А. А. Батнер государственный обвинитель

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 63

Вышинский. Скажите, пожалуйста, была ли от поляков директива о подрывной работе в области обороноспособности?

Рыков. Я знаю два случая. Вы мне задавали этот вопрос уже два заседания тому назад. Я указывал на два случая, которые мне известны — это конский состав и дорожное строительство. Вы спросили— почему дорожное строительство, я ответил — по-видимому потому, чтобы затруднить продвижение наших войск.

Вышинский. Об этом знал Бухарин? Об этой директиве польской разведки—мешать и разрушать нашу обороноспособность?

Рыков. Я на этот вопрос, как и на предыдущие вопросы, ответить не могу.

Вышинский. Насчет изменнической деятельности польского шпиона Ульянова вам известно?

Рыков. Мне известно.

Вышинский. Бухарин об этом знал?

Рыков. Я не знаю.

Вышинский. Насчет изменнической деятельности польского шпиона Бенека известно?

Рыков. Мне известно.

Вышинский. Бухарину известно?

Рыков. Не знаю.

Вышинский. Разрешите тогда, товарищ Председатель, прочитать лист дела 127, где содержится вопрос Рыкову и его ответ: “Вопрос: В отношении осведомленности и руководства деятельностью вашей организации в Белоруссии, вы все время говорите почти исключительно о себе, а какова была роль остальных членов центра? Ответ: То, что я здесь показал...” А вы здесь показали о Бенеке, об Ульянове, о директиве поляков о подрыве обороноспособности, о назначении с ведома польской разведки должностных лиц,— это вы показали?

Рыков. И кое-что еще.

Вышинский. Это показали?

Рыков. Да.

Вышинский. “То, что я здесь показал, знали, разумеется, и остальные члены центра, знали Бухарин и Томский”. Подтверждаете вы это?

Рыков. Это относится ко всему нашему отношению к Белоруссии.

Вышинский. Нет, вы здесь не вывернетесь, я прочту дальше: “...то, что я здесь показал”, а здесь вы показали о польской директиве портить оборонные пути сообщения,—это лист дела 123, о шпионской изменнической работе Бенека, лист дела 124, о шпионской изменнической работе Ульянова, листы дела 125 и 126, это, наконец, лист дела 127, где говорится: “Из информации Червякова я запомнил основное, а именно, что руководству нашей организации в Белоруссии активно помогали польские разведывательные органы в деле разложения революционного движения в Западной Белоруссии” и так далее. И вопрос: вы говорите о себе, а скажите о соучастниках, которые знали. И ответ: знали и остальные члены центра—Бухарин и Томский.

Рыков. Там вставлено слово “разумеется”. Это значит, что это мое предположение, моя уверенность не основана на непосредственных фактах.

Вышинский. Я вас спрашивал, вы ответили, что предпочитаете говорить о том, что знаете.

Рыков. А здесь я сделал оговорку “разумеется”.

Вышинский. Тогда я прочту дальше: “Знал Бухарин и Томский...” Тут уже не сказано “разумеется”, а сказано, знали Бухарин и Томский, “частично в эти дела был посвящен Шмидт”, — вы имеете в виду Василия Шмидта, “но на своей роли я больше останавливался по той причине, что по решению центра основные связи по белорусской антисоветской организации правых были сосредоточены в моих руках”. Ясно?

Рыков. Мне это ясно.

Бухарин. Меня на предварительном следствии об этом не спрашивали ни единого слова и вы, гражданин Прокурор, в течение трех месяцев не допросили меня, ни одного слова.

Вышинский. Я вас сейчас допрашиваю. Это мое право.

Бухарин. Но на предварительном следствии...

Вышинский. Будьте любезны, не поучайте меня, как вести предварительное следствие, тем более, что вы в этом ничего не понимаете. Вы больше понимаете в тех делах, за которые вы очутились на скамье подсудимых.

Бухарин. Возможно.

Вышинский. Связь с контрреволюционными организациями была возложена по вашему постановлению на обвиняемого Рыкова?

Бухарин. В общей форме была возложена.

Вышинский. А вы состояли в законспирированном положении?

