Лекции тамбов 2007

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 29

Лекция № 3. Философия и психология времени.

Время не проходит впустую и не катится без всякого воздействия на наши чувства: оно творит в душе

удивительные дела.

Блаж. Августин. Исповедь, 4:14, 13.

Сущность времени.

Существует наивное бытовое представление о времени как о некоей рамке, в которую вставлена человеческая жизнь: у этой рамки есть чёткие границы, выйти за которые не представляется возможным. Однако вопрос о сущности времени далеко не так очевиден, как это может показаться на первый взгляд.

Великий философ и богослов Блаженный Августин говорил: «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему - нет, не знаю».^⁴⁰⁸

Исследуя этот вопрос, мы будем исходить из того, что время - это всеобщая форма бытия. Для удобства можно разделить его на объективное и субъективное. Объективное время выражает длительность и последовательность событий мира (переход будущего через мгновение настоящего в прошлое), а субъективное является индивидуальным отражением объективного и служит для осознания человеком реальных событий и процессов.

Размышления на данную тему приводят к выводу, что происходящие в нас изменения обусловлены не только и не столько временем. Они привязаны ко времени, чтобы быть опознанными и зафиксированными. Поэтому власть времени не абсолютна. «Нельзя сказать, что все вещи во времени. Это наивный взгляд» - писал Н.А. Бердяев.^⁴⁰⁹ Человеческая личность непостижимым образом сочетает в себе изменяемое и неизменяемое. А время – мостик от одного к другому.

Быть может, самые глубокие рассуждения о времени можно найти именно у св. Августина в его бессмертной «Исповеди». Он указывает нам, что существует два отсчета времени: внешний и внутренний. Внешний аспект времени - это календарное время, имеющее определенные объективные ориентиры, которые приняты как эталоны. Это время устойчиво и постоянно. Внутренний аспект времени - это время, переживаемое и фиксируемое нашей душой, ритмами и процессами самого человеческого организма. Это время субъективно, оно воспринимается человеком как беспрерывное сжатие времени, как сокращение самих календарных периодов.

Блаж. Августин писал, что есть настоящее вещей прошлых, настоящее вещей настоящий и настоящее вещей будущих. Вечность как бы распадается на три настоящих^⁴¹⁰. «Откуда, каким путем и куда идет время, пока мы его измеряем? Откуда, как не из будущего? Каким путем? Только через настоящее. Куда, как не в прошлое?».^⁴¹¹

И снова блаженный Августин: «В тебе, душа моя, измеряю я время. Впечатление от проходящего мимо остается в тебе, и его-то, сейчас существующее, я измеряю, а не то, что прошло и его оставило. Вот его я измеряю, измеряя время».^⁴¹² С психологической точки зрения, если следовать логике св. Августина, прошлого вообще нет. Есть вошедшее в состав настоящего его действие. Прошлое живо лишь тогда, когда оно живёт в настоящем. Но прошлое, существующее в памяти настоящего, существенно изменено нашим сознанием, преломлено через опыт, выкристаллизовано под действием совести. Мы работаем над прошлым активно, творчески, порой убивая его, искажая, порой мифологизируя, просветляя или преображая.

И.А. Бунин пишет в «Жизни Арсеньева»: «Полоцк… всегда представлялся мне совершенно чудесным в своей древности и дикости… Когда я наконец попал в действительный Полоцк, я, разумеется, не нашёл в нём ни малейшего подобия выдуманному. И всё-таки во мне и до сих пор два Полоцка – тот, выдуманный, и действительный».^⁴¹³

Того прошлого уже нет и в помине. Воспоминание – сложный психологический акт, о котором мы можем вновь сказать словами С.Л. Рубинштейна: «Помнит не память, а человек».^⁴¹⁴ Мы можем заметить также, что память человека не только психологична, но и онтологична. Психологи знают, что для многих людей именно память является разрушающим, напряженным началом, негативно воздействующим на настоящее. Наличие в настоящем того прошлого, которое мы бы не хотели видеть, слышать, вспоминать, не даёт настоящему развернуться в полноте свободы. Таким образом, прошлое становится оковами для настоящего, и совесть не даёт человеку покоя.

