Geum.ru

Т. А. Бычкова культура традиционных обществ китая и японии учебное пособие

Вид материалаУчебное пособие

Содержание


Социальная справедливость
Национальный характер китайца
Китайская проза и поэзия
Традиционная культура японии
Мировоззрение японцев
Роль буддизма в духовной жизни и творчестве японцев
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

Порядок – главнейшая ценность китайского традиционного общества. Подразумевался социо-этико-политический Порядок, санкционированный Небом, т.е. внутренняя стабильность общества. Человек с малолетства обучался, воспитывался в духе соблюдения главного ритуала ЛИ. Ритуал ЛИ – понятие многогранное, это ось многих философских, политических, моральных, эстетических представлений. Выполнение многочисленных правил поведения и церемоний вырабатывало чувство МЕРЫ и тем самым гарантировало человека от позора и бесчестия. ЛИ удерживало человека в рамках НОРМЫ, без этого, как полагали конфуцианские идеологи, учтивость может превратиться в суету, осторожность – в трусость, смелость – в смуту, прямота – в грубость. Ритуал и этика становились синонимами, вырабатывалась ритуализированная этика, целью которой было достижение социальной гармонии.

Мораль выполняла функции закона – некоторые исследователи называют это панморализмом. Законно было все, что было морально. «Умереть с голоду – событие маленькое, а утратить мораль – большое», - говаривали конфуцианцы.

В китайском обществе действовали устойчивые стандарты поведения, речи, четко фиксированные обряды и церемонии, которые соблюдались всеми членами общества, без каких бы то ни было исключений. Европейцу такое общество напоминало казарму, для китайца же это был привычный с детства автоматизм, стереотип поведения. В политике этика-ритуал сводилась к формуле: абсолютная власть управляющих и беспрекословное послушание подчиненных. С течением времени действие этой формулы привело к инфантилизации взрослого населения Китая, которое утрачивало дух инициативы, энергии, индивидуальности.

Семья для китайца была малым государством, в котором он проводил всю свою жизнь, и она значила в его жизни очень многое. Традиционная семья складывалась как большая община, состоявшая из 5 - 6 малых патриархальных семей, имевшая общего предка по мужской линии. Три – четыре поколения жили под одной крышей. Отец считался представителем императора в семье.

Целью брака было продолжение рода и забота об усопших предках. Брак заключался по сговору родителей жениха и невесты – в Китае существовала такая пословица: «Муж и жена вместе живут, а сердца их за тысячи ли друг от друга». По конфуцианской традиции отношения между родителями и детьми строились на человечности, мужа и жены – на учтивости, между старшими и младшими братьями – на уме-знании. Семья должна была быть большой, многодетной. Изгнание из семьи равнялось проклятью. Бездетные супруги считались самыми несчастными людьми на свете. Неимение семьи считалось большой бедой. Если сын не женился до 30 лет, его заставляли создать семью. Обычно женились в 20 лет.

Плохое обращение сыновей к родителям, покушение на их жизнь каралось смертью, дом их разрушали, чиновники округа, где они проживали, лишались службы, местность считалась проклятою, и все население переводилось на новое место жительства. Разрушение могилы предков считалось страшным оскорблением (императрица Цыси повелела разрушить могилы предков реформатора Кан Ювэя, чтобы отомстить ему).


Все добрые дела детей приписывались отцу, т.е. умножалась слава предков. Все титулы детей как бы переходили к отцу автоматически (в Европе наблюдалась обратная картина). Предполагалось, что дети «возвращают долг» подаренной жизни родителям. Дети могли огорчить родителей разве что своей болезнью, должны были как можно дольше оставаться здоровыми, так как считалось, что родители и дети – это одно тело, и крепкое здоровье детей продлевало жизнь родителей. Сын считался главным ребенком в семье, ибо он ухаживал за могилой отца – китайцы боялись «загробного сиротства». «Имей сына, а не деньги» - утверждала пословица тех времен. Поэтому рождению мальчика радовались, рождение девочки встречалось равнодушно, либо с досадой.

Мать почиталась в традиционном обществе как хранительница семьи, распорядительница во всех вопросах, касавшихся отношений в семье, заботившаяся о подборе пары сыну или дочери. Лорд Маккартней (вспомним о его миссии в Китай в 1793 г.) написал в своих воспоминаниях о 68-летнем императоре, который каждое утро пешком навещал мать, чтобы поздороваться с ней и посоветоваться.

Богатый человек имел одну «старшую» жену и несколько других жен. При этом старшая жена считалась главной женой, которую должны были слушаться остальные жены и матерью всех детей, родившихся в семье.

Несмотря на жесткость внутреннего соподчинения, китайская семья отличалась удивительной жизнестойкостью и небывалой привязанностью членов семьи к отчему дому. Оказавшись далеко от родины, хуацяо (этнические китайцы за рубежом) отсылали регулярно деньги своей родне, приезжали умирать на родину. Эта традиция подтверждается сегодня, когда современные хуацяо на 70 – 80 % обеспечивают иностранные капиталовложения в экономику Китая.




