Geum.ru

Лекция Виктора Живова

Вид материалаЛекция
Подобный материал:
1   2   3


Я подведу некоторые итоги. В начале этой лекции говорилось, что исповедь порождает эмбриональный биографический нарратив, который, в свою очередь, является одним из основных инструментов конструирования личности. Характер покаянной дисциплины и ее строгость могут быть связаны со становлением религиозного сознания. В православном мире и в особенности в России покаянная дисциплина была существенно менее строгой, чем на католическом Западе, и это не могло не породить нечетко очерченную индивидуальность, личность, которой присуща некоторая общинность, некоторая неопределенность в разграничении индивидуального и общественного. В ХVII и ХVIII веках проводились попытки провести религиозную реформу и осуществить религиозное дисциплинирование, напоминающее аналогичные попытки в европейских странах, затронутых Реформацией и Контрреформацией. В ХVIII веке, однако, эта политика была апроприирована государством, получила направление, отличное от ее западных аналогов, и вследствие этого не принесла результатов, сравнимых с теми, которые легли в основу западной культуры Нового времени. Развитие покаянной дисциплины, таким образом, имеет определяющее значение для религиозной культурной истории и обуславливает содержание ее основных категорий. Спасибо.

Обсуждение лекции

Борис Долгин. Я начну с очень короткого вопроса: в каком смысле вы употребили слово «духовность»?


Виктор Живов. Если очень коротко, то я употребил ее в смысле spiritualitй. Как совокупность представлений о душе, Боге, духе; о том, как нужно себя вести для того, чтобы пребывать в мире с Богом и со святыми, и т.д.

Борис Долгин. Т.е. иными словами, по-вашему, эти представления не возникли?

Виктор Живов. Нет, они, конечно, возникли, но они были другими, они не были связаны, для них покаянная дисциплина и исповедь остались второстепенном моментом. Не то чтобы она не практиковалась, но по сравнению с Западом, где исповедовались раз в месяц, а в ХVII веке в России нормальный благочестивый православный человек мог не исповедоваться годами, и это, конечно, сказывалось на том, как он представлял себе спасение, на том, как он жил, и на стратегиях его жизненного поведения.

Алексей, аспирант, социолог. Вы много говорили о борьбе с суевериями в кавычках. А как вы отличаете просто суеверия и суеверия в кавычках?

Виктор Живов. Это такое условное различие. Суевериями поначалу начали называть различные практики языческого происхождения, как то Масленица, переодевание во время Святок, какие-нибудь ритуалы, например, то, что мы делаем до сих пор: не здороваться через порог, не носить покойника головой вперед... Это связано с общими языческими представлениями о мире; когда Симеон Полоцкий пишет свою проповедь, где впервые употребляется слово «суеверие», он имеет в виду такие вещи - то, с чем церковь всегда боролась. А были какие-то вещи, с которыми церковь не боролась, которые были частью нормальной религиозной жизни. Чудотворные иконы были с самого начала, и они были неустранимым моментом для православного благочестия. Мощи тоже всегда были. Не то чтобы Петр Великий или Феофан Прокопович или последующие императоры говорили: «Не надо поклоняться мощам». Конечно, такого не было. При Петре мощи Александра Невского переносятся в Петербург, какие-то иконы, как Владимирская, или Казанская, или Донская Божья матерь, – это символы имперской победы, так что это не устраняется. А вот новые, «неосвидетельственные гробы», как они называются, – вот это суеверие. То, что появляется в ходе нормального развития религиозной жизни. Чудотворные иконы так и появляются: сначала икона совершила одно чудо, после этого ее начинают почитать, потом она еще какие-то чудеса совершала… Мощи тоже так начинают действовать: какое-то нетленное тело найдут, от него появляется исцеление, после этого оно начинает почитаться. Это нормальное развитие религиозной практики в течение ХVI - ХVII века. В ХVIII веке это начинают называть суеверием. Поскольку это новое употребление этого слова, я и ставлю его в кавычки. И это и вызывает преследования государства.

Алексей. Т.е. канонические или неканонические?

Виктор Живов. Нет, никакой другой канонической процедуры признания чудотворной иконы не было.

Борис Долгин. Нет, вопрос был не об этом. Суеверие в первом смысле – это неканонические действия, а во втором смысле - канонические?