Бухарин. Внутри конспирированного положения не было.

Вышинский. По связям с белорусской группой?

Бухарин. Вообще все было законспирировано.

Вышинский. Но вы были особо законспирированы?

Бухарин. Тут нельзя применять этот термин, он не подходит.

Вышинский. Вы хотите спорить о термине?

Бухарин. Нет, я не хочу спорить, наоборот, я умолкаю.

Вышинский. Я прошу суд удостовериться. То, что мною процитировано, имеет полное тождество с тем, что записано в подлинном протоколе, подписанном Рыковым, и я прошу предъявить это Рыкову для того, чтобы он опознал свою подпись.

Рыков. Я не отрицаю.

Вышинский. Слово “разумеется” относится к предыдущей фразе, а в отношении Бухарина сказано без слова “разумеется”. “Бухарин и Томский знали, знал частично и Шмидт”.

Председательствующий. Подтверждаю, что эти цитаты соответствуют подлинному протоколу, имеющему подпись Рыкова на каждой странице.

Рыков. Я утверждаю — то, что прочитано, к этому относится слово “разумеется”.

Вышинский. Слова “разумеется” нет.

Рыков. То, что я показывал: “знал Бухарин и Томский, частично знал Шмидт”, надо понимать слово “разумеется”. Я не такой хороший стилист. Если я в первой фразе сказал слово “разумеется”, а вторая фраза есть пересказ первой фразы, то слово “разумеется” здесь подразумевается.

Вышинский. По вашему предположению Бухарин об этих шпионских связях знал или не знал?

Рыков. Он должен был знать, но менее детально и менее подробно, чем я знал. Но какие детали, какие подробности, какие факты из того, что я сообщил и что я знал более подробно,'чем он, я этого сказать не могу.

Вышинский. Если вы по решению центра были уполномочены на связь с белорусской группой, то это значит, что вы знали все детали по связи.

Рыков. Нет.

Вышинский. По связи, которую вы осуществляли, вы должны знать все.

Рыков. Нет.

Вышинский. По вашей связи, которую вы имели, вы должны все знать, что делали?

Рыков. Что я делал, должен знать? Я не пойму, что вы хотите.

Вышинский. Я спрашиваю, то, что вы делали, вы должны были знать?

Рыков. То, что я делал?

Вышинский. Конечно.

Рыков. То есть вы хотите спросить, был ли я в сознательном состоянии или бессознательном? Всегда в сознательном.

Вышинский. А Бухарин все знал?

Рыков. Я с Бухариным не разговаривал о деталях.

Вышинский. Я спрашиваю вас не о деталях, а о существе. Существо Бухарин знал?

Рыков. О существе связи Бухарин был информирован и знал об этом.

Вышинский. Я это и хотел установить. Позвольте считать установленным, что Рыков и Бухарин знали о существе изменнической связи, в состав которой входил и шпионаж. Правильно, Рыков?

Рыков. То есть вытекал шпионаж.

Бухарин. Таким образом, получается, что я знал что-то, из чего что-то вытекало.

Вышинский. Об этом вы поспорите на досуге.

Рыков. Боюсь, что этого досуга не будет.

Вышинский. Это дело суда. У меня вопросов больше нет.

Председательствующий. Подсудимый Бухарин, продолжайте.

Бухарин. В 1933—1934 годах кулачество было уже разгромлено, повстанческое движение перестало быть реальной возможностью и поэтому в центре правой организации снова наступил период, когда ориентация на контрреволюционный заговорщический переворот сделалась центральной идеей. Таким образом, от “дворцового переворота”, комбинации переворота с массовыми восстаниями и ориентация на массовые восстания и соответствующая практика дела перешли к голому контрреволюционному заговорщичеству и в центре стали идеи государственного переворота, осуществляемого путем вооруженного заговора.

Сила заговора—это силы Енукидзе плюс Ягода, их организация в Кремле и НКВД, причем Енукидзе в то время удалось завербовать, насколько мне помнится, бывшего коменданта Кремля Петерсона, который, кстати сказать, был в свое время комендантом поезда Троцкого.

Затем—военная организация заговорщиков: Тухачевский, Корк и другие.

