Geum.ru

Ём Владимирович языковая онтология смеховой культуры

Вид материалаАвтореферат диссертации
Глава II Пролегомены к фундаментальной онтологии языка
Подобный материал:
1   2   3   4   5
Глава I Онтологический аргумент в языкознании состоит из пяти параграфов и посвящена теоретическому обоснованию онтологического, т. е. сущностно-бытийного подхода к языку и его феноменологии.

§ 1 Апология бытия в свете экзистенциальной аналитики. Но почему именно бытие – пусть и во всём первичная данность – должно служить основанием для вывода языка? Прав А. Ф. Лосев: «Бытие, или – что то же, – полагание, утверждение, очевидно, есть самое первое, самое основное, что утверждает мысль, без этого не существует ничего прочего»1. Но сразу же возникает соблазн наделить бытие ореолом “само-собой-разумеющегося”. «Когда соответственно говорят: «бытие» есть наиболее общее понятие, то это не может значить, что оно самое ясное и не требует никакого дальнейшего разбора. Понятие бытия скорее самое тёмное»2. В преддверии любого рода анализа, так или иначе затрагивающего фундаментальные вопросы языка, следует отчётливо прояснить для себя самого, что же такое бытие, которое только в языке и выражается. «Что такое онтология, или наука о бытии, о которой твердят все философские системы и – все философские учебники? Онтология – наука о бытии. Но ведь нет никакого бытия вне эйдоса… Я не понимаю, как можно говорить и мыслить о бытии помимо слова, имени и помимо мысли. То, что необходимо конструируется в мысле-слове как неизбежный результат его саморазвития, то есть само бытие»3. Действительно, а существует – или лучше – бытийствует человек вне языка? Ответ будет категоричным: нет. Язык насквозь пропитывает человеческое существование, и сам человек не мыслим вне языка. Мы говорим “да” бытию в качестве методологического основания для науки о языке. «При этом весьма привлекательной, – пишет Е. В. Сидоров, – выглядит задача описания дискурса как некоторого языкового бытия, то есть онтологии. Онтология дискурса в этом смысле может получить описание как сфера языкового бытия как такового; при реализации такого типа описания возможна попытка построения учения о самом языковом бытии»4. Выбирая между гносеологией и онтологией языка, Е. В. Сидоров отдаёт пальму первенства последней: «В данном случае речь может идти о перестановке логического акцента с характерного для лингвистики гносеологически заострённого, идеологически выдержанного (как у Соссюра!) представления лингвистической теории на описание самой бытийности языка»5. Что может быть более истинным, чем то, что непосредственно связано с жизнью, чем сама жизнь! Человек есть не отвлеченный созерцатель природы, а деятель, постоянно пребывающий в гуще бытия, озабоченный бытием. Человек изначально всегда как-то поступающий, как-то себя ведущий и уже самоощущающий, а уж потом теоретизирующий, объективирующий, анализирующий. Человек всегда уже как-то есть. “Вот-бытие” занимает центральное положение в окружающем его мире. Онтология, имеющая своим предметом бытие человека и мироздания, сущность и смысл этого бытия, не она ли ближе иных наук обращена к истине? Итак, язык есть “как” бытия, иначе говоря, его (бытия) способ. В свою очередь бытие есть местонахождение сущности языка.