Виктор Живов. Это вполне традиционные действия.

Евгений Тесленко. Спасибо, было очень интересно. Особенно важное замечание: откуда на Руси коррупция пошла есть? Оказывается, от старообрядцев. Но это в шутку.

Виктор Живов. Коррупция была и до этого тоже.

Евгений Тесленко. А теперь серьезно. То, как вы в конце трактовали грех, что это экзистенциальная вещь, которая сменяется… В этой связи было бы интересно послушать о нерелигиозных практиках покаяния – не церковных, об этом вы хорошо сказали, а именно нерелигиозных, потому что это был бы мостик к нашему времени.

Виктор Живов. Я мог бы отослать вас к книге Олега Хархордина. Он написал целую книгу о том, в каком отношении находится публичное покаяние во время чисток сталинского времени с традиционными русскими покаяниями. Я не во всем с ним согласен…

Евгений Тесленко. А в чем смысл этой позиции?

Виктор Живов. Если говорить очень грубо, то в том, что такие традиционные механизмы покаяния у русских были коммунальными, и эта коммунальность переходит в советскую эпоху и распространяется на партийные коллективы, которые занимаются самоочищением.

Евгений Тесленко. А не было таких практик нерелигиозного покаяния?

Виктор Живов. Ну как же не было? Ну, кто-нибудь выходил…

Реплика из зала. Раскольников на Сенную площадь

Виктор Живов. «Раскольников на Сенную площадь» - это вполне религиозное покаяние. Когда он там целует землю… Это отдельная история, но есть даже такая вещь в русской практике, это описывал Смирнов, когда человек ложится на землю и кается земле. Что уж знал Достоевский об этих практиках, трудно сказать, но, видимо, он это учитывал. Я имею в виду другое, например, Пятакова, который кается в том, что он подсыпал яд в воду и хотел извести советское население, или как каялся Рамзин во время процесса Промпартии - такое публичное покаяние вполне было.

Евгений Тесленко. Я уточню: не просто публичное покаяние, а нерелигиозное.

Виктор Живов. Но это не было религиозное покаяние.

Евгений Тесленко. А с каких веков они начались?

Борис Долгин. Попробую чуть-чуть проинтерпретировать вопрос. Поскольку, наверное, можно говорить о нерелигиозном покаянии хотя бы на примере упомянутых вами случаев, как вы считаете, с какого момента можно вообще говорить о появлении феномена нерелигиозного покаяния?

Виктор Живов. Это выходит за рамки того, чем я занимаюсь, поскольку я занимаюсь религиозной культурой. Но я думаю, что это появляется в России достаточно поздно, может быть, в середине ХIХ века. Но, как вы понимаете, это непрофессиональное рассуждение. Совесть может существовать вне религии, в отличие от того, как рассуждал Достоевский, что если Бога нет, то все дозволено, - все-таки жизнь человечества показывает, что это, вероятно, не так. Совесть бывает у неверующих людей. Если есть совесть, то, вероятно, есть и покаяние. Когда появляются неверующие люди с совестью, вероятно, появляется и покаяние. Но я не умею про это рассуждать, это не моя эпоха и не моя область.

Вопрос из зала. У меня сначала маленькое возражение. То, что вы назвали нерелигиозным покаянием, это было не покаяние, а самооговор, – это разные вещи. А вопрос у меня такой. Очень понятное и знакомое явление – это отсутствие логики, абсурдность мышления и использование этой абсурдности, чтобы доказать что верить можно. Но мне кажется, вряд ли это русское явление, мне кажется, что это свойственно всему человечеству. А вот разница мне видится в том, что русский хочет получить на авось спасение, а на Западе ведь были индульгенции, и там можно было грешить, грешить - а потом спасение купить, что, наверное, не сильно лучше. Может быть, в этом отличие нашего пути.

Виктор Живов. Я бы не преувеличивал проблему индульгенции так сильно Индульгенция – это, во-первых, довольно позднее явление. Она появляется в ХII веке, сначала как отпущение за какие-нибудь христианские подвиги, прежде всего, крестовые походы. И это толкает в путь многих крестоносцев, ведь мы знаем, что это для тех, кто в них участвовал, это была очень разорительная вещь. Часто они теряли не только все то, чем владели, но и свою жизнь.

