Т. А. Бычкова культура традиционных обществ китая и японии учебное пособие

Вид материала

Учебное пособие

Содержание Традиционное мышление китайцев Эмоциональный мир китайца Судьба в традиционной интерпретации Добро и зло в китайской традиции Традиционные ценности китайского общества

Подобный материал:

• В. В. Петрик культура китая гф учебники, 2273.27kb.
• Учебное пособие 2002, 2794.97kb.
• В. М. Шаталова Культура русского речевого общения Учебное пособие, 1496.68kb.
• Л. Н. Меняйло Эстетическая культура сотрудников органов внутренних дел Учебное пособие, 1426.65kb.
• Учебное пособие к практическим занятиям по дисциплине «Физическая культура» Новочеркасск, 1055.75kb.
• Этнология Восточной Азии; История стран Азии и Африки кореквизиты: История стран Восточной, 410.35kb.
• Учебное пособие Житомир 2001 удк 33: 007. Основы экономической кибернетики. Учебное, 3745.06kb.
• Проблемы формирования и становления восточноазиатских и западноевропейских садов, 793.69kb.
• В. Г. Белинский Разделение поэзии на роды и виды, 1201.35kb.
• Учебное пособие, 2003 г. Учебное пособие разработано ведущим специалистом учебно-методического, 783.58kb.

Традиционное мышление китайцев

Существуют три типа мышления как отражение трех моделей развития:

1. Или белое или черное – европейский тип мышления – дихотомия: что-то одно должно победить в борьбе друг с другом.

2. Белое станет черным, одно станет другим, все чередуется, но не противоборствует – Инь станет Ян, Ян станет Инь, - китайский тип мышления.

3. Белое и есть черное, это есть то, пустой круг, снятие всех противоречий – индийский тип мышления.

Три типа сознания – мифологическое, религиозное и научное – в Европе возникали одно за другим, приходили на смену друг другу, в Китае же они сосуществовали друг с другом. Более того, склонность к рациональному объяснению мифа – это черта традиционного мышления китайцев. Мифы объяснялись и воспринимались как достоверная история.

Уже в очень ранние времена у китайцев появилось ярко выраженное историческое мышление. Канон, слово мудрецов, а не миф лежит в основе китайского традиционного мышления. Это особая форма знания «совершенномудрыми» законов Бытия. «Пратекст» китайской культуры – Ицзин (Книга Перемен) является исходным пунктом рассуждений почти всех философов древнего Китая. «Книга Перемен» имеет все права на первое место в китайской классической литературе – так велико ее значение в развитии духовной культуры Китая, - пишет знаток Ицзин Ю.К. Щуцкий, - Она оказывала свое влияние в самых разных областях: и в философии, и в математике, и в политике, и в стратегии, и в теории живописи и музыки, и в самом искусстве». (Ю.К. Щуцкий. Китайская классическая «Книга перемен», СПб.,1993).

В отличие от аналитического, «западного», типа мышления на Востоке развилось интуитивное мышление. Если на Западе утвердилась дуальная модель мира, при которой Целое – это сумма слагаемых, то на Востоке – недуальная, целостная модель: все двуедино (инь и ян), но едино, Мир – это Целое. «Все в одном и одно во всем».

Китайский ум никогда не разделял материю и дух и не задавался вопросом: что первично? – сознание или материя? Между бытием и сознанием не существовало противоречий – это было неразрывное целое. Кстати, сердце у китайцев – орган, вмещающий одновременно и разум, и эмоции.

Китайская философия не искала первопричину сущего и задавалась не вопросом: что такое жизнь и как устроен этот мир, а вопросом: как жить, каково соотношение между человеком и миром, ее интересовали отношения всего со всеми (здесь ключевое слово именно «отношения»). Как пишет Т.П. Григорьева, философия в Китае возникла не от удивления перед миром (по Аристотелю), а «вследствие забот и беспокойств» (Т.П. Григорьева. Дао и логос. Встреча культур. М., 1992).

Отсюда трезвый практицизм китайского традиционного мышления и основа основ китайского национального характера. Практицизм мышления, его конкретность и ассоциативность приводили, с точки зрения европейца, к отсутствию точности, «иной логике», совершенно непонятной западному человеку. Примеры: крестьянин сообщает, что до ближайшего города 90 ли. Оказалось, что на самом деле это расстояние вдвое меньше, и крестьянин сразу сообщил расстояние туда и обратно. Или: спросили о весе быка – крестьянин дает явно заниженный вес – оказывается, что он сообщил вес чистого мяса, не принимая во внимание вес костей и всего остального. На вопрос, сколько у него детей, отвечает только о количестве сыновей – дочери не в счет.

