Петр Иосифович Капица. Вморе погасли огни Воснове этой документальной повести лежат записи, которые вел Петр Капица, служивший на Балтийском флоте в пору блокады Ленинграда. Вкниге рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 32 33 34 35 36 37 38 39 40

В озерных зарослях

Прошло много лет со дня снятия блокады Ленинграда, а полная картина

героической обороны вое еще создается. Она мозаична. Мы выуживаем

крупицы новых фактов, деталей и фиксируем на пленке, бумаге, полотне и

камне.

В дни войны я опасался открыто записывать действия роты особого

назначения. Ее существование было секретом. Свои записи я зашифровал

так, что сам не могу в них разобраться. А память подводит. Хотелось

встретить кого-нибудь из разведотдела и уточнить имена, операции, но

никто не попадался. Лишь недавно в Москве мне удалось узнать

местопребывание командира отряда подводных разведчиков Ивана

Васильевича Прохватилова. Он мечтал после войны поселиться в тихом

месте и выбрал деревню Чернове под Гатчиной.

Вместе с сыном я еду к нему. Сын сидит за рулем "Волги". Ему

столько же лет, сколько мне было во время войны. У него растет

четырехлетний мальчишка - мой внук. Малышу, видно, не доведется, как

нам, скитаться в теплушках. Мир сохраняется, но угли большого костра

еще тлеют повсюду.

Мы выезжаем к южной окраине города. Когда-то здесь стояли

деревянные домишки и проходила линия обороны. Сейчас окраина

неузнаваема: на бывшем болотистом поле вырос огромный современный

город, не похожий на старый Питер. Новые кварталы просторны и

величественны. Они со всех сторон обступают город. В них обитает

больше жителей, нежели в центре, и люди живут в отдельных квартирах с

газом и горячей водой.

Миновав восстановленную Пулковскую обсерваторию, мы мчимся по

широкому асфальтированному шоссе на Гатчину.

После войны на обожженной и начиненной металлом земле долго не

показывалась зелень. По обеим сторонам дороги виднелись черные обломки

деревьев, истерзанные осколками бомб и снарядов, и полуобгоревшие пни

берез, тополей и дубов. Инвалидов давно выкорчевали. На их месте

теперь раскинулись фруктовые сады и зеленые рощи. На обильно политой

кровью земле буйно тянется вверх новая поросль. Она прикрывает шрамы

войны. Уже с трудом разглядишь вмятины, оставшиеся от прежних дзотов,

рухнувших землянок, траншей и воронок. Скоро они совсем сотрутся с

лица земли.

Гатчина, которая более двух лет находилась в руках оккупантов,

отстраивается медленней. От ее окраин еще тянутся такие разбитые

дороги, что по ним трудно проехать. Машину раскачивает и трясет на

колдобинах, В глубоких лужах "Волга" неожиданно как бы лишается

тормозов, они не действуют. Но мы все же минут за сорок преодолеваем

пятнадцать километров и попадаем в деревню Чернове. У первого

встречного спрашиваем;

- Где живет Прохватилов?

- Какой? Молодой или старый?

- Старый, который моряком был.

- Вон там, - указывая на какие-то заросли, говорит колхозник. -

Надо проехать за озеро, на самую окраину. Дальше уж никто не живет.

Мы смотрим в котловину на заросли. Где же тут озеро? А от него не

много воды осталось. Казалось, что среди топей, затянутых ряской и

круглыми листьями лилий, петляет тихая речка.

Уровень воды озера, видно, давно понизился, потому что прежние

отмели стали сушей и густо поросла кустарником, осокой, камышом.

На таком озере впору жить русалкам и водяным. Что же здесь делает

боевой водолаз?

Дом Прохватилова, огороженный невысоким забором, мы нашли за

родником, в самой чаще зарослей. Здесь могли обитать и лешие.

Навстречу нам вышла древняя старушка.

- Вы до Вани? - спросила она. - Дома нема, пишел до вора. Якись-то

хлопец мережку стянул. Хорошо, соседи бачили.

- Что же он сделает с вором? - помня рост Прохватилова и его

решительность, поинтересовался я.

- Та окажет, шо так не годится! - ответила старушка.

- А вы кем ему доводитесь, мамашей?

- Так, так... приехала до сыночка помирать. Мне вже девяносто с

гаком.

- Из каких мест?

- Лебедина. Слышали о таком местечке? Сумские мы.