Борис Долгин. Надо сказать, что и от них теряли.

Виктор Живов. Да, конечно. Но Лютер в какой-то момент начал очень возмущаться индульгенциями. Но вот я приводил в пример епитимейники. Это то же самое, что на Западе – пенитенциалы, и можно думать, что западные пенитенциалы были одним из источников той покаянной дисциплины в восточной церкви, которая развивается в IХ-Х веках. Западные пенитенциалы, так называемое тарифицированное покаяние – когда за такой-то грех тебе полагается такое-то покаяние, – развивается в VII-ом веке. Вы говорите, что все люди любили грешить. Это, конечно, правда. Но в разных местах люди по-разному боятся греха, и поэтому с разной скоростью бегут сделать что-то такое, чтобы от греха избавиться. Вот на Западе приблизительно с VII века люди начинают очень бояться… Конечно, большая часть населения как жила свободно, так и жила, вплоть до Тридентского собора, когда католическая церковь начала вытрясать душу из подведомственного населения. Но, тем не менее, в VII-ом веке начинают происходить очень существенные изменения. Об этом замечательно писал Питер Браун. Он, в частности, связывает эти изменения с видением святого Фурсея. Он был ирландским монахом, и от него осталось видение о том, как он отправлялся на тот свет. Он пришел в такой ужас и так испугался, потому что там он увидел, как ангелы его защищали, а в это время демоны приносили списки с грехами, и там были нераскаянные грехи его, про которые он сам забыл по неосторожности, они говорят: «Вот, ха-ха» - и тянут его в огонь, а ангелы вытягивают его оттуда. Он как-то обратно оказался в теле, но у него даже осталась отметина, потому что он видел, как мимо него пролетало горящее тело в ад, и этим телом ему обожгло щеку. И потом он даже ездил по Англии, показывал эту щеку и говорил: «Вот так они, эти грешники, уже горят…» Он очень напугал население, и это произвело впечатление. Это начало так называемого тарифицируемого покаяния. Такое покаяние давало возможность привести покаяние за некий грех, чтобы он не «висел» на тебе и не тащил туда, в вечные муки. Эти тарифы были взаимозаменимы: ты мог, в зависимости от тяжести греха, провести год на хлебе и воде, если тяжелый грех, или вместо этого каждый день читать 200 раз Pater Noster, а мог вместо этого дать денег на милостыню бедным. Это и был способ покупки спасения. Но никто с самого начала христианства не сомневался в том, что милостыня для бедных – это доброе дело, которое делает человека более приемлемым для Господа Бога.

Григорий Чудновский. Скажите, пожалуйста, а как в Византии обстояло дело с культурой покаяния, спасением; в какой степени то, что вы рассказывали, было унаследовано от восточной церкви, а в какой – именно феноменом русской культуры? Прежде всего, меня интересует тема личной ответственности за поступки, противоположная общей ответственности за общий экзистенциальный грех. Понятно, что в такой ситуации меры государства только усиливали этот настрой на общий экзистенциальный грех. Как с этим было в Византии, которая довольно централизованное государство?


