А. А. Батнер государственный обвинитель

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 40 41 42 43 44 45 46 47 ... 63

Вышинский. В чем выражалось это внимание?

Левин. Ну, например, у него были прекрасные цветы, оранжерея, и он посылал мне цветы, посылал очень хорошее французское вино. Один раз он сделал мне весьма ценный для меня подарок: предоставил мне в собственность дачу в подмосковной местности, где я и проживал в течение 5—6 лет в летние месяцы со своей семьей.

Вышинский. Специально выстроил для вас дачу?

Левин. Нет, дачу он предоставил мне в собственность...

Вышинский. То есть подарил вам дачу?

Левин. Да, я смотрел на это, как на подарок.

Вышинский. Оказывал Ягода вам содействие в ваших поездках за границу, устраняя различные таможенные формальности?

Левин. Да, он давал знать на таможню, что меня можно пропустить из-за границы без осмотра.

Вышинский. Как вы это использовали?

Левин. Я привозил вещи жене, женам своих сыновей, детские вещи, женские вещи, привозил мелкие подарки на службу...

Вышинский. Одним словом, все, что хотели, привозили беспошлинно, бестаможенно?

Левин. Да, но это не были ценности...

Вышинский. Конечно, вы же не торговали этими ценностями.

Левин. Я привозил их для родных.

Вышинский. Я понимаю, для себя, для родных, друзей, знакомых, приятелей.

Левин. Конечно.

Вышинский. Для вас пограничных и таможенных законов не существовало?

Левин. Совершенно верно.

Вышинский. И долго так продолжалось?

Левин. В 1934 году я еще был за границей.

Вышинский. А началось это “особое” внимание к вам когда?

Левин. С первой моей поездки к Алексею Максимовичу, в 1928 или 1929 году и до последнего времени.

Вышинский. Ну, что же дальше? Это вы считали обычными знаками внимания? Так вообще пациенты проявляют свое внимание к врачам?

Левин. Вы, вероятно, знаете, что не так.

Вышинский. Ни поездками за границу, ни подарками, ни дачей, ни таможней, ни пошлиной?

Левин. Понятно.

Вышинский. Значит, вы считали это обычным?

Левин. Для него, это вероятно, было обычным.

Вышинский. А для вас?

Левин. Для меня это, конечно, не было обычным.

Вышинский. Вы не думали, почему это происходит, какая причина этому вниманию?

Левин. Я об этом не думал, потому что считал, что для него эта вещь не представляет большого значения, по его масштабу это были небольшие знаки внимания.

Вышинский. А вы сравните по своим масштабам,— для вас это было обычное явление?

Левин. Конечно, это было не обычное явление. Но это был и не обычный пациент.

Вышинский. Значит необычный пациент оказывал вам необычное внимание?

Левин. Да, да, конечно.

Вышинский. Скажите, пожалуйста, что из всего этого произошло?

Левин. Для обычного больного сделать подарок трудно, поскольку...

Вышинский. Извините, я вас еще раз перебью. Когда вас освобождали от всякого рода таможенных осмотров, вы считали, что это естественно и законно?

Левин. Я не считал это естественным и законным, но я знал, что это практикуется достаточно часто.

Вышинский. Кем практикуется и откуда вы это знали?

Левин. Я знал, что целый ряд людей пользуется дипломатическими паспортами и так далее.

Вышинский. Значит, вы рассматривали себя как дипломата?

Левин. Нет, конечно, я себя так не рассматривал.

Вышинский. Вы понимали, что вы пользовались грубым нарушением советских законов и шли на это беззаконие из-за корыстных целей?

Левин. Да, я понимал. Но должен сказать, что убытки государству от этого были очень маленькие, я привозил каких-нибудь пару галстуков, мелочь.

Вышинский. Но из маленьких частных убытков складывается один большой убыток. Так, между прочим, всякий преступник оправдывает свое преступление. Даже тот, кто украдет миллион золотом, он может по отношению к такому могучему, богатому государству, как наше, сказать, что убыток для государства все-таки небольшой.

Левин. Разрешите продолжить вашу, мысль и пересчитать на деньги, сколько таможня должна была взыскать. Получится небольшая сумма.

Вышинский. Вы до сих пор не понимаете тяжести вашего преступления?

Левин. Нет, нет я понимаю.

Вышинский. Тогда продолжайте ваше объяснение.