Старушка провела нас в невысокую застекленную беседку, находившуюся

посреди поляны, сплошь покрытой золотистыми головками высоких и

крупных одуванчиков.

- А зачем вам столько одуванчиков? - спросил я.

- Травку трусики любят. С молочком она. А цветы - пчелкам.

И тут я заметил по краям поляны ульи, похожие на игрушечные домики,

а у сарая - клетки крольчатника.

- Ух какое у вас хозяйство! - невольно воскликнул я.

Вскоре за оградой показалась еще одна пожилая женщина, закутанная в

белый платок, как это делают украинки, спасаясь от палящего солнца.

- Жена прийшла, - сказала старушка. - Може, вона знает, где его

шукать.

Женщина, принесшая корзину свежей травы для кроликов, говорила на

таком же смешанном русско-украинском языке, бытующем на юге.

- Гостей Иван Васильевич не ждал, - сожалея, сказала она. - И куда

пийшел - не знаю. Гадаю, шо у той край. К обеду явится, - уверила нас

женщина.

Вскоре появился и Прохватилов, притащивший на плече старенькую

мережку. Поставив ее сушиться у стенки сарая, он стал вглядываться в

меня и, конечно, не узнал приходившего в отряд корреспондента.

Спросив, зачем я прибыл к нему, Иван Васильевич протянул руку, крепко

стиснул мои пальцы и пригласил:

- Прошу в дом.

Пропустив вперед, он повернулся к женщинам и негромко сказал:

- Пожарьте рыбки свежей и чего-нибудь еще сообразите.

В большой, не по-деревенски обставленной комнате стоял огромный

письменный стол, широкий зачехленный диван, а над ним на стене висело

в раме большое фото: еще молодой Прохватилов в парадной форме капитана

третьего ранга, увешанный орденами, и рядом с ним небольшая

круглолицая женщина в берете со звездочкой и медалью "За оборону

Ленинграда" на кителе.

- Шо бы вы хотели уточнить? - сев против меня, спросил Иван

Васильевич. - Записей я не вел - разведчикам не положено. А на память

не надеюсь. Болеть начал. Видите - стол лекарствами и приборами

завален. Сам себе давление меряю и уколы делаю. Поблизости врача нет.

- А что с вами? - спросил я.

- Высокое давление, да еще при диабете.

- Говорят, что эти болезни порождает пережитый страх. На днях

где-то вычитал.

- Может быть, - согласился Иван Васильевич. - Страху-то я

натерпелся вволю. Почти во всех больших операциях участвовал.

Некоторые думают, что если человек рослый и крепкий, то он ничего не

боится. Чепуха. Всякий жить хочет. Но один боится и всем заметно, а

другой умеет скрывать, а потом вот болеет.

Я ему дал несколько страниц, напечатанных на машинке, из той

записи, что сделал во время войны. Он внимательно стал вчитываться. И

вдруг старого водолаза прорвало: он принялся вспоминать имена, детали,

которых мне не хватало. Я схватил шариковую ручку, и мы вместе

исправили и дополнили давний рассказ.

- А может, память что-нибудь еще выдаст? - с надеждой спросил я.

- Нет, слабоватой стала. Разве лишь смешное да забавное другой раз

вспомнится. Такое почему-то крепче держится. Вот, например, про тот же

самый страх. Был у нас водолаз, небольшой, весь словно из тугой резины

отлит, - мускул на мускуле. Сергеем Непомнящим звали. Ничего не

боялся. В любую операцию посылай. Ему сам черт не брат. В темные ночи

один пробирался по льду к батареям противника, залезал в белый

спальный мешок и весь день из торосов наблюдал за противником, а

следующей ночью возвращался и нужные сведения приносил.

К концу войны дело было. Наш сторожевой МО в шхерах около Койвисто

немецкую субмарину потопил, В штабе флота решили: раз подводная лодка

пробралась в наши воды, значит штурман имел карту минных полей и

проходов. К тому же он прокладку делал. Авось не успел уничтожить

карты, их надо добыть. Приказали это сделать нам.

Глубина в том месте оказалась около тридцати метров. Для тяжелого

водолаза - чепуха, а для легкого - беда. Дело в том, что на глубине

давление выжимает из костюма весь воздух и тело не дышит. Через

загубник кислород поступает только в легкие. Но при давлении в

четыре-пять атмосфер и кислород становится ядовитым. Походят мои

хлопцы по дну минут десять и вылетают наверх. У одного кровь носом

идет, у другого из ушей, а у третьего полная маска пены. Искусственное

дыхание надо делать, откачивать. А тут еще финны из пушек

обстреливают.

