернул, да так, чтобы сразу язык набок. Всех бы перевешал, всех, кто

против нас, и одной вереницей весь земной шар, как обручем, обхватил, и

тогда б уж никто ни единому нашему слову не воспротивился, и все ходили бы

по струнке... А ну пошли, комиссары, тяпнем еще разок, где наша не

пропадала...

Поддакивая Оберу, они шумно двинулись к машине, а Обер затянул, видимо,

одному ему известную песню:


Мы натянем галифе, сбоку кобура,

Раз-два, раз-два...


Разгоряченные "дружки комиссары" подхватили: "Раз-два, раз-два" - и,

пустив по кругу еще пару поллитровок, распили их из горла.

Через некоторое время машина, вспыхнув фарами, завелась, развернулась и

медленно поползла прочь по степи. И сомкнулась тьма. И все стихло вокруг. И

остался Авдий, привязанный к дереву, один во всем мире. В груди жгло,

отбитое нутро терзала нестерпимая, помрачающая ум боль... И уходило

сознание, как оседающий под воду островок при половодье.

"Мой островок на Оке... Кто же спасет тебя, Учитель?" - вспыхнула

искрой и угасла его последняя мысль...

То подступали конечные воды жизни...

И привиделась его угасающему взору большая вода, бесконечная сплошная

водная поверхность без конца и без края. Вода бесшумно бурлила, и по ней

катили бесшумные белые волны, как поземка по полю, неизвестно откуда и

неизвестно куда. Но на самом едва видимом краю того беззвучного моря смутно

угадывалась над водой фигура человека, и Авдий узнал этого человека - то был

его отец, дьякон Каллистратов. И вдруг послышался Авдию его собственный

отроческий голос - голос читал вслух отцу его любимую молитву о затопленном

корабле, как тогда дома в детстве, стоя возле старого пианино, но только

теперь расстояние между ними было огромное, и отроческий голос звонко и

вдохновенно разносился над мировым пространством:

"Еще только светает в небе, и пока мир спит...

...Ты, Сострадающий, Благословенный, Правый, прости меня, что досаждаю

тебе обращениями неотступными. В мольбе моей своекорыстия нет - я не прошу и

толики благ земных и не молю о продлении дней своих. Лишь о спасении душ

людских взывать не перестану. Ты, Всепрощающий, не оставляй в неведении нас,

не позволяй нам оправданий искать себе в сомкнутости добра и зла на свете.

Прозрение ниспошли людскому роду. А о себе не смею уст разомкнуть. Я не

страшусь как должное принять любой исход - гореть ли мне в геенне или

вступить в царство, которому несть конца. Тот жребий наш Тебе определять,

Творец Невидимый и Необъятный...

Прошу лишь об одном, нет выше просьбы у меня...

Прошу лишь об одном, яви такое чудо: пусть тот корабль плывет все тем

же курсом прежним изо дня в день, из ночи в ночь, покуда день и ночь

сменяются определенным Тобою чередом в космическом вращении Земли. Пусть

плывет он, корабль тот, при вахте неизменной, при навсегда зачехленных

стволах из океана в океан, и чтобы волны бились о корму и слышался бы

несмолкаемый их мощный гул и грохот. Пусть брызги океана обдают его дождем

свистящим, пусть дышит он той влагой горькой и летучей. Пусть слышит он гул

машин и крики чаек, следующих за кораблем. И пусть корабль держит путь во

светлый град на дальнем океанском бреге, хотя пристать к нему вовеки не

дано... Аминь...".

Голос его постепенно утихал, все больше удалялся... И слышал Авдий свой

плач над океаном...

И всю ночь в тиши над необъятной Моюнкумской саванной в полную силу

лился яркий, ослепляющий лунный свет, высвечивая застывшую на саксауле

распятую человеческую фигуру. Фигура чем-то напоминала большую птицу с

раскинутыми крылами, устремившуюся ввысь, но подбитую и брошенную на ветки.

А в полутора километрах от этого места стоял в степи тот самый военного

образца грузовик, крытый брезентом, в котором, учинив свое черное дело,

спали вповалку на тушах сайгаков, в сивушной, изрыгнутой во сне блевотине

обер-кандаловцы. И колыхался в воздухе густой надсадный храп. Они отъехали

поодаль, чтобы оставить Авдия на ночь в одиночестве, - хотели проучить его:

пусть почувствует, что он без них, тогда уж паверняки отречется от Бога и

преклонится перед силой...

