Geum.ru

Ём Владимирович языковая онтология смеховой культуры

Вид материалаАвтореферат диссертации
Подобный материал:
1   2   3   4   5
Глава III Языковая онтология смеха и смеховой культуры состоит из восьми параграфов и посвящена раскрытию предмета.

§ 1 Позитивная деструкция наличных парадигм. О смехе накоплен огромный массив научной литературы, но как, справедливо отмечает М. М. Бахтин, «вся эта огромная литература, за редкими исключениями, лишена теоретического пафоса. Она не стремится к сколько-нибудь широким и принципиальным теоретическим обобщениям… Вполне понятно, что при таком подходе и могучее влияние народной смеховой культуры на всю художественную литературу, на самое «образное мышление» человечества остается почти вовсе не раскрытым»3. Первое научное упоминание концепта «смеховая культура» мы находим в фундаментальном труде М. М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса», посвященном изучению народных источников смеха. Какое содержание автор вкладывает в понятие «смеховая культура»? Вот, что пишет сам М. М. Бахтин: «Все многообразные проявления и выражения народной смеховой культуры можно по их характеру и подразделить на три основных вида форм:

1. Обрядово-зрелищные формы (празднества карнавального типа, различные площадные смеховые действа и пр.);

2. Словесные смеховые (в том числе пародийные) произведения разного рода: устные и письменные, на латинском и на народных языках;

3. Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятва, народные блазоны и др.).

Все эти три вида форм, отражающие – при всей их разнородности – единый смеховой аспект мира, тесно взаимосвязаны и многообразно переплетаются друг с другом»1. До и после М. М. Бахтина многочисленные теории смеха, высвечивая то одни, то другие стороны его феноменологии, оказывались не в состоянии выявить его сущностно-бытийные, природно-генетические черты и характеристики. Можно выделить основные тенденции теоретического рассмотрения смеха:
  1. Теория «научной ничтожности предмета», или отрицание всякой теории. Платон и ряд других мыслителей древности, якобы, игнорировали смех, полагая его не заслуживающим пристального внимания.
  2. Теория «безобидной ошибки и внезапного и такого же безобидного обмана» (Аристотель, Кант, Шопенгауэр, Кроче) не является достаточным основанием для выделения смеха в суверенное качество.
  3. Теория «социального превосходства» (Гоббс).
  4. Теория «превращения напряжённого ожидания в ничто» (Кант).
  5. Теория «сублимации сексуальной энергии и латентной агрессии». (Фрейд, Флагел, Чойси, Крис, Левайне, Косер, Истмен и др.).
  6. Теория «нарушения культурных норм» (Бергсон).
  7. «Когнитивная теория фреймов» (Кестлер, Минский, Раскин, Аттардо, Витч). Особняком стоят эклектичные или узкопарадигмальные теории, например, «социокультурная» теория А. В. Дмитриева2, «символико-мифологическая» Л. В. Карасёва3 или «контекстуальной контрадикции» А. Д. Кошелева1, жанровые исследования Е. А. и А. Д. Шмелёвых2.

§ 2 Сущностно-бытийная постановка вопроса о смехе. Онтологически фундированный, лингвистический по сути, вопрос о смехе ещё не поставлен. В поисках ответа на вопрос: «что есть смех?» автор предлагает обратиться к наиболее фундаментальной антропологической данности – языку. Филология, как никакая другая наука, всецело обращена к человеку, к его духовной сфере. Филология обращена к духу, в свою очередь «смешное всегда как-то связано именно со сферой духовной жизни человека»3. Какая сторона человеческого бытия представляет непосредственный научный интерес? Когда люди улыбаются, шутят, подтрунивают друг над другом, смеются раскатисто или хихикают, придумывают и рассказывают анекдоты, насмехаются, кокетливо отводят взгляд, непристойно намекают, вводя в краску, умиляются, плачут от щекотки и т. д. и т. п. При внимательном анализе самых разнообразных видов смеха – от гомерического хохота и слёз умиления до злой издёвки и тонкой иронии – можно узреть фундаментальный конститутив, единящий все эти состояния. Этот признак – гедонизм. Так же считает и Л. С. Выготский: «Есть все основания полагать, что наиболее истинна та теория происхождения психики, которая связывает её возникновение с так называемым гедоническим сознанием, т. е. с первоначальным чувствованием удовольствия и неудовольствия»4. Смех обладает принципиально важной для жизни человека способностью – снимать тяжесть бытия. Смех раскрепощает, расширяет эластичность культуры, предоставляет человеку семиотическую свободу.

