Петр Иосифович Капица. Вморе погасли огни Воснове этой документальной повести лежат записи, которые вел Петр Капица, служивший на Балтийском флоте в пору блокады Ленинграда. Вкниге рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 40

Петергофский десант

1 октября. Дни стоят теплые. Деревья еще в зеленой листве.

Вчера ночью шел бой очень близко от Ораниенбаума. Из Кронштадта

видны были вспышки разрывов, а пулеметная пальба доносилась довольно

явственно. Неужели немцы и здесь выйдут к морю?

Сегодня светит солнце. Пальба не прекращается: бьет из тяжелых

пушек "Октябрьская революция" и ей вторят форты.

4 октября, 24 часа. Сегодня полнолуние. Море серебрится. Ночь такая

светлая, что на берегу можно разглядеть каждый камешек.

Вчера немецкая артиллерия из Петергофа обстреливала Кронштадт

беглым огнем. Снаряды рвались на территории Морзавода, в Петровском

парке, на улице Ленина. Есть убитые и раненые среди гражданского

населения. На телеграфе я видел плачущих женщин, которые посылали

телеграммы мужьям о гибели детей.

Город встревожен, многие кронштадтцы в ожидании обстрелов и

бомбежек не спят в домах, устраиваются в глубоких траншеях, прикрытых

железными листами, ночуют в подвале церкви или сидят с детьми около

пещер, вырытых во рву у Якорной площади.

5 октября. Утром по неосторожности пострадал наш печатник Архипов.

Он печатал листовку. Вдруг вздумалось ему поправить неровный листок.

"Американка" же продолжала работать. Рука вмиг была прижата к талеру.

Послышался крик - на белый лист брызнула кровь. Текст листовки остался

на коже посиневшей кисти. Распорот большой палец. Пришлось отправить в

госпиталь.

Как я теперь обойдусь без печатника? Пока листовки печатает Тоня

Белоусова - самая рослая из девчат. У нее густые, пышные

золотисто-каштановые волосы, могучий торс и сильные руки крестьянки.

Смеется она, забавно оттопыривая верхнюю губу. Говорит с олонецкими

присказками, чуть окая. Но она девица норовистая, навряд ли согласится

вручную печатать газету. Придется приспособить Клецко.

5 октября, 21 час. За сегодняшний день делаю вторую запись. Дело в

том, что газету мы не можем печатать, пока ее не прочтет комиссар. А

Радун все время в разъездах. Наконец перед обедом узнаю, что он прибыл

на Кроншлот. Хватаю оттиски полос и мчусь в приемную.

Адъютант останавливает:

- Бригадный комиссар занят, никого не принимает.

- Доложите, что я по неотложному делу.

Адъютант нехотя уходит в кабинет комиссара и через минуту

возвращается.

- Идите.

Бригадный комиссар что-то пишет. Его круглая, коротко остриженная

голова низко склонена над бумагой. Радун - бывший работник Главного

политуправления: руководил флотской комсомолией. Мы с ним ровесники,

поэтому я держусь при нем, как привык держаться в комсомоле. А это ему

не нравится. Он умен, но заносчив, не похож на комиссаров, которых мы

знаем по литературе и кино. Не отрывая глаз от бумаги, Радун сердито

спрашивает:

- Что у вас там загорелось?

- Горит газета, - отвечаю я. - Второй день лежит сверстанная и ждет

разрешения на выпуск.

- Сейчас не до многотиражки... Решается судьба Ленинграда. Разве не

сказали, что я занят! - оторвавшись от бумаги, повышает голос Радун.

Его воспаленные глаза мечут искры. Но я не тушуюсь и говорю:

- Именно в такой момент газета должна воодушевлять бойцов. Если вы

не имеете возможности прочитать, поручите кому-нибудь другому.

- Вы что - пришли меня учить?

- Нет. Я лишь говорю о том, что должен знать каждый политработник.

