А. А. Батнер государственный обвинитель

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 42 43 44 45 46 47 48 49 ... 63

Вышинский. Кто это “мы”?

Левин. Я, Плетнев, Виноградов, Казаков. Все, которых я вам уже называл.

Вышинский. Этот план вы разработали самостоятельно или с кем-нибудь из названных лиц?

Левин. План в отношении Алексея Максимовича Горького и Валериана Владимировича Куйбышева я разрабатывал с профессором Плетневым. План в отношении Вячеслава Рудольфовича Менжинского — с Казаковым.

Вышинский (к суду). Позвольте Плетнева спросить.

Подсудимый Плетнев, вы разрабатывали подобного рода план с Левиным?

Плетнев. Да.

Левин. Скажу о всех четырех случаях. Когда встал вопрос относительно умерщвления Максима Пешкова, то здесь мы подготовили ослабление организма чрезмерным употреблением спиртных напитков. Относительно вина нужно сказать, что есть люди, которые очень хорошо переносят спиртные напитки. Вся Европа пьет вино, и не всем оно приносит вред. А есть организмы, для которых небольшое количество вина приносит чрезвычайный вред. К числу таких организмов относился и организм Пешкова. У него было три системы, которые очень легко можно было использовать: это сердечно-сосудистая, чрезвычайно возбудимая система, его дыхательные органы, унаследованные от отца не в смысле туберкулеза, а в смысле слабости, и, наконец, вегетативно-нервная система. Небольшое количество вина и то влияло на его организм, а он пил, несмотря на это, большое количество вина. В этом был его грех. В этом отношении Петр Петрович Крючков составил ему компанию. Крючков пил довольно много, но с той разницей, что на него вино действовало хорошо, он переносил это безвредно, а Пешков переносил совсем по-иному.

Вот здесь и началась подготовка ослабления организма Максима Пешкова, усилилось потребление им спиртных напитков, что для больного было просто очень легко и приятно. Он не видел в этом для себя никакой обузы, а ослабляло это его организм чрезвычайно.

Затем в ослабленном состоянии, в один очень жаркий день в апреле, а весна в том году в Москве была чрезвычайно жаркой, Макс, разгоряченный, потный, по предложению Крючкова, который принимал участие в ослаблении организма Пешкова, был уложен на скамью недалеко от реки. Его обдувало ветром, он был потный, лежал без сорочки в течение двух часов. Ясно, что он простудился, заболел, и через день обнаружилось крупозное воспаление легких.

Это первая часть вредительства — подготовка больного. Эта подготовка больного была произведена. Больной был очень расслаблен, сердце было в отвратительном состоянии; нервная система, как мы знаем, играет огромную роль в течении инфекционных болезней. Все было возбуждено. Все было ослаблено и болезнь приняла чрезвычайно тяжелый характер.

Я вам уже сказал, что в первом своем свидании с Ягодой я говорил о том, что я не знаю, будет ли привлечен к этому профессор Плетнев, и я не стал этого делать, потому что ясно было, что эта болезнь тяжело протекает. Я пригласил Плетнева на консультацию, мы были с ним два раза и видели, что течение болезни тяжелое. Об этом же знал и А. И. Виноградов, который был приглашен в качестве дежурного врача. Ухудшило течение этой болезни то, что были устранены те средства, которые могли принести большую пользу для сердца, и наоборот, давались те, которые ослабляли сердце. И в конце концов, как я уже говорил, 11 мая, после воспаления легких он погиб. Вот как произошло наше первое вредительство.

Перехожу ко второму случаю — умерщвлению Вячеслава Рудольфовича Менжинского...

Ягода (к суду). Разрешите мне задать вопрос Левину?

Председательствующий. После того как кончит показания Левин.

Ягода. Это касается вопроса о смерти Максима Горького.

Председательствующий. Вот когда кончит подсудимый Левин, тогда пожалуйста.

Левин. Мы довольно редко встречались с Казаковым у Менжинского. Он обычно приглашал то меня, то Казакова. Он в то время был большим поклонником именно Казакова, и, как я уже говорил, когда в казаковском лечении были паузы, в эти периоды бывал у него я, почти всегда с кем-нибудь из врачей санчасти ОГПУ.