Социальная справедливость


Идея социальной гармонии – древняя китайская идея, подхваченная и возвеличенная Конфуцием, стала со временем восприниматься как конечная цель, как идеальное воплощение Порядка. Две идеи – идея ДАТУН («великое единение») и ТАЙПИН («великое благоденствие» - вспомним тайпинское восстание) оказались тем фундаментом, на котором строились многочисленные социальные теории в Китае, вплоть до коммунистической. При этом эгалитарная идея сочеталась с идеей социальной иерархии. Все древнекитайские мыслители исходили из того, что общество четко делится на тех, кто работает и производит, и тех, кто руководит и управляет. Суть социальной справедливости воспринималась всеми примерно одинаково: каждый должен иметь свой кусок хлеба. А для этого государство должно быть сильным, централизованным, чиновники во главе с императором должны бдительно следить за порядком и устранять непорядки (под которыми понимался прежде всего чрезмерный рост экономического неравенства). Социальное равенство усматривалось и воплощалось на практике в том, что сословное неравенство не препятствовало получению образования: все сословия имели право приобщиться к образованию. Критерием выдвижения наверх были способности, грамотность, ум, социальным идеалом стал цзюньцзы.

Ориентация на социальную гармонию и справедливость оказалась благодатной почвой, на которой произросли идеи западного и русского социализма. При этом заимствовалось из социалистических идей то, что наиболее непротиворечиво вписывалось в традицию (например, казарменно-коммунистические эгалитарные идеи Моцзы). В настоящее время, когда попытка реализации эгалитарных идей в виде коммунизма оказалась поверженной, Китай, опираясь на другую сильную традицию – практицизм мышления, известный китайский прагматизм – совершает мощный рывок к экономическому процветанию. Надо думать, добившись этой цели, Китай вернется к попытке реализовать традиционные представления о равенстве и благоденствии, социальной гармонии и справедливости, поскольку китайцы, как и на протяжении тысячелетий, будут доказывать жизненность традиций, готовность усваивать новое, чтобы приспособиться к изменившимся обстоятельствам и самосохраниться.


Национальный характер китайца


Традиция стала составной частью структуры национальной психологии, национальной культуры и национального характера китайцев. Устойчивость национального характера объясняется длительностью существования так называемой «деревенской» цивилизации. Многие черты национального характера определялись и сутью «рисовой цивилизации», требовавшей от людей сплоченности, взаимопомощи, трудолюбия.

Исследователи отмечают в первую очередь огромные адаптационные возможности китайцев - усваивая чужую, пришлую культуру, китайцы тем самым освежали, укрепляли, сохраняли неизменным дух китайской культуры, приспосабливая новое к потребностям своего общества.

Главной чертой национального характера считают рационализм. Ключевым словом для китайца во все времена было слово «польза». Это объясняют тем, что в традиционных китайских учениях отсутствовало религиозное начало, в единении Человека и Природы не было мистического поклонения Природе, а была необходимая, естественная, разумная связь, соотнесенность друг с другом. Человек сам может изменить себя, с пользой употребить свои возможности, знания, способности и по отношению к себе, и по отношению к Природе, к обществу. Мудрецы, а за ними и все остальные, рассуждали не о том, что есть истина и ложь, что есть Мир, а о том, как их использовать в человеческих отношениях, как воздействовать на правителя и его политику. Для китайцев характерен сугубый прагматизм: они решают практические, конкретные проблемы реальной жизни.

Особо следует отметить трудолюбие китайцев, их деловитость. Это качество воспитала и «рисовая цивилизация», и конфуцианская этика труда. Способность упорно трудиться очень помогает современным китайцам совершать экономический прыжок в будущее.

Отмечают непритязательность, неприхотливость китайцев, которые большей частью были очень бедны на протяжении многих столетий. Отсюда проистекает бережливость, экономность.

Как негативные черты национального характера китайцев отмечается тяга к покою, нелюбовь к переменам («Не приведись вам жить в эпоху перемен» - эти слова Конфуция широко цитируются), настороженное отношение к всякого рода новациям.

Стремление избегать острых душевных страданий, душевного зла, культивирование стертости истинных чувств европейский ум считает тоже негативным качеством китайцев.

Ксенофобия, т.е. нелюбовь к иностранцам, вполне объяснима с точки зрения исторического пути, пройденного китайцами. До XIX века в Китае господствовала китаецентрическая теория: Поднебесная – центр мира, окружающие Китай государства и народы слабы, не приобщены к конфуцианской цивилизации, потому призваны играть роль вассалов. С XIX же века отношения с европейскими странами и США выстраивались не в пользу Китая, несли унижение национального достоинства и вызывали неприязненные чувства у китайцев. Неудивительно поэтому, что у китайцев сохраняется влияние традиционной точки зрения о превосходстве китайской культурной традиции над западной.

Как негативную черту можно рассматривать и ограниченность взглядов, узость мышления, замкнутость на себе и своем хозяйстве, порожденную мелким и мельчайшим производством.

Многое объясняет закон соответствия поведения месту и времени (в отношении японцев чаще употребляется понятие «ситуационной этики). Суть этого закона сводится к тому, что все, что делаешь – надо делать во-время и к месту. Рецептов нет. Одинаковые действия в схожих ситуациях разных людей могут привести к разным результатам, принести пользу или вред, одних возвысить, других унизить. Ситуационное поведение стало нормой, глубоко вошло в сознание китайцев.

Китайская проза и поэзия



Словесность в китайской традиции была призвана не выражать, а скрывать, ограждать неназываемое. Вольтер говорил, что из всех народов мира китайцы написали больше всех, чтобы сказать меньше всех. Всегда присутствовали два смысла – очевидный и скрытый.

