Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 35

непреклонна. Наконец, он избрал средство, которое, как он себе льстил,

окажется безошибочным, - таким оно, наверное, и было бы с любой другой

женщиной на свете. Заключалось оно в том, чтобы, застигнув меня врасплох,

мною овладеть, после чего само благоразумие, казалось бы, должно было

заставить меня с готовностью вступить с ним в брак.

К этому времени мы позволяли себе такие вольности, какие приняты лишь

между супругами - во всяком случае, они допустимы лишь между людьми,

состоящими в законном браке; впрочем, мы никогда не переходили границ

приличия и благопристойности. Но однажды вечером мы выпили больше вина, чем

обычно, и мне показалось, что он нарочно подливает мне еще и еще; я решила

сделать вид, что охмелела не меньше его, с тем чтобы, словом, если он мне

что и предложит, особенно не упорствовать.

Около часу ночи - так мы с ним засиделись - я сказала: - Смотрите, уже

пробило час! Мне пора ложиться.

- Ну что ж, - сказал он. - Я лягу с вами.

- Нет, нет, - сказала я. - Ступайте к себе. Он снова сказал, что ляжет

со мной.

- Права, - сказала я, - раз вы так говорите, я не знаю, что и ответить.

Я не могу устоять против вас, коль скоро вы решились.

Впрочем, я от него вырвалась и прошла к себе в спальню, однако дверь не

закрыла, благодаря чему он мог свободно видеть, что я начала раздеваться;

тогда он отправляется в свою комнату, она была ведь на одном этаже с моей -

наскоро раздевается тоже и в комнатных туфлях и халате подходит к моей

двери.

Полагая, что он ушел совсем и что, стало быть, он только пошутил и либо

робел, либо и не имел серьезного намерения исполнить то, о чем говорил, я

закрыла дверь, но не заперла ее на ключ, так как это вообще не было в моем

обычае, и даже не задвинула засова. Не успела я лечь, как появляется он в

своем халате и, приоткрыв дверь чуть-чуть, так что он не мог даже просунуть

в нее голову, говорит тихонько:

- Как? Вы в самом деле уже легли?

- Да, да, - говорю я. - Ступайте к себе.

- Ну, нет, - говорит он. - Никуда я не пойду. Вы же сами сказали, что

позволите мне с вами лечь, а теперь "ступайте". Нет и нет!

И входит в комнату, запирает дверь изнутри и в ту же минуту оказывается

подле моей постели. Я нарочно начинаю браниться и обороняться и с еще

большей горячностью, чем прежде, велю ему меня покинуть. Все, однако,

напрасно; на нем ничего не было, кроме туфель, халата да еще нижней рубахи.

Он скинул халат, отвернул мое одеяло и забрался ко мне в постель.

Некоторое время я еще противилась, но это было только для вида, ибо,

как я уже говорила, я с самого начала задумала, что позволю ему, если он

захочет, лечь со мною, а дальше - будь что будет!

Итак, он провел со мной и ту ночь, и следующую, и третью тоже; днем же

все это время мы очень веселились. На третью ночь, однако, он сделался

несколько серьезней.

- Вот что, душа моя, - сказал он, - хоть я зашел дальше, нежели

намеревался, а также дальше, нежели вы того ожидали, ведь я к вам обращался

не иначе как с честным предложением, - так вот, чтобы поправить дело и

доказать вам совершенную искренность намерений, какие я вмел с самого

начала, а также верность, кою обязуюсь соблюдать всегда, я и сейчас готов

вступить с вами в брак и хочу обвенчаться завтра утром - на тех же

справедливых условиях, какие я предлагал раньше.

Следует признать, что это в самом деле свидетельствовало как о

честности его намерений, так и о великой его ко мне любви. Я же истолковала

его слова совсем в другую сторону, а именно - что он зарится на мои деньги.

Как же он изумился, как смутился, когда, выслушав его предложение с холодным

равнодушием, я вновь повторила, что он просит меня о том единственном, чего

я не в силах ему даровать.