Есть две системы лизатов, одна так называемая симпатико-тропная которая состоянию сердечной деятельности Менжинского, безусловно, вредила, и другая система — ваготропные лизаты, которые успокаивали сердце и были для него полезны.

Казаков стал давать ту систему лизатов и ту группу, ту смесь, которая вредит сердцу Менжинского. Учитывалось также, что комбинация лизатов с сердечными средствами могла привести к ускорению процесса, то есть к ухудшению основного в состоянии здоровья — миокардита и грудной жабы, — что, в свою очередь, должно было привести к новым припадкам грудной жабы.

Смерть Вячеслава Рудольфовича Менжинского и произошла от нового припадка грудной жабы...

Председательствующий. Продолжайте, продолжайте.

Левин. Теперь в отношении Куйбышева. Слабым местом в его организме было сердце, на которое был направлен наш удар. Мы знали о плохом состоянии его сердца в продолжении значительного периода времени. Он страдал поражением сосудов сердца, миокардитом, у него бывали небольшие припадки грудной жабы. В этих случаях необходимо щадить сердце, необходимо избегать остродействующих сердечных средств, которые очень возбуждали бы деятельность сердца и приводили бы постепенно к его дальнейшему ослаблению. Эти средства, опять-таки, — не нужно в них искать яда. Тот же препарат дигиталиса даже полезен, если давать его в умеренных дозах и больному с другими сердечными заболеваниями. Препарат желез внутренней секреции тоже полезен, но эти препараты нужно давать с известными перерывами. Мы применяли в отношении Куйбышева возбуждающие сердце средства без перерывов, в течение продолжительного периода времени, вплоть до его командировки в Среднюю Азию. Начиная с августа по сентябрь—октябрь 1934 года он непрерывно получал впрыскивание специальных препаратов эндокринных желез и другие средства, возбуждающие деятельность сердца. Это усилило и участило припадки грудной жабы. В таком болезненном состоянии он и уехал в Среднюю Азию. Там у него случилось непредвиденно острое заболевание — он заболел тяжелой формой ангины с нарывом в горле и ему пришлось делать операцию. Куйбышев вернулся из командировки, не избавившись от ангины. Выслушивание его сердца показало, что оно находится в очень плохом состоянии. При таком состоянии больного нужно было уложить в постель, запретить ему всякую работу, чего я не сделал. Он работал. Затем он пошел в Совнарком, и вот в Совнаркоме, в его кабинете, произошел припадок грудной жабы. Его секретарь Максимов сделал то, что ускорило, несомненно, гибель Куйбышева. Дело в том, что Максимов при встречах меня спрашивал, как состояние здоровья Валериана Владимировича Куйбышева, что ему может быть полезно и что вредно. Мы не говорили о том, что знаем друг о друге. Я ему говорил, что у него может произойти припадок грудной жабы. Во время припадка Куйбышев должен был лежать без всяких движений, совершенно спокойно. Все это я ему говорил, но знал, что он сделает противоположное тому, что я говорю, так как от Ягоды он знал об этом деле — об организации убийства Куйбышева. Что же было сделано? Не знаю, Максимов или кто другой был около него, но в состоянии припадка грудной жабы ему дали возможность пойти из здания Совнаркома до дому одному, он вышел из подъезда, прошел под арку, прошел мимо амбулатории, где сидели врачи, но никаких врачей к нему не позвали. Он поднялся на третий этаж на ногах. Дома была, правда случайно, домашняя работница. Когда она увидела, что ему стало очень плохо, она позвонила Максимову. Уже затем был вызван дежурный врач. Потом позвонили мне. Когда я пришел, я застал Куйбышева уже мертвым.

И наконец, последнее умерщвление — Алексей Максимович Горький. К этому времени он был уже очень больным человеком. Плохо у него обстояло дело с легкими, они у него были в угрожающем состоянии после тех туберкулезных вспышек, как я уже говорил, которые у него неоднократно бывали. Кроме того, изменения в легких страшно затрудняли деятельность сердца, так что у него одновременно и со стороны легких, и со стороны сердца было чрезвычайно неблагополучно.