В традиционной литературе, как и в любом творчестве в Китае, наблюдается синтез трех традиций – конфуцианской, буддистской, даосской. В Китае 80 или 90 % всех книг составляют исторические сказания (повести, романы, хроники). В VIII – X вв. в Китае бурно развивалось народное зрелищное искусство. На ярмарках выступали певцы, танцоры, кукольники, актеры пантомимы, фехтовальщики на мечах. Среди них были и рассказчики, которые изо дня в день рассказывали об исторических событиях древности. Первыми такими рассказчиками были буддийские монахи, которые пересказывали жития Будды и его учеников, потом профессиональный устный рассказ пополнялся историческими и героическими сюжетами. Чтобы люди приходили слушать продолжение рассказа, надо было закончить повествование дня на загадочном повороте сюжета. Эти устные эпопеи стали записывать, и появилась особая литература, в которой исторические факты соединялись с легендами, преданиями.

В древнем Китае проза развивалась в двух формах: исторического повествования и политической публицистики: декларациях, речах, памфлетах, докладах трону и т. п. Важнейшей вехой стали «Исторические записки» Сыма Цяня. Повествовательная проза в собственном смысле слова появилась в эпоху средневековья. Появился особый жанр «рассказов о чудесах». Китайский роман – самый поздний по времени возникновения род повествовательной прозы. Он возник в ХIV веке, а в цинскую эпоху пережил пик популярности. В XIII – XIV вв. были созданы крупномасштабные эпопеи: историческая – «Троецарствие», героическая или авантюрно-приключенческая (по определению М.Е. Кравцовой) – «Речные заводи», фантастическая – «Путешествие на Запад», в которых сохранялась манера устного повествования. Главы книг назывались пространно, таким образом, чтобы настроить читателя на завлекательность интриги. В «Речных заводях», например, глава первая называлась так: «Глава первая, повествующая о том, как учитель фехтования Ван тайком отправился в областной город Яньань и как Ши Цзинь учинил буйство в своем поместье». Появился и бытовой роман – один из известнейших в Китае – «Сон в красном тереме», рассказывающий о богатом столичном семействе.

Династийные романы, начиная с «Троецарствия», стали популярным жанром исторической прозы вплоть до XIX – XX вв. Биографические романы были не менее популярными. После «Исторического повествования о полководцах из семьи Ян» были написаны романы о Кунцзы (Конфуции), Лаоцзы, Хун Сюцюане – лидере тайпинов, Линь Цзэсюе, спровоцировавшем начало первой «опиумной» войны своими радикальными действиями против англичан, Сунь Ятсене, Кан Ювэе и т.д. Особенно большими тиражами эти романы переиздавались в Гонконге и на Тайване.

В традиционном Китае считалось, что проза значима не сама по себе, она представляет интерес настолько, насколько она связана с историей. Для традиционной прозы характерна постоянная апелляция к канонам, частые ссылки на них. Общественная значимость художественной литературы определялась приносимой пользой в идеологическом, воспитательном плане. История для конфуцианцев всегда играла важную роль, (даосы не признавали никакой значимости истории) она была синонимом древности, а «древность есть зерцало», это идеальная субстанция, в которой сопоставлялись другие виды творческой деятельности. «В шестикнижии нет ни одной книги, которая не была бы историей». Пиетет, почитание старины, сакрализация древних правителей опирались на сентенцию Конфуция: «Я передаю, но не создаю. Я верю в древность и люблю ее». К литературному творчеству относились как к пустой затее, если оно не было обусловлено полезностью. Литература несла в себе воспитательную функцию, через нее прививалась мораль. «Польза» художественной литературы была в том, что она обладала большим воздействием на людей, вымысел помогал раскрыть, наполнить описанием нравов, характеров, времени сухие исторические хроники и канонические книги, непонятные рядовому читателю. У Вояо в 1906 г. писал: «У меня есть большое желание создать исторический роман, чтобы сегодняшний читатель прозы мог бы завтра читать официальную историю и понять ее смысл, чтобы тот, кто читал официальную историю вчера и не вник в нее, читая прозу сегодня, мог сам приобщиться к событиям истории».

Император традиционно интересовался делами в литературе, писал предисловия, а то и самостоятельные произведения. Редактура декретов императора считалась важным государственным делом, ибо превосходному содержанию должна была соответствовать превосходная форма, редакторы должны были следить за совершенством стиля издаваемых постановлений. Цензура была особо жесткой при Цинах. Проводились книжные инквизиции, изымались и уничтожались тысячи книг, в которых, по мнению цензоров, содержался какой бы то ни было намек на плохое управление государством маньчжурами, и давалась хорошая оценка династии Мин, когда Китаем управляли ханьцы, т.е. китайцы.

Золотой век китайской художественной прозы пришелся на стык правления династии Мин и Цин. Среди сотен романов и повестей, как материки среди островов, по-прежнему высились книги жанра «историческая проза», которые назывались в Китае цзянши. Но в это время – конец XVI в. – возрастает общая грамотность, развивается книгопечатание, его коммерциализация, наступает расцвет новых жанров в литературе. Наибольшей популярностью пользуются бытовые романы, книги афоризмов, дневники, записи снов, священные тексты буддистов, сексуальные трактаты, календари, справочники и т.д.