В монологе Бориса Годунова это показано с ужасающей отчетливостью и рельефностью. О совести, тревожимой прошлым, он говорит:

«Но если в ней единое пятно,

Единое случайно завелося,

Тогда беда, как язвой моровой

Душа горит, нальется сердце ядом

И молотком стучит в ушах упрёк…

…И рад бежать, да некуда. Ужасно!»^⁴¹⁵

В нашем мире человек вообще не смог бы существовать, если бы многие психологические механизмы (допустимые и недопустимые) не приходили бы на помощь. Человек накапливал бы в себе прошлое, так отягощаясь настоящим, что однажды просто не выдержал бы и погиб под грузом воспоминаний.

Как пишет современный психотерапевт, «именно усвоенное прошлое подготавливает место для будущих переживаний; но их не может быть у невротика, поскольку прошлое перекрывает ему доступ к новым переживаниям».^⁴¹⁶

Именно так живут многие герои Уильяма Фолкнера, они как будто перегружены прошлым и потому не могут жить настоящим. Так, главный герой его романа «Осквернитель праха» несколько лет мучительно переживал милость, оказанную неприятным ему человеком, и это воспоминание блокировало его нормальную жизнь.

Православный христианин знает на собственном опыте, что в ходе исповеди мы как бы снимаем некие пласты памяти. Благодаря этому, становится гораздо легче обратиться мысленно к какому-либо моменту из прошлого. Получается, что нераскаянные грехи как бы блокируют нашу память... А Господь, своей благодатью, дает нам вспомнить о них и раскаяться. И при этом перед глазами открывается как будто новый вид.

Часто мы вытесняем из своего настоящего прошлое, а оно рвётся наружу. Там, где мы совершаем что-то против совести и людей, нас окружающих, мы пытаемся найти себе оправдания – «Не мы такие – жизнь такая», «Это всё он (она) виноват», «Меня задавили обстоятельства». Да мало ли ещё оправданий существует на свете. На этот счёт мы бываем весьма изобретательны. Реальное же освобождение от негативного груза прошлого возможно двумя путями:

1. Прощение.

2. Покаяние.^⁴¹⁷

Прощение применимо к тем эпизодам прошлого, с которым нас связывают обиды, досада на другого человека, в худших случаях это злопамятность, жажда мщения. Многие святые отцы (в частности, свт. Игнатий Брянчанинов), указывали, что злопамятность – наихудший из грехов, не дающий человеку идти навстречу Богу. И действительно, постоянно будоражимое прошлое обрастает в настоящем массой греховных движений души и способно захватить и подчинить себе всю личность человека.

Умение жить настоящим, сегодняшним днём, с радостью переживать каждый миг своего существования – важная психологическая черта зрелой личности. Это свойство значительно отличается от безответственного лозунга: «День прошёл и хорошо». Каждое мгновение имеет онтологическую наполненность, имеет свою свободу. Жить прошлым, так же как и напряженным ожиданием будущего, - значит жить иллюзией. Мы ни в коем случае не отвергаем прошлого как такового. Не жить прошлым означает не дать подчинить себя настоящего ошибкам, просчётам, переживаниям, о которых мы говорим в прошедшем времени. Прошлое должно включаться в настоящее квинтэссенцией положительного опыта.

Различные представления о времени.

В разные эпохи и у разных народов было различное представление о времени. Для удобства большинство вариантов можно разделить на две основные группы: «линейная» и «циклическая» модели.

Линейное представление основано на том, что время началось с некого первичного толчка. Если говорить на языке богословия, с творения мира, на языке физики - с момента «большого взрыва». Так понималось время в Ветхом Завете, а затем и в большинстве европейских традиций.

