В. М. Бакусев (зам председателя), Ю. В. Божко, А. В. Гофман, В. В. Сапов, Л. С. Чибисенков (председатель) Перевод с немецкого А. К. Судакова Номер страницы предшествует странице (прим сканировщика)

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 37

Ясно, далее, что в этом отношении — делать абсолютно все возможное, чтобы преодолеть раздор между внутренней чистотой идеи и ее внешней действенностью, — ученый зависит лишь от своей собственной доброй воли

221

и, кроме себя самого, не имеет в том иного судьи и не имеет иного к этому побуждения, кроме как в себе самом. В этом никто посторонний не может его судить; в этом даже никто посторонний не может вполне понять его и угадать сокровенное намерение его действий. Уважение к чужому суждению не просто не могло бы служить в этой области опорой его собственной доброй воле, но он должен здесь даже быть выше чужих суждений и рассматривать их как вовсе не бывшие. Он полностью предоставлен своей доброй воле, и притом здесь нужна сильная и непоколебимая добрая воля — для противостояния искушениям весьма благородных побуждений. Что может быть благороднее влечения действовать, воодушевлять людей и властно обращать их взоры к тому, что священно? Однако это влечение может превратиться в искушение представить священное низменным, дабы оно стало понятно низким душам, и тем осквернить его святыню. Что может быть благороднее глубочайшего уважения к святыне, презрения и отрицания всего низкого перед лицом этой святыни? И все же это уважение может ввести кого-нибудь в искушение совершенно пренебречь своей эпохой, отречься от нее и не желать иметь с нею решительно ничего общего. Нужна сильная добрая воля, чтобы не поддаться первому, и чрезвычайная сила доброй воли нужна, чтобы не поддаться последнему из этих искушений.

Мне представляется очевидным, что ученому для исполнения свойственного ему занятия нужны самый тонкий такт целесообразности и высокая нравственность, строгая бдительность к себе самому и нежное чувство стыда перед собой самим. Отсюда явствует, что его весьма рано следовало бы поставить в такие условия, когда ему было бы возможно и необходимо приобрести этот такт и эту способность стыдиться себя самого, и что это образование нравственного чувства и характера должно стать совершенно особенным элементом образования будущего ученого. Всякий без исключения гражданин может образовать себя к такту целесообразности и к нравственности и должен иметь такую возможность; законодательство должно представлять ему эту возможность, и оно принуждено к тому уже и собственной своей природой. Но законодательству и всему общежитию нет дела

222

до того, возвысится ли гражданин до такой нравственности или же нет, потому что его занятия постоянно находятся в области внешнего надзора. Относительно же учащегося весь интерес общежития и всего человечества состоит в том, чтобы он возвысился до чистейшей нравственности и выработал в себе такт целесообразности, потому что он предназначен вступить однажды в такую сферу, где абсолютно всякое внешнее суждение теряет для него силу. Законодательство для него должно поэтому не просто предоставлять ему, как и всякому другому гражданину, возможность нравственного образования, но должно, насколько это ему по силам, ставить учащегося перед внешней необходимостью усвоить себе это образование.

А как же оно могло бы сделать это? Очевидно, лишь таким путем, что предоставит его собственной оценке пригодного, пристойного и целесообразного и собственному надзору за самим собой. Он должен выработать себе собственный такт пригодного и целесообразного? Как же может он выработать их в себе, если закон повсюду сопутствует ему и повсюду говорит ему, что ему следует делать и чего не следует? Пусть закон сколько угодно запрещает тому, кого может до конца удержать под своим попечением, все, чего он не желает, чтобы тот делал; но с тем, кого однажды ему и так суждено предоставить самому себе, пусть он обращается порой как со свободным и благородным. Благонравный человек отнюдь не ждет, пока законодательство найдет нечто непристойным и снабдит запрещающим указом; для него было бы несмываемым позором нуждаться в этом поучении со стороны; он упреждает предписание закона и воздерживается от того, что, не думая, позволяют себе низменные души рядом с ним, по одной той причине, что высокообразованному человеку не пристало делать подобное. Оставьте учащемуся свободу приходить в этот класс только по собственной воле. Он должен развить в себе высокую и крепкую нравственность, нежную совестливость перед самим собой, твердое чувство чести? Да как же ему сделать это, если его всегда окружает угроза наказания? Пусть лучше закон говорит ему так: «Что касается меня, то ты можешь сколько угодно избегать справедливых дел и сколько угодно творить проти-