Одним из самых известных романов, который переиздается до сих пор и в Китае, и в других странах (у нас он издан несколькими издательствами в разном оформлении) стал любовно-эротический роман под названием «Цзинь, Пин, Мэй или Цветы сливы в золотой вазе». События в романе относятся формально к XIII в., но фактически описывается современная автору жизнь XVI в. (автор до сих пор не известен). Впервые речь ведется о могуществе денег и падении нравов. Кредо автора находим в ХХХ главе, в обращении к читателю: «Да, читатель. Император Хуэйцзун утратил бразды правления. У власти стояли лицемерные сановники, двор кишел клеветниками и льстецами. Преступная клика торговала постами и творила расправу. Процветало лихоимство. Назначение на должность определялось весом полученного серебра: в зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Преуспевали ловкачи и проныры, а способные и честные томились, годами ожидая назначения. Все это привело к падению нравов». Новаторство романа состояло и в том, что главное внимание уделялось частной жизни главного героя, Симынь Цина – полуграмотного торгаша, кутилы, распутника, видевшего смысл существования в обогащении и чувственных наслаждениях. В романе перед читателем проходит бесконечная панорама социальных типов того времени: шести жен главного героя, распутных монахов, грубых и корыстных монахинь, певичек из веселых домов и т.д. Описывая оргии Симынь Цина, его подлые делишки, автор наказывает его: в 33 года герой умирает от чрезмерного распутства, его дочь кончает самоубийством, распутного мужа дочери убивают, пятая жена гибнет от руки младшего брата ее первого мужа, которого она в свое время отравила, в 29 лет гибнет самая красивая жена, его сын, родившийся в день его смерти, в 15 лет уходит в монахи, т.е. главному герою уготована самая страшная кара – прекращение рода, «могильное сиротство». Разгул страстей показывался гипертрофированно, чтобы заклеймить и осудить подобное поведение, напомнить читателю о норме, о морали, о середине. «Нравственность и добродетель сдерживают рвущееся наружу, переливающееся через край. И тот, кто обладает двумя этими качествами – не погибнет, будь то знатный или худородный. Исстари так повелось», - звучит назидание автора. В то же время роман был своего рода протестом против изображения слишком уж запрограммированного человека долга, а не чувства, против пут тысяч правил и предписаний – очевидно, читатели в первую очередь здесь видели замысел автора.

В конце XVI в. У Чэньэнь написал роман «Путешествие на Запад», в котором явно просматривалось влияние чань-буддистской традиции. Речь в нем идет о паломничестве – путешествии в Западные края – обитель Будды – Танского монаха и трех его помощников. Цель путешествия – освобождение

сознания от пут страстей, искупление паломничеством своих прегрешений.

В 1641 г. Дун Юэ пишет знаменитый роман «Новые приключения обезьян». Это роман-притча о человеческих иллюзиях, которые кроются в страстях. Иллюзорно-реальный мир – это мир человеческих чувств, проявляющихся и действующих в повседневной жизни людей. Используя мотив сна, автор свободно вводит в роман фантастические, гротескные образы, позволяющие ему высмеивать государственный уклад: нравы императорского двора, экзаменационную систему, порядки в армии. Тема сна позволяет автору трактовать его как путь к пробуждению, освобождению от страстей. Дун Юэ пишет: «Чтобы прозреть до конца великую правду, прежде нужно вырвать корни страстей, а чтобы вырвать корни страстей, прежде нужно погрузиться в стихию страстей. Лишь погрузившись в пучину страстей мира и узрев пустотность корней их, вырвешься из пут страстей и познаешь подлинность истока истины». «Пробуждение сквозь сон» - основная идея романа. В.В. Малявин делает такое заключение по поводу этого романа: «Подлинность нашего сознания спрятана в самом сердце наших иллюзий, истинное удостоверяется ложным и отличимо от него лишь внутренним опытом – таков урок романа Дун Юэ, и этот урок, заметим, есть лучшее оправдание искусства».

В ХVII столетии расцветает жанр афоризма. Следует вспомнить, что основоположники конфуцианства и даосизма выражались исключительно лаконично и глубокомысленно, это положило начало традиции. Любовь китайцев к афоризмам прорастает в их увлечение эстетикой минимализма: фрагмент, миниатюра, набросок, выращивание миниатюрных садов или «пейзажей на подносе». Хун Цзычен написал книгу афоризмов под названием «Вкус корней». Вот некоторые из его афоризмов:

«Не жажди успеха в мире. Не впасть в заблуждение – это уже успех. Не ищи милости людей. Не заслужить их ненависти – это уже милость»;

«О своих заслугах перед другими нельзя не помнить. О милости других к себе нельзя забывать. А об обидах, нанесенных вам, нельзя не забыть»;

«Когда на сердце светло, в темном подземелье блещут небеса. Когда в мыслях мрак, при свете солнца плодятся демоны».

«С человеком скрытным и молчаливым нельзя быть откровенным. С человеком злым и самовлюбленным нужно держать язык за зубами».