Похоже, что древние греки не очень-то любили измерять время и всё, что с ним связано. Чувство истории у них как будто вообще отсутствовало, - «для них всё существовало в одной точке, в одном текущем моменте».^⁴¹⁸ Как замечает культуролог О. Шпенглер, у греков «ничто не должно было напоминать о прошедшем и будущем. Археологии в античности не существует... Там не было и летоисчисления, в античных городах ничто не напоминало о длительности, о прошлом, о предстоящем».^⁴¹⁹

К линейной модели можно отнести восприятие времени ветхозаветными иудеями. Но для них время протекало не в зависимости от природных процессов, а по воле Божией. Поэтому совсем неудивительно, что «почти на сутки» было остановлено солнце при Иисусе Навине (Нав. 10:12-13)^⁴²⁰, - так хотел Бог. Поскольку законы движения этого светила установлены Творцом, Он в любой момент может изменить их, если это для чего-то необходимо.

Ветхозаветный иудейский народ существовал всегда в противостоянии остальному миру, пространственные рамки были для него совсем не условно-символическими. Жёсткая обособленность богоизбранного народа от окружающего языческого мира, непрестанные надежды, связанные с «землей обетованной», то есть физическим местом, где исполнятся чаяния еврейского народа, породили его особые отношения к пространству.

Древние иудеи жили будущим. Приход Мессии всегда был для них той точкой во времени, куда стремится история. Но произошёл совершенно типичный психологический казус, «сдвиг мотива на цель», и Мессию они не узнали, не приняли. Ожидание Мессии, сохранение своих традиций оказалось для них более важным, чем подлинная цель.^⁴²¹

Время Библии совершенно «нелинейно», не-евклидово. «История Ветхого Завета не только предшествует новозаветным событиям - напротив, Закон, в некоторой смысловой (иконной) перспективе - это umbra Evangelium, тень Евангелия. Христос прежде Своего пришествия в мир отбрасывает в человеческую историю тени, прообразы, назначение которых - помочь людям познать истинную цель прихода Спасителя».^⁴²²

У русских метафизиков (таких, как Н.Н. Страхов и П.А. Бакунин) был весьма интересный взгляд на природу времени. Они считали, что время течет в прошлое, причем именно потому, что является творческим процессом, процессом превращения неопределенного (будущее) в определенное (прошлое).^⁴²³

Впрочем, ещё древние вавилоняне воспринимали время как текущее из будущего в прошлое, и всё, что могло случиться в будущем, понималось как втекающее через настоящее в прошедшую жизнь.^⁴²⁴ Разница в том, что у наших соотечественников подобный взгляд на время был сделан через призму евангельского отношения к миру и человеку.

Индийское представление о времени не относится ни к линейной модели, ни к циклической. Время видится чем-то бесформенным, где все движется в разных направлениях. Характерный для индусов пессимизм проявляется и по отношению ко времени. Особенно ярко это видно по буддистским источникам. «Тут целью является не конец времени, а прекращение времени и становления. Не конец времени спасет людей, а уничтожение всех времен со всем их содержанием».^⁴²⁵

В XIX веке подобным отношением к времени отличался Ф. Ницше. В его идее «вечного возврата» нет никакого реального движения, и то, что в начале, и то, что в конце – совершенно одно и то же.

Эти мысли не забыты и сегодня.

