Geum.ru

Петр Иосифович Капица. Вморе погасли огни Воснове этой документальной повести лежат записи, которые вел Петр Капица, служивший на Балтийском флоте в пору блокады Ленинграда. Вкниге рассказ

Вид материалаРассказ

Содержание


Моряки покидают корабли
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   40

Моряки покидают корабли




3 сентября. Корабли эскадры уже несколько дней находятся в

Кронштадте, а с запада то и дело показываются отставшие транспорты,

обгорелые, с продырявленными и посеченными осколками бортами и

трубами. Одни из них "чапают" своим ходом, другие - с помощью

буксиров.

Жители Кронштадта целые дни толпятся около Усть-Рогатки, в

Петровском парке, на Ленинградской пристани, чтобы хоть что-нибудь

разузнать о своих родных не вернувшихся с моря.

Пассажиров высаживают на берег и группами а тридцать - сорок

человек отправляют во флотский экипаж на санобработку.

У прибывших женщин ничего из одежды не осталось, они почти голые,

их можно везти только в закрытых машинах. Мужчины двигаются пешком.

Они обросли бородами, бредут осунувшиеся, усталые мимо толпящихся

кронштадтцев и словно не слышат их причитаний:

- Миленькие, кто видел Сидельникова?.. Валентина Сидельникова!

- Нет ли сослуживцев мичмана Гришакова? Его ждут дети.

- Кто плавал с Кузьмой Никоновым? Он был механиком на "Кооперации".

- Где Лившиц? Хоть что-нибудь о Боре Лившице!

- Паша... Паша Голиков! Где мой Виталька? Ты что - меня, Дусю, не

узнаешь? Он же с тобой плавал!

- Да не кричи, узнаю, - доносится хриплый и усталый голос. -

Чурахин видел, как его подбирали. На острове, наверное. Не

сегодня-завтра снимут.

А стоит кому из бредущих уверенно ответить: "Видел, разговаривал...

завтра дома будет", как кронштадтцы толпой набрасываются на моряка,

надеясь, что и их он обрадует доброй вестью. Но добрых вестей мало. И

люди стоят в ожидании. Даже ночью они не расходятся.

Прибывших из Таллинна в экипаже опрашивают, заносят в списки и

отправляют в баню. После санобработки морякам выдают полагающееся по

званию обмундирование. Многие из них остались без кораблей. Их нужно

как можно скорей пристроить к делу. Идет формирование бригад морской

пехоты, и это облегчает задачу.

Хуже с гражданским населением Прибалтики. Куда денешь сотни женщин,

детей, стариков? Многие из них получили ранения. У прибалтов не

осталось ни крова, ни денег, ни одежды, ни пищи. Их даже в Ленинград в

таком виде не отправишь.

Кронштадтцы собирают одежду, белье, постели, устраивают в школах,

клубах, учреждениях госпитали, общежития, швейные мастерские. Мужчины

чинят койки, сколачивают топчаны, женщины шьют белье, подгоняют по

росту добытую одежду.

Свободные моряки и старшеклассники на старых катерах и баржах

уходят на южный берег залива и снимают урожай с покинутых огородов.

Они привозят зеленую, не завязавшуюся в кочаны капусту, мелкий

картофель, брюкву и все сдают в общий котел.

Такое бывает только во время народных бедствий.


5 сентября. Вот опять я на "Полярной звезде" в своей неуютной

каюте.

Большая половина уцелевших кораблей Балтийского флота

рассредоточена по Неве. Морские зенитчики ведут огонь по самолетам,

пикирующим на мосты.

Нам уже известно, что подводников объединяют в одну бригаду. К чему

лишние штабы, политотделы, многотиражные газеты? Наш комиссар Бобков

получил новое назначение. Значит, скоро и я покину "Полярную звезду".

Куда же пошлют? Наверное, в морскую пехоту. Сегодня мы уже отправляли

па фронт первый отряд.

Над Невой моросил теплый грибной дождь, когда репродукторы передали

команду:

- Всем, кто уходит на сухопутный фронт, выйти с вещами на

построение!

На фронт уходят те, без кого можно обойтись на "матке" подводных

лодок. Набралась целая рота.

Засвистели боцманские дудки, на верхней палубе старшины и

краснофлотцы прощаются с командирами.

- Прощай, батя! - кричат они Климову на мостик.

Капитан-лейтенант, тряся бородой, отвечает:

- Бейте гадов, чтоб ни Невы, ни Берлина не увидели!

Ко мне подходит печатник Цыганок. Глаза, его неестественно блестят,

попахивает спиртным.

- Никак выпил? - удивляюсь я, зная его тихий нрав и трезвость.

- На промывку шрифта спирт выписывали, - сознался он. - Не

оставлять же на "Полярке".

Он обнял меня и прослезился.

- Ну желаю тебе удачи, - сказал я на прощанье. - Скоро и нас спишут

на сушу.

На панелях толпятся любопытные ленинградцы. Краснофлотцы и старшины

в черных бушлатах и бескозырках выстроились на набережной лицом к

кораблю.

Произносятся последние речи, но что говорят выступающие, я не

слышу. Потом строй рассыпается, с корабля сбегают остающиеся... И

опять крепкие объятия. Может, навсегда расстаются "годки", вместе

плававшие и отбивавшиеся от врагов на море. Трудно разобрать - от

дождя ли, от слез ли лица у балтийцев мокрые.

Но довольно прощаний! Немцы близко: уже подходят к пригородам

Ленинграда. Раздается команда:

- Становись!