В 1935 году зимою он был в Крыму, и мы там говорили с Крючковым, который постоянно ездил в Крым и который вообще заправлял всем, что было в доме Горького. Договорились о мероприятиях, вредных Алексею Максимовичу, я ему говорил, что Алексей Максимович очень любит прогулки. Большие прогулки ему нельзя делать, это его утомляет. Он все время говорил, что он страдает от того, что он все время сидит, ведет сидячий образ жизни. Я сказал, что нужно прогулки практиковать. Горький очень любил труд, любил в парке, в саду рубить сучья деревьев или скалывать кусочки скал. Все это было ему разрешено во вред его здоровью. Это его сильно утомляло. Целый день он сидел в кабинете, потом гулял и в течение полутора часов на прогулке производил эти работы. Эти работы его очень утомляли. Вторая страсть у него была к огню. Горький любил огонь, пламя, и это было нами использовано. Для него разжигался костер. Как раз после утомления Горького работой, собиралось все в кучу, срубленные сучья, разжигалось пламя. Горький стоял около этого костра, было жарко, и все это вредно действовало на его здоровье.

Для приезда Горького в Москву опять-таки было условлено — выбрать такой момент, чтобы он мог заболеть гриппом. Он был очень склонен к заболеванию гриппом, и грипп часто осложнялся бронхитом или воспалением легких. Узнав, что в доме Максима Горького гриппозное заболевание (дети болели тогда гриппом). Ягода сообщил об этом в Крым, и Крючков организовал возвращение Максима Горького как раз в это время в Москву. И действительно, приехав в эту гриппозную квартиру, на второй или третий день Горький заболел гриппом, который очень быстро осложнился крупозным воспалением легких, принявшим сразу тяжелое течение. Но, тем не менее, мы с профессором Плетневым считали, что тот план, который мы выработали, надо провести и использовать для этого те из лекарств, которые могли быть для него вредными. Мы не применяли каких-нибудь особенных лекарств, которые вызвали бы недоумение, почему они были применены тут. Мы применяли только те лекарства, которые в этих случаях обычно применяются, но применяли их в очень большом количестве. В данном случае они переходили в свою противоположность. Опять-таки, сердечный мотор, бесконечно нажимаемый, сдавал свои силы, терял свою работоспособность и, в конце концов, он не выдержал. Если разрешите, я два слова скажу о том, о чем вы вчера заявили по линии лекарств, что получилось письмо от доктора Белостоцкого, в котором указано, что применялось большое количество впрыскиваний и что применялся одно время строфантин. Я не знаю, тут ничего нового нет. Мы же это сами не скрываем, что его применяли в очень большом количестве. Строфантин есть один из препаратов и очень ценный, как и препарат дигиталиса, — я его не очень любил, побаивался, не часто к нему прибегаю, — он был рекомендован на одной из консультаций, между прочим, пару раз впрыснут. Когда, как совершенно верно доктор Белостоцкий пишет, он спросил меня, стоит ли его продолжать, я сказал, что не стоит продолжать, потому что препараты дигиталиса мы и так даем. Так что это письмо не заключает каких-нибудь фактов, которые мы бы скрыли, оно продиктовано бдительностью советского врача, который решил доложить, что он знал, и только подтверждает то,что я говорил сейчас.

Председательствующий. Вы кончили?

Левин. Я кончил.

Председательствующий. Перерыв на полчаса.

* * *

Комендант суда. Суд идет, прошу встать.

Председательствующий. Садитесь, пожалуйста. Заседание продолжается. Товарищ Прокурор, у вас есть еще вопросы к подсудимому Левину?

Вышинский. Да. Но, кажется, обвиняемый Ягода хотел задать вопросы подсудимому Левину.

Председательствующий. Подсудимый Ягода, можете задать вопросы.

Ягода. Я прошу ответить Левина, в каком году постановлением лечебной комиссии Кремля он, Левин, был прикомандирован ко мне, как лечащий врач, и к кому еще он был прикомандирован?

Председательствующий. Подсудимый Левин, вы помните?

Левин. Нет, в каком году я был прикомандирован, я не могу вспомнить, а к кому был прикомандирован—могу, это большой список людей.

Председательствующий. Ну, примерно, когда?

Левин. Тоже не могу вспомнить. Это было, несомненно, в конце двадцатых годов.

Ягода. Постановление лечебной комиссии Кремля было о том, что вы прикомандировываетесь ко мне как лечащий врач.