Вышинский. В каком году это было?

Бухарин. Я считаю, что это было в 1933—1934 годах.

Вышинский. А одновременно вы вели переговоры с Ходжаевым пораженческо-изменнического характера?

Бухарин. С Ходжаевым я имел один единственный разговор в 1936 году.

Вышинский. В 1936 году. А этот разговор о чем был?

Бухарин. Какой этот?

Вышинский. Который вы вели с Ходжаевым.

Бухарин. В 1936 году?

Вышинский. Да.

Бухарин. Собственно говоря, я слышал ведь показания Ходжаева, слышал, как он выступал на суде, и к этим выступлениям я должен внести целый ряд корректив.

Вышинский. Сначала то, что не требует корректив, а потом уже корректировать будете.

Бухарин. Пожалуйста.

Вышинский. Вы говорили с Ходжаевым о том, что уже имеется соглашение с фашистской Германией?

Бухарин. Нет, не говорил.

Вышинский (к суду). Позвольте спросить обвиняемого Ходжаева.

Подсудимый Ходжаев, говорил с вами Бухарин?

Ходжаев. Да, говорил.

Вышинский. Как, где, когда, о чем конкретно?

Ходжаев. В августе месяце, когда Бухарин приехал в Ташкент...

Вышинский. Коротко изложите то, что вы показывали уже на суде.

Ходжаев. Я показывал на предварительном следствии, показывал и на суде. Разговор между мною и Бухариным произошел у меня на даче в Чимгане.

Бухарин. Это и я показывал.

Ходжаев. После обзора международного положения СССР, после обзора положения по различным европейским странам, это дано подробно в предварительных показаниях, и затем обзора внутреннего положения Советского Союза, Бухарин сказал, что надо нашу деятельность направить таким образом, чтобы эта деятельность помогла привести к поражению Союза.

Вышинский. То есть это он считал естественным процессом?

Ходжаев. По его словам, внутреннее и внешнее положение вело к этому. Он сказал, что мы, правые, имеем соглашение с фашистской Германией, намечаем соглашение с Японией.

Вышинский. Подсудимый Бухарин, были вы у Ходжаева на даче?

Бухарин. Был.

Вышинский. Разговор вели?

Бухарин. И вел разговор, и у меня была голова на плечах все это время, но из этого не следует, что я вел разговор о том, о чем сейчас говорил Ходжаев, а я первый раз вел разговор...

Вышинский. Первый или не первый—это неважно. Такой разговор подтверждаете?

Бухарин. Не такой, а другой разговор, тоже конспиративный.

Вышинский. Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре?

Бухарин. В “Логике” Гегеля слово “этот” считается самым трудным...

Вышинский. Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет, прежде всего, для гегелевской философии...

Бухарин. Может быть философ—преступник.

Вышинский. Да, то есть те, которые воображают себя философами, оказываются шпионами. Философия здесь не к месту. Я вас спрашиваю, тот разговор, который передает сейчас Ходжаев, вы подтверждаете или отрицаете?

Бухарин. Я не понимаю слово “тот”. Разговор на даче был.

Вышинский. Чего же тут не понимать? Разговор того содержания, которое здесь изложил Ходжаев. Ясно это?

Бухарин. Если вы говорите о содержании разговора, то содержание было несколько иное, а разговор этот на даче был.

Вышинский. Какое иное содержание?

Бухарин. Я с Ходжаевым говорил первый раз в жизни политически. Это объясняет характер разговора. Я с ним говорил относительно того, что необходимо быть готовым к свержению Советской власти насильственным путем и для этого необходимо использовать возможные массовые движения, которые бы могли быть там. Во-вторых...

Вышинский. Причем тут соглашение с фашистской Германией?

Бухарин. Я не говорил о соглашении.

Вышинский. Подсудимый Ходжаев, говорил Бухарин о соглашении?

Ходжаев. Я подтверждаю, что им было сказано то, о чем он здесь говорил, но после этого, как раз, он сказал о соглашении с Германией.

Вышинский. Насчет Англии был разговор?