Для китайского традиционного мышления характерна неразвитость абстрактного мышления. В основе его лежит не Слово, а Образ, идеограмма, а еще точнее – иероглиф, который породил так называемый иероглифический тип мышления. Каждый иероглиф сам по себе Образ, Целое. Французский исследователь Гранэ писал: «Китайский язык кажется созданным не для того, чтобы закреплять понятия, анализировать идеи, наглядно излагать доктрины. Он целиком направлен на то, чтобы приобщить к эмоциональному состоянию, чтобы внушать поступки, чтобы покорять, обращать». Главное – не высказать точную мысль, а передать ощущение, сопутствующее определенным словам и звукосочетаниям. Поэтому исследователи говорят о чувственном мышлении китайцев.

Китайское традиционное мышление преуспело в исследовании мгновенья. Своеобразие такого мышления, по Юнгу, заключается в следующем: «То, что мы называем случайностью, для их мышления является, судя по всему, главным принципом, а то, что мы превозносим как причинность, не имеет никакого значения. Их, видимо, интересует сама конфигурация случайных событий в момент наблюдения, а вовсе не гипотетические причины, которые якобы обусловили случайность, В то время как западное мышление тщательно взвешивает, анализирует, отбирает, классифицирует, изолирует – китайская картина мгновенно все сводит к незначительной детали, ибо все ингридиенты и составляют наблюдаемый момент…Этот любопытный принцип я назвал синхронностью…и он диаметрально противоположен нашей причинности».

Традиционна стереотипность китайского мышления. В Китае был гипертрофирован прецедент. Решающим аргументом в пользу той или иной точки зрения были ссылки на прецеденты в истории, ссылки на классиков, канонические книги. «Золотой век» в прошлом, все идеальное и непогрешимое – там. Новые идеи получали отклик в Китае только в том случае, если они подкреплялись историческим прецедентом. Вспомним реформатора Кан Ювэя, объявившем свою программу реформ «обновленным конфуцианством». Он объяснял свое обращение к авторитету Конфуция так: «Когда простой смертный говорит об изменениях государственного режима, то это вызывает у людей лишь удивление; когда же он начинает приписывать все эти слова древним властителям, то никто не бывает этим испуган, и сам он избежит опасности. Без исторического примера трудно добиться доверия, а без доверия народ не будет повиноваться…» Практический смысл обращения к авторитетам был в том, что любой грамотный, образованный человек в Китае сразу понимал, о чем идет речь, когда ссылались на ту или иную историческую аналогию. Прецедент – это знак в традиционном мышлении.

Традиционное мышление китайцев называют еще стратагемным мышлением. Швейцарский исследователь Харро фон Зенгер потратил 15 лет жизни, чтобы собрать воедино и снабдить обширными комментариями и примерами применения 36 стратагем, секретного национального достояния традиционного Китая, долгое время бывшего недоступным для европейцев. Следует отметить при этом, что отечественный историк В.С. Мясников одним из первых обратил особое внимание на стратагемность мышления китайцев. «Стратагема» означает «план», «ловушка», «хитрость». Стратагемное мышление стало мерилом способностей человека: «Не успеет шевельнуть бровью, в голове рождается план». Это было умение рассчитывать ходы, предвидеть результаты, изучать психологические особенности человека, умение расставлять скрытно от противника западни. В древности это умение распространялось на дипломатическую и военную сферы, но постепенно стало применяться во всех сферах деятельности, вплоть до бытовой. Стратагемность мышления стала особенностью национальной психологии, национальной чертой характера. Вот азбука стратагемщика (как стереотип поведения): «Если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко; заманивай его выгодой, приведи его в расстройство и бери его; если у него все полно, будь наготове; если он силен, уклоняйся от него; вызвав в нем гнев, приведи его в состояние расстройства; приняв смиренный вид, вызови в нем самомнение; если его силы свежи, утоми его, если его ряды дружны, разъедини; нападай на него, когда он не готов, выступай, когда он не ожидает».

Война, с точки зрения профессионала-стратагемщика, это – обман. Главная задача – перехитрить врага, разрушить его замыслы, одолеть его там и тогда, где и когда он этого не ожидает.

Стратагемность стала элементом политической культуры Китая. Вспомним «стратегические планы по усмирению русских» императора Канси, которые действовали в течение 20 лет и закончились подписанием очень невыгодного для России Нерчинского договора 1689 г.