§ 2 Эволюция онтологической мысли в языкознании. Попытки, и небезуспешные, подобраться вплотную к сущности языка с онтологических позиций предпринимались со времен античности. Древние философы и их последователи создали настолько мощный теоретический конструкт, что он до сих пор питает основные лингвистические теории. В числе лингвистов-онтологов такие громкие имена, как Парменид, Гераклит, Лао-Цзы, Платон, Аристотель, Плотин, Нагарджуна, Блаженный Августин, Фома Аквинский, Вильгельм фон Гумбольдт, Эдмунд Гуссерль, Анри Бергсон, Людвиг Витгенштейн, Карл Гюстав Юнг, Жан-Поль Сартр, Мартин Хайдеггер, Ханс-Георг Гадамер, Бенедетто Кроче, Алексей Лосев, Михаил Бахтин, Юрий Лотман, Василий Налимов и ряд других мыслителей. Что единит этих учёных? Широкий и целокупный взгляд на проблемы бытия и языка. все они рассуждают о человеке в его родовой специфике. Мировоззренческой подоплёкой их работ выступает Philosophia perennis (философия вечного) – фундаментальное описание реальности, лежащее в основе большинства метафизических традиций мира. Они сумели поднять свой анализ с плоскости критического обсуждения той или иной системы взглядов на высоту принципиального исследования средствами общей науки. «Последующий опыт развития лингвистики показал невозможность в научном исследовании языка полностью ограничивать себя почвой теоретического объекта, минуя живой опыт языка»1. Классики фундаментальной онтологии исповедовали комплексный, междисциплинарный подход к человеку. «Я осмелюсь сказать, что любая попытка систематизации есть нечто новое, непосредственно свидетельствующее о совершенно независимых и очень длительных индивидуальных исследованиях, которые возможны лишь при соединении лингвистических знаний с настоящей способностью к философской рефлексии или же со знанием нескольких дисциплин, внешних по отношению к лингвистике»1. «Опыт лингвистики показывает, что широкая трактовка эмпирического объекта всегда была для неё более перспективной»2. Знакомство с трудами классиков онтологии позволяет заключить: необходим широкий взгляд на языковое бытие; бытие следует постигать не объективируя, а на основе естественной установки на мир, в котором живет человек и частью которого он является.

§ 3 Объектное позиционирование языка в современной лингвистике. Подходы к изучению языка были сформулированы ещё основоположником теоретического языкознания В. фон Гумбольдтом, ключевые из которых: системно-целостный взгляд на язык; приоритет изучения живой речи над описанием языкового организма; описание языка не только изнутри его самого, но сопоставление языка с другими видами духовной деятельности человека, и, прежде всего, с искусством. О тождестве языковедческой науки и эстетики, оперируя философски расширенным понятием “выражение”, много писал Бенедетто Кроче. «Выражение является действительно первым самоутверждением человеческой активности… переход от души к духу, от животной чувственности к человеческой активности совершается через посредство языка (следовало бы сказать: через посредство интуиции или выражения вообще)»3. Э. Кассирер конкретизирует место языка в разрабатываемой им «философии символических форм»: «Но действительно ли эстетика, как полагает Фосслер вслед за Кроче, это наука о выражении вообще или это одна из наук о выражении – «символическая форма», с которой сосуществуют другие формы, равноправные с ней?… Но из этого следует, что философия языка только в том случае может быть охарактеризована как частный случай эстетики, если эстетика прежде того освобождена от всякой специфической связи с художественным выражением»4. Однако Х.-Г. Гадамер предупреждает Э. Кассирера о возможно чрезмерной “формализации” в объектном позиционировании языка: «Но уместно ли здесь вообще понятие формы? Является ли вообще язык, говоря словами Кассирера, символической формой? Постигаем ли мы при этом всё его своеобразие, которое заключается как раз в том, что языковой характер имеют все прочие символические формы, выделенные Кассирером, как-то: миф, искусство, право и т.д.»1. Г. Шухардт призывает к позитивистскому рассмотрению языка: «Я направляю свой взор или снаружи вовнутрь, или изнутри на находящееся снаружи; учение о языке является либо учением о значении, либо учением об обозначении и имеет своей целью либо понимание его сущности, либо описание наличных в нём форм»2. Но Х.-Г. Гадамер протестует: «Ясно само собой, что инструменталистская теория знаков, рассматривающая слово и понятие как уже готовые или подлежащие изготовлению орудия, не удовлетворяет истине герменевтического феномена»3. На опасность всякого схематизма указывает и А. Ф. Лосев: «У нас настолько увлеклись установлением структур чисто человеческого языка, что за этими структурами забыли и о природе самого языка… т. е. языка в собственном смысле слова, языка в смысле выражения человеческого сознания и мышления, в смысле общения одного человека с другим и в смысле воздействия одного человека на другого и вообще на всю действительность»4.

