Чак Паланик. Незримые Твари

Вид материала

Документы

Содержание Глава тридцать первая Глава тридцать вторая

Подобный материал:

• Чак Паланик Удушье, 3362.17kb.
• -, 1955.2kb.
• -, 1962.58kb.
• Вопросы и ответы: член исполкома fifa чак Блейзер ("The New York Times", сша), 934.63kb.
• Окнигах и знаниях, переданных Учителями, 2000.77kb.
• Сценарий вечера «Незримые следы прекрасных дам», 280.93kb.
• Чак Норрис. До сих пор нас разделял экран кино или телевизора. Ивот гораздо более теплое, 1853.72kb.
• Карл кениг братзвер ь ч еловек и ж ивотние в мифах и эволюции, 2771kb.
• Сказка о любви и дороге, 24.7kb.
• Гемини Энтертейнмент " Убираемся отсюда иначе эти твари нас прикончат", 1950.79kb.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  

   Перенесемся в этот миг, в нем ничего особенного, только почти мертвая Брэнди на полу, и я, присевшая возле нее на корточки, с руками, покрытыми кровью для веселых вечеринок в духе принцессы Брэнди Элекзендер.

   Брэнди зовет:

   -- Эви!

   И опаленная голова Эви просовывается обратно через парадные двери.

   -- Брэнди, сладенькая моя, -- говорит Эви. -- Да это же лучшее бедствие, из которого ты когда-либо выбиралась!

   Эви подбегает ко мне, целует меня мерзкой растаявшей помадой и говорит:

   -- Шэннон, я просто не знаю, как тебя благодарить за такие добавки разнообразия в мою нудную жизнь.

   -- Мисс Эви, -- произносит Брэнди. -- Ты можешь творить что хочешь, но, девочка, ты совершенно промахнулась в пуленепробиваемую часть моего жилета.

  

   Переключимся на правду. Я дура.

   Переключимся на правду. Я стреляла в себя сама. Дала Эви считать, что это сделал Манус, а Манусу -- что Эви. Наверное, именно это привело их к разлуке. Именно это заставило Эви держать под рукой заряженное ружье на случай, если Манус придет и за ней. Тот же самый страх вынудил Мануса прихватить разделочный нож в ночь, когда он явился пред мои очи.

   Правда в том, что никто здесь не злой и не глупый настолько, насколько я пыталась изобразить. Кроме меня самой. Правда в том, что в день происшествия я выехала из города. Наполовину подняв окно, вышла из машины и выстрелила через стекло. На пути назад, в город, свернула с шоссе к выезду на Грауден-Авеню, к выходу на Мемориальный госпиталь Ла Палома.

   Правда в том, что я сильно подсела на роль красавицы, а от таких вещей нельзя просто развернуться и уйти. Если подсядешь на все это внимание -- надо завязывать резко. Я могла побрить голову наголо, но волосы бы отросли. И даже лысой -- все равно я могла бы слишком хорошо смотреться. Лысой я могла бы привлечь даже больше внимания. Были варианты разжиреть или пить без меры, чтобы испортить себе внешность, но мне хотелось быть уродливой и при этом сохранить здоровье. Морщины и возраст маячили еще слишком далеко. Должен был найтись какой-то способ получить уродство мгновенной вспышкой. Мне нужно было разобраться с собственной внешностью раз и навсегда, иначе меня постоянно преследовало бы искушение все вернуть.

   Знаете, вот смотришь на этих уродливых сутулых девчонок -- как же им везет. Никто не вытаскивает их на ночь, и они могут спокойно готовить тезисы на докторат. На них не орут фотографы журналов мод, ругая за больной вросший волосок в области бикини. Смотришь на обгоревших, и думаешь: сколько же времени они экономят, не глядя постоянно в зеркало, чтобы проверить, не навредило ли солнце коже.

   Я хотела каждодневную уверенность в своем уродстве. То, как хромая деформированная девчонка со врожденными дефектами едет в машине, опустив окна и не переживая, как ее волосы выглядят на ветру, -- вот такого типа свободу я искала.

   Я устала быть низшей формой жизни просто из-за того, как выгляжу. Торгуя внешностью. Обманывая. Никогда не делая настоящих достижений ни в чем, но все равно получая признание и внимание. Я чувствовала себя ни в чем ином, как в ловушке гетто красоты. Погрязшая в стереотипах. Лишенная побуждений.

   В этом плане, Шейн, мы с тобой очень даже родные брат и сестра. То была самая большая глупость, которая, как я надеялась, спасет меня. Хотелось отбросить идею о том, что все в моей власти. Устроить взбучку. Найти спасение в хаосе. Мне нужно было вырасти заново, чтобы увидеть, смогу ли я справиться с этим. Взорвать зону личного комфорта.