Вот как звучат некоторые стратагемы: «На востоке поднимать шум, на западе нападать»; «В покое ожидать утомленного врага»; «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею»; «Если хочешь что-нибудь поймать, сначала отпусти»; «Делать безумные жесты, не теряя равновесия»; «Размахивая красным знаменем, выступать против красного знамени»; «Убить курицу, чтобы запугать обезьяну» и т.д.

В целом, считая, что Мир изначально совершенен, китайские мудрецы поняли, что бессмысленно тратить энергию и время на насилие над сложными системами. Существует непроявленное состояние мира. Целостное восприятие Природы, целостное мышление сейчас оказывается востребованным современной наукой, поскольку Мир предстает перед учеными уже не как состоящий из отдельных «кирпичиков» (атомов), а в виде процессов наподобие вихрей, турбулентностей, волн, переосмысливается понятие «хаоса» как неизбежной и благотворной фазы в процессе саморазвития материи. Запад как будто обошел Восток – в научно-техническом прогрессе - «если, - уточняет Т.П. Григорьева,- можно обойти того, кто идет по другой дороге».


Эмоциональный мир китайца


Сердце в китайской традиции является одновременно и органом, в котором сосредоточиваются эмоции, и органом разума, центром рождения мыслей. Эмоции и мысль невозможно отделить друг от друга, как инь и ян. Эмоциональный мир китайца был подчинен норме ритуалу, этикету. Было неприлично открыто и в отчетливой форме проявлять свои истинные эмоции – радость, гнев, печаль. Если нарушается норма, полагали блюстители ЛИ, чувства становятся страстями: к славе, выгоде, вещам. Это свидетельствовало о том, что человек впадал в эгоизм, переходящий в главный порок – гордыню. «Радость и гнев – это отступление от Дао, печаль и скорбь – утрата дэ; страсти и вожделения – путы человеческой природы. Человек, охваченный гневом, разбивает инь, охваченный радостью – разбивает ян, ослабление духа делает немым, возбуждение вызывает безумие…Высший покой в том, чтобы постигать, но не меняться; высшая пустота в том, чтобы не обременять себя страстями, высшее равновесие в том, чтобы ни любить, ни ненавидеть…Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горести, то тьма вещей приходит к сокровенному единству. Тогда нет ни истинного, ни ложного, изменения происходят подобно сокровенным вспышкам».

Идеалом было бесстрастие, пресность, серость, невыявленность истинных чувств – это считалось золотым путем Середины, Нормы. «Цзюньцзы благороден потому, что у него нет страстей». Задержанные искусственно эмоции (в психиатрии есть такое понятие – «задержанные эмоции») прорывались с неистовой силой в восстаниях, бунтах, преступлениях.

Главной эмоцией в традиционном обществе считалась радость. Но это была весьма специфичная эмоция, совсем не похожая на европейское понимание радости. Ван Янмин (XVI - XVII вв.) объяснял: «Радость – это первосущность сердца. Если есть радость – возникает веселье. Если есть противоположное радости – возникает печаль. Когда отсутствуют и веселье, и гнев, и печаль, ЭТО является настоящей радостью».

В китайской традиции «знающий радуется» (а в Библии: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»). Конфуций говорил: «Знать – хорошо. Лучше – любить знание. Самое лучшее – получать радость от узнавания».


Судьба в традиционной интерпретации


Судьба зависит только от самого человека. Небо может лишь поддержать своей благосклонностью человека, поступающего разумно, не преследующего корыстных целей, не нарушающего меру, норму. Небо дает ци, из которых состоит психофизический склад человека и в силах любого человека стараться пополнять запасы этой космической энергии как соблюдением нормы, так и особыми психофизическими дыхательными, сексуальными, физическими упражнениями, диетой, эликсирами и т.д.

Различались три вида людских судеб.

1. ДОЛЖНАЯ судьба доставалась человеку, доброму от природы, который не прилагал особых усилий к достижению благоденствия, счастье само находило его.
   
2. ПРЕТВОРЕННАЯ судьба была у людей, которые очень старались поступать добродетельно, достигали счастья и благоденствия упорной работой над собой в течение всей жизни. Претворенная судьба была и у тех, кто давал волю своим низменным желаниям, совершал преступления – он сознательно выбирал такой путь – такие люди пожинали горе-беду сами и пятнали своим поведением репутацию родственников и соседей.
   
3. ПРЕВРАТНАЯ судьба ожидала людей, которые всю свою жизнь поступали добродетельно, стремились выполнять нормы, а их постоянно сопровождали несчастья, горести, потери, невезение.
   

