Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия
| Вид материала | Рассказ |
- Теоретические основы крэкинга, 2843.38kb.
- Теоретические основы крэкинга, 1953.85kb.
- Модернизация и коррупция, 177.57kb.
- Действительно интересна и актуальна. Писать работу на подобные темы легко и интересно,, 21.1kb.
- Предисловие введение. Закрытое сознание, открытые вопросы часть первая. Хроника неведомого, 4134.98kb.
- Кельтская цивилизация и ее наследие, 2153.07kb.
- Составление: Бойко Б. Л., канд филол наук, профессор, 1788.97kb.
- В. И. Тарасов Ясобирался сегодня рассказ, 72.41kb.
- Поэма эпическая, 675.92kb.
- Сочинение на тему: «Книга, прочитанная летом», 18.43kb.
самый честный человек, какого только видывал свет, был готов соединить свою
судьбу с моею; в некотором смысле он спас мне жизнь, причем спас ее от
полной погибели и притом самым примечательным образом. Он любил меня до
беспамятства и прибыл из Парижа в Роттердам, затем лишь, чтобы меня видеть;
он предложил мне руку даже после того, как я сделалась беременной от него;
будучи достаточно состоятельным и без моего приданого, выразил готовность
отказаться от притязаний на мое имущество, доверив управление им мне самой.
Я могла упрочить свою жизнь, обеспечив себя от любой невзгоды; сложив наши
состояния, мы даже и сейчас могли рассчитывать более, чем на две тысячи
фунтов в год, и я могла бы жить по-королевски, да притом счастливее всякой
королевы; и, главное, получила бы возможность покинуть свою порочную и
преступную жизнь, какую веду вот уже сколько лет, и предаться великому делу,
коему я впоследствии имела столь много причин и случаев себя посвятить, а
именно, покаянию. Однако, чаша моих прегрешений еще не исполнилась. Я
продолжала упорствовать в своем отвращении к браку, и вместе с тем мысль
отпустить его от себя была для меня нестерпима. Что до будущего ребенка, о
нем я не слишком заботилась; я заверила моего друга, что его дитя никогда не
попрекнет его своей незаконнорожденностью и что если родится сын, я воспитаю
его, как подобает воспитать сына благородного отца и из любви к его отцу
буду ему нежной матерью. Поговорив в таком роде еще некоторое время и
убедившись в непреклонности его решения, я покинула его, но не могла при
этом скрыть слез, что катились по моим щекам. Он кинулся ко мне, принялся
меня целовать, умолять, призывая вспомнить все добро, что он мне явил, когда
я была в крайности; справедливость, какую выказал при ведении моих денежных
дел; уважение ко мне, побудившее его отказаться от предложенного мною
вознаграждения в тысячу пистолей за убытки, понесенные им от коварного
еврея; залог нашей несчастной любви, как он называл зачатого младенца, что я
носила под сердцем; он заклинал меня всем, на что только способна искренняя
привязанность, не гнать его от себя.
Но все напрасно. Я оставалась глуха и бесчувственна к его мольбам до
конца; итак, мы расстались. Единственное обещание, какого он от меня
добился, было известить его после родов и указать адрес, по которому од мог
бы ответить на мое письмо. Я дала ему слово чести, что сдержу свое обещание;
когда же он захотел узнать о моих дальнейших планах, я отвечала, что
собираюсь тотчас выехать в Англию, в Лондон, где и намерена рожать, но коль
скоро он решил со мною расстаться, присовокупила я, навряд ли его должна
интересовать моя дальнейшая судьба.