Радун вскакивает. Он готов крикнуть: "Кругом, марш!" Но сдерживает

себя и холодно говорит:

- Оставьте оттиски... Вызову, когда понадобитесь.

Щелкаю каблуками, поворачиваюсь и ухожу.

Военный человек должен уметь подавлять в себе неприязнь к иному

начальнику, даже когда его распирает от возмущения. Если он забывает

об этом - потом сожалеет. Я еще не научился вести себя соответствующим

образом.

Комиссар вызвал перед ужином. Я пришел к нему подтянутым, чтобы не

дать возможности придраться. Радун, казалось, забыл о недавней стычке.

Возвращая подписанные оттиски, он как бы невзначай говорит:

- Маловато у вас боевых эпизодов. Видно, потому, что не бываете в

море. Недостаток надо исправить. Оденьтесь по-походному, сегодня

пойдете на МО-412 с десантом.

При этом пытливо посмотрел на меня. Радун думал, что я начну

отбиваться от опасного похода. Но у меня не дрогнул ни один мускул на

лице, я лишь спросил:

- Разрешите узнать задачу десанта и где мне придется высаживаться?

Радун охотно объяснил, что катерам нашего соединения приказано

скрытно перебросить десантников на петергофский берег. Тут же принялся

рассказывать, какие бойцы отобраны из добровольцев на кораблях и в

учебном отряде. По его словам, это были богатыри. Цель ночной операции

- отвлечь как можно больше сил противника и очистить южное побережье,

чтобы по Морскому каналу могли беспрепятственно ходить корабли.

- А для воодушевления скажите бойцам, что одновременно с суши, с

севера и юга, ударят пехотинцы девятнадцатого стрелкового корпуса, -

посоветовал он. - Танкисты со стороны Ленинграда прорвут линию фронта

и соединятся с десантом. Самому вам незачем высаживаться. Вернетесь

назад. Ясно?

- Вполне, - сказал я и, разъяренный, ушел от него.

И вот сейчас сижу и думаю: "Зачем он меня посылает, раз не надо

высаживаться и воевать? Для укрощения строптивости? Или проверка

выдержки и смелости? Ладно, в пылу боя я же могу увлечься и уйти с

десантом? В порыве мало ли что бывает. Пусть останется Радун без

редактора".

Если не судьба воевать дальше - прощайте, мама, Валя, сынка!

Эту тетрадь прошу передать брату Александру. Он сейчас партизанит в

лужских лесах.

6 октября. Вернулся с моря окоченевшим. Прочел последнюю запись, и

стало неловко: распрощался, оставил завещание, а все прошло без единой

царапины, и никуда я не делся.

Вчерашний вечер выдался холодным. Дул резкий ледяной ветер. На

мокрых мостках выступала изморозь.

"Что же надеть? - размышлял я. - Если катер подобьют и мы очутимся

в воде, то лучше быть в такой одежде, которая легко снимается.

Впрочем, ни одетым, ни голым в ледяной воде много не наплаваешь. Лучше

быть в теплом".

Одевшись по-походному и вооружившись пистолетом "ТТ", я отправился

на морской охотник.

Почти в полночь пять катеров МО вышли из кроншлотской бухточки и

затемненными направились к ленинградской пристани.

В море не было ни огонька, только на стрельнинском и петергофском

побережье время от времени взлетали ракеты. Ветер стихал, но был

каким-то остро пронизывающим. Впередсмотрящие невольно поеживались.

Меня тоже пробирала дрожь.

У ленинградской пристани скопилось двадцать пять "каэмок" -

деревянных катеров, на которых можно было разместить по взводу

десантников, - два бронекатера с шестидюймовыми пушками, штабной ЗК. и

шесть больших шлюпок. Здесь не разрешалось громко разговаривать,

подавать звонки и другие сигналы. Погрузка шла в темноте. Только

изредка доносились звяканье железа о железо, поскрипывание дерева и

приглушенные голоса боцманов.