Левин. Это не лечебная комиссия делает, а Санупр Кремля, но Санупр Кремля никаких письменных постановлений на этот счет не выносит, а было это так: вызывают меня в кабинет к начальнику Санупра и говорят — возьмите на себя лечение таких-то ответственных работников. Вот в последнее время у меня был список в 24 человека, но это делалось опять-таки в последнее время, когда несколько больных выбыло из моего списка и меня вызвали в кабинет начальника Санупра и сказали: “У вас освободилось столько-то мест, возьмите на себя лечение новых наркомов”. Таким образом, никаких постановлений, которые помогли бы вспомнить, когда я был прикомандирован к тому или иному больному, повторяю, не было никаких, это прикрепление мое к больным нигде не фиксируется, а имеются списки в Санупре Кремля, где говорится, что у Левина такие-то больные, у Бурмина — такие-то больные.

Ягода. У меня нет вопросов.

Вышинский. Велась ли история болезни Максима Алексеевича Пешкова?

Левин. Историю болезни мы не имели.

Вышинский. Велась ли?

Левин. Нет, конечно. У нас имеется такой медучет, архив, в этом архиве хранятся все истории болезни.

Вышинский. Когда лечили Максима Алексеевича Пешкова, вы ничего не записывали в историю болезни?

Левин. Нет, ничего.

Вышинский. Почему?

Левин. Потому, что у нас имеется лечебная карточка на Алексея Максимовича Горького, а затем в эту карточку вписывается его семья, так что, собственно говоря, на попечении Санупра Кремля находится Алексей Максимович Горький.

Вышинский. Но вот лечили вы Максима Алексеевича Пешкова, но истории болезни на него не вели?

Левин. Нет.

Вышинский. Вы лечите Алексея Максимовича Горького, который состоит на учете в Санупре. У него есть сын Максим Алексеевич, он тоже состоит на учете, но истории болезни его вы не ведете?

Левин. Нет.

Вышинский. А почему? Вы объясняете это тем, что он не имел самостоятельной регистрации?

Левин. Нет, это очень просто, Санупр Кремля считал, что на его попечении и на его большом внимании находится основной владелец карточки, а это—так называемые члены семьи.

Вышинский. Значит, истории болезни для членов семьи не полагается?

Левин. Нет.

Вышинский. Вы обычно ведете на членов семьи историю болезни?

Левин. Нет, не ведем.

Вышинский. Все те, которые у вас лечатся, они имеют историю болезни?

Левин. Нет. Основные работники имеют так называемые санжурналы, и они хранятся в медучете.

Члены семьи не имеют права даже посещать так называемую центральную поликлинику.

Вышинский. Какой смысл имеет история болезни? Какое назначение имеет история болезни?

Левин. Видите ли, когда больной лежит в больнице, там есть целый ряд людей.

Вышинский. Я спрашиваю, какой смысл имеет история болезни, для чего предназначена история болезни?

Левин. Чтобы оставить след.

Вышинский. Я спрашиваю, в отношении Максима Алексеевича Пешкова был оставлен след?

Левин. Нет.

Вышинский. Уточните мне дозировку тех средств, которые применялись в отношении Алексея Максимовича Горького.

Левин. В отношении Алексея Максимовича установка была такая:

применять ряд средств, которые были в общем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин, кардиозол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках. Так, например, он получал до 40 шприцев камфары.

Вышинский. В течение какого времени?

Левин. В сутки — от 30 до 40 шприцев. Для него эта доза была велика.

Вышинский. Мы спросим у экспертов.

Левин. Совершенно верно. Но хирург впрыскивает зараз 6 шприцев. Мы впрыскивали от 30 до 40. Это само по себе не было вредно.

Вышинский. 30—40 шприцев камфары, это, во-первых, плюс...?

Левин. Плюс 2 инъекции дигалена.

Вышинский. Это 42, плюс...?

Левин. Плюс 4 инъекции кофеина.

Вышинский. Это 46, плюс...?

Левин. Плюс 2 инъекции стрихнина.

Вышинский. Это — 48.

Левин. Кроме меня был привлечен крупный профессор из Ленинграда — Ланг, и такой крупный физиолог, как профессор Сперанский. Я хочу сказать, что такое большое количество можно применять, но не для Алексея Максимовича, не для него. Я позволю себе сделать маленькую медицинскую предпосылку. Для другого человека это не страшно, а для него это было...

Вышинский. Страшно?

