Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия
| Вид материала | Рассказ |
- Теоретические основы крэкинга, 2843.38kb.
- Теоретические основы крэкинга, 1953.85kb.
- Модернизация и коррупция, 177.57kb.
- Действительно интересна и актуальна. Писать работу на подобные темы легко и интересно,, 21.1kb.
- Предисловие введение. Закрытое сознание, открытые вопросы часть первая. Хроника неведомого, 4134.98kb.
- Кельтская цивилизация и ее наследие, 2153.07kb.
- Составление: Бойко Б. Л., канд филол наук, профессор, 1788.97kb.
- В. И. Тарасов Ясобирался сегодня рассказ, 72.41kb.
- Поэма эпическая, 675.92kb.
- Сочинение на тему: «Книга, прочитанная летом», 18.43kb.
имело не меньше значения) чрезвычайно состоятельный, отважился предпринять
на меня атаку. Начал он с пространного вступления касательно моего
богатства. "Вот простак, - подумала я, взвешивая про себя предложение этого
милорда. - И ты еще мнишь, будто на свете сыщется женщина, которая,
согласившись унизиться до блуда, почтет ниже своего достоинства принять
соответствующее вознаграждение. Ну, нет, милорд, коли вы чего от меня и
добьетесь, то это вам будет тем дороже стоить, поскольку вы не посмеете
предложить ничтожную сумму женщине, имеющей 2000 фунтов годового доходу".
Итак, после долгих разглагольствований о сем предмете, заверяя меня,
что не преследует каких-либо корыстных целей, не покушается на мое богатство
и не намерен меня ограбить (чего, к слову сказать, я нимало не боялась, ибо
я слишком много внимания уделяла своим денежкам, чтобы расстаться таким
путем хотя бы с малой долей их), он принялся рассуждать о любви, предмете,
столь для меня смехотворном, когда он не соединен с главным, то есть с
деньгами, что у меня едва хватило терпения выслушать его до конца.
Я, впрочем, держалась с ним любезно и дала понять, что в состоянии
выслушать гнусное предложение, не оскорбляясь, но что вместе с тем завоевать
меня не такое легкое дело. Долгое время он приходил ко мне в качестве
искателя, словом, ухаживал за мною не менее прилежно и внимательно, чем если
бы речь шла о законном браке. Он сделал мне несколько ценных подарков,
которые я, изрядно поломавшись для порядка, в конце концов принимала.
Мало-помалу я стала дозволять ему и некоторые другие вольности, так
что, когда он, наконец, любезно предложил положить мне определенное
содержание, говоря, что, хоть я и богата, это все же не освобождает его от
обязанности вознаградить милости, коими я благоволю его удостоить, и что,
если мне суждено ему принадлежать, я не должна проживать собственные деньги;
за ценой же, заключил он, он не постоит. Я отвечала ему, что, хоть и не
являюсь ни в какой мере мотовкой; мне все же не удается тратить на себя
менее 500 фунтов в год; однако я не жажду определенного, заранее
обусловленного содержания, ибо смотрю на это, как на род золотых оков,
слишком напоминающих узы брака; хоть я и способна хранить верность человеку
благородному, каковым я считаю его милость, сказала я, мне претит какое бы
то ни было стеснение моей свободы; и пусть молва о моем богатстве несколько
раздута, я все же и не так бедна, чтобы повесить себе хомут на шею ради
какой-нибудь жалкой пенсии.
На это он возразил с совершенной искренностью, что намерен взять на
себя все расходы на мое содержание; что не понимает, о каких узах может идти
речь в частном договоре такого рода, какой мы с ним собираемся заключить;
что он не сомневается, что честь моя будет служить единственными узами, нас
связывающими, и что я не почту их обременительными; что касается прочих
обязательств, он с презрением отметал все, кроме тех, кои, он убежден, я
стану соблюдать, будучи женщиной чести; касательно же моего содержания он
объявил, что я вскорости сама могу убедиться, что он ценит меня много выше
500 фунтов в год; на этом мы с ним и порешили.
