Geum.ru

Вентона поппа, Армения! (Попутного ветра, Армения!) или флаг ди-джея «Красного»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8

Когда супружеская пара музыкантов и москвичей укатили на «жигулях» домой к маэстро, мы с Татьяной распрощались с уставшим Рубеном и, уместившись в моём «ЗАП-е», покатили в сторону площади. Мне хотелось ещё раз взглянуть на площадь, где завтра будет стартовать наш монгольфьер, что бы запечатлеть в себе, на память, последние часы её бытия.

- Завтра она станет уже другой, Танюха, - проговорил я, медленно двигаясь вдоль белой разметочной линии, окаймляющей по периметру тёмную, неосвященную площадь. Казалось, что она накрыта какой - то тёмной вуалью, скрывая своё внутреннее состояние от глаз редких прохожих, тоже готовясь к завтрашнему дню.

- Я тоже хочу лететь. Ты меня заразил этим полётом, - неожиданно произнесла Татьяна, рассматривая пустующий пьедестал и бетонный забор, за которым, неделю назад, гордо высился памятник Ленина.

- А - а! Всё-таки решила лететь в Москву… Вот видишь, я был прав. – Я рассмеялся.

-Да нет, не в Москву, я завтра хочу лететь.

-У-Ух! Это невозможно, Танюха. Там только два места. Да и женщина на борту воздушного судна, - это плохая примета. Я засмеялся, – лучше ты завтра приходи на площадь, свистеть и вдохновлять москвичей на подвиг будешь. Снимут тебя по телевидению у корзины с флагом, потом по всей стране покажут, так и в истории останешься. Кстати, я говорил Гагику-оператору, твоему родственнику, чтобы он обязательно пришёл и снял старт и полёт. Обещал. Как он?

-Раз обещал, значит, будет…

-Совсем забыл, Танюха. Твоему сынку скажи, чтобы завтра тоже пришёл на площадь и друзей привёл побольше, а то помощников у меня маловато. Охранять шар и флаг надо, а на милицию я не надеюсь. Они не сторонники новой власти, поэтому им происходящее безразлично. А в городе сейчас «раздолбаев» разных мастей предостаточно…Всё дело испортить могут.

- А народ-то знает о завтрашнем дне?

- Обижаешь! Да, я говорил по местному радио о том, что будет завтра, приглашал жителей на площадь. Какой-то корреспондент с русского радио «Гайк» брал у меня интервью, прямо в коридоре горсовета. Да и гостелевидение должно было по своим каналам сообщать.

Татьяна, помолчав, тут же продолжила:

- Ну что, ко мне поедем, Егоров-Кантария в одном лице, или как?

Я от души рассмеялся на определение Татьяны, но её предложение повисло в салоне.

- Нет, Танюшка. Я домой, у меня отец очень плох. Ты знаешь. Сейчас мне не до плотских утех. Да я и устал здорово, а завтра старт. Всё равно уснуть до завтра не смогу. Я уже в полёте, понимаешь. А ты лучше за меня ночью помолись, поставь свечу на успех. Ты это умеешь.…

- С тобой всё понятно. Тогда меня отвези домой.

Прокрутившись по тёмной, молчаливой и «безфонтанной» площади, я отвёз Татьяну домой и, развернувшись через сплошную линию, поспешил в Норкский массив, домой, где меня ждала мать и больной отец.

Шёл двенадцатый час ночи, когда я вошёл домой. Усталая мать рада была меня видеть, тут же рассказав, что отец целый день был в «отключке», и порой ей казалось, что он давно покинул этот мир. Но только капельница, капающая своими каплями, показывала, что он жив и что сердце работает.