Все получили строгое предупреждение: в море не курить.

На "каэмках" разместили пять рот десантников. Все они одеты во

флотские бушлаты и черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги.

Моряков собирались одеть в защитную армейскую форму, но они стали

доказывать, что бескозырки и черные бушлаты для ночного десанта больше

подходят.

- А в тельняшке теплей, - уверяли они. - Она привычней нашему

брату.

- Ну, если привычней, оставайтесь во флотском, - согласилось

начальство.

Первыми двинулись в путь пять "каэмок". Они обязаны были в случае

необходимости прикрыть десантные суда дымовой завесой.

В третьем часу ночи все катера МО и двадцать "каэмок", опустив

глушители в воду, запустили моторы и поотрядно двинулись в путь.

Впереди шли морские охотники, а за ними, строго в кильватер, по четыре

"каэмки" с десантниками.

Я стоял на мостике с командиром МО и недоумевал: "Как же мне

выполнить приказ комиссара - воодушевить бойцов?"

- Это, видимо, придется делать при высадке. Запаситесь на всякий

случай рупором, - порекомендовал старший лейтенант Воробьев.

Я попросил боцмана принести запасной рупор и стал всматриваться в

темноту.

Гитлеровцы, видимо, не ожидали ночного нападения. На берегу с

прежней методичностью взлетали и гасли осветительные ракеты.

Когда отряд подошел к главному фарватеру, сразу же открыли

артиллерийскую пальбу форты, а затем тральщики и миноносцы, стоявшие

посреди залива. В небе загудели бомбардировщики.

Темный берег засветился короткими вспышками. Казалось, что в парке

и на пляжах неожиданно возникали костры и рассыпались.

Пальба нарастала. Под громоподобный гул и вспышки, похожие на

молнии, над нашими головами с визгом и воем проносились потоки тяжелых

снарядов, словно там, наверху, мчались с лязгом один за другим бешеные

эшелоны и с грохотом опрокидывались, создавая месиво из земли, дыма,

пламени.

Катера перестроились по фронту, и все разом ринулись к

петергофскому берегу.

Я взглянул на часы со светящимся циферблатом. Было половина пятого

утра. Воодушевлять десантников не пришлось. В таком грохоте меня бы

никто не услышал.

Подавленные мощным огнем, немцы, окопавшиеся на берегу, некоторое

время не стреляли по десантникам. Передовым "каэмкам" удалось

беспрепятственно высадить разведчиков у петергофской пристани.

Моряков-разведчиков огнем встретили только у небольшого каменного

здания пристани. Там вдруг ожили два пулемета, но их быстро подавили

гранатами.

К захваченной пристани устремились катера с командованием отряда,

минометчики и саперы. Здесь суша выступала далеко в залив и глубина

была такая, что катера могли подходить вплотную к нагромождению

камней.

Мы приближались к берегу почти против дворца Монплезир. Нам было

известно, что в этом месте отмель обширная. Десантникам придется не

менее сотни метров идти по пояс в воде.

Как только огонь фортов и кораблей переместился в глубь немецкой

обороны, начали постепенно оживать береговые дзоты и пулеметные

гнезда. В глубине парка, где-то у каскада "Шахматная гора", вдруг

запульсировали огни, словно там заработали светящиеся фонтаны,

посылавшие в залив струи разноцветных брызг.

Пальба и сверкание роящихся огней не вызывали страха, наоборот -

будоражили кровь, пьянили, словно катера мчались на какое-то буйное

веселье с шумным фейерверком. Казалось, что потоки цветных шмелей,

проносящихся над катером, не несут увечья и смерти.

Но вот рядом со мной охнул комендор, присел на корточки,

схватившись за горло. Ракета на миг осветила его бледное испуганное

лицо и кровь, струившуюся между пальцев.