После означенного разговора я сделалась к нему несколько любезнее;
время и многочисленные беседы наедине сильно нас сблизили, и мы уже начали
подходить к главному предмету, а именно к 500 фунтам моего годового
содержания {88}. Он тотчас согласился на такую сумму, причем тон его был
таков, словно мое согласие являлось величайшим с моей стороны снисхождением;
я же, которая и в самом деле считала такую сумму чрезмерной, в конце концов
позволила себя убедить или уговорить ее принять, основывая, однако, наш союз
на одной лишь устной договоренности.
Когда он таким образом добился своего, я сказала ему, что у меня было
на душе. "Теперь вы сами видите, милорд, - сказала я, - сколь я,
бесхарактерна, уступив вам без всяких условий и без каких либо гарантий
согласившись получать от вас лишь то, чего вашей милости можно будет лишить
меня, когда бы вам ни заблагорассудилось; если я почувствую, что за мою
доверчивость меня меньше ценят, я буду наказана карою, которую надеюсь не
заслужить".
Он отвечал, что докажет мне, что не искал добиться меня путем выгодной
сделки, к каковым часто принято прибегать; как я удостоила его доверия,
сказал он, так и он мне покажет, что я доверилась человеку благородному,
умеющему ценить любезность. С этими словами он вытащил из кармана вексель на
имя некоего золотых дел мастера 89, достоинством в 300 фунтов, и, кладя его
мне в руки, сказал, чтобы я смотрела на это, как на залог того, что,
отказавшись с ним торговаться, я не прогадала.
Это было в самом деле очень мило и давало понятие о том, как будут
складываться наши деловые отношения в дальнейшем; короче говоря, мое
обхождение после этого невольно сделалось нежнее прежнего, и так одно
повлекло за собой другое и я неоднократно явила ему доказательства того, что
принадлежу ему всецело столь же по сердечному влечению, сколь по
обязанности, чем его несказанно порадовала.
В скорости по заключении с ним нашего полюбовного договора я начала
подумывать, что моему нынешнему положению не соответствует столь открытый
образ жизни и, как я объявила моему господину, большая уединенность избавила
бы меня от домогательств и постоянных посещений известного ему рода людей,
которые, к слову сказать, получив обо мне представление, коего я и в самом
деле заслуживала, уже поговаривали о возобновлении этой вечной игры -
любовных приключений и ухаживаний, о чем они, не церемонясь, давали мне
понять; мне же все это было так отвратительно, как если бы я была
добродетельной замужней женщиной. Эти люди мне и впрямь претили, тем более,
что вели они себя назойливо и дерзко. Да и милорду*** они вряд ли пришлись
бы по сердцу. Было бы довольно забавно описать все те способы, коими я
отделывалась от подобных поклонников: я притворялась оскорбленной, говоря,
что, к великому моему сожалению, они вынуждают меня просить их прекратить
свои посещения и отказать им от дому, ибо не вижу иного способа избежать
клеветы, которую своими домогательствами они призывают на мою голову; как ни
тяжело мне быть столь неучтивой, говорила я, я все же почитаю своим долгом
не принимать у себя джентльмена, дерзнувшего сделать мне подобное
предложение; впрочем, более обстоятельное описание всего этого задержало бы
мой рассказ. Словом, по изложенным выше причинам я решила переменить свою
квартиру, дабы жить более уединенно, о чем и доложила милорду; к тому же мне
пришло в голову, что, коли я буду в состоянии жить на столь же широкую ногу,
но не так открыто, мне удастся гораздо меньше тратиться, а пятиста фунтов в
год, кои мне причитались от моего великодушного покровителя, будет более, -
много более, - чем достаточно на мои расходы.
Милорд с готовностью поддержал меня в моем желании и пошел даже дальше,
нежели я ожидала, приискав мне превосходную квартиру в доме, где его не
знали (по-видимому, он подослал кого-нибудь арендовать эти комнаты вместо
себя) и куда он мог проникать через дверь, выходящую в Сент-Джеймский парк -
в ту пору это редко кому дозволялось.
Обладая собственным ключом, он мог попадать ко мне во всякое время дня
и ночи, а поскольку в нашем распоряжении, сверх того, имелась дверца в
нижнем этаже, замыкавшаяся на замок - а ключ у милорда подходил ко всем
замкам, ибо это была отмычка, - он мог проходить прямо ко мне в спальню - ив
двенадцать, и в час и два часа ночи.