Он был поражен.

- Как? - воскликнул он. - Вы мне отказываете? И когда же? После того,

как я с вами спал!

Я отвечала ему холодно, но по-прежнему учтиво.

- Это верно, - сказала я, - к вящему моему позору, это так. Вы застигли

меня врасплох и завладели мною. Не примите, однако, за обиду, но я все равно

не могу согласиться сделаться вашей женой. Если у меня родится ребенок, -

продолжала я, - я поступлю с ним, как вы укажете; надеюсь, вы не выставите

меня на всеобщее позорище за то, что я выставила себя на позор вам. Но, воля

ваша, дальше я не иду. На этом я твердо стояла и не желала слушать о браке.

Все это может показаться не совсем понятным. Попытаюсь объяснить свой

поступок, насколько я сама его тогда понимала. Я знала, что на положении

любовницы я, по установленному обычаю, получала бы содержание от любовника;

между тем как вступивши в брак, я теряю все свое имущество, которое перейдет

в руки мужа и сама я должна буду во всем ему подчиняться. Поскольку денег у

меня было достаточно и положение брошенной любовницы в будущем меня не

страшило, мне не было никакой причины дарить ему двадцать тысяч за то, чтобы

он на мне женился, - слишком дорогая цена за кров и стол!

Таким образом, его план сойтись со мною, дабы меня обезоружить,

обратился против него самого, и он оказался ничуть не ближе к своей цели -

сделаться моим мужем, - чем прежде. Он исчерпал все свои доводы в пользу

брака, ибо я решительно отказалась выходить за него замуж, и так как он

отклонил предложенную мною тысячу пистолей в возмещение убытков, которые он

понес в Париже из-за еврея, в надежде, что на мне женится, теперь, когда он

понял, что этой надежде не суждено сбыться, он был ошеломлен и, как мне

казалось, я имела основания полагать, раскаивался в том, что не взял этих

денег.

Так, впрочем, обычно и бывает с людьми, которые добиваются

осуществления своих желаний неправедными путями. Я, та самая я, что ощущала

себя в неоплатном перед ним долгу, теперь говорила с ним так, точно уже с

Ним расквиталась, словно оценивала счастье разделить ложе с потаскухой в

тысячу пистолей, мало того, этим как бы покрывалось все, чем я была ему

обязана: и жизнью и всем моим имуществом.

Но он сам был в том повинен, и пусть это была невыгодная сделка, она с

начала до конца была затеяна им, и он не имел никаких оснований винить меня

в том, что я его в нее впутала. Но если он задумал со мною переспать,

рассчитывая таким образом побудить меня на брак ним, то и я оказала ему эту

милость (как ему угодно было именовать наш грех), чтобы таким образом

расквитаться с ним за все его милости и с чистой совестью удержать свою

тысячу пистолей.

Видно, просчет этот его немало огорчил и он долгое время не знал, что

придумать; овладев мною, он рассчитывал добиться моего согласия на брак,

иначе бы он не стремился к этой победе; но если бы он не знал, что у меня

есть денежки, рассуждала я, вряд ли он захотел бы на мне жениться после

того, как я позволила ему разделить со мной ложе. Ибо какой мужчина захочет

жениться на обесчещенной потаскухе, пусть даже он сам ее и обесчестил? А

поскольку я знала его за человека неглупого, я вряд ли была несправедлива,

полагая, что, кабы не мои деньги, он бы не стремился на мне жениться - да

притом еще после того, как я ему и так уступила, позволив ему делать со

мной, что вздумается, без всяких предварительных условий.

Итак, до сего времени каждый мог лишь догадываться о намерениях

другого; но так как он продолжал настаивать на своем желании на мне

жениться, несмотря на то, что спал со мной и мог со мною спать сколько ему

вздумается, а я - столь же упорно отказывалась выходить за него замуж,

естественно, что вопрос этот служил у нас постоянным предметом обсуждения и

что рано или поздно мы должны были объясниться начистоту.