§ 4 Специфика онтологического мышления. Гносеологический инструментарий бытия может быть полноценно обеспечен специфически онтологическим мышлением, т. е. таким типом мышления, который бы целокупно схватывал глубинные и масштабные проблемы языка. «Онтологическое мышление, в конечном счете, есть размышление о происхождении и сущности окружающего человека мироздания. Но является ли оно исключительно делом философов, не имеющим практической ценности для простых людей? Иначе говоря, является ли онтологическое мышление, т. е. мышление, пытающееся ухватить сущее (мир в целом) в его бытии, праздным любопытством одних лишь профессиональных философов? Мы должны отрицательно ответить на этот вопрос»1. А. Ф. Лосев усматривает методологический кризис в языковой науке. «Традиционное языкознание, загруженное накопленными в течение десятилетий огромными материалами, несомненно, требует уточнения своих основных категорий и частичного пересмотра своих методов»2. О категории “бытия” в дискурсе пишет Э. Бенвенист: «Само не будучи предикатом, «быть» является условием существования всех названных предикатов. Всё многообразие свойств: «быть таким-то», «быть в таком-то состоянии», всевозможные аспекты «времени» и т. д. – зависит от понятия «бытие»3. Онтологическое мышление погружает язык в бытие – в стихию разумно-жизненного общения.

§ 5 Сущностно-бытийный взгляд на язык как научное мировоззрение. Я-зык, т. е. “я есть зык”, зычный – во мне зов, говор Бытия. Язык повсеместен, вездесущ, сопровождает человека повсюду. «Отдельный индивид находит готовым объективно существующий язык с его значениями»4. Язык тотален и ситуативен, общ и конкретен, нагляден и ускользающ, отчасти постигаем, но его природа остаётся непознанной. «Язык начинается непосредственно и одновременно с первым актом рефлексии, когда человек из тьмы страстей, где объект поглощён субъектом, пробуждается к самосознанию – здесь и возникает слово, а также первое побуждение человека к тому, чтобы внезапно остановиться, осмотреться и определиться»5. Языковость эволюционирует. Стадия, на которой речь и поступок сливались в едином порыве жизни, сменилась тенденцией к их разведению и обособлению. Как устроен язык? «Наука, прежде чем исследовать языковую природу, должна ответить на вопрос: «что» обладает бытием в бесконечном разнообразии языковой природы»1, иначе говоря, определить границы языковости. Если под языком подразумевать некий порядок, логику организации и функционирования, то он распространяет свою мощь на всё сущее. «Если сущность – имя и слово, то, значит, и весь мир, вселенная есть имя и слово, или имена и слова. Всё бытие есть то более мёртвые, то более живые слова. Космос – лестница разной степени словесности. Человек – слово, животное – слово, неодушевлённый предмет – слово. Ибо всё это – смысл и его выражение. Мир – совокупность разных степеней жизненности или затверделости слова. Всё живёт словом и свидетельствует о нём»2. Центральным моментом «языковости» следует считать различение. «Язык бытует как сбывающееся различие мира и вещи»3.