Виктор Живов. Про Византию мы знаем еще меньше, чем про Русь. У нас, конечно, есть кое-какие тексты, есть замечательное сочинение Симеона Нового Богослова «Покаяние», и считалось, что это и есть поздневизантийское представление о спасении. Вообще говоря, тайная исповедь, как у нас сейчас, появляется в Византии, видимо, в IХ веке. До этого византийцы, в частности, очень благочестивые, живут без исповеди. Исповедь – это вообще поздняя практика. Каноническое покаяние, в отличие от исповеди, в том или ином виде было в ранней церкви где-то до V века. Это покаяние и понесение наказания. Но, в отличие от того, как мы сейчас каемся и как мы начали каяться с IХ века в восточной церкви и с VII века в западной церкви, каноническое покаяние совершается раз в жизни. Ты вступаешь в ряды кающихся – это связано с отрицанием всякого статуса. Если у тебя есть семья, ты отказываешься от семьи, если есть государственная служба, ты оставляешь эту службу. Ты вступаешь в этот разряд кающихся. Это делается раз в жизни, и после 8 или 10 лет покаяния тебя снова принимают в церковь. Об этом есть правила Вселенских сборов: и Никейского, и Халкедонского, есть покаянное правило Василия Великого. Какие-то элементы этой старой покаянной дисциплины…. Это покаяние было публичным. Вы, вероятно, слышали что-то про какие-то формы этого покаяния, как посыпали пеплом главу, как например, шел каяться Генрих Четвертый, в рубище и посыпая голову пеплом, и вся община молилась за этого несчастного человека. В ранней церкви было три греха, которые требовали этого покаяния: вероотступничество, убийство и прелюбодеяние. Все остальное – как сейчас, когда человек сказал своей бабушке: «Ах ты, старая чертовка», - а потом бежит к попу говорить: «Вот, я очень согрешил», - такого не было. Это тоже, конечно, считалось нехорошим, но в этом нужно было каяться индивидуально, об этом существует большая святоотеческая литература: как поступать с тем, что ты оказался нехорошим человеком. А каноническое покаяние – для серьезных, тяжелых преступлений. Оно практически выходит из употребления где-то к пятому веку, потому что оно возможно в маленькой христианской общине, а в церкви, ставшей имперской, оно практически невозможно. Оно начинает все больше откладываться на последний день, есть специальные сочинения о том, что лучше бы молодые люди не вступали в это покаяние, и т.д. В девятом веке в Византии появляется тайная исповедь. Каким образом и каковы ее источники, я не буду сейчас говорить. Могу сказать о том, что мы знаем, но это отдельный вопрос. Мы можем подозревать, что Византия в этом плане не очень отличалась от того, что было у славян, там тоже было плохо с регулярностью исповеди и т.д. Но у нас и для русской церкви мало материала, а для византийской - еще меньше

Григорий Чудновский. Известно высказывание Христа о том, что ему грешник важнее праведника, и потому Бог к грешнику внимательнее относится, чем к праведнику. Т.е. это существенная евангельская норма… С этой точки зрения как вы смотрите на это? Можно говорить о дисциплине и т.д., но как вы смотрите на это по сути?

Виктор Живов. Я бы сказал так, что я об этом стараюсь не думать, потому что об этом трудно сказать что-нибудь определенное. Конечно, и раскаяние, и ощущение своей греховности, и правильная жизнь – это пути спасения для всех христиан. Про это сказано в Евангелии, об этом говорят все христианские учителя, как восточные, так и западные – это бесспорно. Я занимаюсь тем, как это реализуется в повседневной жизни, как восточной, так и западной, – я этим занимаюсь. И здесь кажется важным наличие институциональных практик. Я не знаю, кто как спасается, кто спасется, кто не спасется, – это не мое занятие. Например, в эфиопской церкви нет исповеди вообще. И ничего, не то чтобы Бог их презрел совсем, и они спастись не могут. Они это делают другими способами. Но на то, как живет общество, влияют институциональные практики. И эти практики в православной церкви не такие, как в западной. Мне интересно было проследить, какие из этого последствия для культуры, представлений и т.д. А то, что Христос учит праведной жизни и как-то спасение от праведной жизни зависит, – это да, но западный человек еще в ХVII веке знал, что… была большая кампания информирования людей о том, что с ними будет, если они будут грешить и не каяться. Если он с кем-нибудь переспал и не покаялся, то он попадет прямо в ад, и у него будет вечная мука, и он этого боялся. А восточный человек этого не так боялся.

Дмитрий Ермольцев. У меня краткая реплика по поводу индульгенций. Насколько я понимаю, предполагалась не только выдача денег, но и условием действенности этой меры было искреннее раскаяние грешника, а не так, как это рассказывали в советской школе, что человек отдал деньги и больше ни о чем не заботится. Мне еще кажется интересным сопоставить то, о чем вы говорили, с русским фольклором. Наверняка вам приходилось это делать, потому что вся эта русская специфическая благостность и «авось пронесет», - все это напоминает мне важные корневые сюжеты русского фольклора: Иван-дурак и Емеля, идея о том, что можно проскочить в счастье без каких-то героических усилий. А вопрос в следующем: если мы посмотрим византийское и вообще раннехристианское, примерно до ХII века, искусство, оно довольно суровое и жесткое в том смысле, что Христос-Пантократор или Саваоф, нависающие сверху, были очень неласковы к грешникам. Как есть сейчас один известный московский священник, сильный и бодрый мужчина, бывший геолог, как мне сказала одна прихожанка, «как посмотришь на него – в обморок упадешь». Вот и там было что-то подобное, неблагостное по отношению к грешнику. И вот здесь трудно что-либо формализовать и понять по источникам, но как вам кажется, как такое суровое пристраживание грешника могло соотноситься с почти полной безмятежностью о своей участи.