N.B.: Я не боялась быть застигнутой с кем-нибудь другим в постели,
короче говоря, я ни с кем, кроме милорда, не имела никаких дел.
Однажды ночью приключился, с нами забавный случай; его милость ушел от
меня в тот день поздно, и, не ожидая, его посещения той же ночью, я взяла к
себе в постель Эми; примерно в третьем часу заявился милорд и застал нас там
обеих крепко уснувшими: он был слегка навеселе, впрочем, - разум его ничуть
не был помрачен и он не был, что называется, пьян. Он прямо прошел ко мне.
Эми перепугалась до смерти и громко вскрикнула. Я же спокойно сказала:
- Ах, это вы, милорд, я вас нынче не ждала и мы были несколько напуганы
случившимся по соседству пожаром.
- Вот как! - воскликнул он. - Я вижу, у вас в постели уже есть гость. Я
принялась оправдываться,
- Не беспокойтесь, сударыня, - сказал милорд, я вижу, что это не гость,
а гостья.
Но тут же, как бы спохватившись, прибавил:
- Впрочем, почем знать, - быть может, это, точно, гость?
- Ах, милорд, - сказала я, - неужели ваша милость не признали мою
бедную Эми?
- Что это Эми, я вижу, - отвечал он. - Но откуда мне знать, что такое
ваша Эми, ведь может статься, что это никакая не миссис Эми, а самый
настоящий мистер Эми? Быть может, вы не воспротивитесь тому, чтобы я
удостоверился сам?
Я сказала, извольте, ваша милость, проверяйте, коли вам то кажется -
нужным, но что до меня, я убеждена, что милорду известно, к какому полу она
принадлежит.
Итак, он кинулся на бедную Эми, и я даже подумала, уж не зайдет ли он в
своей шутке слишком далеко, да еще в моем присутствии, - ведь такое со мной
уже случалось в обстоятельствах сходных с нынешними. Однако его милость не
был столь разгорячен и всего лишь желал убедиться, является ли моя
камеристка мистером Эми, или миссис Эми. Это ему, по-видимому, удалось, и,
успокоив таким образом свои сомнения, он отошел в противоположный угол
комнаты и оттуда - в смежный чулан, где и уселся.
Между тем мы с Эми встали, и я дала Эми свежие простыни, велев ей
быстренько постлать милорду в другой комнате, что она немедля и исполнила.
Там я уложила милорда и, по его просьбе, легла рядом. Правда, я поначалу
пробовала уклониться, сказав, что перед тем лежала с Эми и не успела
переменить рубахи, но ему к этому времени было уже не до щепетильности: с
него было довольно того, что миссис Эми не являлась мистером Эми; на том вся
шутка и кончилась; Эми, однако, не показывалась ему более на глаза ни в ту
ночь, ни весь последующий день; когда же милорд, наконец, ее увидел, он так
подтрунивал над ночным следствием, как он изволил выразиться, что Эми не
знала, куда деваться со стыда.
Добродетель Эми, собственно, не отличалась столь суровой чопорностью, в
чем мы имели случай убедиться, но в ту ночь она была застигнута врасплох и
не совсем еще даже очнулась от сна; к тому же, в глазах милорда она была
вполне добродетельной девицей, он не имел оснований в этом сомневаться;
прочее же было лишь для посвященных.
Вот уже восемь лет - считая с моего возвращения в Англию - как я вела
сей неправедный образ жизни, и хоть милорд не находил, к чему во мне
придраться, я обнаружила без особого труда, что всякий, кто взглянет мне в
лицо, поймет, что мне уже перевалило за двадцать; между тем, могу сказать,
не хвастая, что для своего возраста - а мне уже пошел шестой десяток - я
весьма и весьма хорошо сохранилась.