§ 3 Смех как инобытие языка: Homo loquens vs. Homo ridens. Человек говорящий и человек смеющийся. “Языковость” и “смешность”… Как сочетаются в человеке эти две способности? Смех, как и язык, вовлекает человека в событие. Человек здесь скорее ведомый, нежели ведущий. Если язык соприсутствует человеку всегда и везде, то смех это соприсутствие делает куда более навязчивым. Смех обезволивает. «Начав смеяться, мы словно поднимаем якорь и даем волнам увлекать нас в направлении, заранее непредсказуемом. Над чем именно и почему именно мы смеемся – это то так, то эдак раскрывается и поворачивается в самом процессе смеха, и здесь всегда возможна игра смысловых переходов и переливов; ею, собственно говоря, смех и живёт»1. Смех, как и язык, спонтанен. Смеховая реакция всегда настигает нас и, если не застаёт врасплох, то, по крайней мере, характеризуется безудержностью. Смех, как и язык, бессознателен в своей непроизвольной эманации. Самая скоротечная и изощрённая рефлексия и попытка осознать собственное говорение (не говоря уже о смехе), где дискретность форм куда выраженнее, всегда окажется post factum. Мысль уже пробежала. Выражение уже состоялось. Организм уже прореагировал. Язык и смех роднит и присущая им онтологическая функция высвобождения, вымещения. Тогда же и наступает ощущение душевного и телесного комфорта, экзистенциальной гармонии. Смех – как и язык – глубоко метафоричен. Знаки смеха, как и языка, «обслуживают» различные состояния. Смех способен к функциональным трансформациям, что позволяет усмотреть в нём языковое начало. Улыбка – ярчайший пример многофункциональности смеха. Улыбка радости раскрепощает, подобно клапану открывает поры сознания, дарует свободу дыхания, снимает заслоны сдержанности, серьёзности, сосредоточенности. Улыбка-маска, наоборот, служит для сокрытия истинного отношения. Семиотика смеха базируется на культурных архетипах, главным образом, материально-телесного низа. Например, нос получает фаллическую мотивацию: «совать свой нос не в свои дела», «остаться с носом», «щёлкнуть по носу». Разинутый рот (глотка и зубы) как намек на преисподнюю. Высунутый язык ассоциируется с чревом, утробой. Произнесение трудного слова, заикание, дефекты речи уподобляются родовому акту: «ну, рожай же, наконец!» Образ внутренностей – живота, кишок, чрева, утробы – входит конститутивным элементом в большинство распространённых угроз. Их грозят вывернуть, забить, намотать. Гиперболизированный характер образов еды и образов тела – источник всех чрезмерностей и избыточностей. Язык сам по себе игрив. По мнению Й. Хёйзинги, «Наиболее заметные проявления общественной деятельности человека все уже пронизаны игрою. Возьмём язык, это первейшее и высшее орудие, которое человек формирует, чтобы иметь возможность сообщать, обучать, править. Язык, посредством которого человек различает, определяет, устанавливает, короче говоря, именует, то есть возвышает вещи до сферы духа. Играя, речетворящий дух то и дело перескакивает из области вещественного в область мысли. Всякое абстрактное выражение есть речевой образ, всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов. Так человечество всё снова и снова творит своё выражение бытия, второй, вымышленный мир рядом с миром природы»1. «Язык представляет собой богатейший арсенал средств комизма и осмеяния»2. Игривость языка естественным образом проникает во все ярусы “языкопользования”. «К тому же весь процесс употребления слов в языке можно представить и в качестве одной из тех игр, с помощью которых дети овладевают родным языком. Я буду называть эти игры "языковыми играми" и говорить иногда о некоем примитивном языке как о языковой игре… "Языковой игрой" я буду называть также единое целое: язык и действия, с которыми он переплетён»3. Игровые потенции языка наглядно иллюстрирует Вяч. Вс. Ивнов: «(Хлебников, в университете основательно занимавшийся санскритом, под возможным его влиянием изобретал в прозе такие русские сложные слова, как стадо-рого-хребто-мордо-струйная река, но любопытно, что он образовывал при этом, как и в стихах, подобных Гру-до-губо-щёко-астая / Руко-ного-главо-астая, тот тип сложных прилагательных, который под греческо-церковнославянским влиянием давно сложился в русском языке, в XVIII в. использовался Ломоносовым и в пародиях на его оды Сумароковым, а на рубеже XX в. появляется в форме, напоминающей хлебниковскую, в письмах Чехова). У позднего Гёте среди черт, делающих его индивидуальный стиль сопоставимым с классическим санскритом, находят и такие словосложения, как Fettbauch-Krummbein-Schelme (= «fettbuchige, krumm-beinige Schelme» = «жирнобрюхие кривоногие мошенники» ~ жирнобрюшнокривоножножульё)»4. И русский язык наводнён уже прочно закрепившимися в народном словаре лексемами, вроде ‘работа не-бей-лежачего’ или ‘состояние ни-петь-ни-рисовать’ (после перепоя), или ‘мама-не-горюй’ (о чём-то очень значительном).