Я разделся, потом зашёл в комнату, где лежал отец и, потрогав его исхудалую руку, нащупал пульс. Пульс был слабым, но ровным. Капельница работала исправно. Из большой комнаты, не торопясь, я принёс магнитофон «Маяк», поставил рядом с отцом, и тихо включил запись Кашпировского, которую записал месяцем раньше, из телепередачи ОРТ. Я, конечно, не верил телевизионным сеансам массового внушения, но в душе всё-таки надеялся на «чудо», решив использовать эту последнюю возможность для лечения, прекрасно понимая, что успокаивающий голос психотерапевта и приятная фоновая музыка, не вылечат тяжелобольного отца лежащего в отключке, но одновременно был уверен, что звучащая фонограмма не навредит ему.

Отрегулировав звук магнитофона до необходимого уровня звучания, я тихо вышел из комнаты и пошёл на кухню, решив немного перекусить. В холодильнике было почти пусто. На меня смотрели красивые банки с югославским «завтраком туриста» и мясом для собак. Я вспомнил, что привёз их из Москвы. «Завтрак туриста»,- это для отца и матери, «Корм для собак»,- это для меня. Не выбрасывать же его, попробую, а там видно будет»,- подумал я и, достав банку, начал её вскрывать.

Мясо выглядело довольно прилично и напоминало мне давно забытую отечественную тушенку. От вида и запаха отличного мяса у меня засосало под ложечкой, и потекли слюни. Более не сдерживая себя, я попробовал на вкус холодный кусочек пахнущего мяса. «Так вот что жрут наши зарубежные собаки,- пронеслось у меня в мозгу, как только я проглотил приятный на вкус, кусок мяса, – кажись ничего…Чёрт возьми, и костей нет».

- Ты чего ешь? Это корм для собак. Забыл? – удивлённо произнесла вошедшая на кухню мать.

- Да я сам собака, мать. Ты что, забыла мой гороскоп? Да и жизнь, какая сейчас, - собачья, - тихо отвечал я, уплетая консервы с сухим матнакашем,- не бойся, рычать не стану.

Мать села напротив, не зная, что делать со мной. Картина происходящего была довольно плачевная: полутёмная кухня, уставший сын, жующий консервы для собак, в соседней комнате умирающий отец, за окном развал страны и совсем близко этническая война… По всей холодной квартире, словно молебен, приглушённо разносится голос великого шарлатана, призывающего подчиниться несчастных его лечебной установке.

Я прошёл в свою комнату и прилёг на раскладушку. Не заметив когда, я задремал…

…Мне снился прекрасный мир, солнечный и воздушный, полный ветра и прекрасных пейзажей, над которыми я проносился, словно птица, вырвавшаяся на свободу из клетки. Широко расправив руки и соединив ноги вместе, я, подобно Ариэлю, поднимался высоко в небо и потом, согласно управляющей меня мысли, быстро пикировал вниз, к земле и как штурмовик проносился над крышами домов села Тоцкое, полем, лесом, где когда-то проходили мои летние каникулы. Вот я увидел отца, с которым мы ходили на рыбалку и возвращались всегда без рыбы: жалея её выловленную, мы отпускали рыбу обратно в реку. А вот и мать, стоящую у дворовой плиты и готовящей нам завтрак. Я видел сестру, которая, забравшись на соседнее дерево, раскачивая его ветки, кричала мне навстречу голосом популярного Тарзана…

Я проснулся от крика, но это был крик отца, доносившийся из соседней комнаты и, соскочив с дивана, я побежал в его спальню. Там уже хлопотала мать, вытирая его потный лоб. Отец что-то силился сказать нам, но у него ничего не получалось. Он был возбуждён и тряс своими исхудавшими руками, стараясь высвободить их и подняться с постели. Но они были надёжно привязаны бинтами к кровати, и его усилия были напрасны. Мать заторопилась на кухню за водой. Я выключил замолкнувший уже давно магнитофон, и, став рядом с постелью отца, стал наблюдать за капельницей. Вдруг неожиданно, и внятно, голосом совершенно здорового человека, отец тихо произнёс: « Спасибо, за то, что вы меня спасли…». Прозвучавший голос был столь неожиданным для меня, что я сначала даже оробел, так как вообще не надеялся больше услышать отца, а ответить и подавно. Растерявшись, я не знал, что сказать в ответ. Однако через мгновение, повернувшись к отцу лицом, я увидел, как он вновь закрыл воспалённые глаза и откинулся на подушку.