Я думаю, свет не видывал такой женщины, как я: прожить двадцать шесть
лет, увязая в пороке, и не испытывать при этом ни тени раскаяния, или хотя
бы сожаления, ни намека на желание положить такой жизни конец! Верно, за все
эти годы привычка к пороку столь крепко во мне укоренилась, что я и не
ощущала его как порок, и жизнь моя катилась гладко и безмятежно. Я купалась
в золоте, которое, благодаря экономическим ухищрениям, кои мне внушил
честный сэр Роберт, изливалось на меня столь обильным потоком, что к
окончанию моего восьмого года в Англии я имела две тысячи восемьсот фунтов
ежегодного дохода; при этом я его даже не трогала, ибо полностью перешла на
содержание милорда ***, из щедрот которого я еще умудрялась откладывать
более. 200 фунтов в год; ибо, хоть он и не обязывался выплачивать мне
ежегодное содержание в 500 фунтов, как я о том ему намекала, он давал мне
деньги столь часто и в таком количестве, что почти всякий год я получала от
него по меньшей мере семьсот, а то и восемьсот фунтов.
Здесь я должна немного заглянуть назад, затем что, рассказав так
откровенно о всех своих дурных поступках, я должна также упомянуть кое о
чем, что, смею сказать, рисует меня и с хорошей стороны. Я не забыла, что,
покидая Англию, - а тому прошло уже пятнадцать лет я оставила пятерых
младенцев, так сказать, - на произвол судьбы, иначе говоря, - на милость
родственников их отца. Старшей в ту пору еще не сравнялось и шести лет, ибо
мы были женаты неполных семь лет, когда их отец нас бросил.
Возвратись в Англию, я испытывала большое желание узнать, как сложилась
их судьба, живы ли они и, если живы, то каким образом поддерживают свое
существование; притом я решилась ни под каким видом им не открываться и
оставить тех, кому довелось их воспитывать, в неведении, что на свете есть
существо, являющееся их матерью.
Единственное лицо, которому я могла довериться, была Эми; ее-то и
послала в Спитлфилдс, где жили старая тетка и та бедная женщина, которая
вынудила родственников взять на себя попечение о моих детях; ни той, ни
другой она не застала, - вот уже несколько лет как обе покоились в сырой
земле.
Тогда Эми решила наведаться в дом, куда она подкинула несчастных детей.
Там она застала новых жильцов, от которых никакого толку добиться ей не
удалось. Итак, Эми вернулась с ответом, который для меня отнюдь не являлся
ответом, ибо не мог меня ни в коей мере удовлетворить. Я послала ее назад,
чтобы она порасспросила соседей, что сталось с семьей, проживавшей прежде в
доме, где поселились новые жильцы, и если они переехали, то куда и каковы их
обстоятельства, а заодно, по возможности, разузнать, что с теми несчастными
сиротками, как они живут и где, какое было с ними обращение и прочее.
Из второго своего посольства Эми принесла мне следующую весть: что
касается моих родственников, то муж моей золовки, который, хоть и не являясь
моим детям родным дядюшкой, был, однако, к ним добрее, умер, оставив свою
вдову в обстоятельствах, несколько стесненных; не то, чтобы она нуждалась,
но состояние ее оказалось много меньше, нежели то, какое молва приписывала
покойному.
Что до несчастных малюток, то двоих из них она как будто продолжала
держать при себе, во всяком случае, так было до смерти ее мужа; однако
добрые соседи от души жалели бедных сироток; тетушка, как известно, приютила
их против воли и обращалась с ними самым варварским образом, держа их чуть
ли не на положении слуг, заставляя их выполнять всю черную работу по дому и
прислуживать ей и ее родным детям; притом она едва даже раскошеливалась на
то, чтобы их одевать по-человечески.
По-видимому, речь шла о двух моих старших дочерях; первой у меня
родилась девочка, затем мальчик, за тем две девочки, и наконец самый младший
- мальчик.
Задержусь, однако, на печальной истории моих двух старших дочерей,
чтобы уже покончить с нею. Как моей Эми сделалось известно все от тех же
соседей, девочки, едва достигнув возраста, в котором можно уже самим искать
работу, ушли от тетки; иные утверждали, что она их выгнала из дому, но,
кажется, дело обстояло не совсем так; однако жестоким своим обращением она
вынудила их покинуть ее дом, и старшая поступила в услужение к хорошим
знакомым, жившим неподалеку; то была добрая женщина, жена довольно
состоятельного ткача, и она взяла мою дочь к себе в горничные; некоторое
время спустя, старшая подыскала место для второй сестры и вызволила ее из
каторги, каковой было житье у тетушки.