Ходжаев. Да, был. Он сказал, что намечается соглашение с Англией, и что правый центр примет со своей стороны меры к тому, чтобы это соглашение было, и что мы—центр националистической организации Узбекистана—также со своей стороны должны предпринять необходимые шаги в этом направлении.

Вышинский. Именно?

Ходжаев. В смысле связи с английскими резидентами.

Вышинский. Через?

Ходжаев. По вопросу о “через” мы—я и Бухарин—вместе это установили, не в смысле директивы, а просто в виде разговора.

Вышинский. Консультация?

Ходжаев. Да.

Вышинский. Обвиняемый Бухарин, вы подтверждаете эту часть показаний Ходжаева?

Бухарин. Я говорил Ходжаеву, что во внешне-политической ориентации надо использовать все клавиши, в том числе и английские.

Вышинский. Вы говорили не об английской ориентации, а об английских клавишах?

Бухарин. Если вам угодно, об английских клавишах.

Вышинский. А попросту вы бы могли сказать?

Бухарин. Во внешней политике наша ориентация была исключительно на нейтрализацию и поддержку со стороны Японии или Германии, что, однако, не исключало того, что нужно использовать международные противоречия...

Вышинский. Надо ориентироваться на кого?

Бухарин. Простите, я же говорю, а не вы.

Председательствующий. Подсудимый Бухарин, не забывайте, что не вы регулируете здесь вопросы и ответы.

Вышинский. Я вас спрашиваю, на кого надо ориентироваться по-вашему?

Бухарин. Я ему говорил, что нужно использовать международные противоречия...

Вышинский. Подсудимый Бухарин, вы подтверждаете показания Ходжаева?

Бухарин. Я говорил, что нам придется иметь дело с различными иностранными государствами и что нельзя иметь дело только с одной группировкой, но нужно иметь дело и с другими.

Вышинский. Значит, вы говорили Ходжаеву, что надо ориентироваться на некоторые иностранные государства?

Бухарин. Видите ли, я перестал употреблять выражение ориентация из-за его двусмысленности и поэтому я уточняю...

Вышинский. Вот и уточните.

Бухарин. Я ему сказал...

Вышинский. Об Англии был разговор?

Бухарин. Был.

Вышинский. О Японии был разговор?

Бухарин. Был.

Вышинский. О Германии был разговор?

Бухарин. Был.

Вышинский. Был разговор о том, что нужно использовать и то и другое в интересах вашей борьбы против Советской власти?

Бухарин. Такой постановки вопроса не было. Я ведь говорил с Ходжаевым первый раз.

Вышинский. Да, что вы! Вы говорили о свержении Советской власти в этот первый раз!

Бухарин. Да, по очень простой причине, напрасно вы машете рукой.

Председательствующий. Обвиняемый Бухарин, не забывайте, где вы находитесь.

Бухарин. Этот разговор шел в терминах, совершенно конспиративных, и не было сказано ни одного слова...

Вышинский. Я вас не спрашиваю о терминах, а спрашиваю о содержании разговора.

Бухарин. Я говорю теми же словами, какими говорил и в своих показаниях на предварительном следствии...

Вышинский. Я же не о словах говорю. Я вынужден буду тогда прекратить допрос, потому что вы, очевидно, придерживаетесь определенной тактики и не хотите говорить правду, прикрываясь потоком слов, крючкотворствуя, отступая в область политики, философии, теории и так далее, что вам нужно забыть раз и навсегда, ибо вы обвиняетесь в шпионаже и являетесь, очевидно, по всем данным следствия, шпионом одной из разведок. Поэтому бросьте крючкотворствовать. Если вы так хотите защищаться, я прекращу допрос.

Бухарин. Я отвечаю на ваши вопросы.

Вышинский. Вы с Ходжаевым разговаривали о свержении Советской власти, подготовлявшемся вашей заговорщической группой?

Бухарин. Говорил в закрытых туманных формулах.

Вышинский. В таких, однако, формулах, чтобы он понял вас?

Бухарин. Совершенно верно.

Вышинский (к Ходжаеву). Вы поняли?

Ходжаев. Абсолютно.