223

воположное; это никак не повредит тебе, кроме разве того, что тебя станут презирать и пренебрегать тобой и ты должен будешь сам презирать себя, как только взглянешь в собственную свою душу. Если ты хочешь рискнуть этим, то рискни смело». Человеческий род должен доверить ему однажды важнейший свой интерес, и сам он должен быть в состоянии доверять самому себе в осуществлении этого интереса? Как же может доверять ему человечество, если оно не испытало его, и как может он доверять себе самому, если не имел возможности испытать себя сам? Кто не был верен в малом, тому нельзя доверить великого [6], и кто не выдержал испытания собственной совести, тот не может, не совершая полнейшего бесчестия, принять на себя доверие в большем. По этой изложенной теперь причине необходима академическая свобода, и притом значительно расширенная, но все же — целесообразно рассчитанная академическая свобода.

В совершенном государстве внешнее устройство университетов было бы, по-моему, таково. Прежде всего, они были бы отделены от других сословий, занятых каждое своим собственным делом, дабы эти сословия не терпели ущерба и мучений и не были искушаемы к подобным же беспорядкам из-за тех злоупотреблений академической свободой, которые следует все же признать возможными, или, если бы их удалось держать в строгом повиновении закону, чтобы им не было соблазна ненавидеть закон, каждый день видя рядом с собой класс людей, освобожденных от принуждения. Учащиеся же в этих университетах пользовались бы высокой степенью свободы; и хотя им сообщались бы понятия о нравственном и пристойном и делались бы настойчивые общие внушения, их окружали бы хорошие примеры, а учителя их были бы не только основательными учеными, но были бы в то же время и отборными, лучшими людьми своей нации, — однако принудительных законов для них имелось бы лишь очень немного. Пусть они сами свободно выбирают благое или дурное; время учебы есть лишь время их испытания. Время решать их судьбу наступит после, и такое устройство имеет то преимущество, что тот, кто не годится в ученые, явственно виден сразу и не может более это скрывать.

222

Действительное же нынешнее устройство университетов отнюдь не есть то, которое мы только что описали. Сомнительно, рассматривалась ли когда-нибудь академическая свобода с той точки зрения, с которой мы только что представили ее и в особенности, — рассматривали ли ее когда-либо таким образом те, кто дал уставы университетам. В действительности академическая свобода возникла описанным ранее путем — из неуважения к сословию учащихся; мы можем оставить открытым вопрос о том, что поддерживает имеющиеся еще остатки этой свободы; ибо даже если допустить, что причиной тому — все то же сохраняющееся, только в меньшей степени, неуважение к сословию и, положим, неумение властей ликвидировать эти остатки, то для достойного учащегося, который оценивает вещи не по внешнему их виду, а по их внутреннему духу, это совершенно ничего не меняет. Что бы ни думали другие об академической свободе, он, что касается его, понимает ее в верном смысле — как средство научиться управлять самим собой там, где его покидает внешнее предписание, научиться бдить за самим собой там, где никто другой не следит за ним, научиться побуждать самого себя там, где нет больше внешнего побуждения, и таким образом усилиться и укрепиться для своего будущего высокого призвания.

СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

О совершенном ученом вообще

Честный ученый мыслит свое предназначение — стать причастным божественному понятию о мире — как мысль Божества о себе; а вследствие этого как его личность, так и его дело становятся для него священными и почтенными превыше всего, и эта священность его дела обнаруживается во всех его проявлениях. Такова основная мысль, на которой мы в прошлый раз остановились.

До сих пор мы говорили об ученом становящемся, об учащемся, и видели, как выражается в его жизни его убеждение в достоинстве своей личности, которое она приобретает от упомянутого высокого своего предназначения. Какое влияние оказывает его убеждение в святости науки на его учебу — это мы заметили уже в одной из прошлых лекций, и прибавлять еще что-либо об этом нет больше надобности.