Вошедшей в комнату матери я рассказал о произошедшем эпизоде.

Мы ещё посидели рядом с кроватью отца, тихо обсуждая случившееся, надеясь на его «просветление», но он больше ни на что не реагировал, продолжая глубоко и тяжело дышать, лежа с закрытыми глазами. Я посмотрел на часы: было шесть утра.

Убедив мать прилечь, я тихо прошёл в ванную комнату и стал умываться холодной водой из ванны, черпая её пластиковой кружкой. Умывшись, я стал бриться, ещё и ещё раз «прокручивая» в голове всё то, что должно было произойти сегодня со мной. Закончив скоблиться, я выглянул из окна веранды во двор: погода была замечательная: солнечная, безоблачная и тёплая, кругом было тихо и спокойно. Вдали, как всегда, был виден Арарат. Его мощная вершина блистала в лучах восходящего солнца. «Лучше не придумаешь!»,- взвизгнул я от радости и посмотрел вниз. Внизу, под окном, стоял, словно в стойле, верный «ЗАП», готовый отвезти своего хозяина-инвалида по назначению.

Лёгкое сердцебиение давно давало мне знать, что я уже начал заводиться на предмет ожидания предстоящего события.

Не беспокоя матери, я согрел чай и выпил его, закусывая хрустящим, засохшим хлебом. Тихо включив местное радио, я услышал революционные марши, как это бывало в дни советских праздников и не чувствовал разницы в происходящем, кроме как к праздничному настроению примешалось чувство внутреннего беспокойства.

Ждать я больше был не в силах. Тихо войдя в спальню отца, я взял его слабую руку и, убедившись, что капельница работает нормально, вышел в свою комнату и также тихо взяв в шкафу «Смену-2», заряженную слайдовой плёнкой, бутылку коньяка «Отборный» припасённую заранее, тихо вышел из дома и спустился во двор.

Согласно закону подлости, «ЗАП» не хотел заводиться, и это меня напрягало ещё больше. «Не хватало мне ещё опоздать, - подумал я, как он вдруг «зачихал» и, взревев рыком вздыбившегося «конька-горбунка», покатил по наклонной улочке вниз, в сторону памятника Гая, а там далее по трассе в город.

Норкская трасса была свободна от машин, и это меня радовало. Я быстро скатился по ней вплоть до угла медицинского института и, повернув налево по трамвайным линиям, поехал в сторону площади, которая виднелась впереди. Помахав памятнику Дзержинского, выглядывающему из-за деревьев, словно шпионя за мной, и Налбандяну, стоящему через дорогу в гордом одиночестве, я мысленно дал им знать, что скоро всё свершиться и что следить за мной не надо, и что пришла пора смотреть в солнечное небо. Повернув на проспект Саят-Нова, я покатил по медленно просыпающимся улицам города, вплоть до оперного театра и, развернувшись у клумбы, поехал по проспекту Ленина до улицы Амиряна, ведущей к стартовой площадке монгольфьера, площади Республики.

С каждым метром приближения к цели, волнение моё возрастало, и я никак не мог с ним справиться. Помытые «поливалками» центральные улицы, ещё более подчёркивали готовность города к приближающемуся моменту предстоящего народного праздника, обостряя моё внутреннее душевное состояние.

Вскоре я въёхал в арку библиотечного здания и остановился во дворе, заглушив мотор. Здесь я решил оставить свой «ЗАП» на весь день, и только после окончания празднеств, уехать на нём домой. Закрыв машину, я поспешил в библиотеку. Директриса была на месте и это меня заметно успокоило. Поговорив немного с ней, я сказал, что сейчас приедут москвичи, и мы возьмём флаг. Теперь я стал напрягаться на предмет ожидания машины и ребят, которые должны были с минуты на минуту прибыть на площадь. На помытой площади уже стояли две машины ГАИ, и с ближайших улиц шёл празднично одетый народ, постепенно располагаясь возле прохладных фонтанов, так как весеннее солнце уже начинало припекать всё сильнее и сильнее. У края площади стоял фирменный автобус республиканского телевидения, на крыше которого разместился оператор с камерой. «Вот он мне и нужен!» - пронеслось у меня в голове, как послышался звук мотора грузового автомобиля и на площадь медленно въехал наш грузовик, в кузове которого виднелись силуэты москвичей. На душе у меня отлегло.