Виктор Живов. Здесь несколько вопросов. Насчет индульгенций – конечно, в основном, вы правы, другое дело, что поздняя средневековая практика, которая возмущала Лютера, была связана с тем, что ты купил - и можешь ни о чем не беспокоиться. Конечно, это злоупотребление, и были папские сочинения, которые говорили, что это не так, но, тем не менее, такое мнение было. Что касается русского фольклора: Иван-дурак, на печке въехал в Царствие Небесное – это, конечно, может быть, но ведь такой же Иван-дурак есть и на Западе. Эта фольклорная культура более или менее одинаковая. А западное развитие искореняет эту народную веру в то, что на печке, и там это уходит, а у нас – остается. Что касается Византии и искусства. Это сложная история. Я вот сейчас читал книгу Джейн Баун. Она касается народной культуры, прежде всего, Апокалипсиса Божьей Матери и Апокалипсиса Анастасии. Она пишет о том, что примерно с VIII-IХ века заступницей за христиан оказывается Божья Матерь. Христос судит, и «Хождение Богородицы по мукам» - это сюжет о том, как Богородица умоляет Христа помиловать грешников от вечных мук, и Христос, нехотя отвечая на эти просьбы, дает им роздых от вечных мук на воскресные дни и от Пасхи до Пятидесятницы. До этого – и это можно увидеть в таких более ранних апокрифических текстах, как Апокалипсис Петра или Апокалипсис Павла, - Христос милует грешников. Он не судья, а добрый пастырь. Так что эти моменты духовности меняются в Византии на протяжении веков.

Леонид Пашутин. Я хотел вот что сказать. Замечательный доклад, очень интересный, но мне кажется странным то, что вы опровергаете огромную традицию представления о русской культуре как о максимально совестливой, богобоязненной и на этом основанной, и в то же время приводите для этого обоснования достаточно частные моменты, текстовые, и при этом не упираете в изменения языковые: не объясняете специфику речевого поведения, не рассматриваете основные языковые концепты, даже само слово «совесть».

Виктор Живов. В течение часа?

Леонид Пашутин. Я понимаю, но все-таки именно это основное, то что вы не затрагиваете, говорит об обратном. Грубо говоря, вы осмеливаетесь уничтожать и Флоренского, и Лосева, и Вежбицкую, основываясь на буквально некоторых частных вещах. Мне кажется, что это недостаточное обоснование. Если бы у меня была возможность объяснить свою позицию, я бы этим воспользовался, но, к сожалению, видимо, на это уже нет времени. По поводу совести и сдвига – почему тогда, если мы ничего не боялись и нам все равно, есть такие замечательные русские слова, как «нечаянно», которое очень трудно перевести на другие языки? И не кажется ли вам, что разница в покаянии, которая утверждается и церковью, и русской литературой, которая заключается в покаянии за намерение, а не за дела, – это гораздо более важный факт, чем то, о чем вы говорите?