Левин. Я должен признаться, что такое внимание, оно даже мне льстило. Это было внимание со стороны руководителя такого органа, как ОГПУ. Я видел в этом определенное признание и доверие ко мне со стороны руководителя такого учреждения. Мне никогда не могло прийти в голову то, о чем я теперь узнал.

Вышинский. Потом пришло в голову?

Левин. Да, пришло.

Вышинский. Как это случилось?

Левин. В 1932 году Алексей Максимович решил совсем переехать в Москву со всей своей семьей. В составе семьи был его сын Максим Алексеевич Пешков. В начале 1933 года зимой во время одного из моих посещений Ягоды, во время прогулки у него на даче он начал со мной разговор, к которому несколько раз потом возвращался, разговор относительно сына Алексея Максимовича — Максима Алексеевича Пешкова. Он говорил, что он недоволен его образом жизни, его поведением. Недоволен тем, что он не прикасается ни к какой работе, что ничем не занимается. Недоволен тем, что он злоупотребляет спиртными напитками. Но это был такой разговор, который более или менее соответствовал тому, что к тому времени М. А. Пешков, будучи отцом двоих детей, не имел никакой обязательной работы, обязательного труда, не имел определенных занятий, просто в доме отца жил. Так что эти разговоры пока не внушали никаких основных подозрений.

Во время одной такой беседы он и сказал мне: видите ли, Макс, как он его называл, не только никчемный человек, но и оказывает на отца вредное влияние. Отец его любит, а он, пользуясь этим, создает нежелательное и вредное окружение в доме у Алексея Максимовича. Его необходимо убрать. Нужно сделать так, чтобы он погиб.

Вышинский. То есть?

Левин. Добиться его смерти.

Вышинский. Значит, его убить?

Левин. Конечно.

Вышинский. И Ягода, значит, предложил вам осуществить это дело?

Левин. Он сказал: “Вы должны нам в этом помочь”. Мне не нужно здесь передавать психологического ощущения, насколько мне было страшно это слушать,—думаю, что это достаточно понятно, но потом... такое непрекращающееся смущение. Меня отделяет от этого срок — шесть лет, поэтому я не ручаюсь за стенографическую передачу этого рассказа, а только за сущность его. Он дальше сказал, что вы знаете, кто с вами говорит, руководитель какого учреждения с вами говорит? Вы знаете, что я ответственен за политику партии и за жизнь крупнейших руководителей партии и правительства, а также за жизнь и деятельность Алексея Максимовича, а поэтому, раз это нужно в интересах Алексея Максимовича—устранить его сына, поэтому вы не должны останавливаться перед этой жертвой.

Вышинский. Так он мотивировал?

Левин. Так.

Вышинский. Вы считали?

Левин. Я ничего не считал. Он говорит, пока давайте оставим этот разговор, вы обдумайте дома, а через несколько дней я вызову вас.

Вышинский. Но что обдумать?

Левин. Согласиться или не согласиться.

Вышинский. Кроме того, но обдумайте еще что?

Левин. Как это выполнить. Он сказал: “Учтите, что не повиноваться мне вы не можете, вы от меня не уйдете. Раз я вам оказал в этом доверие, раз вам оказывается доверие в этом деле — вы это и должны ценить и вы должны это выполнить. Вы никому не сможете об этом рассказать. Вам никто не поверит. Не вам, а мне поверят. Вы в этом не сомневайтесь, вы это сделайте. Вы обдумайте, как можете сделать, кого можете привлечь к этому. Через несколько дней я вызову вас”. Он еще раз повторил, что невыполнение этого грозит гибелью и мне, и моей семье. Я считал, что у меня нет другого выхода, я должен ему покориться. Опять-таки, когда смотришь с перспективы, с сегодняшнего дня на 1932 г., когда видишь, насколько мне, как беспартийному человеку, казался всемогущим Ягода, то, конечно, очень трудно было отвертеться от его угроз, от приказов его.

Вышинский. А вы пробовали отвертеться?

Левин. Я пробовал в душе отвертеться.

Вышинский. В душе, а отпора у вас не было?

Левин. Не было.

Вышинский. Пробовали протестовать, сказать кому-нибудь об этом, сообщить?