225

В этом тем меньше надобности, что в явлениях и выражениях учащегося уважение к науке прежде всего и преимущественно обнаруживается в целесообразном и освящающем воззрении его на свою личность и в этом воззрении совершенно исчерпывается, что у совершенного ученого выглядит иначе. В начинающем ученом цель, к которой он стремится, еще только должна обрести вид и самобытную жизнь, еще их не имеет. Учащийся еще не владеет идеей непосредственно и не проникает в нее умственным взором; он только почитает ее в ее сокровенности и постигает лишь посредством своего лица как то, до чего должна возвыситься и чем должна быть охвачена его личность. Он ничего еще не может сделать для нее непосредственно; лишь косвенно может он жить для нее, посвящая ей и освящая именем ее свою личность как предназначенное для нее орудие, и хранит ее в чистоте мысли и духа — в убеждении, что любая нечистота портит и нарушает ее пригодность для этой цели; всецело предаваясь действенности идеи, он с неустанным усердием творит и исполняет все то, что может послужить средством для развития в нем этой идеи. Иначе обстоит дело с ученым, завершившим свое образование. Если только он законченный ученый, идея начала жить в нем самобытно и самостоятельно; его личная жизнь отныне действительно растворилась в жизни идеи и уничтожилась в ней, к каковому самоуничтожению в идее учащийся еще только стремится. Если только он — законченный ученый, для него вовсе не существует отныне никаких мыслей о собственной личности, но все его мышление непрестанно исчезает в мышлении о деле. И таким-то образом сделанное мною вначале различение святости лица и святости занятия дает мне в то же время удобную точку перехода от рассмотрения становящегося ученого к рассмотрению ученого законченного, образ которого я по причинам, указанным выше, собрался поставить рядом с образом учащегося.

226

До сих пор мы большей частью рассматривали начинающего ученого как учащегося в университете, и оба понятия, как мы ими до сих пор пользовались, почти совершенно совпадали. Только теперь, когда мы намерены последовать за учащимся в жизнь с академической скамьи, настало время напомнить, что учение и состояние еще только становящегося ученого не обязательно заканчиваются одновременно с пребыванием молодого человека в стенах академии; более того, впоследствии мы поймем причину того, почему, как правило, учение по-настоящему начинается именно только по прошествии университетских лет. Однако, во всяком случае, верно и с очевидностью следует из изложенного выше, что тот юноша, который по крайней мере в университете не усвоил себе уважения к святости науки и не научился по крайней мере уже там уважать свою личность в такой степени, чтобы не сделать ее чем-либо непригодным для этого высокого предназначения, — тот юноша никогда впоследствии не сможет составить себе никакого понятия о достоинстве науки, и чем бы ни пришлось ему когда-нибудь заниматься в жизни, он будет исполнять это как низкое ремесло и с помышлениями наемника, который, трудясь, не имеет никакой более высокой цели, чем та плата, что он должен получить за свой труд. Распространяться об этом далее в пределах этих размышлений мы не можем.

Но тому учащемуся, в ком зародится убеждение, что подлинная цель его учебы не будет достигнута, если идея не образует в нем внутреннего своего облика и самостоятельной своей жизни вплоть до величайшей сноровки в этом, тот юноша, выходя из университета, отнюдь не завершит на том своей учебы и своих упражнений в науках. Даже если он по внешним причинам будет вынужден избрать гражданскую профессию, то все время и силы, какие будут оставаться у него свободными от ее исполнения, он посвятит строгой науке и не оставит без приложения ни одно из предлагаемых ему средств к высшему образованию духа, уверившись еще к тому же в том, что даже для исполнения его работы дальнейшее упражнение духа строгой наукой будет ему весьма благотворно. Даже имея блестящую должность, даже достигнув лет совершенной зрелости, он без устали будет стремиться к идее и стараться овладеть ею, никогда, пока его силы еще оставляют ему какую-то надежду,

227

не оставляя надежды стать чем-то большим, нежели он был до сих пор. Без этого неустанно продолжаемого труда иное подлинно великое дарование было бы бесследно утрачено, ибо большой талант в науке развивается, как правило, тем медленнее, чем больше заключает в себе внутреннего содержания и основательности, и внутренняя ясность ученого дарования достается в удел зрелому возрасту мужественной силы.