- Всё в порядке, Александр? – нервно пожимая руки москвичей, спрашивал я ребят, разглядывая их заспанные лица.

- Кажись, всё нормально, - ответил Александр, бодро спрыгивая с подножки. – А у тебя? Где флаг? Мы готовы…

- Сейчас принесём, ты скажи как душа, поёт или стонет? И не двоится ли у тебя в глазах Арарат, – не унимался я, стараясь определить, пили вчера пилоты или не пили, - как маэстро?

Он не успел ответить, так как подошла Татьяна и Микаэл вместе с его друзьями, которых я тут же взял с собой и повёл в здание библиотеки.

Не теряя времени, мы взяли длинное древко с зачехлённым флагом и поспешили на площадь, предварительно закрепив себе на руки повязки, точно такие же, как сам флаг.

- Будете охранять его как зеницу ока. Никого не подпускать к нему и руками не трогать, - приказал я Микаэлу и его друзьям-помощникам, после того, как зачехлённый флаг был уложен рядом с грузовиком.

На площади москвичи уже разгрузились и гигантская груша монгольфьера, разостланная на площади, постепенно стала округляться, наполняясь воздухом, поступающим с вентиляторного компрессора, тарахтящего бензиновым моторчиком на всю площадь. Вскоре в округлившуюся грушу, техники стали нагнетать тёплый воздух, отчего оболочка начала медленно подниматься, приобретая геометрические размеры шара.

Недалеко от здания Совмина я увидел несколько десятков спортсменов-лёгкоатлетов, готовившихся к забегу, а чуть поодаль духовой оркестр, начавший исполнять революционные марши. «Вот хохмачи! Сейчас будем чествовать новую власть, которая свергла коммунистов, а они наиграться коммунистических маршей не могут. Может прощальный прогон устроили?»,- подумал я, заметно повеселев от бодрящей музыки. Осмотревшись по сторонам, я с горечью заметил, что Гагика-оператора, который должен был начать видеосъёмку происходящего, на площади нет. Решив, что на него надеяться более нельзя, и что терять временя истории, начавшей свой обратный отсчёт преступно, быстро отсняв несколько кадров заранее приготовленной «Сменой», я поспешил к телевизионному автобусу (ПТС), специалисты которого готовились к трансляции предстоящего праздника. С ними я рассчитывал договориться о приобретении копии видеоматериалов праздника, который они собирались транслировать и конечно записать.

У открытых дверей автобуса никого не оказалось, и только один молодой парень возился с каким-то кабелем, разматывая его с большой катушки.

Торопясь, я обратился к нему со своей просьбой. Мой вопрос удивил его, но, немного подумав, он лукаво ответил: «Вага ари студия, ми бан анэнк» (Завтра приходи на студию, что-нибудь придумаем)

Узнав его имя, я записал его рабочий номер телефона и вновь заторопился к надуваемому монгольфьеру.

- Александр, а где ваши защитные шлемы на головы? – крикнул я пилотам, уже находящихся в корзине и манипулирующих с горелкой. – Нема? Мне за вас отвечать…

Александр покачал в ответ головой, давая понять, что таковых нет.

Недолго думая, я бросился к милиционерам, стоящим недалеко от раздутого шара, который удерживали несколько человек.

- Наша милиция нас ещё бережёт, или уже нет? – бойко бросил я в лицо удивлённым офицерам провокационную фразу, протягивая руки к рукопожатию.