Левин. Нет, я ничего не сделал, не попытался отвертеться. Я никому не сказал и принял решение. Приняв решение, приехал к нему. Ягода сказал мне: “Вам одному, вероятно, это трудно будет сделать. Кого вы думаете привлечь к этому делу?” Я ему ответил, что вообще ввести нового врача в дом Алексея Максимовича очень трудно, там этого не любили. Но есть один врач, который все-таки бывал у Максима Алексеевича во время одного из моих отпусков, это — доктор Виноградов А.И. из санчасти ОГПУ. Его хорошо знал Крючков. Виноградов был направлен им, если не ошибаюсь (Крючков был постоянным секретарем Алексея Максимовича). Я сказал, что его надо будет обязательно к этому делу привлечь. Затем я говорил, что если бы нужно было привлечь еще кого-нибудь из консультантов, то единственный консультант, который в этом доме бывал, это профессор Дмитрий Дмитриевич Плетнев. Я не указывал сейчас на него реально, а говорил, что если при такой болезни нужно было бы, чтобы кто-нибудь из консультантов был, то единственный человек, который мог бы туда приехать,—это Д. Д. Плетнев. Так шел 1933 год. Он меня торопил.

Вышинский. Кто он?

Левин. Ягода. В это время возник у него новый замысел. При встречах Ягода часто спрашивал меня о состоянии здоровья Вячеслава Рудольфовича Менжинского, тогдашнего председателя ОГПУ, который тогда тяжело хворал. Ягода был заместителем председателя ОГПУ. Нужно сказать, что Менжинский с первых лет революции был моим постоянным пациентом. В 1926 году у него был тяжелейший припадок грудной жабы. С тех пор надорвалось его здоровье, он стал болеть. Я, как вообще всякий терапевт, в этом состоянии мало мог ему помочь и, как всегда в этих случаях бывает, начинают кидаться на чудеса. Одним из чудес тогда прозвучало такое средство профессора Шварцмана—миоль, которое он рекламировал, как спасительное средство от грудной жабы. Шварцман был вызван из Одессы и некоторое время он производил хорошее впечатление на Менжинского. Потом—разочарование в Шварцмане. Затем была другая реклама, начали шуметь вокруг Игнатия Николаевича Казакова, и тогда он (Менжинский) обратился к Казакову.

С 1932 года Вячеслав Рудольфович стал постоянным пациентом Казакова. Он сделался не только его постоянным пациентом, но и поддерживал его славу, но и был одним из небольшой группы крупных людей в то время, которым казалось, что он чрезвычайно им помогает. И этот шум вокруг Казакова, эти постоянные споры вокруг него в Москве привели к тому, что в Совнаркоме состоялось специальное заседание, посвященное вопросу о лечении методами Казакова, заседание, на котором присутствовал Менжинский и там поддерживал славу Казакова.

Вышинский. Заседания, которые были в правительственных учреждениях, никакого отношения не имеют к данному вопросу.

Левин. Я говорю о заседании, на котором обсуждался вопрос о лизатах Казакова.

Вышинский. Расскажите, что же конкретно вам говорил Ягода о Менжинском?

Левин. На этот вопрос я сразу ответил Ягоде...

Вышинский. На какой вопрос?

Левин. Несколько раз он просто расспрашивал о состоянии здоровья Менжинского, а в октябре или ноябре он меня опять спросил, “как здоровье Менжинского?” Я сказал, что, по моим сведениям, очень плохо. Но он говорит: “Зачем же тянуть? Он обреченный человек”. Он и считался тогда больным почти безнадежно в смысле восстановления работоспособности.

Вышинский. Сказали ли вы Ягоде, что Менжинский может бороться за свою жизнь неопределенный срок?

Левин. Простите, я не расслышал вашего вопроса.

Вышинский. Я вас спрашиваю: на вопрос Ягоды о состоянии здоровья Менжинского, не сказали ли вы Ягоде, что Менжинский может бороться еще неопределенный период времени?

Левин. Да, конечно.

Вышинский. А что Ягода сказал в ответ на это?

Левин. А он сказал, что “у меня есть сведения, что он живой труп”.

Вышинский. А не сказал ли он иначе—“зачем это нужно”?

Левин. Сказал.

Вышинский. Не сказал ли он, что нужно это ускорить?

Левин. Да, сказал. Я к этому и иду. Я ему сказал тут того, что он с 1932 года является ревностным поклонником Казакова и если так вопрос стоит...