Ночь он провел в своей комнате, но рано поутру уехал, оставив мне
письмо, в коем повторил все, что высказал мне накануне, наказывал получше
смотреть за ребенком и просил тысячу пистолей, которую я предлагала ему в
вознаграждение убытков и неприятностей, претерпленных им от еврея, и которую
он отклонил, отложить (вместе с процентами, какие на них нарастут) на
воспитание ребенка; он горячо убеждал меня сохранить сию небольшую сумму для
несчастного сиротки на тот случай, если я решусь, - а он не сомневался, что
случай такой явится, - выбросить остальную часть моего имущества,
облагодетельствовав какого-нибудь смертного, столь же недостойного, как и
мой искренний друг в Париже. Свое письмо он заключил советом - с таким же
раскаянием, как и он, думать о безрассудствах, в коих мы оба участвовали;
просил прощения за то, что он первый подвигнул меня на них; сам же от души
прощал мне все, за исключением, как он писал, жестокости, с какой я отвергла
его предложение: этого же простить мне, как того требовал долг христианина,
он не в силах, ибо почитает, что своим отказом я причиняю себе вред, и что
это лишь первый мой шаг на пути к полной моей погибели, шаг, о котором со
временем я сама от всего сердца пожалею. Он предсказывал, что меня ожидают в
будущем роковые бедствия и что кончу я тем, что выйду замуж за плохого
человека, который меня я погубит; призывал меня к величайшей осторожности,
дабы он оказался лжепророком; главное же, просил помнить, если попаду в
беду, что у меня есть верный друг в Париже, который не станет пенять мне за
мою былую жестокость к нему и готов во всякое время отплатить добром за все
ало, что я ему причинила.
Его письмо меня поразило как громом. Трудно было представить, чтобы
кто-либо, не имевший общения с нечистой силой, был способен так написать,
ибо он говорил с такой убежденностью о некоторых вещах, которые впоследствии
в самом Деле со мной приключились, что я заранее перепугалась чуть ли не до
смерти; когда же его предсказания сбылись, я уже не сомневалась, что он
обладал познаниями, превышающими человеческие. Словом, его советы -
раскаяться были преисполнены любви, предостережения Относительно ожидавших
меня бедствий, дышали добротой, а обещания помощи, коли она мне понадобится,
свидетельствовали о таком великодушии, какого мне в жизни не доводилось
встречать; и хоть поначалу я особенного значения этой части его письма не
придала, ибо его мрачные предсказания казались мне в то время нелепыми и
недостойными моего внимания, все остальное так живо меня тронуло, что я
впала в глубокое уныние и проплакала, почти не переставая, целых двадцать
четыре часа кряду. Но все же, отдавшись столь всецело печали, - не знаю, что
за сила меня околдовала! - все же я ни на минуту не пожалела всерьез о том,
что не уступила его домогательствам и не согласилась сделаться его женой.
Всей душой хотелось бы мне удержать его при себе, но мне по-прежнему претила
мысль - как, впрочем, и всякая мысль о замужестве, - выйти за него. Голова
моя была, полна отчаянных надежд: я все еще довольно приятна, говорила я
себе, молода, и хороша собой, и могу понравиться какому-нибудь знатному
человеку; и посему я решилась попытать счастья в Лондоне, а там - будь что
будет!
Так, ослепленная тщеславием, я отказалась от единственной возможности
устроить свое счастье и обеспечить себе такую жизнь, при какой мне никогда
больше не грозила нужда; да послужит мой пример предостережением для тех,
кто прочитает ату повесть, этот памятник опрометчивости и безумия, в кои нас
ввергают собственные самонадеянность и силы преисподней; да пребудет она
напоминанием о том, сколь дурно управляют нами страсти и каким опасностям
подвергаем мы себя, следуя побуждениям честолюбия и тщеславия!
Я была богата, красива, привлекательна и еще не состарилась. Я испытала
могущество, каким могу обладать над мужскими сердцами, в том числе над
сердцами великих мира сего; я не могла забыть, как принц ***ский воскликнул,
в минуту восхищения, что во всей Франции нет женщины, равной мне. Я знала,
что могу блеснуть в Лондоне, и знала, как воспользоваться впечатлением,
какое произведу. Я умела держаться, и, познав однажды восхищение принцев,
думала не больше, не меньше, как о том, чтобы сделаться любовницей самого
короля! {71} Однако вернусь к обстоятельствам, в коих пребывала в
описываемую мной пору.