   Я притормозила у выхода и сдала назад, на то, что называют "аварийной полосой". Помню, еще подумала: как в тему. Помню, что подумала: какой это будет кайф. Реконструкция меня. Отсюда моя жизнь вроде как начнется совсем заново. В этот раз я могу стать, там, великим хирургом по мозгу. Или могу художницей. Всем будет плевать, как я выгляжу. Люди просто будут смотреть на мое творчество, -- на то, что я делаю, вместо того, чтобы просто хорошо выглядеть, -- и люди будут любить меня.

   Что подумала последним: по крайней мере, я снова буду расти, мутировать, эволюционировать, приспосабливаться. Мне будет брошен физический вызов.

   Не могла усидеть на месте. Достала пистолет из отделения для перчаток. Натянула перчатку, для защиты от пороховых ожогов, держа пистолет на расстоянии вытянутой руки через разбитое окно. Было совсем не похоже на то, как обычно целишься на расстоянии в каких-то два фута. Этим способом я даже могла себя убить, но на тот момент такая мысль не казалась особо трагичной.

   Эта реконструкция сделает пирсинги, татуировки и клеймения такими слабенькими на вид, -- всякие мелкие революции сферы мод, все такие безопасные, что только они и становятся модными. Мелкие притворные попыточки отвергнуть красоту, которые в итоге лишь подчеркивают ее.

   Выстрел был похож на сильный удар, -- это единственное, что я помню. Пулю. Глаза я смогла сфокусировать только через минуту, но по всему пассажирскому сиденью была кровь и сопли, слюни и зубы. Пришлось открыть дверцу машины и поднять пистолет, выроненный мной по ту сторону окна. Помогло то, что я была в шоке. Пистолет и перчатка остались в водостоке на больничной стоянке, куда я их выбросила, -- это на случай, если вам понадобятся доказательства.

   Потом морфий внутривенно, маникюрные ножнички из операционной срезали мое платье, маленькие трусики-заплатка, полицейские снимки. Птицы склевали мое лицо. Никто ни разу даже не заподозрил правду.

   Правда в том, что после того я чуть-чуть запаниковала. Дала всем думать неправильные вещи. Будущее -- не очень хорошее место для того, чтобы снова начать врать и обманывать, как с самого начала. Во всем этом никто не виноват, кроме меня самой. Я бежала просто потому, что даже возможность восстановить себе челюсть была слишком заманчивым поворотом назад, к этим играм, к играм в хорошую внешность. Теперь же мое совершенно новое будущее по-прежнему где-то есть, и оно ждет меня.

   Правда в том, что уродство не приносит такой трепет, как можно себе представить, но может стать удобным случаем для чего-то настолько хорошего, что и представить себе трудно.

   Правда в том, что я прошу прощения.

  

   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

  

   Перенесемся обратно, в комнату неотложки Мемориального госпиталя Ла Палома. Морфий внутривенно. Маленькие маникюрные ножнички из операционной срезали костюм Брэнди. А там несчастный член моего брата, посиневший от холода, выставленный на всеобщее обозрение. Полицейские фото; и сестра Катерина орет:

   -- Быстрее! Делайте снимки! Он по-прежнему теряет кровь!

   Переключимся на операцию. Переключимся на постоперационку. Переключимся на то, как я отвожу сестру Катерину в сторону; маленькая сестра Катерина так сильно обнимает мои ноги, что я просто прикована к полу. Она смотрит на меня, мы обе измазаны кровью, и я прошу ее письменно:

   "пожалуйста".

   "сделайте для меня одну вещь. пожалуйста. если и правда хотите, чтобы я была счастлива".

  

   Переключимся на Эви, рассевшуюся в стиле ток-шоу под горячей подсветкой в центре города, в "Брамбахе", болтающую с матерью, Манусом и новым мужем про то, как она повстречала Брэнди за многие годы до каждого из нас, в какой-то группе поддержки для сменивших пол. Про то, как всем отныне и вовеки нужны большие бедствия.

   Перенесемся в один день, он уже не за горами, когда Манус обретет собственную грудь.

  

   Переключимся на меня, присевшую у больничной койки брата. Кожа Шейна, -- нельзя сказать, где заканчивается вылинявшая голубая больничная пижама, и где начинается Шейн, настолько он бледен. Это мой брат, бледный и худой, с тощими руками Шейна и костлявой грудью. Прямая золотисто-каштановая челка на лбу, -- это тот, кого я помню и с кем росла. Сложенный из палочек и птичьих косточек. Шейн, которого я забыла. Шейн до происшествия с баллоном лака. Не знаю, почему я не помнила этого, но Шейн всегда выглядел таким несчастным.

   Переключимся на наших предков, которые крутят по ночам семейные фильмы на белой стене дома. Контуры окон двадцатипятилетней давности в точности совпадают с нынешними. Трава совпадает с травой. Призраки меня и Шейна в роли детей носятся туда-сюда, и им хорошо друг с другом.