Вышинский. Значит, речь идет не о словах, а о содержании. Говорили вы о том, что нужно ориентироваться во внешних отношениях на различные иностранные государства, исходя из внутренних противоречий и международных противоречий в интересах борьбы вашей группы заговорщиков против Советской власти?

Бухарин. Так точно.

Вышинский. Говорили?

Бухарин. Говорил.

Вышинский. Значит, Ходжаев прав, что вы ему говорили насчет связей с английскими разведчиками?

Бухарин. А этого не было.

Вышинский (к Ходжаеву). Было так, Ходжаев?

Ходжаев. Было.

Бухарин. Это же нелепо, потому что помощь не разведчиками определяется...

Ходжаев. Я говорю не разведчиками, а резидентами.

Вышинский. Как видите, не просто разведчиками, а резидентами.

Ходжаев. Мы установили с ним, что лучше действовать либо через таджикских людей, либо послать в Афганистан человека.

Вышинский (к Бухарину). Это вы отрицаете?

Бухарин. Отрицаю. Меня никто об этом не спрашивал.

Вышинский. Вот я вас и спрашиваю.

Бухарин. За год моего сидения в тюрьме меня об этом ни разу не спрашивали.

Вышинский. Мы вас спрашиваем здесь, на гласном пролетарском суде, мы спрашиваем здесь, на этом суде перед всем миром.

Бухарин. Но раньше вы не спрашивали об этом.

Вышинский. Я еще раз спрашиваю на основании того, что здесь было показано против вас: не угодно ли вам признаться перед советским судом, какой разведкой вы были завербованы—английской, германской или японской?

Бухарин. Никакой.

Вышинский. Я к Бухарину пока не имею вопросов.

Председательствующий. Объявляю перерыв на полчаса.

Комендант суда. Суд идет. Прошу встать.

Председательствующий. Садитесь, пожалуйста.

Подсудимый Бухарин, продолжайте ваши показания, только говорите поконкретнее.

Бухарин. Хорошо, слушаюсь.

Я закончил свое показание на том, что создалась организация преступного контрреволюционного заговора, в которую входили силы Енукидзе, Ягоды, организации в Кремле, НКВД, военной организации и силы московского гарнизона, которые входили под руководство заговорщиков военной группы, что само собой не исключало и использование других сил и кадров состава троцкистов и зиновьевцев. Тем более, что в самой военной группе, которая была непосредственным организатором сил и фактической организацией военного переворота, был уже сравнительно давно блок между правыми, троцкистами и зиновьевцами, которые, насколько мне память не изменяет, вошли в эту военную группу до того, как был организован контактный центр.

В период около XVII партсъезда, по инициативе Томского, возникла мысль о том, чтобы государственный переворот путем применения вооруженных контрреволюционных сил приурочить как раз к моменту XVII партийного съезда. По мысли Томского, составной частью этого переворота было чудовищное преступление—арестовать XVII партсъезда.

Эта мысль Томского подвергалась обсуждению, правда очень беглому, но против этой мысли со всех сторон раздавались возражения. Я боюсь ошибиться, но мне кажется, что было таким образом, что сперва это обсуждалось в правом центре, но так как там это было провалено, то вопрос этот обсуждался в так называемом контактном центре.

Пятаков против этой идеи высказался не по принципиальным соображениям, а по соображениям тактического порядка,—это вызвало бы исключительное возмущение среди масс. Словом, не по принципиальным соображениям высказывались против, а чисто по тактическим соображениям. Эта идея была отвергнута. Но уже одно то обстоятельство, что эта идея возникла и что подверглась обсуждению, достаточно ярко говорит о всей чудовищности, преступности подобной организации.

Должен сказать, что еще в гораздо более ранний период я лично давал поручения Семенову об организации террористических групп, причем докладывал об этом в нашем правом центре. Это было принято. Таким образом, я, более чем кто-либо другой из членов центра, ответственен за организацию террористических групп Семенова.