§ 4 Экзистенциальная аналитика смеховой экзистенции. В предыдущем параграфе продемонстрировано онтологически выверенное задание феномена γέλοσ’а. Настал момент его перевода в практическую плоскость экзистенциальной аналитики. Каковы онтологические условия возможности смеха? Автор постулирует алгоритм экзистенциальной аналитики смешного: феномен смеха поддаётся рассмотрению в трёх аспектах: в-отношении-чего смеха, смешность и о-чём смеха.
  1. В-отношении-чего смеха есть всегда некое сущее, с которым человек встречается и в отношении которого необходимо не онтический умозаключить, что оно по-разному способно быть “смешным”, а феноменологически определить смех в его смешности. Что принадлежит к смешному как таковому, встречающемся в смехе? В-отношении-чего смеха имеет характер смешения. Сюда отнесём: “насмешку”, “усмешку” (“ухмылку”), “высмеивание”, “издёвку”, “подтрунивание”, “ликование” (“восторг”), “щекотку”, “негу”, “иронию”, “умиление” и другие дериваты. Мы целенаправленно выдели некоторые из них, в которых сам Язык показывает онтический вектор обхождения в вот-событии с другим. В-отношении-чего смеха – тенденциозность.
  2. Сама смешность есть вдруг-явленность (“размыкание”, по Хайдеггеру) бытия в модусе смешения, могущего вызывать смех в случае усмотрения, эвристического обнаружения для-себя-вдруг смешного. Смешность – это всегда моё состояние – внутреннее (латентное) и внешнее (поведение). Я могу быть бодрым, одухотворённым, злым и апатичным – и при этом мною завладевает смешность, становясь для моих переживаний общим знаменателем, их фундирующим. В результате моё душевное состояние обретает онтическую направленность, тенденциозность. Я не просто недоволен кем-то, я в отношении него язвлю. Не просто испытываю сексуальное желание, но в отношении предмета вожделения отпускаю сальную остроту т. д.
  3. О-чём смеха есть само смешующееся сущее, присутствие, тематическая заданность смеха. О-чём смеха может онтически затрагивать другие сущие. О-чём смеха предметно-тематически обслуживает в-отношении-чего смеха и предоставляет мне средства смехового поведения. Я вдруг встречаю своего друга, которого не видел уже несколько лет. Сама такая встреча есть радостное событие. Бытие размыкается для меня в вот-бытие радостного сущего. В-отношении-чего этого сущего – это моя встреча друга (смеховое событие). Смешность сущего – это моё переживание радости, душевный подъём. О-чём сущего – это давнишность невидения друг друга, скукота по друг другу, провоцирующие обмен новостями, шутками, взаимное любование. Разомкнутость вот-бытия смеха, конституируемая пониманием, расположенностью и увлечённостью, получает артикуляцию через речь.