   Переключимся на сестер Рей, столпившихся у больничной койки. На их парики натянуты сеточки для волос. На лицах повязки хирургов. К халатам приколоты ювелирные костюмные брошки "Виндзорской Герцогини": переливающиеся бриллиантовым и топазовым блеском леопарды. Птички-колибри с вымощенными изумрудом тушками.

   А я -- просто хочу, чтобы Шейн был счастлив. Я устала быть собой; ненавистной собой.

   Дайте мне облегчение.

   Я устала от этого мира видимостей. От свиней, которые только кажутся жирными. От семей, которые только кажутся счастливыми.

   Дайте мне освобождение.

   От всего, что только с виду щедрость. От всего, что только с виду любовь.

   Вспышка.

   Я не хочу больше быть собой. Я хочу быть счастливой, и хочу, чтобы Брэнди Элекзендер вернулась. Вот мой первый настоящий жизненный тупик. Идти некуда: не в таком виде, как я сейчас, не тем человеком. Вот мое первое настоящее начало.

   Пока Шейн спит, сестры Реи толпятся вокруг, разукрашивая его маленькими подарочками. Душат Шейна "Лер дю Темп", словно он какой-нибудь бостонский папоротник.

   Новые сережки. Новый шарф "Гермес" обвивает его голову.

   Косметика расставлена аккуратными рядами на хирургическом подносе, парящем у кровати, и Софонда командует:

   -- Увлажнитель! -- и протягивает руку ладонью вверх.

   -- Увлажнитель, -- отзывается Китти Литтер, шлепая тюбик в руку Софонды.

   Софонда протягивает руку и командует:

   -- Тональный!

   И Вивьен шлепает ей в руку второй тюбик, отзываясь:

   -- Тональный.

  

   Шейн, я знаю, ты не можешь меня слышать, но ничего страшного, все равно я не могу говорить.

   Короткими легкими мазками тампончика Софонда скрывает тональным кремом темные мешки у Шейна под глазами. Вивьен прикалывает к больничной пижаме Шейна бриллиантовую булавку.

   "Мисс Рона" спасла тебе жизнь, Шейн. Книжка в кармане твоего жакета, которая замедлила пулю до той скорости, при которой у тебя взорвались только титьки. Просто рана в мягкое, в мягкое и силикон.

   Входят цветочники, принося букеты ирисов, роз и всего остального.

   Твой силикон порвался, Шейн. Пуля пробила тебе силикон, поэтому его пришлось извлечь. Теперь грудь у тебя может стать любого размера, какого ты захочешь. Так говорили Реи.

   -- Основа! -- командует Софонда, и подправляет крем-основу вдоль линии волос Шейна.

   Просит:

   -- Карандаш для бровей! -- на ее лбу бисеринки пота.

   Китти протягивает карандаш, отзываясь:

   -- Карандаш для бровей.

   -- Промокните! -- командует Софонда.

   И Вивьен промокает ей лоб тампоном.

   Софонда командует:

   -- Карандаш для глаз! Тени!

  

   А мне пора идти, Шейн, пока ты еще спишь. Но я хочу дать тебе кое-что. Хочу дать тебе жизнь. Это мой третий шанс, и я не собираюсь его профонарить. В свое время я могла открыть окно спальни. Могла не дать Эви стрелять в тебя. Правда в том, что я этого не сделала, поэтому сейчас отдаю тебе свою жизнь, которая мне больше не нужна.

   Кладу сумочку под большую унизанную кольцами руку Шейна. Видите ли, размер мужской кисти -- это единственное, что не может изменить пластический хирург. Единственная вещь, которая всегда выдаст девчонку вроде Брэнди Элекзендер. Нет никакого способа скрыть такие руки от глаз.

   Тут все мои документы, мое свидетельство о рождении, мое все на свете. Теперь ты можешь стать Шэннон Мак-Фарленд. Тут моя карьера. Внимание под тридцать градусов накалом. Оно твое. Все это. И каждое. Надеюсь, тебе этого хватит. Больше у меня ничего не осталось.

  

   -- Основной цвет! -- командует Софонда, и Вивьен вручает ей самый светлый оттенок "Темносиних Грез".

   -- Цвет века! -- командует Софонда, и Китти вручает ей следующую тень для глаз.

   -- Контурный цвет! -- командует Софонда, и Китти вручает ей самый темный оттенок.

  

   Шейн, возвратись в мою карьеру. Заставь Софонду получить для тебя высший контракт, -- никаких местных благотворительных дерьмовых подиумов. Ты теперь Шэннон, мать твою, Мак-Фарленд. Иди прямо к вершине. Когда с этого момента пройдет год, я хочу включить ящик и увидеть тебя, обнаженную, отпивающую глоток диетической колы в замедленном показе. Заставь Софонду пробить для тебя контракты национального размаха.