Я должен также остановиться на продолжении мысли, которой отчасти я уже касался, или фактов, о которых я упоминал,— блокировки с различными контрреволюционными силами, в частности и в особенности с эсерами и меньшевиками. Что касается моей непосредственной практической деятельности в то время, а не только теоретически-установочной, то я должен по этому поводу показать, что через нескольких лиц я пытался устанавливать, и я сам лично, такого рода связь. Я давал также поручение эсеру Семенову, о котором речь шла третьего дня на допросе, — связаться с подпольными членами эсеровского ЦК, которые, если не ошибаюсь, находились тогда в ссылке (но это дело не меняет), и, следовательно, несу за это уже непосредственную, даже не только как член правого центра, но и непосредственно, в самом узком смысле слова, ответственность.

Во-вторых, я пытался установить связь с заграничными организациями и группами эсеров через некоего Членова. Это один из работников нашей дипломатической службы, который был мне известен еще с очень давних лет, еще по гимназическим временам, когда он был в социал-демократической организации тогдашних времен. Я это говорю не для того, чтобы в экскурс исторический пускаться, а для того, чтобы объяснить и показать, для чего я к нему, невзирая на конспиративность тогдашней работы, возымел такое доверие. И он пытался установить связь с ЦК эсеров, причем, когда он возвратился, то он не успел со мною переговорить на этот счет подробно, но я из этого разговора выяснил, примерно, следующее. Эсеры принципиальным согласием ответили на поддержание блока и контакта с правыми, троцкистами, зиновьевцами и прочими. Но они потребовали формальных гарантий, чуть ли не в письменной форме. Условия, которые они поставили, сводились к изменению крестьянской политики в духе кулацкой ориентации и затем к легализации партий эсеров и меньшевиков, из чего, само собой разумеется, вытекал и коалиционный состав того правительства, которое имеет возникнуть в случае успеха заговора.

Кроме того, непосредственно лично я во время своей последней заграничной поездки в 1936 году, после разговора с Рыковым, установил связь с меньшевиком Николаевским, который очень близок к руководящим кругам меньшевистской партии. Из разговора с Николаевским я выяснил, что он в курсе соглашений между правыми, зиновьевскими, каменевскими людьми и троцкистами. Что он вообще в курсе всевозможных дел, в том числе и рютинской платформы. То конкретное и новое, о чем шел между нами разговор, заключалось в том, что в случае провала центра правых, или контактного центра, или вообще верхушечной организации всего заговора, у него, Николаевского, будет договоренность с лидерами второго Интернационала о том, что они поднимают соответствующую кампанию в печати.

Кроме меня персонально, некоторые другие из крупных руководителей право-троцкистской организации (я в данном случае могу сказать о правых, о других у меня сведений нет) то же самое имели связи, устанавливали преступный контакт с представителями давно сложившихся контрреволюционных организаций. У Рыкова были связи через Николаевского с меньшевиками. Я позабыл сказать, что свидание с Николаевским мне облегчалось, и не только облегчалось, но и прикрывалось, тем обстоятельством, что по роду своей служебной командировки я должен был с этим Николаевским встречаться. Таким образом, у меня было вполне легальное прикрытие для того, чтобы вести контрреволюционные разговоры и устанавливать те или иные соглашения. Очень крупные связи были у Смирнова, так называемого Фомы, еще с давних времен. Они установились еще тогда, когда он был в Наркомземе, где, как известно, был целый ряд крупнейших деятелей эсеровского или около-эсеровского движения. Всем известно, что часть их прошла по вредительским процессам. И Смирнов точно также со своей стороны налаживал связи с эсерами.

Таким образом, не подлежит никакому сомнению—и я это вполне целиком и полностью признаю—что кроме блокировки с троцкистами, зиновьевцами, каменевцами, буржуазно-националистическими организациями, была еще совершенно непосредственная и реальная связь с эсерами и меньшевиками, чему непосредственным виновником в значительной мере был я сам, разумеется, в качестве руководителя центра правых. Речь шла в первую очередь об эсерах подпольных, которые оставались здесь, то есть о бывшем центральном комитете официальной партии эсеров и, во-вторых, о заграничной организации, которая, главным образом, сосредоточилась около такой фигуры, как Марк Вишняк,—бывший секретарь учредительного собрания.

После того как произошел большой разгром троцкистов и зиновьевцев в связи с убийством Сергея Мироновича Кирова, после этого...

Blog

А. А. Батнер государственный обвинитель