Не дожидаясь ответа, я понял, что слуги закона не врубились в сущность моего обращения. Увидев их озадаченные лица, я тут же продолжил, но уже по-армянски: - «Сах урах, ахпернэр! Мер русс енкерочнери окнек эли, инч клни?» (Все радостны, братья! Нашим русским друзьям помогите, что вам стоит?)

Не ожидавшие такого боевого клича, провозглашённого мной на понятном им речевом диалекте, замешанном на панибратском приветствии, просьбе и радости одновременно, а главное на родном армянском языке, милиционеры растеряно переглянулись, но протянули мне свои руки.

- Инча эгель, ахпер-джан? (Что случилось?) – переспросил один из них, стоящий ближе ко мне. Но увидев во мне русского человека, он спохватился и продолжил: - чем помочь, дорогой товарищ-джан?

- Шлемы дайте нам, пожалуйста, если есть. Два шлема надо! – взмолился я, указывая на пилотов, которые возились с горелкой, с сильным шипением изрыгающей сноп огня, пугая окружающих своим адовым шумом.

Не задерживаясь с ответом, капитан милиции понял меня без слов: подойдя к заднику машины, он открыл багажник «Волги» ГАИ и, протянув руку вовнутрь, к моему удивлению, достал два жёлтых шлема применяемых мотоциклистами-гаишниками, с красивыми советскими кокардами на фасадной части. От увиденного герба я чуть опешил, но быстро сообразив, снял свою нарукавную повязку, разрезал её на две части и скотчем прикрепил их прямо на кокарды, технично скрыв советскую символику трёхцветным шёлком. Не теряя времени, и подхватив скорректированные средства индивидуальной защиты, я поспешил к пилотам.

- Ваши головы теперь защищены армянским триколором, о своих задницах думайте сами! - прокричал я пилотам, – да и про штаны, Александр не забывайте, если что не так, вспомни русские традиции, - буквально прокричал я одевающему шлем командиру, перекрывая звук шипящей горелки, подогревающей воздух в монгольфьере, вот–вот готового оторваться от земли..

Отойдя от пилотской корзины, я заметил, что штанга с флагом была уже прикреплена к ней стальным тросом, а корзина надутого монгольфьера немного приподнялась над асфальтовым покрытием площади, всё ещё удерживаясь группой поддержки, технарями и водителем грузовика. Вдруг громко заиграл оркестр и я понял, что время старта настало. Инстинктивно взглянув на башенные часы, я увидел, что они начали боем отсчитывать одиннадцать часов.

- Давай всех сюда, флаг ровней держать! Быстрей! – закричал я всем, кто находился рядом с монгольфьером, готовым вот-вот взмыть в небо и замахал руками, указывая на шёлковое полотнище, лежащее рядом с ним.

Теперь меня сверлила единственная мысль: надо было во что бы то ни стало сделать так, что бы гигантское полотнище флага не запуталось и не скрутилось в трубку во время подъёма монгольфьера, а ровно и плавно взмыло в воздух, продемонстрировав собравшимся на площади горожанам грандиозность и торжественность происходящего события, подчеркнув техническое изящество исполнения уникальной акции.

Подбежавшие ребята Микаэла, сообразив, что к чему, став по обе стороны полотнища, начали быстро расправлять его, разглаживать и, удерживая направлять в сторону плавно раскачивающейся корзины, постепенно поднимающейся всё выше и выше.

- С богом, наследники Паскевича! Вентона поппа, Армения! (Попутного ветра, Армения!) - закричал я, с бешено забившемся сердцем, крылатую фразу, составив рупором руки.

- По-е-ха-ли! – по-гагарински крикнул мне в ответ Александр, помахав рукой всем, кто удерживал упрямый монгольфьер, начавший медленно подниматься вверх, увлекая за собой прикреплённое полотнище шёлкового триколора..