Не сразу оправилась я от разлуки с моим честным купцом. Мне было
бесконечно горько с ним расставаться, когда же я прочитала его письмо, то и
вовсе впала в уныние. Как только он оказался вне досягаемости и я поняла,
что наша разлука окончательна, я почувствовала, что готова отдать половину
моего состояния, лишь бы он вернулся. Все представления мои о жизни в одну
минуту переменились, и я тысячу раз бранила себя дурой за то, что после
плавания по бурному и чреватому опасностями океану распутства и
прелюбодеяния, во время которого потерпели крушение мои честь, добродетель и
правила, я вновь доверилась этим неверным волнам, и главное - в то самое
время, когда мне представилась возможность бросить якорь в тихой и спокойной
гавани; нет, видно, сердце мое и впрямь закоснело в грехе!
Предсказания моего друга повергали меня в трепет, его обещания помощи,
если со мною приключится беда, вызывали слезы и вместе с тем страшили меня,
внушая предчувствия, что меня и в самом деле ожидает беда, и поселяя в моей
голове тысячи тревожных мыслей о том, как я, обладательница огромного
состояния, могу вновь впасть в нищету и ничтожество.
Передо мной встала ужасная картина из поры моей молодости, когда я
оказалась, брошенной, одна с пятью детьми и так далее, о чем я уже
рассказывала. Я стала думать, какие мои шаги могли бы привести меня вновь в
такую крайность и как мне поступить, чтобы ее избежать.
Впрочем, мало-помалу тревоги мои улеглись. Что до моего друга, купца,
он уехал, уехал безвозвратно, ибо я не дерзала следовать за ним в Париж по
причинам, о коих уже говорила. Вместе с тем писать ему, чтобы он
возвратился, я тоже не смела, опасаясь встретить с его стороны отказ, в чем
я почти и не сомневалась. Итак, я сидела, праздно проливая горькие слезы в
течение нескольких дней, или, вернее сказать, недель; но, как я уже
говорила, отчаяние мое мало-помалу улеглось, тем более, что мне предстояло
множество хлопот, связанных с моим состоянием, и неотложность некоторых из
них отвлекла мои мысли и вытеснила впечатления, которые таким нестерпимым
бременем легли мне на душу.
Драгоценности свои я продала еще раньше - все, кроме бриллиантового
перстня, который носил мой друг-ювелир; перстень этот я надевала при случае
и сама, равно как и бриллиантовое ожерелье, подаренное мне принцем, и
великолепные серьги стоимостью примерно в 600 пистолей. Остальное -
драгоценную шкатулку, что он мне оставил перед тем, как отправиться в
Версаль, а также футляр, в котором хранились рубины, изумруды и прочее - так
вот, их, как я уже сказывала, я продала в Гааге за 7 600 пистолей.
Стараниями моего купца я получила все векселя в Париже, и вместе с деньгами,
что я привезла с собой, они составляли еще 13 900 пистолей; таким образом, у
меня было, помимо моих драгоценностей, наличными деньгами и в амстердамском
банке более двадцати одной тысячи пистолей. Теперь моей ближайшей заботой
было, как переправить все это богатство в Англию.
К этому времени мне уже не раз доводилось иметь дела с людьми, которым
я продавала драгоценности великого достоинства и от которых получала большие
суммы по векселям, благодаря чему я была знакома с самыми крупными
негоциантами Роттердама, и получить совет о том, как перевести мои деньги в
Англию, не составляло особого труда. Обратившись поэтому к нескольким
купцам, дабы не ставить все свое состояние в зависимость от одного человека,
а также не открывать никому истинных размеров моего состояния, - итак,
обратившись к нескольким купцам, мне удалось получить на все свои деньги
векселя, подлежащие оплате в Лондоне. Часть векселей я взяла с собой, другую
(на случай нечаянного бедствия в море) - вверила первому купцу - тому самому
голландскому негоцианту, которому меня в свое время рекомендовал мой
парижский приятель.
Проведя таким образом девять месяцев в Голландии, отклонив выгоднейшую
партию, на какую только могла рассчитывать женщина в моих обстоятельствах, с
варварской, можно сказать, жестокостью расставшись с вернейшим другом и
честнейшим человеком на свете, с деньгами в кармане и бастардом в брюхе, я
села на пакетбот в Брилле {72} и благополучно прибыла в Гарвич, где меня
встретила предварительно извещенная мною письмом моя служанка Эми.