Онтологический аргумент звучит категорично: помыслить нечто – значит придать этому нечто статус бытия. Истинное бытие скрыто от человека за пеленой языка и представляет собой экзистенциальный континуум – семантический вакуум, лишённый дискретных форм и атомарных смыслов. Оно есть Ничто. Бытие формирует в Человеке его расположенность, говоря с ним на языке своих модальностей. Человек волящий постольку, поскольку ему дарует волю бытие через язык. Из модальностей бытия и состоит для человека язык – то, как ему видятся вещи, что он чувствует и как себя ведёт. Личность – языковая по сути – есть уникальное сочетание мироотношений, мировоззрений, ценностно-смысловых предпочтений, выражающихся в различных поступлениях, в поведении в широком смысле. Языковая личность с лингвистической точки зрения – это высказывание, или текст в контексте бытия. Сущие не обладают однозначным и раз и навсегда закреплённым за ними смыслом. Понятие «смысл» не означает приоритетность, важность, значимость. Здесь нет и не может быть какой-либо иерархии. Смысл – способность сущего пробуждать в нас уникальные переживания. «Если признать, что лоном Бытия являются изначально заданные на континууме (но ещё не распакованные) смыслы (языковые по своей природе)… Становится ясным, что всё существующее в Бытии привносится из самого Бытия, из его языковой первоосновы»4. Человек одержим языком, находится в его плену. По Э. Кассиреру, «объектом лингвистики является язык, над свойствами которого воля отдельного индивида властна в такой же степени, в какой, например, соловей свободен сменить свою песню на песню жаворонка»1. И у Б. М. Гаспарова: «Мы “владеем языком” – но, в известном смысле, и он владеет нами»2. Им в унисон заключает академик Э. А. Поздняков: «Так оно и есть: мир человека – это мир слов. Человек опутан словами и связан ими по рукам и ногам. Слово есть деспот; оно держит нас в своём плену на короткой цепи – не разгуляешься. Мы считаем, что мы владеем словом. Ничего подобного!»3 Человек – не демиург языка, а его невольный носитель, в том смысле, что один немыслим без другого.

Глава II Пролегомены к фундаментальной онтологии языка состоит из шести параграфов и посвящена разработке теоретических основ языкового бытия, т. е. объекта диссертационного исследования.

§ 1 Введение в экзистенциальную аналитику присутствия. Центральной проблемой онтологии языка является проблема языкового бытия – бытия, которое для человека только и может быть как языковым. В онтологическом смысле между человеком и языком можно поставить знак равенства. По сию пору сопротивляемость языка всякому глубинному постижению, его особая неподатливость любой попытке генуинного определения объяснима лишь одним – само языковое бытие, конституирующее человека в его самости, так и не стало предметом фундаментального интереса. «Фундаментально-онтологический анализ языка намерен показать, что понятность всего сущего – нас самих и того, к чему мы относимся – есть то, что она есть только благодаря языку и его сущности. Вообще всё сущее в аспекте того, кто, что и как оно есть, открыто и явлено только в языке и из языка. Сущность языка столь же изначальна, как понимание бытия и мира»4. М. Хайдеггер выводит понятие “Я” из существования: «Только “субстанция” человека есть не дух как синтез души и тела, но экзистенция»5.

§ 2 “Вот-бытие”, коммуникативное событие (ситуация). Итак, отправной точкой в постижении сущего, коим является язык, служит бытие. Но данное понятие слишком объёмное, слишком широкое и с трудом поддающееся предметной фиксации. Необходимо найти такой фрагмент целого, который бы содержал в себе весь набор качеств этого целого. Что будет являться для бытия таким фрагментом? Конечно же, здесь-и-сейчас! «Мир во всём подручном всегда уже “вот”»1. Феномен бытия требуется правильно понять, предварительно высветив феномен вот-бытия в его экзистенциальной структуре. «Феномен есть то, что себя обнаруживает, и бытие так или иначе себя обнаруживает перед всеми, поскольку мы можем о нём говорить и в определённой мере его понимать. Следовательно, должен быть феномен бытия, явление бытия, описываемое как таковое. Приступ тошноты, скуки и т. д. разоблачит нам это бытие в его непосредственности, и онтология будет описанием феномена бытия таким, каким он себя обнаруживает, то есть каким непосредственно является»2. Вот-бытие следует воспринимать как цельный фрагмент действительности в динамике. В этой динамике смысловым центром становится сам человек. Он – нулевая координата.