Вышинский. Говорите откровеннее, не стесняйтесь.

Левин. Я говорю откровенно.

Вышинский. Не говорил ли вам Ягода, что необходимо Менжинского?

Левин. Говорил.

Вышинский. И вы тогда сказали, кого для этого нужно привлечь?

Левин. Доктора Казакова.

Вышинский. Вы вызывали Казакова для чего? Для лечения или умерщвления?

Левин. Для второго.

Вышинский. Почему именно Казакова?

Левин. Он лечил лизатами, а лизаты приготовлял Казаков у себя в лаборатории.

Вышинский. Значит, он мог приготовить все, что угодно?

Левин. Приготовить такие лизаты, которые бы не помогали, а вредили.

Вышинский. Это равносильно яду.

Левин. Совершенно верно. Тут я сказал Ягоде: “Поскольку в курсе лечения бывают перерывы, паузы, а в период этих перерывов я бывал у Вячеслава Рудольфовича Менжинского, то я могу соединить лизаты с каким-либо сердечным лекарством, которое в комбинации с лизатами могло бы приносить вред”.

Вышинский. Вы объяснили это Ягоде?

Левин. Да, Ягоде.

Вышинский. А Ягода что сказал?

Левин. Он сказал, что с Казаковым он поговорит и директиву даст. Когда я увиделся с Казаковым в конце 1933 года, я узнал, что его вызывал Ягода для беседы, он знает, что делать и со мною поговорит, как будут приготовляться лизаты. Меня он спросил, какие сердечные лекарства буду я предлагать во время моего посещения.

Вышинский. Обвиняемый Казаков, вы подтверждаете показания Левина сейчас?

Казаков. В основном, подтверждаю.

Вышинский. Вы подтверждаете, что с вами говорил Левин?

Казаков. Да.

Вышинский. Что именно он вам говорил?

Казаков. Я виделся с Левиным три раза и он постепенно меня вовлекал,— была майская, июньская и, наконец, октябрьская встреча.

Вышинский. В каком году?

Казаков. В 1933 году.

Вышинский. Значит, в 1933 году было три встречи?

Казаков. Три встречи.

Вышинский. Первая встреча майская, о чем вы разговаривали?

Казаков. Здесь он выразил сочувствие, что я изолирован от врачей, что на меня нападают врачи и что я нахожусь в таком тяжелом состоянии. Он рекомендовал мне быть поближе к врачам, причем сказал: “С вами я поговорю особо”. Я спросил: о чем? Он сказал: “О здоровье Менжинского”.

Вышинский. Ближе к какому врачу или вообще к врачам рекомендовал он вам держаться?

Казаков. Я держался в стороне, потому что была очень жестокая борьба.

Вышинский. А Левин высказал вам сочувствие?

Казаков. Во время майской встречи он сказал, что зря вы возитесь с Менжинским. Менжинский—живой труп. Я считал, что у Менжинского развивался хрониосепсис. Левин со мною не согласился, и в результате этого я был отстранен. Я ему в резкой форме сказал, что я недоволен его поведением по отношению ко мне. Он мне сказал, что “мы с вами особо по этому вопросу поговорим”. Правда, этот циничный ответ его, что Менжинский—труп и не стоит с ним возиться, меня покоробил.

Вышинский. Почему покоробил?

Казаков. Потому что это цинично. Я знал, что Вячеслав Рудольфович, когда лечился у меня, стал на ноги.

Вышинский. Словом, заявление его было для вас циничным?

Казаков. Конечно, циничным. Как только у него получалось улучшение, так вдруг я отстранялся.

Вышинский. Кто вас отстранял?

Казаков. Левин. 5 марта я вновь явился и потом снова был отстранен до июня месяца. Я ему это сказал.

Вышинский. Он что ответил?

Казаков. Он? Как всегда—улыбочкой...

Вышинский. Дальше?

Казаков. В июне я встретился с ним. Он высказал мнение, что я был прав в своем диагнозе относительно развившегося у Менжинского хрониосепсиса на почве гриппа. Там была группа врачей, и они не возражали, чтобы я начал лечить его.

Вышинский. Вы очень длинно рассказываете. Ведь мы будем допрашивать вас еще особо. Сейчас расскажите коротко—о чем был второй разговор?

Казаков. Он сказал, что не возражает, чтобы я приступил к лечению Менжинского...