Словом, это скучная и грустная история. Я направила Эми в дом ткача, у
которого работала моя старшая, но тут выяснилось, что хозяйка, жена ткача,
умерла, и никто не мог сказать, куда девалась ее горничная; говорили, будто
та устроилась к какой-то знатной, даме, проживавшей в другом конце города;
однако имени этой дамы никто не знал.
Все эти справки заняли у нас недели три или четыре, к исходу коих я
была ничуть не в лучшем положении, чем прежде, ибо то, что я узнала, никоим
образом удовлетворить меня не могло.
Я послала Эми на розыски того доброго человека, который, как я говорила
в начале моей повести, настоял на том, чтобы собрать деньги на воспитание
моих детей и заставил взять младшего из приходского приюта. Человек этот был
еще жив; Эми удалось также узнать, что мои младшая дочь и старший сын оба
померли, но что младший сын, которому к этому времени миновало семнадцать,
был, благодаря все тому же доброму попечительству своего дядюшки,
подмастерьем, но что ремесло, к которому его определили, было самого низкого
разбора, - так что ему приходилось выполнять тяжелую работу.
Подстрекаемая любопытством, Эми тотчас отправилась его проведать; он
был с ног до головы в грязи, и видно было, что он работает сверх всяких сил.
Узнать его, она, конечно, не узнала, ибо в последний раз, когда она его
видела, ему было всего два года.
Однако, разговорившись с ним, она обнаружила, что это славный,
смышленый и обходительный малый; что о судьбе его родителей ему ничего не
известно, и что он не имеет никаких иных видов на будущее, кроме как
зарабатывать себе на жизнь прилежным трудом; Эми не захотела смущать его
соблазнительными надеждами, опасаясь, как бы у него не вскружилась голова и
он не сделался лодырем; однако она разыскала благодетеля, пристроившего его
к месту, и, обнаружив, что это простой добросердечный человек, питавший
лучшие намерения, сочла возможным быть с ним несколько откровеннее. Она
рассказала ему длинную историю о том, что юноша внушает ей большую нежность,
ибо она была очень привязана к его родителям; что она и есть та самая
служанка, что привела всех детей к дому их тетушки и убежала; что ей очень
хотелось бы знать о дальнейшей участи их несчастной матери, которая тогда
осталась без каких бы то ни было средств к пропитанию. Под конец Эми
сообщила, что собственные обстоятельства ее поправились и что она в
состоянии кое в чем помочь этим детям, если бы только могла их разыскать.
Он выслушал ее со всей учтивостью, какую только могло вызвать столь
доброе предложение, и в свою очередь рассказал подробно обо всем, что ему
удалось сделать для мальчика; как он его воспитывал, кормил и одевал, дал
окончить школу и, наконец, пристроил в ученики. Эми сказала, что он показал
себя истинным отцом ребенка.
- Однако, сударь, - продолжала она, - ремесло, в какое вы его отдали,
весьма тяжелое, работа изнурительна, а мальчик меж тем худой и слабенький.
- То верно, - согласился он, - но мальчик сам избрал это ремесло и,
поверьте, сударыня, мне пришлось из своего кармана выложить 20 фунтов за его
обучение {90} и, сверх того, одевать его на свои средства, покуда не
кончатся годы его ученичества. Что же до того, что работа трудная, - сказал
он, - увы, такова участь бедняги, я же сделал для него все, что мог.
- Что ж, сударь, вы, я вижу, от души хотели ему помочь, - говорит Эми.
- И это делает вам честь; но коль скоро я решилась принять в нем участие, я
попросила бы вас, если можно, взять его с этой работы, она чересчур для него
изнурительна, и я видеть не могу, как ребенок выбивается из сил ради куска
хлеба; я надеюсь устроить ему судьбу так, чтобы он мог жить без столь
тяжкого труда.
Добрый человек усмехнулся на эти слова.
- Разумеется, - сказал он, - я могу его взять от этого хозяина. Но
только тогда мне не видать моих 20-ти фунтов, что я за него уплатил,