§ 3 Размыкание и специфическая открытость бытия. Логос – первая попытка помыслить язык онтологически. По М. Хайдеггеру, «к λóγος’у принадлежит непотаённость, άλήθεια»3. Алетейа, или античная “истина”, открывается небезразлично и неспокойно. Постигать сущностную глубь настроений вместе с тем означает усматривать вот-разомкнутость как таковую в её экстатично-горизонтной устроенности. Мир как разомкнутый не есть что-то безразлично-нейтральное, но он разомкнут сущностно в меру настроений. Поэтому и внутримировые вещи, и соответствующий мир моих отношений обнаруживаются соразмерно настроениям. Онтическая слитность стимула, содержания, выражения налицо. Налицо и методологическая условность и онтологическая неадекватность бинарных оппозиций. «Так и язык не просто исходно ведёт себя удивительно индифферентным образом по отношению к разделению мира на две чётко различающиеся сферы, на «внешнее» и «внутреннее» бытие, но более того, прямо-таки возникает впечатление, что эта индифферентность является необходимым моментом его сущности… Оба, и содержание, и выражение, становятся самими собой во взаимном переплетении: значение, ими обретённое в соотнесённости друг с другом, не является простым внешним приложением к их бытию, а представляет собой именно тот фактор, что и порождает это бытие»1.

§ 4 Модус расположенности. Мир раскрывается в модусе расположенности. Модусы – фундаментальные атрибуты бытия. «Что настроения могут портиться и меняться, говорит лишь, что присутствие всегда уже как-то настроено. Частая затяжная, равномерная и вялая ненастроенность, которую нельзя смешивать с расстройством, настолько не ничто, что именно в ней присутствие становится себе самому в тягость. Бытие его вот в такой ненастроенности обнажается как тягота. Почему, неизвестно… И опять же приподнятое настроение может снять обнаружившуюся тяготу бытия; эта возможность настроения тоже размыкает, хотя и снимая, тягостную черту присутствия. Настроение открывает, “как оно” и “каково бывает” человеку. В этом «как оно» настроенность вводит бытие в его “вот”»2. Горизонт истолкования вот-бытия не столько оптический, сколько онтологический. Своими глазами я “упираюсь” в сущее, частью которого я себя также ощущаю. Х.-Г. Гадамер отелеснивает процесс понимания, выводя его из тени абстракций на свет бытийной конкретики: «Зрение «как таковое», слух «как таковой» – догматические абстракции, искусственным образом редуцирующие соответствующие феномены. Восприятие всегда включает значение»3.