Вышинский. Словом, допустил вас?

Казаков. Да. Я приступил к лечению Менжинского.

Вышинский. А вас это не удивило?

Казаков. Он сказал одну фразу: “Я думаю, что вы меня поняли”.

Вышинский. А вы его поняли?

Казаков. Я ничего не понял.

Вышинский. В таких случаях, когда не понимают тех, которые говорят, что “вы меня поняли”, спрашивают: в чем дело. А вы спросили?

Казаков. У меня был большой негативизм...

Вышинский. А по-русски?

Казаков. Неприязненное отношение к Льву Григорьевичу.

Вышинский. Тем более надо было спросить, что значит эта двусмыслица?

Казаков. Надо было, а я не спросил.

Вышинский. Может быть, вы действительно его поняли?

Казаков. Нет, нет.

Вышинский. Значит, он вам сказал: “вы меня поняли?” А ответили?

Казаков. Я просто посмотрел на него, выпучив глаза, и не сказал ничего. Я приступил к лечению Менжинского, и Менжинский встал.

Вышинский. Вы поменьше говорите о своих заслугах, а говорите по существу заданного вам вопроса. Почему вы не спросили его: В чем дело? Я вас не понимаю”. Обыкновенно не спрашивают тогда, когда понимают. Правда?

Казаков. Да, это верно.

Вышинский. Вы тогда кое о чем догадывались?

Казаков. Нет, я в тот момент не догадывался. Потом, в октябре месяце, он сказал: “Я вас считал умнее, а вы меня не поняли”.

Вышинский. В чем ваш ум должен был проявиться?

Казаков. Он мне в резкой форме сказал: “Удивляюсь я вам, так рьяно взялись за лечение Менжинского и даже укрепляете его здоровье, зря допустили его к работе”. И дальше он сказал такую фразу, что “этим вы раздражаете Ягоду”.

Вышинский. А вы что?

Казаков. И он добавил, что это к добру не приведет.

Вышинский. А вы что?

Казаков. Я слушал, что дальше будет.

Вышинский. Почему же вы слушали? Разве не ясно уже было, в чем дело?

Казаков. Я хотел выслушать, до чего он дойдет.

Вышинский. До чего же он дошел?

Казаков. В октябре Левин сказал мне: “Вы поймите, что Менжинский—фактически труп, а восстанавливая его здоровье, допуская его к работе, вы тем самым восстанавливаете против себя Ягоду. Поймите, что Ягода заинтересован в устранении Менжинского, и если вы не подчинитесь ему—Ягода с вами расправится”.

Вышинский. Он пугал вас?

Казаков. Да. Вы ни слова не говорите Менжинскому, потому что все равно от Ягоды не уйдешь. Ягода такой человек, который ни перед чем не останавливается, он вас достанет из-под земли.

Вышинский. Это он вас пугал?

Казаков. Он заявлял в такой форме.

Вышинский. Вы испугались?

Казаков. Я задумался. Дальше Левин мне сказал: “Имейте в виду, что с вами будет разговаривать Ягода”. По совести говоря, я здесь был совершенно растерян, испугался и не знал, что предпринять.

Вышинский. Что вы ответили Левину?

Казаков. Ничего не ответил.

Вышинский. Выходит, что все три раза вы ничего не отвечаете, молчите?

Казаков. Я не знал, что отвечать на эти циничные разговоры. Может быть, Левин является агентом Ягоды, потому что со мною так откровенно разговаривать у него не было никаких оснований.

Вышинский. Следовательно, вы утверждаете, что Левин вас запугивал, угрожал?

Казаков. Да.

Вышинский. Обвиняемый Левин, правильно то, что передает Казаков?

Левин. Не знаю, возражать тут же, в этот же момент или потом. Тут столько какой-то путаницы...

Вышинский. Задача судебного следствия и заключается в том, чтобы распутать всю эту путаницу.

Левин. Я не знаю, причем тут такие выражения, как “запугивание”, “выпучил глаза”, ссылка на то, чтобы он меня понял по одному выражению моих глаз. Я не считал Казакова таким умным, чтобы он мог понять с одного взгляда.

Я думаю, что не стоит останавливаться на этих мелочах. Конечно, если суд потребует, я могу рассказать все подробно.

Blog

А. А. Батнер государственный обвинитель