Того из учащихся, чью душу проникнет глубокое уважение к святости профессии ученого, эта уважение будет направлять при избрании гражданской профессии: от собственной области ученого призвания, если только он не чувствует в себе с твердой убежденностью пригодности для него, его удержит почтение к этому призванию, и он изберет для себя одно из подчиненных занятий. Подчиненное же ученое занятие есть такое, которому другой, образовавшийся до познания идеи ум задает цели, коих оно должно достигать, и в котором навыки, полученные, между прочим, в учебе как стремлении к идее, используются лишь как средства для достижения этих задаваемых извне целей. Сам он, что касается его личности, не унижается оттого до простого средства — от этого его всегда сохранит тот взгляд на жизнь вообще, который он себе усвоил; в духе и помышлении он служит одному Богу и содействует — всего лишь под руководством начальника, несущего вместо него всю ответственность за те поручения, какие он ему дает, и за их дальнейшие виды, — целям Божиим в человечестве, которые всегда должно иметь в виду любое человеческое дело. Так он непременно поступит при избрании своей гражданской профессии, если только уже в юности его душу проникло уважение к достоинству подлинной ученой профессии. Браться за нее, не сознавая в себе с уверенностью соответствующих сил и образования, — значит осквернять звание ученого, и это — признак грубости и бессовестности одновременно. Он никак не мог бы также и пребывать в заблуждении относительно этого обстоятельства, ибо если только он с целью прожил годы, проведенные в университете, то достойный предмет уж наверняка попался ему на глаза в той или иной мере и он обрел мерило, с которым может соизмерять себя самого. Если бы добросовестная учеба в университе-

228

те давала даже только одно то преимущество, что сообщала бы юноше для последующей его жизни образ достойного исполнения ученого призвания и отвращала бы от вступления в эту область всякого, кому не дано силы для такого его исполнения, — то уже от одного этого преимущество академической учебы было бы велико и чрезвычайно весомо.

Что такое подчиненное ученое занятие — мы в общих чертах только что сказали; для его исполнения вовсе не нужно обладать идеей непосредственно, а нужны только знания, полученные в стремлении к ней. Само собой понятно, что и здесь, в свою очередь, есть высшие и низшие степени — смотря по тому, требует ли известное занятие большего или меньшего объема сведений, и что добросовестный человек и в этом отношении не возьмется ни за что превосходящее его собственные силы. Описывать эти подчиненные ученые должности в частностях нам нет необходимости. Высшее и собственно так называемое ученое призвание можно исчерпывающе описать во всех частных родах его, а затем легко сделать следующий логический вывод: все то, чем занимаются обыкновенно учившиеся в университетах люди и что не упоминается в этом исчерпывающем реестре высшего ученого призвания, но исключено из этого списка, есть подчиненное ученое занятие. Следовательно, нам нужно лишь составить такой исчерпывающий реестр.

Уже в первой нашей лекции мы определенно охарактеризовали жизнь того, в ком ученое образование достигло своей конечной цели: его жизнь сама есть жизнь непрестанно творящей и в основании обновляющей мир божественной идеи в мире. Там же мы указали также, что жизнь эта может выступать в двоякой форме, а именно: или в действительной внешней жизни и действенности, или же в одном понятии; а это дает два основных вида собственно ученого призвания. Первый из них включает в себя всех тех, кто должен самостоятельно и по собственному своему разумению руководить делами людей и возвышать их к все новому совершенству, соответствующему непрестанно текущему времени; кто изначально, будучи высшим и последним свободным началом, устраивает взаимные отношения людей между собой, а равно и отношение целого человечества к без-

229

вольной природе; не только тех, кто, подобно королям или ближайшим советникам королей, стоит на верхней ступени общественной лестницы, но всех без исключения, кто один ли или совместно с другими имеет право и призвание сам мыслить, сам судить и постановлять нечто имеющее силу об изначальном устроении человеческих дел в упомянутых отношениях. Второй вид ученых включает в себя собственно и преимущественно так называемых ученых, призвание которых состоит в том, чтобы поддерживать среди людей познание божественной идеи, приводить его к все большей ясности и определенности и передавать его из поколения в поколение в этом постоянно обновляющемся и просветляющемся виде. Первые прямо вмешиваются в мир, и они суть точка непосредственного соприкосновения Бога с действительностью; вторые же суть посредники между чистой духовностью мысли в Божестве и той материальной силой и действенностью, какую получает эта мысль благодаря первым, они суть образователи первых и служат человечеству постоянным залогом того, что люди этого первого рода всегда будут существовать на свете. Никто не может быть истинным ученым в первом смысле, не побывав им сперва — и не оставаясь им непрерывно — во втором значении.