У Х.Л. Борхеса есть рассказ «Сад расходящихся тропинок», где герои представляют время как дорожку со множеством ответвлений, расходящихся, удаляющихся, соединяющихся вновь, движение по времени непросто не линейно, оно может быть замкнуто в круге, и вообще иметь какую угодно геометрию. Это бесчисленность временных рядов, растущая, головокружительная сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. Это «канва времен, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или век за веком так и не соприкасаются».^⁴²⁶

Наиболее характерно циклическое восприятие времени для Востока. Так, исследователь отмечает: «В Китае и в его символе нет линейности. Только круговорот событий. И этот круговорот обуславливает то, что отношение китайцев к своему прошлому принципиально отличается от европейского. Китайцам не нужны материальные свидетельства древности своей культуры. Более того, если их иметь, то послезавтрашний день не сможет сегодня «сожрать» позавчерашний день. Он «подавится» материальными свидетельствами позопозо…вчерашнего дня, и послезавтра в Китае не наступит никогда».^⁴²⁷

Для китайской традиции небо и время являются не созданными.^⁴²⁸ В этом понимании время - последовательная смена эр, бесконечная цепь из «настоящего-прошедшего-будущего». Здесь можно увидеть какую-то необыкновенную статичность, вплоть до оцепенения.

Примерно то же можно сказать и о Египте, с той особенностью, что у древних египтян очень четко прослеживается стремление сохранить и увековечить жизнь человека, отсюда знаменитое бальзамирование и пирамиды.^⁴²⁹

Интересно, что в Индийской, Китайской и Японской культурах, как традиционных, так и поздних, связанных с буддизмом, время имеет ничтожно малое значение. Одним из основных отличий восточного менталитета от западного^⁴³⁰ можно считать приоритет пространства над временем. На востоке даже прошлое и будущее выражаются через пространственные формы, полные символизма.

Пространственная гармония – сердцевина восточной эстетики. Японские садики, китайские парки с беседками и пагодами, индийские храмовые комплексы – все гармонично и совершенно. Из этого же разряда – каллиграфия, икебана, традиционные театры и другие виды искусства. На востоке привыкли структурировать пространство.

В западной культуре музыка всегда воспринималась как попытка организации, упорядочивания звуков во времени. Любая западная музыкальная форма, будь то симфония или соната, имеют чёткую временную организацию: начало, развитие, кульминацию, финал. Музыка на Востоке традиционно воспринимается как элемент, организующий пространство. В музыкальных произведениях там чаще всего не только нет развития темы, но нет и темы как таковой.

То же самое можно увидеть в классической восточной поэзии: здесь нет динамики, ничего не происходит.

Вообще в японском и китайском искусстве пространство имеет самодовлеющее значение, а время носит обслуживающий характер.

Великий переворот произвело во взгляде на время христианство. Оно впервые дает по-настоящему историчный подход к миру. Само домостроительство нашего спасения происходит во времени - Сын Божий воплотился во вполне определенный день и час. Христос жил в истории, в нашем времени. Святой Дух также сошел на учеников Христовых в определенный земной срок, дав начало историческому бытию Церкви. Как известно, у христиан есть Символ веры, то есть основные положения веры, за которые христиане готовы умереть. И вот - именно в этом Символе веры есть упоминание вполне конкретного исторического лица - Понтийского Пилата - правителя Иудеи, при котором происходит смерть Богочеловека.

Можно с полной уверенностью сказать, что именно «христианство со своим «при Понтийском Пилате» и дало повод к появлению исторического интереса... Исследовательский интерес людей начал воплощаться, то есть обращаться к конкретной и исторически данной реальности, существующей в пределах пространства и времени».^⁴³¹ Хотя христианство направлено к жизни вечной, именно оно дало миру историю... Действительно, «коль скоро поток времени необратим, ничто не происходит более одного раза, то всякое действие обретает особое благородство и грозную значимость; коль скоро мир есть история, история однократная, жизнь всякого человека представляет собой драму».^⁴³²

Восприятие времени в христианстве трудно отнести к линейному или цикличному. Митрополит Иерофей (Влахос) пишет: «Будущее в христианстве укоренено в настоящем, и Царство Божие начинается в этой жизни… Мы, православные, не ждем окончания истории и времен, но устремлены к нему через жизнь во Христе, и таким образом уже сейчас переживаем то, чему предстоит произойти в грядущей после Второго Пришествия жизни. Преподобный Симеон Новый Богослов говорит, что тот, кто видел нетварный свет и соединился с Богом, не ждет второго пришествия Господня, но живет в нем».^⁴³³