Остроумие и чувство юмора могут обрести лингвистическое определение. Тезауро, Грасиан, Фрейд и ряд других мыслителей предлагали собственное объяснение чувства юмора. Однако современные исследования однозначно указывают на семантическую природу остроумия. «Двусмысленность, в основе которой лежит формально-логическое, мнимое противоречие, нарушающее закон самотождественности языкового знака, преодолевающее семантические границы слова, приводит к состязанию смыслов на игровой площадке морфемного повтора, не получающему преференциального разрешения. Это характеризует такие инстанции комического, как каламбур, парадокс, оксюморон, шуточная (ложная) реэтимологизация»1. На семантическом распутье оказывается опечатка, или речевой ляп: рабость. Варианты: радость или робость. Смех смешит, смешивает семантику слова. Другой пример: ‘Высокие договаривающиеся стороны обменялись (п)ослами’2. Созвучие, чреватое появлением новой сущности, есть не что иное, как игра языка. Единицы текста, погружённые в вероятностный метафизический контекст, способны конструировать новый смысл. «Отношение текста к различным метакультурным структурам образует семантическую игру, которая является условием риторической организации текста»3. Уже на приведённых примерах мы видим, насколько знак сковывает, обязывает, предписывает. Освобождение от пут знака раскрепощает. Смех – смешение языка серьёзности, размывание семиотических границ. Логика смеха – это не Аристотелева, не формальная логика, а байесовский силлогизм, предполагающий спонтанность сознания и вероятностное распределение смыслов. «Бейесовская модель позволяет нам понять природу шутки... Человек устроен так, что он не любит серого речевого поведения, оно его утомляет. Шутка, нарушающая однообразие речи, заключается в неожиданном переводе мало вероятных ассоциаций в доминирующие. Шутки основаны на использовании хвостовой части априорной функции распределения. Чтобы понимать шутки, надо иметь далеко растянутую хвостовую часть. Чтобы уметь шутить, надо уметь ею пользоваться. У людей, не понимающих шутку, априорная функция распределения рано усекается – они могут использовать только те значения смыслового поля слова, которые ассоциируются с данным словом с большой вероятностью»1. Правило это работает в любом языке и в любой культуре. «В любой культуре распространены игры, заключающиеся в перестановке слогов (или тонов, ударений при наличии соответствующей возможности), во вставлении ничего не значащих сегментов, в повторении элементов; есть много других способов игрового манипулирования языком. В некоторых регионах (Турция, Сардиния, Гренландия) проводятся словесные дуэли, и победителем выходит самый виртуозный участник языковых игр. Всякого рода словесные фантазии, каламбуры, придумывание неологизмов, когда не преследуется иной цели, кроме игровой, не только доставляют удовольствие игроку, наслаждающемуся собственным остроумием и рассчитывающему на успех у окружающих; они свидетельствуют о том, какое обширное поле для языкотворчества отводят себе отдельные субъекты высказывания в сфере, где, казалось бы, господствуют одни языковые конвенции»2. Чувство юмора получает конкретное лингвистическое определение и задаётся вероятностной фильтрацией смыслов смыслового континуума.

§ 5 Гелотогенез в фило- и онтогенезе. Смех появился задолго до появления интереса к нему. Возникновение смеха учёные-антропологи синхронизируют с возникновением языка. Богатое воображение компенсировало все природные изъяны, включая медленное перемещение, ограниченную физическую силу, уязвимый кожный покров, неспособность желудка переваривать сырую пищу, сравнительно длительный период вынашивания ребёнка. Нарушение равновесия со средой обнаруживает тяготу бытия, обретение такого равновесия – смех бытия. Находчивость ума и игривость присущи человеку с рождения, эти способности заложены в нём его природой. То же говорит и Жан-Поль: «На низшей степени, там, где ещё только начинается человек (и кончается животное), первое легчайшее сравнение двух представлений… есть уже острота (Witz) (Jean Paul, т. 18, § 45). Остроумные сближения суть первородные создания стремления к развитию, и переход от игры остроумия к науке есть только шаг, а не скачок… Всякое изобретение есть сначала острота»1. Фундаментальная психология отмечает очень интересный для настоящего изыскания факт: «Между 1-м и 2-м месяцем ребёнок реагирует улыбкой на звук человеческого голоса»2. Смех, таким образом, возникает одновременно с инициацией сознания. На начальном онтогенетическом этапе гелотогенеза смех предстаёт для ребёнка не как инобытие языка, а как собственно языковое бытие.

§ 6 Онтологически фундированное определение смеховой культуры. «Культура – это война и мир, это нравственное и безнравственное, справедливое и несправедливое, это “высокая” классическая культура и самый примитивный фольклор, это лук дикаря и атомная бомба, это религия и атеизм, наука и суеверие, проституция и девственная чистота Мадонны, бессмысленное прожигание жизни и высоконравственная благотворительность, государство и анархия… Другими словами, культура – это каждый предпринимаемый человеком шаг, всякий его поступок, любая его деятельность, отдыхает он при этом или трудится, любит или ненавидит, верит или отрицает»3. Если язык есть способ бытия, то культура – форма бытия. Культура формирует сферу знаков – семиосферу. Освоение природного пространства при посредстве языка – искусство. Онтологический статус искусства подчёркивает Н. В. Иванов: «Категория искусственного с онтологической точки зрения как раз удобна в том отношении, что позволяет отделить собственно культурное от всего природного, естественного в человеке, в человеческом опыте… Всё культурное – искусственно, всё искусственное подлежит культурной оценке, культурной интерпретации»1.