С величайшей охотой отдала бы я десять тысяч фунтов из моего состояния,
лишь бы избавиться от непрошеного гостя, поселившегося у меня в брюхе; но
как сие было невозможно, мне пришлось оставить его до времени на месте,
избавившись от него обычным путем, то есть терпеливым ожиданием и трудными
родами.
Мне не пришлось перенести все те унижения, которым обыкновенно бывают
подвергнуты женщины в моем состоянии. Я все обдумала заранее, выслав впереди
себя Эми, которую я для того снабдила необходимыми деньгами. Я поручила ей
снять для меня великолепный дом на *** улице, невдалеке от Черинг-кросса
{73}, нанять двух девушек и слугу, которого она обрядила в изящную ливрею;
затем, севши в карету со стеклянными окнами {74}, запряженную четвериком,
она приехала в сопровождении упомянутого лакея в Гарвич еще за неделю до
прибытия моего пакетбота. Таким образом у меня не было никаких забот, и я
покатила в Лондон, в собственный дом, куда я прибыла в полном здравии под
именем знатной француженки, госпожи ***.
Первым делом я предъявила все мои векселя, кои были (я опускаю
подробности, дабы не затягивать своего рассказа) своевременно приняты и
оплачены. Затем я решила поселиться где-нибудь в деревне неподалеку от
Лондона, дабы разрешиться от бремени, так сказать, инкогнито. Все это,
благодаря моим дорогим нарядам и великолепному экипажу, мне удалось
проделать, избежав обычного в подобных обстоятельствах унизительного
любопытства приходских властей. Некоторое время я не показывалась в моем
новом доме, а впоследствии, по особым соображениям решила вообще туда не
въезжать; вместо этого я сняла великолепные и просторные комнаты на Пел-Мел,
в доме, в котором некогда проживал королевский садовник, отчего в нем
имелась дверь, выходящая прямо в дворцовый парк {75}.
К этому времени я успела привести свои дела в полный порядок; однако,
поскольку меня больше всего тогда заботили деньги, я затруднялась, как ими
лучше распорядиться, чтобы получать с них изрядный годовой доход. Со
временем, впрочем, мне удалось при посредничестве славного сэра Роберта
Клейтона {76} получить закладную на сумму в 14000 фунтов стерлингов,
вследствие чего я могла рассчитывать на годовой доход, равный 1 800 фунтам и
сверх того на 700 фунтов процентами.
Это, вкупе с кое-какими другими доходами, приносило мне более тысячи
фунтов в год - сумма, казалось бы, достаточная для того, чтобы женщина могла
жить в Англии, не ведая нужды и не прибегая к блуду. Примерно в четырех
милях от Лондона я подарила миру здорового младенца-мальчика и, следуя
данному обещанию, написала о том отцу новорожденного в Париж; в этом же
письме я сказала, сколь жалею о том, что он меня покинул и одновременно
давала понять, что если бы он приехал меня навестить, я обошлась бы с ним
менее сурово, чем прежде. Он ответил мне письмом ласковым и любезным, однако
ни единым словом не отозвался на ту часть моего письма, в котором
содержалось приглашение меня проведать, и я поняла, что утратила его
навсегда. Он поздравил меня с благополучным разрешением от бремени и
намекнул, что надеется на исполнение мною его просьбы касательно несчастного
дитяти, как я то ему обещала; я написала ему в ответ, что в точности исполню
его веление; при этом я имела глупость или слабость во втором своем письме,
несмотря на то, что, как я сказывала, он оставил мое приглашение без всякого
внимания, чуть ли не просить у него прощения за мою непреклонность в
Роттердаме и пала столь низко, что попеняла ему за то, что он оставил без
внимания мое приглашение, более того, я чуть ли не повторила это приглашение
еще раз, достаточна прозрачно намекая, что теперь, если бы он приехал, я
согласилась бы выйти за него замуж. Однако он на это письмо не отвечал вовсе
- возможно ли было яснее показать, что он окончательно со мною порвал? Так
что я не только отказалась от дальнейших попыток, но от души себя бранила,
что решилась его вновь позвать; ибо он, можно сказать, полностью мне
отомстил, пренебрегши ответом и заставив меня дважды просить у него то, о
чем он некогда столь настойчиво меня умолял сам.