Моряки выстраиваются на мостовой в четыре шеренги. У каждого за

плечами винтовка.

- Нале-во! Шагом... арш!

Грянул оркестр. Качнулись штыки. И моряки, гулко печатая шаг,

двинулись в путь. В последний раз матросы взглянули на родной корабль,

на его флаг и, словно сговорившись, сорвали с голов бескозырки и

замахали на прощание так, что ленточки защелкали как бичи.

Говорят, что они сегодня же вступят в бой.


7 сентября. Корабль заметно опустел. В вышине над городом

барражируют "миги". Их моторы ревут громче, чем на других

истребителях.

С севера, востока и юга доносится артиллерийская канонада.

Гитлеровцы приблизились к городу с трех сторон. Их снаряды уже рвутся

у пятой ГЭС, у завода "Большевик", на товарной станции

Витебская-сортировочная.

Ко мне в каюту пришел попрощаться комиссар Бобков. Он уходит в

разведотдел и берет с собой одного из наших политработников.

- Может, и мне место найдется? - спрашиваю я.

- С удовольствием взял бы, - отвечает он, - но тебя отзывает

Пубалт. Сдавай редакционное имущество и собирайся в Кронштадт.

- Что мне там уготовано?

- Не знаю. Явишься к полковому комиссару Добролюбову. Должен тебя

предупредить: в Кронштадт, возможно, придется путешествовать под

обстрелом.

Оказывается, моторизованные гитлеровские дивизии уже прорвались к

Тосно, Пушкину, Урицку, показались у Нового Петергофа.

Попрощавшись с комиссаром, я до вечера сдавал редакционное

имущество и запасы бумаги.


9 сентября. За двое суток не удалось поспать и двух часов.

Беспрерывные воздушные тревоги. С постели поднимают звонки громкого

боя. Вскакиваешь и бежишь на свое место по расписанию. А там стоишь у

кормового пулемета и смотришь, как щупальца прожекторов ловят

мелькающие, похожие на моль самолеты. Вокруг грохот зенитных пушек.

Гитлеровская авиация второй день бомбит город. Вчера во многих

районах бушевали пожары. Особенно сильно горели Бадаевские склады. С

мостика "Полярной звезды" можно было разглядеть пламя и поднимающиеся

вверх клубы черного жирного дыма. Пожар не унимался всю ночь.

Толстенный, черный столб дыма поднялся до облаков, окрашенных в

багровый цвет.

Утром я решил съездить к пожарищу, которое, говорят, бушует почти

на трех квадратных километрах.

В царские времена Бадаевские склады прославились тем, что в них

расплодились десятки тысяч крыс, с которыми купцы не могли справиться.

Когда длиннохвостые твари рано утром лавиной шли к Неве на водопой, на

их пути все замирало: останавливались трамваи, застывали в

неподвижности извозчики, прятались пешеходы. Обитательниц складов

опасно было обозлить, они бы, разорвав человека и коня на клочки, не

оставили бы и следа.

После революции в годы гражданской войны склады опустели и крысы

пропали. Теперь в этих каменных строениях, с черными толевыми крышами,

хранились солидные запасы муки и сахара.

Море огня я увидел издали. Трамваи дальше не шли. Район был оцеплен

пожарными и войсками. Я с трудом пробился к добровольцам,

вытаскивавшим всю ночь мешки из крайних полуразрушенных складов. Даже

в сотне метров от огня жара была нестерпимая.

Спасенный обгорелый сахар походил на грязный пористый снег. Его

скребли лопатами и грузили на трехтонки. Но это была малая толика из

того, что находилось на складах.

Несмотря на то, что еще вечером сюда были стянуты почти все

пожарные части города и работало более сорока брандспойтов, поливавших

семиметровой высоты костер длинными струями воды, пламя не удалось

сбить. Подвели толевые крыши складов: от нескольких тысяч сброшенных

зажигательных бомб они запылали одновременно и создали сплошное море

огня.

Расплавленный сахар, словно раскаленная коричневая лава, ручьями

вытекал на соседние улицы, сжигая на своем пути все, что ему

попадалось. По расплавленному сахару то и дело пробегали синие огни,

лава вздувалась пузырями и, лопаясь, распространяла сладковатый

противный смрад. Многим пожарникам пришлось работать в противогазах.

Нельзя во время войны в одном месте хранить столько припасов. В

пламени погибли тысячи тонн муки и сахара. Где их теперь раздобудешь?

Говорят, что все южные и восточные железнодорожные пути к Ленинграду

перерезаны, северные - тоже. Гитлеровцы заняли Шлиссельбург. Остался

не очень удобный водный путь через Ладожское озеро. Но разве по этой

полоске обстреливаемой воды малыми кораблями - плоскодонными баржами,

речными буксирами и катерами - снабдишь большой город?

Несмотря на массовую эвакуацию, в Ленинграде полно людей. В нем,

кроме своих жителей, застряли еще беженцы из Прибалтики, Псковщины и

пригородов. Одних малых детишек не вывезено четыреста тысяч. Им

потребуются озера молока. А где его надоишь? Коров в совхозах осталось

немного. Летающих цистерн еще нет, с Вологды не подвезешь.

В продуктовых магазинах совсем опустели полки. Лишь кое-где видны

пачки цикория, горчицы, желатина, клейстера для обоев. Но и их

расхватывают. Если не пробьем хоть узкой дороги по суше, наголодаются

питерцы.