В понимании китайцев судьба не должна была пониматься как нечто фатальное. При всех повторяющихся несоответствиях внутренней природы человека и внешних обстоятельств необходимо продолжать самосовершенствоваться. Судьба никем и ничем не предопределена, она может повернуться другой стороной в любой момент. Нельзя махнуть на все рукой и избегать моральных усилий для ее исправления. И простолюдин может стать императором, если у него достаточный запас благой энергии дэ.

Сыма Цянь (древнекитайский мыслитель, автор «Исторических записок», жил в I в. до н.э.) написал оду с характерным названием «Скорблю о добром муже, не встретившем судьбы»:

«Скорблю о добром муже, родившемся в жестокий век

Кто, себя превозмогая, осуществляет ритуал.

Хоть обликом достойным наделен,

Никто его не замечает,

Хоть есть способности, раскрыть их он не может».

Осуществлять свою судьбу - это значит жить в согласии с природой и при этом не пытаться избегать беды: «Не стремись же к счастью, не пытайся избежать беды. Вверяй себя стихийному движению мира, в конце концов все возвращается к единству». И далее: «Совершенный человек не ведает несчастий не потому, что избегает их. Он идет вперед и встречает свою судьбу». Выход из кольца бед и несчастий не надо искать в разуме и знаниях. Не интеллект, не рацио, а ровная, неколебимая воля, связывающая воедино разум и чувство, духовное и телесное, способна помочь человеку. Самодисциплина, самосовершенствование, борьба с самим собой создают тот необходимый «напряженный покой» жизни, который делает человека несокрушимым, крепким духом, внутренне самодостаточным. Можно так реализовать свою природу, что стать «равным Небу» (необязательно при этом стать императором). Жить в состоянии «напряженного покоя», или «возвышенной тревоги» можно только для самоусовершенствования, а напрягаться ради должностей и богатства бесполезно: «Если на роду написана бедность, то напряжением сил достигнешь богатства, но, достигнув его, умрешь».

Каждый человек уникален и «никогда не рождается по ошибке, и то, с чем он рождается, никогда не бывает случайным. Хотя мир велик, а тьме вещей нет числа, то, что Я есть, не могут отрицать ни божества мира, ни достойнейшие мужи государства, ни люди непревзойденной силы и совершенного знания» (Го Сян, III - IV вв.).


Добро и зло в китайской традиции


Конфуций считал, что человек добр от природы и доброту следует культивировать посредством приобщения людей к знанию. «Мудрец делает добро, спасая людей, не пренебрегая ими. Это называется быть Просветленным. Вот почему добрый человек – учитель недобрых, а недобрые служат ему опорой. Если такого учителя не уважают, или если он не чувствует любви к недобрым, то, сколь бы он ни был умен, впадет в заблуждение. Это называется сокровенной истиной». Цзюньцзы должен был быть человеколюбивым, добрым: «Кто может отдать другому все лишнее? Это могут сделать только те, кто следуют Дао».

У конфуцианцев считалось, что «на зло следует отвечать соответственно, добром же – на добро», т.е. не предполагалось никакого всепрощения (эта традиция была воспринята и японцами). Вспомним, как потерявший «лицо» цзюньцзы мог отреагировать на зло, причиненное обидчиком – убить его ребенка или жену.

У даосов считалось, что зло нельзя искоренить злом, ибо в таком случае накапливается энергия космического зла и затрудняется действие светлой энергии дэ. «Добрым делаю добро и недобрым тоже делаю добро. Благодаря дэ доброты».


Традиционные ценности китайского общества


Мир, Порядок, Гармония, Совершенство, Иерархия, Знания, Семья, Социальная справедливость – главные ценности традиционного китайского общества. Остановимся подробнее на некоторых из них.

Мир понимался как принцип ненасилия и как отсутствие состояния войны.

Принцип ненасилия пронизывает все Триединое учение: конфуцианство, даосизм и буддизм: ян и инь не борются, они меняются местами; Дао – не господин, никого и ничего не подчиняет. Принцип ненасилия распространялся на все: на человеческие отношения в семье, обществе, государстве, на законы искусства, врачевание, строй языка (невозможно представить, чтобы могли появиться главные и второстепенные члены предложения).

С момента объединения Китая и прекращения войн между княжествами установился долгий, даже по историческим меркам, мирный период развития страны. В третьем веке до н.э. состоялось полное разоружение народа и, начиная с позднего средневековья, в период новой истории, военное дело в Китае мало почиталось. Социальным идеалом был цзюньцзы, а не воин.