§ 5 Теория сущего (хронотоп, кванты языка, референция). Бытие сущего, каким являются язык и смех, – искомое настоящего анализа. Сущее предварительно артикулируется в своём бытии. Это предварительный этап экзистенциальной аналитики. А. Ф. Лосев именует сущее вещью: «… имя вещи есть орудие существенно и личностно-индивидуально смыслового и умного общения с нею всего окружающего её»4. Артикуляция логоса даёт языковое выражение строению сущего. Сущее – это всегда сущее вот-бытия, ситуационно обусловленное и находящееся в расположенности. Одним из сущностных атрибутов сущего следует признать хронотоп. Автор полагает чрезвычайно знаменательным обнаруженный Гумбольдтом факт, что в ряде языков (напр., арабском, фарси) имеет место единство значения отдельных личных местоимений и обстоятельств места. Эти языки отражают в своей грамматике глубинную связь различных форм бытия: выделенное, центральное положение «я» и периферийное, «массовидное» положение прочих отдельных сущих. Пространство как форма конституирования бытия выступает не как сеть координат и понятий, а как взаимосвязь, сосуществование вещей, мира и человека. Человек – минипроекция бытия (витрувианский человек). Если человек “формирует” пространство и время, то какими языковыми единицами он оперирует? Какие единицы языка чаще всего встречаются нам в обыденной речи? Не погрешим против истины, если скажем, что общаемся мы репликами, фразами, точнее, высказываниями. Почему последний термин подходит более всего? Потому как он отчётливо проводит границу субъектов речи: один высказался – предоставил слово другому. В высказывании цельность и завершённость одновременно. Размер высказывания не имеет значения. Это может быть и междометийный возглас и многотомный роман. «Изучение природы высказывания и речевых жанров имеет, как нам кажется, основополагающее значение для преодоления упрощенных представлений о речевой жизни. Более того, изучение высказывания как реальной единицы речевого общения позволит правильнее понять и природу единиц языка (как системы) – слова и предложения»1. Высказывание характеризуется трёхмерной структурой. Сам язык многомерен. Ю. С. Степанов выделяет три семиотических измерения языка – семантику, синтактику, прагматику. «Нет ничего более естественного, как представлять себе язык в виде пространства или объёма, в котором люди формируют свои идеи. Что это, метафора? Да, если мы хотим вообразить себе язык»2. Говоряще-озабоченное отношение провоцирует высказывание. Само же высказывание есть не что иное, как отсылание к предмету, вокруг которого человек озабочен. Забота подразумевает переключение внимания, обращение внимания. Сам факт такого обращения есть проекция, несущая референциальный характер. Знак зарождается как онтический смысловой вектор сущего, способ конструируемого смысла. «Знаки человеческого языка характеризуются не обобщённостью, но подвижностью. Знак инстинкта есть знак приросший, знак интеллекта – подвижный»1. Знаковая сущность языка очевидна. Прав Н. В. Иванов: «Собственная сущность языка разворачивается в знаке»2. Отсылание в онтогенезе есть не самостийный, самому себе довлеющий акт, а естественная реализация бытия, которое имеет организацию, структуры, сложную динамику онтических процессов. Референция бессознательна. Такое бессознательное поступление обеспечивается уникальным механизмом – сознанием, которым наделена языковая личность, подлежащая раскрытию в своей архитектонике.

§ 6 Онтологически фундированная теория языковой личности.

Структура языковой личности многослойна, многоярусна. Это признаёт и психолингвистика: «Согласно психологической концепции Выготского существуют различные уровни осознания»3. Личность – это становление, процесс, динамика, текучесть. Языковая личность может быть понята и как родовая сущность: «Понятие “языковая личность” (homo loquens) употребляется чаще для обозначения родового свойства homo sapiens вообще»4. «Именно многомерность выступает как сущностная характеристика личности»5. Сходные взгляды на языковую личность обнаруживаются также в трудах В. В. Налимова, К. Уилбера, С. Грофа. Так, например, В. В. Налимов выходит за пределы личностного каркаса и рассматривает индивидуальную когницию в контексте унивёрсума: «Не будем бояться непривычно звучащих (для науки) метафор и положим, что уровень метасознания уже принадлежит трансличностному – космическому (или – иначе – вселенскому) сознанию, взаимодействующему с земным сознанием человека через бейесовскую логику. На этом космическом уровне происходит спонтанное порождение импульсов, несущих творческую искру… Таким образом, показывается, как «гностическая плерома» через человека, локализованного в теле – носителе смыслов, – доходит до возможности взаимодействия с реальным (готовым к социальному действию) миром земной жизни, созданной в значительной степени смыслами, запечатлёнными в человеке»1.

В. В. Налимов небезосновательно приписывает миру текстовую структуру: «Если мы теперь хотим говорить о смыслах нашего Мира в целом, то его природе надо будет приписать текстово-языковую структуру. Здесь мы перекликаемся с герменевтической философией Хайдеггера: его теория познания исходит из представления о Мире как о своеобразном онтологизированном тексте. Соответственно, сознание человека, раскрывающее смыслы через тексты, выступает перед нами как языковое начало – нам становится понятной метафора Хайдеггера-Рикера: Человек есть язык»2. Язык и личность как языковое образование трансцендентны, интерсубъективны, интертекстуальны.