Левин. Конечно. Для Горького, после того, как он столько перенес, при таком состоянии сердца и легких, применение такой дозы было вредным.

Вышинский. Вы знали, что это для него было вредно?

Левин. Конечно.

Вышинский. Вы сознательно это делали?

Левин. Конечно.

Вышинский. Чем был болен Максим Алексеевич Пешков?

Левин. Он был болен крупозным воспалением легких.

Вышинский. В этом случае применяется антипневмококковая сыворотка?

Левин. Применяется.

Вышинский. Вы ее применяли?

Левин. Нет.

Вышинский. Почему?

Левин. Из вредительских соображений.

Вышинский. Значит, вы сознательно не применяли те средства, которые обычно должны быть применены?

Левин. Это верно.

Вышинский. Из вредительских целей? Так я понимаю?

Левин. Вы верно понимаете.

Вышинский. А сейчас позвольте спросить относительно Алексея Максимовича Горького — какие средства и в какой дозировке применялись к нему?

Левин. От 30 до 40 ампул камфары в сутки, 2 ампулы стрихнина, 2 ампулы дигалена, 4 ампулы кофеина. Это — как выработанная нами с профессором Плетневым норма на каждый день, с первого же дня болезни; конечно, эти дозы постепенно, с нарастанием слабости больного увеличивались, что окружающим могло казаться естественным, так как его сердце требовало подкрепления. Но его сердце, его легкие были таковы, что эта доза подкрепления была чересчур велика. Затем, кроме того, впрыскивался ему целый ряд других вещей, однако уже полезных для него. Так, например, ему вводился в вену уротропин, что является обычным средством при такого рода заболеваниях, ему вводилась глюкоза — прекрасное спасительное средство для сердца. Это делал тот самый доктор Белостоцкий, который направил вам это письмо, и которого я сам привлек туда.

Вышинский. По поводу показаний доктора Белостоцкого я попрошу у суда вести допрос тогда, когда эти показания здесь будут даны.

Следующий вопрос. Я хотел бы, чтобы вы уточнили, какие сердечные средства применялись в отношении Вячеслава Рудольфовича Менжинского в последний период его болезни.

Левин. Повторяю еще раз, что это все может быть понятно в связи с той маленькой предпосылкой, которую я сделал. Если я сделаю перечень этих средств, то он не представит ничего особенного. Там был Дигиталис, адонис-вероналис, строфант. Все это — средства, усиливающие, возбуждающие деятельность сердца. Одновременно с этим, в этом же направлении, действовал и Казаков со своими лизатами. Одно потенцирует другое. В комбинации это все усиливается до чрезмерной Для сердца Вячеслава Рудольфовича степени.

Вышинский. Но здесь дозировки также играют роль?

Левин. Дозировки здесь нормальные.

Вышинский. Секрет заключался не в дозировках? А в чем же?

Левин. В количестве и в том, с чего я начал — в том, что методы лечения противопоказаны (что одному хорошо, то другому плохо).

Вышинский. Следовательно, средства легальные, но их комбинация и их количество, и их назначение данному больному не соответствует состоянию его здоровья, его организма?

Левин. Да. У Вячеслава Рудольфовича был огромнейший инфаркт, который вместо мышц сердца оставил рубцы.

Вышинский. И в этих условиях...

Левин. Нельзя было давать таких сильных средств.

Вышинский. А вы давали?

Левин. Да.

Вышинский. Опять-таки в преступных целях?

Левин. Конечно.

Вышинский. Позвольте задать аналогичный вопрос относительно Валериана Владимировича Куйбышева.

Левин. Гипертония, повышенное кровяное давление и стенокортиональное давление, то есть маленькое проявление намечающейся грудной жабы. В этом случае надо считать, что венечные сосуды сердца поражены склеротическим процессом. Мышца сердца не может уже питаться так, как она может это делать. Мышца сердца требует постоянного притока крови, так как мышца руки, когда вы работаете, требует усиленного притока кислорода. Если этого нет, то это может привести к закупорке, к тромбозу, что и произошло. На вскрытии была найдена закупорка внешней артерии. Это явилось результатом припадка грудной жабы. Эта закупорка ускорила припадок, хотя по состоянию здоровья это получилось бы в будущее время, а благодаря этому мы тут имеем ускоренное приближение этих припадков.

Blog

А. А. Батнер государственный обвинитель