Я помог перетащить его к кормовому люку и крикнул вниз:

- Окажите раненому помощь!

Но никто не отозвался. Остановив пробегавшего кока, я приказал ему

спуститься с раненым в кают-компанию и оказать первую помощь, сам же

вернулся к впередсмотрящим. Они уже промеряли футштоками глубины.

- Стоп! - крикнул вдруг старшина. - Сто восемьдесят.

Катер мгновенно застопорил ход и, пятясь, открыл огонь по берегу.

У "каэмок" осадка была меньшей, они пошли дальше. Остановились от

нас вдали.

Десантники прямо с бортов попрыгали в воду и, держа над головой

винтовки, по грудь в воде двинулись к берегу...

Высадив всех, "каэмки" стали отходить. Одна из них замешкалась и

застряла на отмели. Мы видели, как катерники, спрыгнув в воду, руками

сталкивали свое суденышко на более глубокое место.

Застрявшую "каэмку" на миг осветил луч прожектора. Он проскочил

было левей, но опять вернулся и заметался на отмели, выхватывая из

тьмы то согнутых пулеметчиков, кативших по воде "Максимы", то

минометчиков, несущих ящики с минами, то карабкавшихся на берег

стрелков.

По нашей отмели били скрытые у верхнего дворца пушки.

Застрявшая "каэмка" минуты через две вспыхнула и загорелась ярким

пламенем, освещая черную воду и каменный берег.

Отстреливаясь, катера отступали из опасной зоны в глубь залива.

Высадка десантников продолжалась. У берега загорелся еще какой-то

катер.

Два снаряда разорвались вблизи от нашего МО, но луч прожектора не

настиг его. Мы были уже у фарватера и, убавив ход, могли наблюдать за

тем, что творится на берегу.

Бой в Нижнем парке разрастался. Около дворцов Эрмитаж и Марли

рвались гранаты, то и дело слышалось "ура".

У Большого каскада и дворца Монплезир меж деревьев метались огни,

беспрестанно взлетали осветительные ракеты и усиливалась пулеметная и

винтовочная пальба.

А пассажирская пристань оставалась темной. "Вот куда теперь

следовало бы высаживаться", - подумалось мне. Но десантники, видимо,

уже все были высажены, так как наш катер получил приказ по радио

вернуться домой. Я еще раз взглянул на отмель у Эрмитажа. Там какое-то

суденышко догорало на воде.

Когда мы подходили к Кронштадту, уже занимался рассвет.

Спать не хотелось. Тревожила судьба десанта: "Удалось ли морякам

прорваться на соединение с бойцами сухопутного фронта?"

Надеясь хоть что-нибудь узнать, я спустился в каземат оперативных

дежурных, где была открыта специальная радиовахта для связи с

десантом.

Но от десантников еще не поступало вестей.

- Видно, горячо там... Все еще дерутся, - сказал оперативный

дежурный. - Вот светлей станет, разберутся, где свои, а где чужие.

Скорей бы сообщили, какая часть Петергофа захвачена. Пора боезапас

подбрасывать, а не знаю - куда.

От этого же оперативного дежурного я узнал, что на фарватере из

воды подобраны два катерника, плывшие в Кронштадт.

Не раздумывая, я помчался в медпункт, куда доставили спасенных. Там

сидели завернутые в одеяла молодой лейтенант Гавриков, недавно

окончивший военно-морское училище, и краснофлотец Малогон, Несмотря на

выпитый кофе со спиртом и растирания, обоих моряков бил озноб, да так,

что лязгали зубы.

- Никак не могу согреться, - с запинками сказал лейтенант. - Вода

очень холодная, до костей пробрало.

На мои вопросы спасенные отвечали односложно. Но я был настойчив -

необходимо было написать о них в газету. Другого материала пока не

было. Из того, что я узнал от них, получился небольшой рассказ.

Blog

Содержание

Петергофский десант