Такое наказание Авдию изобрел бывший артист Гамлет-Галкин после того,

как еще и еще приложился к горлу, когда пил водку как безвкусную мертвую

воду. Эту идею Гамлет-Галкин высказал, желая угодить Обер-Кандалову, -

пусть, мол, боголюбец натерпится страху. Пусть подумает: мол,

вздернули-прикрутили и уехали насовсем. Ему бы вдогонку кинуться, но не

тут-то было!


Утром, когда уже начало рассветать, волки осторожно приблизились к

месту своего бывшего логова. Впереди шла Акбара, за ночь ее бока опали,

провалились, за ней угрюмо прихрамывал башкастый Ташчайнар. На старом месте

было пусто, люди за ночь куда-то исчезли. Но звери ступали по этой земле,

если применимо к ней такое сравнение, как по минному полю, с чрезвычайной

осторожностью. На каждом шагу они натыкались на нечто враждебное, чуждое:

угасший костер, пустые банки, битое стекло, резкий запах резины и железа,

застрявший в колеях, оставленных грузовиком, и везде все еще источавшие

сивушное зловоние распитые бутылки. Собираясь навсегда покинуть это

загаженное место, волки пошли краем лощины, как вдруг Акбара резко отпрянула

и замерла на месте как вкопанная - человек! В двух шагах от нее на саксауле,

раскинув руки и свесив набок голову, висел человек. Акбара кинулась в кусты,

следом за ней Ташчайнар. Человек на дереве не шевелился. Ветерок посвистывал

в сучьях, шевелил волосы на его белом лбу. Акбара прижалась к земле,

напряглась подобно пружине, изготовилась к прыжку. Перед ней был человек,

существо, страшней которого нет, виновник их волчьих бед, непримиримый враг.

Наливаясь чудовищной злобой, Акбара в ярости слегка подалась назад, чтобы

взметнуться и броситься в рывке на человека, вонзить клыки в его горло. И в

ту решающую секунду волчица вдруг узнала этого человека. Но где она его

видела? Да это же тот самый чудак, с которым она уже встречалась летом,

когда они всем выводком отправились дышать пахучими травами. И припомнились

Акбаре в то мгновение и летний день, и то, как играли ее волчата с этим

человеком, и то, как пощадила она его и перепрыгнула через него, когда он со

страху присел на землю, закрывая руками голову. Припомнилось ошеломленное

выражение его испуганных глаз и то, как он, голокожий и беззащитный, кинулся

прочь...

Теперь этот человек странно висел на низкорослом саксауле, точно птица,

застрявшая в ветках, и непонятно было волчице, жив он или мертв. Человек не

шевелился, не издавал ни звука, голова его свесилась набок, и из угла рта

сочилась тонкая струйка крови. Ташчайнар собрался было броситься на

висевшего человека, но Акбара оттолкнула его. И, приблизившись, пристально

вгляделась в черты распятого и тихо заскулила: ведь все те, летошние ее

волчата погибли. И вся жизнь в Моюнкумах пошла прахом. И не перед кем было

ей лить слезы... Этот человек ничем не мог ей помочь, конец его был ужe

близок, но тепло жизни еще сохранялось в нем. Человек с трудом приоткрыл

веки и тихо прошептал, обращаясь к поскуливавшей волчице:

- Ты пришла... - И голова его безвольно упала вниз.

То были его последние слова.

B эту минуту послышался шум мотора - в степи показался грузовик

военного образца. Машина наезжала, вырастая в размерах и тускло поблескивая

обтекаемыми стеклами кабины. Это возвращались на место преступления

обер-кандаловцы...

И волки не задерживаясь потрусили дальше и пошли, и пошли, все больше

прибавляя ходу. Уходили не оглядываясь - моюнкумские волки покидали

Моюнкумы, великую саванну, навсегда...


x x x


Целый год жизни Акбара и Ташчайнар провели в приалдашских камышах. Там

родился у них самый большой выводок - пятеро волчат, вот какой был помет!

Волчата уже подрастали, когда зверей опять постигло несчастье - загорелись

камыши. В этих местах строились подъездные пути к открытой горнорудной

разработке - возникла необходимость выжечь камыши. И на многих сотнях и

тысячах гектаров вокруг озера Алдаш подверглись уничтожению древние камыши.

После войны в этих местах были открыты крупные залежи редкого сырья. И вот в

свой черед разворачивался в степи еще один гигантский безымянный почтовый

ящик. А что в таком случае камыши, когда гибель самого озера, пусть и

уникального, никого не остановит, если речь идет о дефицитном сырье. Ради

этого можно выпотрошить земной шар, как тыкву.