В конце ХУ11 века появляется один из лучших сборников афоризмов в китайской литературе – «Тени глубокого сна», написанный Чжан Чао. Вообще ХУ11 век = это золотой век афористической словесности в Китае, когда появились десятки собраний афоризмов. Афоризмы – это поток внутренней, глубинной жизни души. В отличие от афоризмов европейских авторов, китайские афоризмы не являются средством утверждения человеческой субъективности, противостояния «мыслящей личности» и остальных. В них нет ничего навязчивого. «В китайских афоризмах, - пишет В.В. Малявин, - творческая жизнь возвращается в лоно культурной традиции, а культура примиряется с жизненным опытом». Вот некоторые из афоризмов Чжан Чао:

«Если у вас есть хотя бы один близкий друг, вам негоже роптать на судьбу. Вы не одиноки сами, а благодаря вам в мире одним одиноким человеком меньше»;

«Юноша читает книги, словно смотрит на луну из глубокой ямы. Человек средних лет читает книги, словно смотрит на луну во дворе. Старец читает книги, словно любуется луной с высокой террасы. Глубина их понимания зависит от высоты их положения»:

«Пей вино, но не буйствуй во хмелю. Люби женщин, но не истощай своих сил. Трудись ради денег, но не позволяй им владеть твоим сердцем. Живи неистово, но не теряй головы»;

«Лучше быть бедным и жить в праздности, чем быть богатым и всю жизнь изнемогать в трудах. Лучше стыдиться своего богатства, чем гордиться своей бедностью»;

«Лучше иметь умную жену, чем красивую наложницу, и лучше иметь душевный покой, чем горы золота»;

«Начитанность в книгах хотя и не приносит в жизни выгод, а все же лучше невежества. Возвышенность духа заслуживает восхищения, но она не должна означать незнания жизни как она есть»;

«Мужчина любит женщин, как путник, мучимый жаждой, тянется к воде. Оттого, удовлетворив страсть, он теряет интерес к предмету своих вожделений. Женщина любит мужчину, как путник, томимый жаждой, стремится к прохладе. Оттого, даже достигнув желаемого, она не пресыщается любовью».

В эпоху Цин появляется первый крупный сатирический роман – «Неофициальная история конфуцианцев» (1800 г.) Написанный литератором У Цзинцзы, роман представлял собой острую сатиру на нравы служилой элиты империи и был написан языком, близким к разговорному.

Литературная традиция Китая богата и разнообразна, она вдохновляет и будет вдохновлять не одно поколение творцов.

Древнейшим памятником китайской классической поэзии является «Книга песен» (Ши цзин) Окончательная редакция приписывается Конфуцию и содержит около трехсот ритуальных гимнов, панегириков династии, песен. Большей известностью пользуются народные песни. В них есть любовное томление, печаль разлуки, праздничное веселье, тоска воина по родному очагу и почти нет упоминаний о болезнях, старости, смерти, о божествах и духах. Этими стихами и через сотни лет вдохновлялись поэты, видя в них совершенный образец, сохранивший яркость красок, меткость наблюдений, эмоциональную непосредственность. Вот, например, стихотворение «Не думай о печалях»:

«Большую телегу вперед не пускай –

Сам будешь в пыли и песке.

Не думай о многих печалях своих –

Лишь сам изведешься в тоске.


Большую телегу вперед не пускай –

В пыли затуманится свет.

Не думай о многих печалях своих –

В смятении выхода нет.


Большую телегу вперед не пускай –

Покроешься пылью – взгляни!

Не думай о многих печалях своих –

От дум тяжелее они!»


Еще один источник поэтической традиции в Китае - так называемые «Чуские строфы» (Чу цы). И по содержанию, и по форме они разительно отличаются от поэзии «Книги песен»: в них описываются фантастические существа, чудесные странствия за пределы земного мира, божества.

Лирическая поэзия обязана своим расцветом небольшому анонимному сборнику «Девятнадцать древних стихотворений», где главным источником вдохновения неизвестных авторов стала новая для китайской поэзии тема бренности жизни:

«Как поток, как поток,

вечно движутся инь и ян,

Срок, отпущенный нам

словно утренняя роса.


Человеческий век

промелькнет, как краткий приезд:

Долголетием плоть

не как камень или металл.


Так не лучше ли нам

наслаждаться славным вином,

Для одежды своей

никаких не жалеть шелков!»


В третьем веке возникает поэзия «ветра и потока». Это даосская традиция, поэзия для сердца, а не разума. Это поэзия откровения, духовного порыва «за пределы Неба». Она о том, что надо уметь любить жизнь за ее быстротечность, она об отваге человеческого духа:

«С давних времен, и не видно конца,

Мы скованы цепью мыслей.

Но к чему все раздумья?

Все самое важное – в нас самих.

Я отдаю свою злость Небу,

Я зарываю заботы в Земле,

Я восстаю против канонов,

Я отбрасываю прочь «Книгу песен».

Сто философов путаны и убоги,

Мне хочется сжечь их всех.

Мои думы улетают за горы Запада» (Чжуан Тун)


Для писавших в стиле «ветра и потока» была характерна апология жизни, яркое жизнелюбие, стремление любоваться живым, всюду улавливать пульсацию и биение жизни.

Золотым веком классической лирики стала эпоха Тан, особенно VIII - IX вв. Лучшие поэты того времени – Ван Вэй, Ли Бо, Ду Фу, Мэн Хаожань, Бо Цзюйи. В эпоху Тан родилась новая форма поэзии – так называемые цы, т.е. поющиеся стихи.

Поэты и живописцы черпали вдохновение, забираясь на высокие башни, созерцая «высокие дали», «глубокие дали», «широкие дали», обретая тем самым единство с космосом:

«Вечернее солнце,

Смотрю на три горы,

Как морские валы облака,

Пустота мощна и безбрежна» (Мэн Хаожань)


В качестве примера философского стихотворения можно привести «Спрашиваю у друга», написанное Бо Цзюйи:

«Посадил орхидею,

но полыни я не сажал.