Однажды утром, когда мы предавались нашим незаконным ласкам, иначе

говоря, лежали вдвоем в постели, он вздохнул и сказал, что хотел бы задать

мне некий вопрос и одновременно просить меня ответить с той же простодушной

непринужденностью и открытостью, с какой я привыкла с ним обращаться. Я

пообещала. Отчего же, спросил он, отчего я не соглашаюсь выйти за него

замуж, раз я все равно позволяю ему все те вольности, что дозволены между

мужем и женой? Вернее, поправился он, отчего, моя милая, раз уж ты так

добра, что пускаешь меня к себе в постель, отчего не хочешь назвать меня

своим всецело, взять меня к себе навсегда, дабы мы могли наслаждаться нашей

любовью, не пороча себя?

По той же причине, по какой брак, о чем я ему призналась с самого

начала, есть то единственное, в чем я вынуждена ему отказать, сказала я ему

в ответ, по той же причине я не в состоянии открыть ему, сказала я, причины,

вынуждающей меня отклонить его предложение. Это верно, продолжала я, что я

даровала ему то, что считается величайшей милостью, какую может даровать

женщина; однако, как он сам мог убедиться, сила моей благодарности к нему за

то, что он вызволил меня из тягчайшего положения, в какое я когда-либо

попадала, такова, что я не в состоянии ему ни в чем отказать; он должен

понимать, что если бы я могла вознаградить его еще большими милостями, я

сделала бы для него все, что угодно, - исключая один лишь брак. Ведь из всех

моих поступков он может видеть, сколь велика моя к нему любовь; однако, что

касается брака. то есть отказа от свободы, я, как ему известно, это однажды

уже испытала, и он видел, в какой благодаря этому я попала переплет, какие

бури и невзгоды мне пришлось пережить. Все это вызвало у меня отвращение к

браку, сказала я, а я прошу его больше никогда на этом не настаивать. В том,

что к нему самому у меня нет ни малейшего отвращения, он мог убедиться; если

же у меня будет от него ребенок, я завещаю ему все мое имущество в знак моей

любви к его отцу. Он долго обдумывал свой ответ и наконец сказал:

- Послушай, милая, на свете еще не было женщины, которая отказалась бы

выйти замуж за человека, после того, как допустила его до своей постели. За

этим, должно быть, кроется какая-нибудь причина. Исполни же еще одну просьбу

- если я правильно эту причину угадаю и устраню ее, тогда ты уступишь мне,

наконец?

Я сказала, что если бы ему удалось причину эту устранить, мне пришлось

бы уступить, ибо я, разумеется, соглашусь на все, против чего не имею

причины возражать.

- Итак, душа моя, либо вы дали слово другому или даже состоите в браке,

либо не желаете вручить мне деньги, которыми владеете, рассчитывая с таким

приданым на более выгодную партию. Коли верна моя первая догадка, я не скажу

более ни слова, будь по-вашему; но если причина кроется в другом, я готов ее

устранить и отмести все ваши возражения.

По поводу первого его предположения я его тотчас оборвала, говоря, что

он, должно быть, очень дурного мнения, если допускает, что я способна была

ему отдаться и продолжаю дозволять ему всякие вольности, будучи невестой или

женой другого. И я заверила его, что его догадка никоим образом не верна, ни

в какой ее части.

- Коли так, сказал он, - и если верно мое второе предположение, я могу

устранить эту причину. Итак, я обязуюсь без вашего согласия не прикасаться

ни к одному пистолю из вашего состояния - ни теперь, ни в какое-другое

время, и вы будете всю жизнь распоряжаться своим имуществом, как вам

заблагорассудится, а после смерти - откажете его кому захотите.

Далее он сказал, что может полностью, содержать меня на свои деньги и

что не они заставили его покинуть Париж.