Второй вид ученых, в свою очередь, распадается на два подвида — по тому способу, каким они сообщают свои понятия об идее. А именно, или ближайшая их цель заключается в том, чтобы непосредственно и лично, свободно сообщая свои идеальные понятия, образовывать в будущих ученых способность самим, собственными силами охватывать и постигать идею, и это — воспитатели ученых, учителя в низших или высших школах; или же они излагают свое понятие об идее в законченной и обработанной форме для тех, кто уже образовали в себе способность познания ее. В настоящее время это происходит через посредство письменных произведений; итак, они — писатели.

Названные только что роды и классы ученых, различные обязанности которых не непременно должны быть распределены между разными лицами, но могут также весьма удачно соединяться в одном и том же лице, включают в себя всех подлинных и истинных ученых и выра-

230

жают совокупное призвание тех, в ком ученое образование достигло своей конечной цели. Всякое иное занятие (как бы оно ни называлось), которым занимаются обыкновенно образованные люди, коих и этим названием можно было бы отличать от собственно ученых, есть подчиненное ученое занятие. Образованный человек останавливается на таковом только потому, что учение не сделало его ученым, но полученные им при этом знания и навыки находят в его профессии полезное применение. Воспитание подчиненных вовсе не является целью ученого образования, и никто не обязан учиться только для того, чтобы впоследствии служить у других в подчинении, ибо тогда он, может статься, не достигнет даже и этой цели. Только потому, что можно было заранее предвидеть, что большая часть учащегося юношества не сумеет достигнуть своей цели, пришлось назначить образованным подчиненные должности. Подчиненному цель его занятий дается чужим разумением; ему самому нужна способность судить лишь о выборе средств, в отношении же целей ему нужно строжайшее повиновение. Признание священного достоинства собственно ученого призвания удерживает всякого добросовестного образованного человека, не сознающего в себе познания идеи, от того, чтобы принять ка себя эту собственно ученую должность, и обязывает его удовольствоваться занятием подчиненным; только это, и ничего более, нам следовало сказать здесь о нем, потому что занятие его не есть занятие собственно ученого. Предоставим его надежному водительству общей честности и верности своему долгу, которые стали сокровенной душой его жизни уже в годы учебы в университете.

Такой человек доказывает свое сознание священного достоинства собственно ученого призвания тем, что отрекается от него; тот же, кто честно и с чистой совестью избирает для себя это призвание в каком-нибудь из его родов и видов, показывает своим поступком и всей своей жизнью, что это призвание для него священно. Как проявляется это признание святыни в каждом частном роде и виде ученого призвания, виды которого мы только что указали во всей полноте, об этом мы поведем речь по порядку в следующих лекциях. Сегодня мы хотим указать лишь, как выражается и обнаруживается оно в общем, оставаясь при всем различии видов неизменно равным себе.

231

Достойный ученый не желает иметь, позволять себе и терпеть в себе иной жизни и деятельности, кроме непосредственной жизни и деятельности божественной идеи в нем. Этот неизменный принцип внутренне пронизывает и определяет в соответствии с собой все его мышление; этот же самый принцип пронизывает и определяет по себе все его поведение также и внешне. Что касается прежде всего первого момента — коль скоро он не терпит в себе и у себя решительно никакого побуждения, которое не было бы непосредственно жизнью и движением божественной идеи, овладевшей его душою, то и всей жизни его сопутствует непоколебимое сознание того, что он и жизнь Божества суть одно, что в нем и с ним совершается дело Божие и исполняется воля его, а потому он покоится на этом с несказанною любовью и в нерушимом убеждении, что это хорошо и благо. А вследствие этого взгляд его вообще становится святее, просветленнее и религиознее; в глубине своей души обнаруживает он источник блаженства, а в нем — постоянную радость, покой и силу; все это — таким же точно образом, каким может приобрести это и насладиться этим также и неученый, и даже последний человек в простом народе, будучи верно предан Божией воле и честно исполняя свои обязанности как волю Божию; так что это отнюдь не составляет исключительного свойства ученого, и мы делаем здесь это замечание в том смысле, что он так же точно причастен этому религиозному воззрению на свою жизнь и усваивает себе это воззрение указанным нами путем.

Blog

Содержание