Родилась орхидея,

рядом с ней родилась полынь.


Неокрепшие корни

так сплелись, что вместе растут.

Вот и стебли и листья

появились уже на свет.


Мне бы выполоть зелье,-

орхидею боюсь задеть.

Мне б полить орхидею,-

напоить я боюсь полынь.


Так мою орхидею

не могу я полить водой.

Так траву эту злую

не могу я выдернуть вон.


Я в раздумье: мне трудно

одному решенье найти.

Ты не знаешь ли, друг мой,

как в несчастье моем мне быть?»


Китайская поэзия – это «тончайший сок» китайской культуры, многосложной и рафинированной. Современные поэты черпают вдохновение в традиционной, ставшей классической, поэзии.


II . ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА ЯПОНИИ


Традиция заимствования.


Традиция заимствования сформировалась в ходе исторического развития Японии и стала важнейшей чертой национальной культуры страны. Особенностью Японии являлось то, что восприятие нового не требовало концептуальной перестройки сознания, никогда не стоял вопрос о насильственном вытеснении старого новым, заимствованное ассимилировалось, дополняло автохтонную синтоистскую культуру Японии. Новое усваивалось и трансформировалось в нечто созвучное автохтонной культуре, без затраты энергии на разрушение старого и построение нового. Этому способствовала естественная географическая изоляция (Япония не знала иноземных вторжений, а, следовательно - насильственного насаждения, или, наоборот, искоренения, каких либо форм общественного устройства и государственности, а затем, в новое время, - добровольная, сознательная изоляция страны.

Другой особенностью была исключительная активность заимствований. Япония трансформировала чужое до такой степени, что заимствованное воспринималось как органическая часть национальной традиции.

В древности Япония заимствовала корейскую ученость – корейские учителя обучали японских детей и юношей. Затем начался длительный – полуторатысячелетний период - заимствований китайской культуры, вплоть до ХVIII века. С середины XIX века начинается повальное увлечение европейской культурой, с середины ХХ века – американской.

Традиционная культура Японии – это культура, во многом заимствованная у Китая. Японию сравнивали с любознательным юношей, который учился у умудренного старца – Китая. Ее называли «дочерью древней китайской цивилизации». Глубинное, долговременное влияние Китая привело к тому, что Япония восприняла конфуцианство (в чжусианской форме), даосизм, буддизм (дзэн), китайский тип мышления, науку, многие виды искусства, обычаи. Можно привести примечательный пример из области архитектуры: император Камму перенес в 794 г. столицу в Киото (тогда она была деревушкой Уда) и отстроил ее по точному плану китайского города Чаньань в провинции Шеньси.

Менталитет японцев, живущих в островной стране, определяют как континентальный – это тоже влияние Китая. Китай полагал себя континентальным государством, вслед за ним Япония не имела флота на государственном уровне (были только пиратские судна). Япония была теллурократическим государством (от лат. Tellus – земля и греч. Kratos – власть).

Мировоззрение японцев


В эпоху традиционного общества мировоззрение японцев строилось, естественно, не только на заимствованных из Китая идеях и ценностях, но имело прочный автохтонный фундамент – синто. Синто – «Путь богов» - древнейшая языческая религия с огромным пантеоном божеств, среди которых центральное место принадлежит богине солнца Аматерасу. По легенде именно Аматерасу послала на японскую землю своих сыновей, которые положили начало японскому народу. Центральная идея синто – божественное происхождение японской нации. Считается, что микадо (простонародное название императора) – потомок духов неба, а остальные японцы – потомки духов ками (духи предков, героев, духи, населяющие все вокруг). Считается, что боги синто породили не людей вообще, а только японцев. Поэтому японцы не могли понять иностранцев, которые высказывали желание приобщиться к синто. Набожный синтоист мечтает после смерти стать одним из ками. Синто для японца – это и история, и традиция, и сама жизнь.

Синтоисты полагают, что все сущее является результатом саморазвития мира. Мир появился сам по себе, он совершенен изначально.

В синто четыре культа: культ императора, культ предков, культ природы и культ чистоты.

Для синтоиста император всегда был культовой фигурой, главой нации-семьи. Предметом гордости японцев была непрерывность императорской династии.

Ниша с табличками, где были записаны имена ушедших предков, была в каждом традиционном жилище. Предков поминали и молились перед табличками с их именами в стенах синтоистского храма. Предполагалось, что души ушедших предков витают в пределах обитания живых и помогают им жить. С ними советовались, с ними беседовали, приучали детей почитать их.

Японцев всегда отличала их необыкновенная привязанность к природе, соотнесенность их жизни с природными циклами. Природа понималась как загадочный источник всей жизни и щедрый даритель изобилия. Она была для них тем, что нужно охранять и чем надо любоваться. В природе нет некрасивого, все совершенно. Если из антологий стихотворений японских поэтов убрать стихи о природе, там почти ничего не останется. В традиционном жилище круглый год стоял букет из цветущих в данное время цветов и кустарников.

Чистота понималась японцами как ритуальный обряд очищения тела и мыслей. Физическая чистоплотность японцев поражала заезжих путешественников. Каждодневное омовение было обязательным. Японец старался не допустить «загрязнения» души так же настойчиво: он гнал от себя неприятные эмоции гнева, печали, досады, агрессии, предпочитая устранить как можно быстрее причины, их вызвавшие.