По А. Ф. Лосеву, «… поток сознания есть непрерывная текучесть языкового сознания, возможная и необходимая как заполнение непрерывных и строго определённых моментов в движении этого языкового сознания, которые сами по себе вовсе не отменяются, но существуют исключительно только в своей взаимной слиянности. Поэтому с точки зрения потока сознания вообще не существует абсолютной прерывности в языке, но всякий прерывный элемент в языке всегда заряжен той или иной динамикой окружающей его семантики. Всякий прерывный элемент в языке существует не сам по себе, но как принцип семантического становления, как динамическая заряженность для той или иной области окружающего его контекста»3. Сознание непрерывно, тогда как интеллект прерывен, дискретен. «Интеллект ясно представляет себе только прерывное»4. Но континуально-дискретная сущность языкового сознания проявляет себя на фоне абсолютной спонтанности, устранить которую не в силах даже самый изощрённый ум. Языковое сознание – это спонтанность. «Языковая бессознательность как была, так и остается действительным способом бытия языка»5. Итак, что именно считать спонтанным в языковом сознании – ответ во многом очевидный. Смыслопорождение. Таким образом, континуальность, дискретность и спонтанность сознания обращают нас к смысловой сфере бытия. Не является ли единственной и правдоподобной теорией сознания – семантическая?

«Язык – это прежде всего смысловая сфера»1. И этой фразой А. Ф. Лосева, кажется, сказано всё. Смысл – это та среда, в которой и проявляется человеческое. «Архитектоника личности – это архитектоника смыслов, воплощённых в личности – демиургической носительнице смыслов»2. Именно смысловое содержание отличает одну личность от другой. Ассоциативность сознания накладывается на апперцептивный фон, делая санкцию на смысловое самоопределение фактически непредсказуемой. Н. В. Иванов совершенно справедливо указывает на стохастический характер семиозиса: «Смысловая многогранность слова всегда скорее потенциальна, чем реальна. Смысловое противопоставление, ассоциация могут возникнуть самым неожиданным образом в любом слове языка… Невозможность дальнейшего смыслового развития представить труднее, чем бесконечную возможность дальнейших смысловых определений»3. Помимо спонтанности возникновения и стихийности функционирования смыслы характеризуются и бесконечной смысловой валентностью. «Как только возникла категория бытия, т. е. как только утвердилась первая смысловая индивидуальная точка, так тот час же вышебытийственное смое сам превратилось в окружающий эту точку бесконечный и клокочущий хаос бесчисленных смысловых возможностей… Теперь же в самом буквальном смысле смое сам, ещё не становясь никакой логической категорией, превращается в живое и неиссякаемое лоно бесчисленных смысловых возможностей, в ту бесконечно плодородную и тучную почву, в которую попадает наше первое зерно разума – категория бытия»4. «Бытие, которое может быть понято, есть язык»5. В свете вероятностной теории смыслов отчётливые контуры обретает проблема понимания. Понимание – это скорее не пристальное всматривание в текст, не напряжённый слух и натуженный взгляд, а “раскованное” движение навстречу смыслу. По В. В. Налимову, «понимание – это порождение новых фильтров…, отвечающих новым ситуациям у, задаваемым не только новыми текстами, но и новыми жизненными условиями. Это всегда порождение новых текстов, или, говоря словами Хайдеггера, проектирование, забегание вперёд себя. Причём не только и не столько гносеологический, сколько онтологический процесс: понимание смыслов – это всегда овладение смыслами, осуществляемое путём распаковки исконно заложенного в мироздании. Новые тексты и раскрывшиеся через них новые смыслы создают новые условия бытия человека»1. Всё богатство смыслового опыта – семиозиса смысла – должно стать необходимым условием интерпретации. «Любой смысл может быть понят и оценен лишь при его соотнесении со всей культурой смысла, со всем опытом смыслового движения, представленным в слове»2. Получив удовлетворительно фундированный объект исследования – бытие языка, показав, что его онтология объемлет всякую иную онтологию, анализ обрёл надёжное основание для раскрытия смехового феномена в его языковой специфике.