Все же нашли мы субмарину на дне. Но как в нее пролезть? Решили

пройти через люк центрального отсека, благо он был отдраен немцами.

Спустятся мои легкие водолазы в отсек, пробудут в нем три-четыре

минуты, и выбираться надо. Ничего не успевают сделать, задыхаются.

Решили тяжелого водолаза снарядить. Пригнали бот с компрессором,

телефоном и шлангами. Я, конечно, Непомнящего вызвал. Сам натянул на

него резиновый комбинезон и медный шлем привинтил. В водолазных

бахилах со свинцовыми подошвами да с пудовыми медалями на груди и

спине Сергей едва ноги передвигал.

"Сможет ли он пролезть в узкую горловину?" - стал сомневаться я. Но

делать нечего, дал ему фонарик и щелкнул по шлему - "иди, мол, ты

парень ловкий".

Субмарину Непомнящий нашел быстро. Пыхтел, пыхтел, но все же пролез

в центральный пост. Обшарил его и стал отдраивать другие отсеки.

Работал больше часа, наконец по телефону передал: "Нашел пенал с

картами. Иду наверх".

Ждем мы его, шланги подтягиваем, а он вдруг на трапе застрял и не

своим голосом в телефон завопил; "Выручайте, чертовы покойники

держат!"

Я легких водолазов на помощь послал. Помогли они выкарабкаться

Непомнящему и к борту подтащили.

Снимаю я с него шлем, а он бледный, губы трясутся и вроде заикаться

стал. "Шо с тобой?" - спрашиваю, "С-со страху, - говорят. - Отдраиваю

отс-сек, а оттуда покойник за покойником выплывают. Белые,

разбухшие... Ко мне в иллюминатор заглядывают. Чуть фонарик из рук не

выронил. Но с-стерпел - не обращаю на них внимания. В каюты капитана и

штурмана пролез, Какие были карты, снял и пенал взял. Возвращаюсь

обратно, а у трапа утопленники скопились. На волю хотят всплыть, вверх

тянутся. В-видно, течение получилось. Раз-здвинул я их и скорей на

трап. Но не тут-то было! Чую, держат: за шланги цепляются, на плечи

давят. От этого в глазах искры... и ноги ослабли. В-видно, с перепугу

забыл воздух стравить: костюм раздуло. Ну, ни туда ни сюда! П-пропал,

думаю, и вот здесь завопил во все легкие..."

- О как бывает! Самые железные могут дурным голосом закричать.

Фантазия доводит, - заключил свой рассказ Иван Васильевич.

Вскоре нас прервали. Вошел мой сын, и женщины внесли две большие

сковороды: в одной дымилась поджаренная со шкварками картошка, густо

посыпанная укропом, в другой золотились караси и лини утреннего улова.

Закусывали мы не по-фронтовому, без "ста граммов". Иван Васильевич

не притронулся к водке по болезни, мой сын - потому, что не положено

пить, когда управляешь машиной, а мне выделяться из компании не

хотелось. Так бутылка "столичной" осталась не раскупоренной. Но мы и

без водки сумели очистить обе сковороды и выпить жбан молока.

На прощание я поинтересовался:

- А не скучна жизнь в тихом месте? Вы ведь привыкли на людях быть.

- Я и сейчас на людях, - возразил Прохватилов. - Выбирают в

партбюро, в сельсовет. Пропагандой занимаюсь. То комсомольцы, то

ленинградские пионеры позовут. Надевай все ордена - и красуйся в

президиуме. В прежние времена говорили: "Старость - это когда дни

тянутся, а годы бегут". А у меня и дни бегут. Удержу нет! Оглянуться

не успел - седьмой десяток пошел.

Иван Васильевич нарвал нам большой букет тюльпанов и, провожая к

машине, спросил:

- А вы просто так, без всякого дела, не можете ко мне приехать? Ну

хотя бы рыбку половить или просто одному на бережку посидеть? Ведь

вашему брату иногда отвлечься, сосредоточиться надо.

- Верно, - согласился я. - Как только в городе затрет и от

телефонных звонков спасения не будет, - непременно спрячусь у вас. Мы

же фронтовые братья.

Blog

Содержание

В озерных зарослях