«Японец рождается синтоистом, живет как конфуцианец и умирает как буддист» - эта формула говорит о том, что японец, так же, как и китаец, был открыт для разных учений и никогда не был религиозным фанатом. Синкретизм - синто-конфуцианский, синто-буддийский, синто-даосский - всегда присутствовал в традиционном японском обществе. Буддийский храм нередко строился рядом с синтоистским, а часто в буддийском храме помещался синтоистский. Нередко божества-ками выполняли функции буддийских святых, а те воспринимались японскими прихожанами как синтоистские. Особенно это взаимозамещение было заметно в народной традиции.

В японском обществе действовали Традиция с большой буквы и традиция с малой буквы. Первая передавалась путем посвящения в тайное, эзотерическое знание о божественном происхождении японцев и их исключительности, т.е. идеологию японизма. Посвященных было немного, их замки не трогали во время междоусобиц в средние века, старались сохранить их жизнь как людей особой учености. Это была сакральная Традиция. Для непосвященных существовала профанная традиция, т.е. связанная с повседневной жизнью, ритуалами, обычаями, моральными нормами, нравами людей.

Христианство, занесенное иностранными миссионерами, постигла печальная судьба изгнания из страны, но это произошло не по религиозным причинам, а по политическим. «Золотой век» христианства (XVI - XVII вв.) закончился в 1637 г., когда страна закрылась от остального мира до середины XIX века. Сегуны дома Токугава, объединившие Японию в начале XVII в., почувствовали опасность для единства страны со стороны христианства и его носителей, поскольку южные князья закупали огнестрельное оружие у христиан-иноземцев и могли попытаться вновь разъединить страну; крестьяне стали подниматься на восстания с именами Иисуса и Марии; такие же островные государства - Индонезия и Филиппины - стали предметами слишком пристального внимания христианских государств Голландии и Испании. В Японии были учинены христианские погромы, нераскаявшихся христиан унижали и истязали, а иностранцев выгнали за пределы страны. Вплоть до переворота Мэйдзи христиане в Японии преследовались.


Роль буддизма в духовной жизни и творчестве японцев


Буддизм пришел в Японию в VI веке н.э. из Китая и получил название дзэн-буддизма (медитация)). Он оказал громадное воздействие на японскую культуру, содействуя развитию драмы, поэтических состязаний, художественной литературы, философии, истории. Многие виды искусства нельзя осмыслить без учета влияния на них дзэн-буддизма: чайная церемония, искусство икэбаны, театр Но, боевые искусства, искусство пейзажа, философские сады имеют в своей основе концепции буддизма.

В эпоху Токугава буддизм вступает в период затянувшегося кризиса, он начинает утрачивать гегемонию в культуре и идеологии. Наступает время меркантильного отношения к миру, происходит падение нравов. «Монахи вкушают изысканные яства, содержат жен и наложниц, проводят дни в пьянстве и забавах. А еще они принимают деньги у прихожан и, заявляя, что направляются в столицу давать наставления, проводят там время в винных лавках и с проститутками, бездумно тратя эти деньги…А еще они утверждают, что даже злодеев и преступников ждет спасение и этим препятствуют распространению добра и поощряют зло».

Тем не менее, влияние буддизма на японскую культуру оставалось весьма ощутимым. Все чаще исследователями высказывается та точка зрения, что буддизм не является религией в строгом смысле слова, а неким целостным учением, типом мышления и существования. Он выполняет и религиозную функцию, но он полифункционален, включает все сферы знания. Буддизм – ключ к восточной душе. Понять законы японского искусства невозможно, не принимая во внимание идею иллюзорности бытия, реальности неявленного мира, отношения к бытию как страданию, а к нирване – как к блаженству. Поиск истины выводился за пределы бренного мира. Спасения достигают немногие, единицы, мудрецы. И спастись человек может только сам, без помощи сверхъестественных сил, путем самосовершенствования и обретения новой души в себе самом

Говоря о влиянии буддизма на творчество, его законы и цели, можно выделить некоторые формулы, которым следовал творческий человек.

Первая формула: «Одно во всем и все в одном» имела в виду способность человека сконцентрироваться, отрешиться от всего суетного, сосредоточить внимание на том, чем занимается творец. Чтобы стать самим собой, надо научиться расширять сознание до ощущения всеединства, соритмичности с космосом, культивировать целостное мышление. Надо научиться возвращаться к изначальной целостности, нерасчлененности мира. Японцы называли «полной искренностью» самозабвенную отдачу тому, что делаешь. В этом суть дзэнского искусства.

В чем суть чайной церемонии, например? Это встреча душ в полном безмолвии, тишине. Полный покой, ничего лишнего, постороннего, слышно только бульканье воды. Что делает мастер икэбаны? Он общается с душой цветка. У него отрешенное лицо, он прислушивается к цветам, располагая их так, чтобы они не мешали друг другу и оттеняли красоту друг друга. «Один цветок лучше, чем сто цветков, передает цветочность цветка». Художники Японии, передавая свой опыт ученикам, говорили: чтобы нарисовать сосну, надо уподобиться сосне, чтобы нарисовать ручей, надо уподобиться ручью. И цветок откликнется, и дерево, если сосредоточиться целиком на этом цветке, на этом дереве. Известный популяризатор дзэн-буддизма Судзуки пишет: «Надо привести ум в соответствие с Пустотой, и тогда человек, созерцающий предмет, превращается в сам предмет. Когда слияние с объектом достигнуто, не надо прилагать усилий, кисть будет носиться сама собой (художники называют ее «живой», «танцующей», «резвящейся»).