Виктор Живов. Я не знаю насчет покаяния за намерение, а не за дела. По-моему, это очень свойственно Западу и не свойственно России. Если вы посмотрите на епитимейники, то они начинаются, прежде всего, со всяких сексуальных прегрешений. Это не намерение: с кем ты спал и т.д. А западные смертные грехи, они интеллектуальные: зависть, гордость… Так что я с этим не согласен. Дальше. Вы говорите о концептах, лингвистической истории. Это, конечно, важно. Но откуда мы знаем, какие концепты были в Средневековой Руси? Я этим занимаюсь и все это знаю. Основываясь на чем, мы можем судить о праистории этих концептов? По существующим письменным памятникам, у нас нет других источников. Письменные памятники, в русском случае, создавались духовенством, в большой степени для духовенства, и не очень понятно, в какой степени они характеризовали мировоззрение, духовность широких масс населения. Недавно я написал статью, которая называлась замечательным словом «греховодник». Это странный концепт. Оно не переводится. Потому что это вроде грешник. Но тот грешник, который думает «А, нагрешил, ну и ничего». С девочкой какой-нибудь… «Ну. Не удержался…» Особенно бывает «старый греховодник», который никак не может избавиться от своих скверных привычек в отношении, в основном, к женскому полу. Это слово у нас впервые зафиксировано у Фонвизина. До этого мы его не знаем. Оно явно существовало, у нас есть свидетельства, с ХV века, но оно не зафиксировано ни в каких источниках. Оно как-то развивалось в народной культуре, до нас не доходя. Конечно, это связано с тем, что взгляд на грех в народной культуре отличается от взгляда в письменной культуре, которая запечатлевается в письменных памятниках, которая создавалась духовными лицами. Мы знаем по фольклору: русские считали, что согрешить, переспав с замужней женщиной – это тяжелый грех, потому что ты отнимаешь чужое. А какую-нибудь девчонку попортить - это какой грех? Никакого греха. Мы знаем то же самое в эфиопской церкви: никаких препятствий…

Борис Долгин. Если я правильно понимаю, вопрос был связан с выбором источников.

Виктор Живов. Но я хочу сказать, что вы правы: я против того, что писал Флоренский, он писал много глупостей. Он и кое-какие умные вещи писал…

Леонид Пашутин. Но Лосев, Соловьев, Вежбицкая…

Виктор Живов. Вежбицкая – вся эта «картина мира» сомнительна.

Леонид Пашутин. Ну, хорошо, тогда скажите, почему вы пропустили исихазм, если вы занимаетесь духовными практиками? Почему исихастское возрождение, второе южнославянское влияние у вас никак не отмечены?

Виктор Живов. Про исихазм в России у меня есть лекция, я ее читал несколько раз. Я считаю, что хоть какие-то следы исихазма в России появляются не раньше Нила Сорского, т.е. в конце ХV – начале ХVI века. Всякая чепуха, которую написал в свое время Д.С. Лихачев, а потом к этому добавил Гелиан Прохоров? – это все… Ну, кто-то там перевел Филофея Коккина. Никакого распространения эти исихастские практики не имели. Первые исихастские практики появляются у заволжских старцев в конце ХV века. Где этот исихазм, где он так мощно присутствует в русской культуре – я не знаю. Никакой особой памяти о нем я не вижу.

Леонид Пашутин. И совсем последняя маленькая реплика: Если не боялись, то как сами себя сжигали?

Виктор Живов. Старообрядцы? Ну, это совсем другая история, про Антихриста. Потому что, когда пришел Антихрист, то не знаешь, как спасаться. Вообще говоря, самосожжение – это самоубийство. В нормальных условиях – это тяжелый грех. Самосжигались те старообрядцы, которые считали, что Антихрист уже пришел, стоит на земле. Это требует совсем других жизненных стратегий, чем всякая предшествующая нормальная жизнь.

Вопрос из зала. Вы сказали, что духовность – это совокупность представлений о душе, о Боге, о религии. Вопрос: в связи с тем, что в советское время у нас стало гораздо больше этих представлений, стали ли мы от этого более духовными или нет, по сравнению с тем, какие мы были. А второй вопрос: на мой взгляд, хоть у нас и присутствует религиозность, но она какая-то неискренняя. И у вас, как у специалиста, я хочу спросить, бывает ли где-то она в более искреннем виде, например, где-то в Европе?

Виктор Живов. Я не готов, пожалуй, об этом говорить. Я думаю, что люди разные, и в католических странах, и в протестантских, и у нас, и все по-разному происходит. У нас происходит обращение после коммунистического периода людей к церкви. И это обращение тоже по-разному происходит. Некоторые восстанавливают какие-то элементы той традиционной культуры вместе с суевериями, не только теми, с которыми боролся Петр Первый, но и нормальное духовенство в начале ХХ века. Теперь это входит в возвращение к религиозности… Я не знаю, я не могу ответить. Я встречал здесь замечательных верующих людей, встречал их и при советской власти. Встречал людей таких, новообратившихся, встречал и на Западе.

Евгений Тесленко: А замечательных неверующих вы встречали?

Виктор Живов. Встречал.