   Стань знаменитым. Стань грандиозным общественным экспериментом в получении того, чего не хочется. Отыщи добро в том, что мир называет злом. Я отдаю тебе собственную жизнь, потому что хочу, чтобы весь мир знал тебя. Я желаю, чтобы весь мир с распростертыми объятиями принял то, что ненавидит.

   Выясни, что пугает тебя больше всего, и отправляйся туда жить.

  

   -- Щеточку для ресниц! -- командует Софонда, и завивает ресницы спящего Шейна.

   -- Тушь! -- командует она, и покрывает ресницы тушью.

   -- Восхитительно, -- говорит Китти.

   А Софонда отвечает:

   -- Мы еще не выбрались из джунглей.

  

   Шейн, я даю тебе свою жизнь, свои водительские права, свои старые табеля, потому что ты больше похож на ту меня, которую я уже с трудом могу вспомнить. Потому что я устала ненавидеть, и прихорашиваться, и рассказывать себе старые истории, которые изначально никогда не были правдой. Я устала от вечного "я, я, я первая".

   От "свет-мой-зеркальце-скажи".

  

   И, пожалуйста, не надо идти за мной. Стань новым центром внимания. Стань грандиозным успехом, стань прекрасной, и любимой, и всеми остальными, кем хотела стать я. Сама я уже это прошла. Я хочу быть просто невидимой. Может, буду танцевать танец живота в вуалях. Стану монашкой и пойду работать в колонию прокаженных, где никто не совершенен. Могу стать хоккейным вратарем и носить маску. И здоровенные парки отдыха: они нанимают только женщин для ношения костюмов мультяшных персонажей, потому что никому не захочется идти на риск, что его ребенка будет лапать незнакомый растлитель-мужик. Может, я стану большим мультяшным мышонком. Или щенком. Или утенком. Я не знаю, но уверена, что разберусь. Никакого бегства от судьбы, все просто продолжается. И днем, и ночью -- будущее приходит к тебе.

   Глажу Шейна по бледной руке.

   Я отдаю тебе жизнь, чтобы доказать себе, что могу, действительно могу любить кого-то. Даже если мне за это не платят, -- я могу дарить любовь, счастье и радость. Видишь ли, я смогла осилить и детское питание, и то, что не говорю, что бездомна и невидима, но мне нужно знать, что я способна любить кого-то. Целиком и полностью, постоянно и без надежды на взаимность, просто акт воли, что я буду кого-то любить.

   Склоняюсь, будто целуя лицо брата.

   Оставляю сумочку и любое представление о том, кем я есть, лежать накрытыми рукой Шейна. И оставляю позади историю о том, что я вообще когда-то была такой вот красивой, что могла войти в комнату, распаренная, в тугом платье, и все оглянулись бы посмотреть на меня. Тысячи репортеров стали бы меня фотографировать. И оставляю позади мысль, что такое внимание стоило того, чем я его заполучала.

   Что мне нужно -- так это новая история.

   То самое, что сделали для Брэнди Элекзендер сестры Реи.

   То самое, что Брэнди делала для меня.

   Что мне нужно -- так это научиться самой это делать. Писать собственную историю.

   Пусть мой брат станет Шэннон Мак-Фарленд.

   Мне не нужно внимание такого типа. Больше не нужно.

  

   -- Подводка для губ! -- командует Софонда.

   -- Губной блеск! -- командует она.

   Говорит:

   -- У нас потек!

   И Вивьен наклоняется с платком, чтобы промокнуть лишнюю помаду "Незабудка" с подбородка Шейна.

  

   Сестра Катерина приносит мне то, что я просила, пожалуйста, -- и это картинки, глянцевые снимки восемь-на-десять меня под белой простыней. Они не хорошие и не плохие, не красивые и не уродливые. Они лишь то, как я выгляжу. Моя правда. Мое будущее. Просто обычная действительность. И я снимаю вуали, ручную работу, муслин и кружева, оставляя их у ног Шейна.

   Они не нужны мне в этот миг, и вот в этот, и в этот, и навсегда.

  

   Софонда фиксирует косметику пудрой, и Шейна больше нет. Мой брат, худой и бледный, из палочек и птичьих косточек, весь несчастный, исчез.

   Сестры Реи медленно стаскивают хирургические маски.

   -- Брэнди Элекзендер, -- говорит Китти. -- Первая королева.

   -- Первоклассная девчонка, -- говорит Вивьен.

   -- Отныне и вовеки, -- говорит Софонда. -- И этим все сказано.

  

   Целиком и полностью, постоянно и без надежды, отныне и вовеки -- я люблю Брэнди Элекзендер.

   И этим все сказано.

  

  

  

   Чак Паланик, 1994