Вот как создавался рисунок тушью (сумие) на тонкой рисовой бумаге: «Кисть выполняет работу независимо от художника, который лишь позволял ей двигаться, не напрягая свой ум. Если только логика или рефлексия встанут между кистью и бумагой, весь эффект пропадет. Это закон сумие…Набросок сумие беден, беден по форме, беден по содержанию, беден по исполнению, беден по материалу, и все же мы, восточные люди, чувствуем в нем присутствие некоего двигающегося духа, который каким-то таинственным образом парит вокруг штрихов, точек и разного рода теней, вибрируя, сообщает им ритм живого дыхания» (Судзуки). Японский мастер каллиграфии Харадо Кампо объяснял: «Когда я беру палочку туши и растираю ее на камне, спокойствие и мир наполняют мое сердце. Я нахожу слово, которое абсолютно свободно в этом молчании, слово, в котором заключено безграничное пространство. Отсюда и «путь каллиграфии» - седо».

Тот же метод применяется в боевых искусствах, дзюдо, например. Суть его в том, чтобы не бороться, не действовать, - побеждать, не нападая. А вот как учили владеть мечом: «что самое главное в искусстве владения мечом? Достигнуть такого состояния ума, которое называется «неподвижной мудростью». Эта мудрость интуиции приходит после долгой тренировки. Быть «неподвижным» - не значит быть неповоротливым, тяжелым на подъем, безжизненным, как камень или кусок дерева. Напротив, это значит быть в высшей степени готовым к действию, только центр остается неподвижным, и тогда сознание достигает способности мгновенной реакции…».

В театре, как учили наставники, «исполнение будет мужественным, если актер перевоплотится в того, кто обладает качеством мужественности: в воина, демона, божество, сосну или кедр». Актер должен был научиться подражать внутреннему духу того, кого изображал, т.е. полностью перевоплощаться.

Когда центр жизненной силы неподвижен, тогда и начинает проявлять себя творческая энергия в живописи, драме, врачевании и т.д. Высокая центрированность считалась признаком высокого профессионализма.

Вторая формула дзэн-буддизма: «увидеть солнце в полночь». Это попытка приблизиться к непроявленному миру, к Дао, т.е. увидеть невидимое, услышать неслышимое, выявить Красоту Небытия (югэн). Истинным искусством считалось вхождение в Неведомое в себе и в мире. Внутри человека должно проснуться что-то дремлющее, непроявленное в обычной жизни, но в момент сильного потрясения, высшего напряжения духа иногда пробуждающееся. Разными путями (медитация, дыхательная гимнастика, жизненное эмоциональное потрясение) достигается Озарение (сатори), освобождение сознания. Человек в результате видит новыми глазами, постигает суть вещей, сам становится другим. Достигается состояние «не-я», и художник поднимается до вершин своего дела, становится истинным творцом.

Третья формула дзэн-буддизма в искусстве: Мир – это океан, он не возникает и не исчезает. Волны, приливы, отливы то появляются, то исчезают. Ритм, образ волнообразного движения можно найти в архитектуре, в японских садах, в композиции литературных произведений, пейзажах, музыке, боевых искусствах, в театре (колышущиеся движения персонажей-масок театра Но, например).

Четвертую формулу можно определить как умение передать извечное в преходящем. Ценится способность художника подвести слушателя, зрителя, читателя к ощущению иллюзорности, непрочности бытия, мимолетности, неповторимости мгновенья. Японские художники, как никто в мире, ценят непостоянство, переход форм, цвета, времен года. Здесь ключевое слово – аварэ, т.е. очарование.

Пятая формула звучит так: «Знающий – не говорит, говорящий – не знает». Буддийская культура – это культура молчания. Слова Будды бессловесны. Истина невыразима в слове, она передается «от сердца к сердцу». Распространены знаки, символы, условные позы, жесты, язык веера, цветов. Принцип минимализма пронизывает все виды искусства. Это – традиция бессловесного общения или общения на невербальном уровне (западная культура – культура Слова. Сократ говорил: «Заговори, чтобы я

тебя увидел»).

Шестая формула - это идея индивидуального пути в дзэн: «Где живут другие, я не живу. Куда идут другие, я не иду». Исповедующий дзэн художник – единственный хозяин своих мыслей и состояния сатори достигает исключительно собственными усилиями. Склонность к уединению, покою – свойство японской души. Отстраненность от жизни, некая дистанция между реальной жизнью и жизнью души – неотъемлемая черта и буддиста-художника и обычного буддиста. Такая отстраненность помогала буддистам переживать сложные, трагичные ситуации более стойко, выживать в буквальном смысле слова, уметь быть крайне неприхотливыми в быту, терпеть холод и голод, как бы не замечая их.

В японском языке не было термина «искусство». Искусство не понималось как создание чего-то нового, оно понималось как продолжение жизни, т.е. произведение искусства естественно рождается, проявляется, как и все в этой жизни, оно живет, дышит. Произведение искусства – не самоцель, а лишь средство раскрытия истины, достижения единства с миром. Главное – не форма, а дух.