Громко звучала музыка духового оркестра, разнося по площади звуки нового гимна, смешиваясь с взволнованными возгласами и рукоплесканиями, изумленной происходящим толпы. Рядом стоящая, седая бабулька, со слезами на глазах молилась вслух и, воздав руки кверху, без остановки крестила ими удаляющийся монгольфьер. Увидев её, я, продолжал удерживать блестящее полотнище флага, наблюдая за всей ситуацией, постоянно крутя головой во все стороны. Эмоции толпы росли пропорционально подъёму огромной двойки, заполняя окружающее пространство площади всё возрастающими голосами и аплодисментами. Зрелище было грандиозное, трогательное и торжественное: разноцветный шар со звёздами и надписями «АРМЕНИЯ» и «АЙАСТАН», поднимающий блестящее трехцветное полотнище гигантского флага, звуки гимна, смешанные со звуками многолюдной, голосящей радостью от сопричастности к происходящему толпы на площади, увенчанной, сверкающими на солнце водяными струями фонтанов,- всё это вызывало во мне необычный прилив радости, и неописуемой эйфории.

Но вдруг… К своему великому изумлению, я заметил, что поднимающийся вверх монгольфьер, с плавно колышущимся на ветру блестящим флагом, вместо планируемого вертикального полёта, стал отклоняться от взлётной оси, в сторону, в направлении правительственного дома, расположенного на площади, торец которого был выполнен в виде крепостной башни. Инстинктивно, всем своим телом, я почувствовал возникшую опасность, так как заметил на углу крыши здания, куда направлялся взлетающий монгольфьер, торчащий кусок кровельной жести, который мог, как нож, рассечь и монгольфьер и флаг одновременно, если вдруг произойдёт соприкосновение с ней. Я взмок с ног до головы от осознания возможного последствия, мигом сообразив, что отклонение шара произошло от ветра, которого не было до сих пор. Порыв ветра был настолько резок и силён, что сорвал мою жёлтую францускую кепку, которую я получил в подарок на фестивале. Отнеся это неожиданно возникшее дуновение ветра как явный происк турок, так как ветер задул со стороны Арарата, сложив руки рупором, что есть мочи, я закричал в сторону удаляющегося монгольфьера: «Газуй, Александр, газу-у-уй!»

Но Александр и Владимир, видимо, не слышали меня и уж точно не видели того, что ожидало их впереди, на пути движения. Они и не могли видеть грозящую им опасность, так как внушительная оболочка монгольфьера мешала пилотам, находящихся под ней в корзине, обозревать верхнюю зону пространства, куда они сейчас летели.

Это был тот момент, которого мы с ребятами боялись больше всего, постоянно моделируя всевозможные варианты его возникновения во время полёта в городских условиях и умение противостоять им.

Рядом со мной стоял Никита из группы поддержки, который, корректируя полёт, тоже что-то кричал в переговорную трубку с антенной, но всё было безуспешно. Пилоты нас не слышали. Мне уже казалось, что вот-вот произойдёт непоправимое, но я продолжал кричать и кричать, что есть мочи, сложив из ладоней рук рупор.

Монгольфьер с пилотами продолжал приближаться к железному жалу, торчащему из угла кровли, не подозревая о грозящей ему опасности. Мне уже казалось, что это предательское лезвие, появившееся на пути «двойки», тоже не что иное, как повторный происк турок, превративших ржавую жестянку в острый турецкий ятаган, копия тех, что отсекали головы своим жертвам в страшные дни геноцида, готовый и на этот раз уничтожить государственный символ третьей республики.

«Врёшь! Не возьмёшь! – кричал я изо всех сил чапаевскую фразу, в сторону летящего монгольфьера. - Газ, газ дав-а-а-й, Комиссаров, га-а-з»!

Видимо пилоты всё-таки услышали меня или Никиту, или просто смекнули сами, каким-то образом увидев происходящее, отчего монгольфьер в последний момент резко выровнялся, взмыв почти вертикально, проскочил металлическое острие. Однако флаг, красиво лоснящийся на солнце и плавно облегая поверхность здания, как бы лаская его, всё же не успел проскочить злополучное острие, и рассёкся в нижней его части на две полосы.