Конфуций не отрицал значения наличия войск в государстве: «В государстве должно быть достаточно пищи, оружия и народ должен доверять своему правителю». Когда же ученик спросил его: чем можно пожертвовать в случае крайней необходимости? – Конфуций ответил: «Можно отказаться от оружия». Рассказывают случай, произошедший с Конфуцием в дороге. Он увидел землепашцев, которые упражнялись в стрельбе из лука и делали какие-то упражнения и прокомментировал увиденное так: «Подобными делами во времена древних мудрых правителей занимались только воины, а не земледельцы. Теперь же все люди, кажется, хотят быть солдатами – война от этого, конечно, не сделается лучше, но зато обработка полей будет хуже. Однако солдаты нужны все больше и больше».

Лаоцзы, основатель даосизма, был более последователен в отрицании военного насилия и проповедовал, фактически, пацифизм. «Дао не борется, благодаря чему он в мире непобедим», и тот, кто следует Дао, тоже непобедим. «Умеющий побеждать врага не нападает…Это я называю дэ, избегающее борьбы». И далее пояснял: «Кто храбр и воинствен – погибает. Кто храбр и не воинствен – будет жить…кто знает причины того, что Небо ненавидит воинственных? Объяснить это трудно и совершенномудрому». В Даодэцзине встречаем такое рассуждение: «Войско – орудие несчастья, оно не является орудием благородного мужа. Он употребляет его только тогда, когда его к этому вынуждают. Главное состоит в том, чтобы соблюдать спокойствие, а в случае победы себя не прославлять. Прославлять себя победой – это значит радоваться убийству людей. Тот, кто радуется убийству людей, не может завоевать сочувствия в стране. Благополучие создается уважением, несчастье приходит от насилия…Если убивают многих людей, то об этом нужно горько плакать. Победу следует отмечать похоронной церемонией».

Даосы были убеждены, что «хорошее войско – средство, порождающее несчастье, его ненавидят все существа…Где побывали войска, там растут терновник и колючки. После больших войн наступают голодные годы». Они разъясняли свою позицию так: если человек следует Дао, ему не нужна сила, т.к. у него достаточно жизненной энергии, от которой зависит его судьба, для него не существует того, что бы ему сопротивлялось. Победитель у Лаоцзы и есть побежденный.

Суньцзы (древнекитайский мыслитель, жил в 6-5 вв. до н.э., автор трактата по военной теории, считающемуся шедевром военной мысли всех времен и народов) очень подробно показывает, почему большие государства-агрессоры в конечном счете терпят крах: «Когда я полагаюсь лишь на силу, я в любом случае стремлюсь победить другой народ лишь с помощью силы, независимо от того, обороняет ли он свои стены или выступил против меня первым; в этом случае ущерб, причиненный народу другого царства будет велик. Если же ущерб, причиненный народу другого государства, будет велик, ненависть народа этого царства ко мне будет велика; раз ненависть этого народа ко мне будет велика, он будет постоянно помышлять о войне против меня. Когда я стремлюсь победить лишь с помощью силы, независимо от того, обороняет он свои стены, или выступил против меня первым, ущерб, причиняемый в этом случае народу моей страны, будет тоже велик. Если же ущерб, причиненный народу моей страны, будет велик, ненависть народа ко мне будет также велика. Раз ненависть ко мне народа моей страны будет велика, он не будет изъявлять желания воевать за меня. Когда народ другого царства постоянно помышляет о войне против меня, а народ моей страны не желает воевать за меня – это и составляет причину того, что сильное государство становится слабым…» Суньцзы предлагал для преодоления такой ситуации либо совсем не нападать на другие государства и проводить мирную политику, либо, если уж совершать агрессию, то полагаться не только и не столько на грубую силу, но использовать дипломатические и административные усилия к скорейшему завершению конфликта.

Для буддистов-чань принцип ненасилия был главнейшим, на любое убийство было наложено табу. Нарушение запрета неизбежно влекло за собой суровую кару в загробном мире. Убиение живых существ, в том числе домашних животных и мелких насекомых, приравнивалось к убийству людей, поскольку и те, и другие пребывают в едином круге рождений и смертей. В этом контексте употребление яиц в пищу приравнивается к убиению живых существ, а охота и рыболовство считаются преступным занятием, подлежащим суровому возмездию. Буддисты понимали, что без насилия нельзя обойтись, но, если речь идет о спасении многих, насилие все же возможно. Они считали, что борьба в любом виде бессмысленна, т.к. она не может ничего изменить. С точки зрения буддистов, цель никогда не может оправдать применение силовых средств.