Простой народ – самый надёжный хранитель духовных ценностей – и в смехе – прост и мудр, не замысловат и всегда свеж, остёр на язык и не злобен. Деланным мудрствованиям искусства он противопоставляет лаконичность и непосредственность выражения. «Тяга, свойственная всем культурным людям, – приобщиться к толпе, замешаться в толпу, слиться с толпой, раствориться в толпе; не просто с народом, а с народной толпой, толпой на площади, войти в сферу специфического фамильярного общения, вне всяких дистанций, иерархии и норм; приобщиться к большому телу»2. По М. М. Бахтину, «народ – абсолютно весёлый хозяин залитой светом земли, потому что он знает смерть только чреватой новым рождением, потому что он знает весёлый образ становления и времени»3. Народная комика видит в человеке проекцию вселенной, со всеми её стихиями и разнонаправленными силами, с топографическими ценностно нагруженными полюсами верха и низа. Архетипические свойства смеха следует искать в народе, в людских смеховых толках. Смеховые жанры бытового общения это различные коммуникативные ситуации фамильярно-дружеского общения в семье, быту, на работе, во время отдыха, типические доброжелательные приветствия, расспросы о здоровье, состоянии дел, новостях и т. д. Жанры массового эстетического творчества представлены ритуальными и отчасти регламентированными смеховыми действами. В первую очередь это всевозможные праздники и празднества, карнавальные представления и ярмарки, эстрадные номера и застольные тосты. Кроме того, нельзя упустить из внимания богатейшую литературную традицию: Сервантес, Боккаччо, Рабле, Эразм, Мольер, Свифт и многие другие образчики смеховой литературы.

§ 7 Онтология смехового текста. Идеальным объектом филологии является гуманитарный текст – человек текстопорождающий, говорящее бытие. Гелотогенный текст как тип текста культуры непременно попадает в сферу самых пристальных интересов филологии и лингвистики. Онтология смехового текста должна быть высвечена в плане своей структуры и своей функциональности. Любой гелотогенный текст, даже с учётом его разнородности, обладает инвариантной структурой. В основе структуры гелотогенного текста можно выделить три составляющие: а) мотивационную, б) экзистентную и в) экспликативную. Мотивационная составляющая – это коллективное приобщение к радости бытия, отход от каждодневной рутины, стремление ощутить себя принадлежащим к большому народному телу, получить, «временную анестезию сердца». Экзистентная составляющая проявляется во всеобщей одержимости, выходе индивидуума из приватного мира собственных смыслов в коллективный смысловой континуум, добровольное сложение суверенитета личности в пользу ликующего коллективного разума. Экспликативная сторона – это овнешнённый текст: поведение участников действа (песни, пляски, диалоги), экстерьер (одежда, утварь, предметы обихода), антураж (хороводы, конкурсы, застольные тосты).

§ 8 Смеховой канон нового времени. Смеховой канон нового времени во многом противоречив и драматичен. Сегодня народный смех вытесняется массовой культурой с её суррогатами гедонизма (шоу, вечеринки, эстрадные концерты, огоньки). Из-за урбанизации смех всё чаще приобретает рекреационный, утилитарный характер. Телевидение заполоняют низкопробные юмористические передачи, репертуар которых узок и отдаёт примитивизмом. Тематики и образы подобных “образчиков” смеховой культуры лишены какой-либо мировоззренческой глубины, но обращены к поверхностным, сиюминутным интересам публики. Люди отучаются мыслить, довольствуясь смешностью речевой агрессии и разговорами “ниже пояса”. Тона единого смехового целого ослабевают, превращаясь в обертоны. Смех становится всё более камерным, уходит на профессиональную сцену, на трибуну, на экран телевизора и в радио-эфир, утрачивает соборность и свободу жанровых форм. Народная комика редуцируется до иронии, сценической сатиры, развлекающего юмора. Онтология и семиотика смеха современности находятся в отрыве от большого космического целого, от архетипов народной смеховой культуры. Затеняется специфическая двутелость, амбивалентность комизма. Но отголоски смехового мира ещё слышны в глубинке, где близость к земле и общинный образ жизни единят людей, так разрозненных и изолированных в городах, особенно мегаполисах.