Я не в силах была скрыть от него изумления, в какое меня повергли его

слова. Дело не в том лишь, что я ничего подобного не ожидала, но и в том,

что я затруднялась, как ответить. Он ведь и в самом деле устранил главную, -

а, впрочем, я единственную, - причину моего отказа, и теперь мне было нечего

ему сказать; ибо, согласись я на его благородное предложение, я тем самым

как бы признала, что причиной моего отказа до этого были деньги, и что в то

время, как я с такой готовностью поступалась своей честью и рисковала

репутацией, я вместе с тем не желала поступиться деньгами. Так оно,

разумеется, на самом деле и было, однако не могла же я признаться в столь

грубой корысти и на этом основании согласиться стать его женой! К тому же

вступить с ним в брак и не позволить ему управлять моими деньгами и всем

моим имуществом, было бы на мой взгляд не только варварством и

бесчеловечностью, но еще и явилось бы постоянным источником взаимного

недоверия и недовольства. Итак, мне пришлось дать всему делу совсем иной

оборот, и я заговорила в высокопарном тоне, вовсе не соответствовавшем моим

первоначальным мыслям, ибо, признаюсь, как я об этом уже говорила, передача

имущества в другие руки, потеря власти над моими деньгами и составляла

единственную причину, побуждавшую меня отказываться от вступления в брак.

Однако я придала всему разговору иной оборот.

По всей видимости, начала я, мои взгляды на брак существенно отличаются

от общепринятого; я считаю, сказала я, что женщина должна быть столь же

свободна и независима, как и мужчина, что она родилась свободной и способна

присмотреть за своими делами и с таким же успехом пользоваться свободой, что

и мужчина; между тем брачное право зиждется на противоположных взглядах, и

человеческий род в наше время руководствуется совершенно иными принципами,

при которых женщина, например, всецело должна отказаться от собственной

личности, вручив ее мужу; она сдается ему на милость для того, чтобы

сделаться чем-то вроде старшей служанки в его доме и это - в лучшем случае;

с той минуты, что она берет себе мужа, ее положение можно сравнить с

положением слуги в древнем Израиле {68}, которому просверливают дыру в ухе,

вернее, прибивают его ухо гвоздем к дверному косяку - церемония, знаменующая

его вступление в пожизненное рабство; короче говоря, суть брачного контракта

сводится к тому, чтобы женщина уступала свою свободу, свое имущество, свою

волю, словом все, что имеет, мужу, после чего, она и в самом деле до конца

своей жизни остается женой, или, иначе говоря, рабыней.

На это он ответил, что, хоть в некоторых отношениях дело обстоит так,

как я описала, нельзя, однако, забывать, что все это уравнивается, ибо бремя

забот по содержанию семьи возлагается на плечи мужчины, и что если ему и

больше доверено, то ведь и трудиться приходится ему; на нем вся работа и

забота; женщине между тем остается лишь сладко есть да мягко спать, сидеть,

сложа ручки, да поглядывать вокруг себя; принимать ухаживания и восторги; ей

все подают, ее любят и лелеют - в особенности, если муж ведет себя, как

подобает; ведь в том и заключается главное назначение мужчины, чтобы женщина

жила в покое и холе, ни о чем не заботясь; ведь это только так говорится,

что она в подчинении у мужа; если у низших слоев общества женщине и

приходится заниматься хозяйством и готовить пищу, то и здесь - ей выпадает

более легкая доля, чем мужчине, ибо женщине, к какому бы разряду общества

она ни принадлежала, дано право распоряжаться всем, что ее муж добывает для

дома, иначе говоря, - тратить то, что он зарабатывает. Говорят, что женщины

в подчинении у мужчин, - но это одна видимость: на самом деле в большинстве

случаев верховодят они, и притом не только своими мужьями, но и всем, что у

тех имеется; всем-то они заправляют! Если только муж честно исполняет свой

долг, жизнь жены течет легка и покойно, и ей не о чем заботиться, кроме как

о том, чтобы всем вокруг нее было покойно и весело.

Я возразила, что женщина, покуда она незамужем, по своей

самостоятельности может равняться с мужчиной; что она распоряжается своим

имуществом по собственному усмотрению, руководствуется в своих поступках

собственным желанием; словом, не связанная браком, она все равно, что

мужчина, ни перед кем не держит ответа, никем не руководима, никому не

подчинена.