Оправившись после родов, я вернулась на свою городскую квартиру, на
Пел-Мел и, в соответствии со своим состоянием, которое было изрядно, зажила
на широкую ногу. Опишу в нескольких словах свою обстановку, а также и то,
какой я была в ту пору.
За свою новую квартиру я платила 60 фунтов, в год, ибо оплата
производилась погодично; зато квартира была и в самом деле роскошная и
прекрасно обставленная. Я держала собственную прислугу, которая следила за
чистотой и порядком; платила отдельно за дрова и завела собственную кухонную
утварь. Словом, я жила достаточно богато, но и без излишней пышности: у меня
была карета, кучер, лакей, моя горничная Эми, которую я наряжала, как
барыню, сделав ее своей компаньонкой, и еще три служанки. Так прожила я
несколько времени. Одевалась по последней моде и чрезвычайно богато, а в
драгоценных украшениях у меня недостатка не было. Слуг я одела, в ливрею,
обшитую-серебряными галунами, словом, так богато, как только дозволено
людям, не принадлежащим к знати. В таком виде и явила я себя Лондону,
предоставив свету гадать, кто я такова и откуда взялась: сама же я никому не
навязывалась.
Иногда я прохаживалась вдоль Мел {77} со своей камеристкой Эми, но ни с
кем не знакомилась и не водила компании. Наряжалась же я для этих прогулок
как можно пышнее. Вскорости, однако, я обнаружила, что интерес, какой
вызывает моя особа у людей, много превосходит любопытство, какое выказывала
я по отношению к ним; первым делом соседи, как я о том узнала, старались
дознаться, кто я такая и каковы мои обстоятельства.
Единственно, кто мог удовлетворить их любознательности и дать
какие-либо обо мне сведения, была Эми; будучи от природы болтушкой и.
истинной кумушкой, она принялась за дело со всем свойственным ей искусством.
Она дала им понять, что я богатая вдова некоего знатного француза и приехала
присмотреть за наследством, доставшимся мне от родственников, которые умерли
здесь, в Англии; что состояние мое равняется 40000 фунтов и полностью
находится в моих руках.
Это было большой ошибкой со стороны Эми, да и с моей тоже, о чем,
однако, мы поначалу не догадывались; пущенная ею молва привлекла ко мне
господ того разбора, что именуется охотниками за приданым; сии рыцари наживы
постоянно делают дамам осаду, как это у них называется, дабы заключить их
(как именовала это я) в тюрьму; иначе говоря - стремятся жениться на богатой
наследнице и промотать ее наследство. Впрочем, если я и была неправа,
ответив отказом на честное предложение голландского купца, который был готов
предоставить мне распоряжаться моим состоянием, как мне вздумается, и
обладал при этом состоянием не меньшим, нежели мое собственное, то теперь,
отклоняя джентльменов благородного происхождения, успевших промотать до
последнего гроша свое некогда изрядное состояние, я поступала совершенно
правильно. Им необходимо было заполучить круглую сумму, дабы жить, ни в чем,
как они выражались, себя не стесняя, - иначе говоря для того, чтобы
расплатиться с долгами, возвратить своим сестрам их приданое и тому
подобное, - после чего доверившаяся им женщина становилась пожизненной
узницей и должна была жить так, как угодно было их милости.
Эти их происки я разглядела тотчас, и посему их ловушки не представляли
для меня опасности. Однако, как я сказывала, слава о моем богатстве
привлекла ко мне несколько джентльменов подобного рода, кои не мытьем, так
катаньем добивались того, чтобы быть допущенными к моей особе; для всех них,
однако, у меня был один ответ - что я не тягочусь своим одиночеством, не
имею желания сменить свое состояние на их поместья и что, короче говоря, не
вижу никакой выгоды от брака, какое бы блистательное положение он ни сулил;
знатные титулы, говорила я, быть может, и доставили бы мне честь
покрасоваться рядом с женами пэров Англии (я упоминаю об этом затем, что