Исследователь говорит об ощущениях раннего христианства, выраженных в книге «Учение двенадцати апостолов»: «Чувствуется полная неутвержденность всей жизни в земном и временном. Все устремлено к грядущему, чаемому Граду. Здесь нет пребывающего обиталища. Настоящая родина не здесь, а на небе, в будущем царстве Христа, а не во временном господстве властей этого преходящего мира, земных царей и князей… Христианство молится не об утверждении власти земных владык и не о господстве одной национальности над другой, а о том, чтобы пришло царство Божие и чтобы прекратился этот мир».^⁴³⁴ «Да прейдет этот мир» (Дидахе, 10, 6).

Первый ученый-историк Церкви Евсевий Кесарийский, по сути, создал Всемирную Историю, Всеобщую историю человечества. После него летописцы, в том числе русские, будут начинать свое повествование с Адама и библейских событий.

Другая характерная деталь - стремление найти в каждом событии нравственный смысл. Для историка-христианина очень важны слова псалмопевца Давида: «Вспоминаю дни древние, размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих» (Пс. 142, 5).

Современный иерарх говорит: «Экзистенциальное время человечества – это история. Историческое время… оказывается параллельным времени физической и биологической эволюции мира. Существенное отличие этих двух качеств, называемых словом «время», заключается в том, что в физическом временном процессе все определяет закон, а в историческом – воля человека. …С богословской точки зрения, историческое время есть не что иное, как история спасения. Но это не отрицательное только стремление спастись от зла, которое действует в мире – физическом и историческом в одно и то же время. Суть по-христиански понимаемого спасения заключается… в позитивном движении к «образу совершенства», который заложен в самом творении».^⁴³⁵

Как видим, в разные эпохи люди по-разному воспринимали время. Однако со школьной скамьи мы приучены к тому, что время течет всегда с одинаковой скоростью, что параллельные прямые никогда ни пересекаются... Это положения Евклидовой геометрии. Но есть ещё и геометрия Лобачевского, где всё совсем по-другому. Существует и теория относительности Эйнштейна, которая переворачивает отношение к пространству и времени.

Мы привыкли иметь дело с малыми скоростями тел, где все пропорционально и просто. Но если речь идет о скоростях, близких к скорости света, то пространственно-временные характеристики неожиданно меняются. Скажем, согласно теории относительности получается, «что ракета, которая имела на старте некоторую фиксированную длину, при движении со скоростью, близкой к скорости света, должна стать короче. Вместе с тем в этой же ракете замедлились бы и ход часов, и пульс космонавта, и его мозговые ритмы, и обмен вещёств, то есть время в такой ракете течет медленнее, чем у наблюдателя, оставшегося на месте старта».^⁴³⁶

Представления о пространстве и времени не так уж абсолютны, как это может казаться. На самом деле время переживается каждым человеком совершенно по-своему в зависимости от внешних условий. А.Ф. Лосев говорит об этом так: «Было бы просто глупо понимать время... в стиле новоевропейского физического, то есть однородного и бесконечного, пустого и темного, времени... Если вы хотите говорить о подлинно реальном времени, то оно, конечно, всегда неоднородно, сжимаемо и расширяемо, совершенно относительно и условно. Кто же не переживал три секунды как целый год и год как три секунды?.. Время, как и пространство, имеет свои складки и прорывы. Я не раз в своей жизни переживал какие-то ямы и разрывы во времени. Смотришь, время как будто кончилось, а потом, вишь ты, засвистело, и заклубилось неохватным вихрем».^⁴³⁷

Blog

Лекции тамбов 2007

Лекция № 3. Философия и психология времени.

Сущность времени.