Здесь я спела ему куплет сочинения мистера ***:

Из девушек любого рода

Милее всех мне мисс Свобода.

И еще я прибавила, что всякая женщина, обладающая состоянием, которая

соглашается от него отказаться, дабы сделаться рабыней - пусть даже

высокопоставленного человека - просто-напросто дурочка, и ее достойный удел

- нищета. По моему мнению, продолжала я, женщина способна управлять и

пользоваться своим состоянием без мужчины ничуть не хуже, чем мужчина без

женщины; если же ей нужны любовные утехи, она вольна взять себе любовника,

подобно тому, как мужчина берет себе любовницу. До брака она принадлежит

одной себе, если же она добровольно отказывается от этой власти, она тем

самым заслуживает самой горькой участи, какая выпадает кому-либо на долю.

В ответ на это, он не мог привести ни одного убедительного довода,

кроме того, что обычай, против которого я восстаю, принят во всем мире, и

что он не видит причин, почему бы мне не довольствоваться тем, чем

довольствуется весь свет; что там, где между супругами царит истинная

любовь, нет места для моих опасений, будто жена становится служанкой и

невольницей, что при взаимной привязанности не может быть речи о рабстве,

что у обоих одна лишь цель, одно стремление - дать друг другу наиболее

полное счастье.

- Против этого-то я и восстаю, - сказала я. - Под предлогом любви

женщину лишают всего, что делает ее самостоятельным человеком; у нее не

может быть собственных интересов, стремлений, взглядов; ей вменяется в

обязанность разделять интересы, стремления и взгляды мужа. Да, - продолжала

я, - она становится тем пассивным существом, какое описываете вы; живет в

полном бездействии и верует не в бога, а в мужа; благоденствует, либо гибнет

в зависимости от того, умный ли человек ее муж или глупый, счастлив в своих

делах или неудачлив. Сама того не зная, полагая себя счастливой и

благополучной, она вдруг без всякого предупреждения, без малейшего намека,

ни минуты о том не подозревая заранее, - оказывается погруженной в нужду и

невзгоды. Как часто мне доводилось видеть женщину, окруженную роскошью,

какую только дозволяет огромное состояние, обладающую собственной каретой и

выездом, великолепной мебелью и многочисленной прислугой, наслаждающуюся

семейным благополучием и дружбой, принимающую высокопоставленных друзей,

выезжающую в высший свет, - сколько, раз, говорю, доводилось мне видеть, как

она всего этого лишалась в один день вследствие внезапного банкротства ее

мужа! Изо всех ее нарядов ей оставляют лишь одно платье - то, что на ней; ее

вдовья часть, если таковая имеется, а муж ее жив, уходит целиком в карман

кредиторов; сама она оказывается на улице, и ей остается - либо зависеть от

милости родственников, если таковые имеются, либо следовать за своим мужем и

повелителем в Монетный двор {69} и разделять с ним жалкие остатки его былого

богатства, покуда он не будет вынужден бежать и оттуда, бросив жену на

произвол судьбы; ее родные дети голодают, сама она несчастна, чахнет и,

рыдая, сходит в могилу. Такова участь многих женщин, - заключила я, -

начавших жизнь с десятью тысячами фунтов приданого.

Он не мог знать, с каким непритворным чувством я нарисовала эту картину

и какие крайности этого рода мне довелось испытать самой; как близка я была

к тому концу, который описала, а именно изойти слезами и умереть; и как чуть

ли не два года кряду самым настоящим образом голодала.

Однако, покачав головой, он спросил, где же я жила, среди каких

чудовищ, что я так напугана и лелею столь ужасные предчувствия? Быть может,

такое и бывает, сказал он, - там, где люди пускаются на рискованные дела и

неосторожно, не дав себе сколько-нибудь поразмыслить, ставят все свое

Blog

Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия