Geum.ru

"Компьютерные гении" Южной Америки "Короли Сети" богатой маленькой страны Заниматься политикой тут глупо и опасно

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10




Глава 8

Себастьян был выжат как лимон и задыхался: он прошагал вверх по склону уже три квартала и теперь бормотал себе под нос, что в спортклуб нужно явно захаживать почаще или хотя бы начать бегать по утрам. Воздух с трудом продирался в горло, словно призванный закачивать его насос был еле жив. А до прямоугольной эспланады оставалось еще два квартала. Там, наверху, располагались восемь основных зданий Цитадели. Себастьян остановился превести дух, потом перешел через мост, река под которым, измученная долгими блужданиями в горах, превратилась в грязную слезу, готовую вот-вот сорваться на город. Правое колено тоскливо ныло — десять лет назад, играя в футбол, он порвал связки. Операция и длительное лечение вернули колену подвижность, но не до конца.

Утерев ладонью взмокший от пота лоб, Себастьян подумал, что, наверное, никогда не переведутся люди, лелеющие грандиозные замыслы. Во всех этих несоразмерно выпирающих и потемневших от времени кирпичных и каменных, увитых плющом и увенчанных поверху псевдосредневековыми башенками зданиях сквозило что-то фальшивое. Они легко сошли бы за тщательно нарисованный на огромном холсте фон для декораций к съемкам какого-нибудь фильма — нечто, неспособное выдержать прикосновение кончика ножа. Но нет, камень действительно был камнем, и устремленные к небу среди кедров и высоких вязов внушительные архитектурные творения излишней вычурностью лишь подтверждали свою принадлежность реальности, словно убеждая окружающих, что при настолько неправдоподобном облике им не остается иного выхода, кроме как быть самыми что ни на есть настоящими.
Цитадель появилась на свет тридцать лет назад в качестве частного иезуитского университета под эгидой плана сколь амбициозного, столь же и комичного, имеющего целью превратить Рио-Фухитиво в Чаркас(29) конца столетия. Этой идее так и не суждено было воплотиться в жизнь, но тем не менее в семидесятые годы Цитадель превратилась в главный мозговой центр оппозиции правительству Монтенегро, из которого координировались действия боровшихся против военной диктатуры марксистских, троцкистских и маоистских группировок. За первые три года нахождения у власти Монтенегро так устал от постоянных потасовок с науськанными священниками-вольнодумцами студентами университета, что раз и навсегда закрыл и экспроприировал учебное заведение. С тех пор и сам Монтенегро, и череда сменившихся после него президентов предпочитали не вспоминать об этих высящихся на холме над Рио-Фухитиво зданиях, позволяя им тихо укутываться пылью и забвением. Однако несколько месяцев назад Цитадель официально получила статус региональной резиденции Министерства информации, и теперь в ней еще можно было встретить приводящих в порядок потолки штукатуров, протягивающих кабели электриков и придающих каменным стенам более живой и сочный оттенок — нечто среднее между коричневым и пурпурным — маляров.
Себастьян шагал по вымощенным булыжником улицам, поглядывая на раскинувшийся слева внизу город. Своими тянущимися во все стороны жадными щупальцами кварталов Рио-Фухитиво напоминал вирус, атакующий тело затаившейся среди гор долины. Висящее в воздухе облако пыли смазывало очертания зданий. Налитое свинцовой серостью небо давило неимоверной тяжестью, уже на протяжении нескольких недель угрожая так и не разражающейся бурей — все никак не материализующееся обещание грома и молнии. Себастян попытался углядеть на севере свой дом— пробежал взглядом через разделяющую город реку и нашел облюбованный наркоторговцами парк. Сейчас Никки, наверное, собирается на занятия. Она нарисовалась сегодня в семь и, как ни в чем ни бывало, улеглась рядом с ним на кровать. Он обнял ее и попросил прощения. Она молча кивнула, словно принимая извинения, но не желая углубляться в разговоры на эту тему. Единственное, что она потом сказала — что не хочет скандалов и ссор, они навевают на нее дурные воспоминания и ее предыдущий брак распался именно по этой причине. Затем замолчала. Уж лучше так. В глубине души Никки прекрасно понимала, что Себастьян ничуть не более глуп и патетичен, чем обычный по-настоящему влюбленный мужчина.
Следуя полученным от Исабель инструкциям, он подошел к зданию, в котором располагался ее кабинет. У входной двери под большим портретом президента Монтенегро на посту стояли два полицейских. Прежде чем войти внутрь, Себастьян окинул взглядом выстроившиеся как на параде здания Цитадели, соединенные бегущими от одного к другому пересекающимися мощеными дорожками, пожелтевшее пастбище поодаль и плакучие ивы, призванные придать месту спокойный умиротворяющий облик.
Полицейские пропустили его без всяких вопросов. Переступив порог, Себастьян обнаружил еще один пост, на котором его попросили предъявить документы и нашли его имя в компьютере. Затем он прошел через арку металлоискателя, вдоль тела провели детектором, который запищал, почуяв лежащую в кармане мелочь. После чего, отметив у себя, что гость вошел на территорию министерства, указали дорогу к кабинету Исабель. Себастьяну пришло в голову, что такие меры предосторожности не совсем соответствуют рангу заведения. Или, может быть, реальная власть тайно переместилась и теперь сконцентрировалась в кабинетах манипулирующих статистикой личностей — тех, что благодаря опросам и анкетам как свои пять пальцев знали реакцию народа на любое, даже малейшее движение лидера; которые разрабатывали стратегию и тактику продажи имиджа правительства и вели рекламные кампании, способные заставить переварить даже несъедобное?
Длинный, хорошо освещенный прохладный коридор. Высокие стены пестрят плакатами, стендами и разноязыкими лозунгами, рекламируя бесчисленные планы правительства «усадить страну в эшелон Первого мира». Себастьян икнул. Реклама была отличного качества — по крайней мере в том, что касалось графического дизайна. Наверняка, «Имадженте». Сестра и ее шефы — настоящие асы в искусстве представлять и подавать повседневную ложь с таким потрясающим воображением, что легко напрочь забыть об отсутствии там и крупицы истины.
Кабинет находился в самом конце коридора. Себастьян постучал и услышал приглашение войти. Исабель разговаривала по телефону и жестом попросила его присесть и подождать. Себастьян устроился в кресле. На столике лежал номер «Тьемпос Постмодернос». Давненько не приходилось его читать. Впрочем, в этом нет ничего удивительного — меньше всего читают журнал те, кто над ним работает (ну, или читают в процессе работы над номером, а это вовсе не одно и то же: процесс охоты за новостями отбивает их восприятие как новостей). На обложке — фотографии Уилли Санчеса, лидера Cocaleros — Себастьян почему-то прочитал «Cocacoleros»(30) — и старика Марино, главы рабочего движения, который без устали напоминал народу о чинимых в семидесятые годы Монтенегро зверствах и обличал его новых союзников, именуя их продавшимися власти трусами и ищущими клиента побогаче проститутками. Пробежав глазами несколько строк — что-то на тему подписания некоего пакта для противостояния «новой диктатуре Монтенегро», — он бросил это печальное занятие. Скучно и утомительно.
На Исабель сегодня была красная шелковая блуза и изрядное количество румян на скулах. Себастьян подумал, что в ней есть что-то от агента Скалли из «Секретных материалов» и попытался представить ее с телом Фокса Малдера. Образ получился впечатляющим, но не слишком привлекательным и уж совсем не эротичным — Себастьян в очередной раз убедился, что никогда не сможет изменить Никки. Только лишь познакомившись с — выражаясь словами Пикселя — «потенциально подходящей для греха» женщиной, он тут же видел ее с телом или лицом мужчины, а представители сильного пола были для него в этом плане совершенно неаппетитными.
— Очень рада вас видеть, — улыбнулась Исабель, повесив трубку, — Как славно, что вы пришли. Кофе?
— Добрый день. Должен признаться, ваш звонок меня заинтриговал. Но у меня мало времени — мне нужно в издательство. Да, спасибо, с молоком и сахаром, пожалуйста.
Она занялась приготовлением кофе. Себастьян почувствовал, что замерзает — в здании явно не работало отопление. На столе хозяйки высились груды бумаг и стояла фотография зрелого мужчины и двух подростков. Значит, замужем. Но кольцо не носит.
— Тогда я вкратце, — кивнула Исабель, подав ему кофе и снова усевшись за стол. — Мое начальство в восторге от вашей работы. Не только начальство — я тоже.
— Спасибо, — проговорил Себастьян, потирая разнывшееся колено. — Но вы же знаете, что это был пустяк. Дело заняло не больше часа.
— То, что для вас является простым и естественным, вовсе не представляется таковым для всех остальных. Талант — искусство, которое не преподают в университете.
Если Исабель вызвала его, только чтобы расхваливать на все лады, то он теряет время. Еще одна из множества разочарованных художниц? К чему она клонит, к частным урокам?
— Самые грандиозные проекты обычно зарождаются из маленькой незаметной идеи. Кстати, вы удовлетворены вашей зарплатой?
- А почему вы спрашиваете?
— Потому что нам известно, что нет. Мы вовсе не
просим вас бросить работу в издательстве — мы знаем, что вам нравится заниматься журналом. Но, может быть, вы могли бы перераспределить свое время и по утрам работать в издательстве, а после обеда у нас?
— А «Имадженте» здесь тоже как-то участвует?
— Нет, никоим образом. О нашем проекте известно лишь узкому кругу посвященных. Вам придется подписать кое-какие бумаги о соблюдении полной секретности.
Себастьян обрадовался, что ему не предстоит иметь дело с бывшими коллегами, прожорливыми акулами, которым претила сама мысль об искусстве без торговой марки. Про сестру и говорить нечего — живи сейчас Ван Гог, она добилась бы, чтобы «Coca Cola» финансировала работу над картинами в обмен на то, чтобы среди его подсолнухов фигурировала знакомая бутылочка с темной жидкостью.
Хотя, не следует быть таким неблагодарным. В «Имадженте» он научился работать в Photoshop’е и открыл для себя чудо цифровой фотографии. Давно мертвые, застывшие, словно соляные столбы, снимки обретали новую жизнь, цвет, персонажей и значение. В юности Себастьяна привлекало рисование и нравилось фотографировать — но и то и другое не слишком сильно. Благодаря Photoshop’у ему удалось совместить оба дела и, найдя свое искусство, почувствовать себя реализовавшимся. Уже одно это давало «Имадженте» право на жизнь.
— Естественно, мы хорошо заплатим. Значительно больше, чем вы получаете сейчас, — продолжала Исабель. — И всего за половину рабочего дня.
Себастьян обжег язык горячим кофе и, неловко повернувшись, смущенно уставился на изображавшую осенний лес картину на одной из стен кабинета без единого окна. Исабель затронула сразу две его чувствительные точки: необходимость в том, чтобы хвалили его работу и недовольство зарплатой. Как защититься от столь мастерски нанесенных ударов? Легко оставаться высокоморальным при отсутствии соблазнов. А не удержавшись раз, — причем согласившись на это падение с такой легкостью, какой и сам от себя на ожидал, — естественно было получить предложение, предполагавшее еще более быстрое скольжение по склону коррупции.
— Кого нужно убить? — спросил он с полуулыбкой, понимая, что в целях  самоуспокоения следует оказать хотя бы минимальное сопротивление.
Почему, почему его так искушают? Если бы не они, Себастьян так и не узнал бы об этом темном уголке своей личности, и его представление о самом себе было бы более цельным и не зависящим от законов спроса-предложения.
— Многих людей, — также с полуулыбкой ответила Исабель.
Себастьян придал лицу шутливо-злодейское выражение, и Исабель тоже скорчила соответствующую гримасу, после чего на некоторое время воцарилась неловкая тишина, прерываемая только доносящимся с улицы стуком молотков.




Глава 9

В тот день Себастьяну никак не удавалось сконцентрироваться на работе. Он долго расхаживал из угла в угол, потом направился в редакционный отдел на втором этаже, где в недавно разделенной невысокими перегородками просторной «светлой комнате», словно выстроившаяся в ряд расстрельная команда, трудились журналисты и репортеры (щелканье клавиш — будто выстрелы в приговоренных). Ковер на полу приглушал шаги и служил огромной пепельницей. Пахло бразильским освежителем воздуха — спирт со следами какого-то травяного аромата.

Компьютер рядом с туалетом без устали выплевывал новости от информационных агентств. Смерть парашютиста в Хантсвилле, штат Алабама — погиб, приземлившись на территории частной резиденции, растерзанный доберманом. Арестован глава организации, выступающей против похищений людей, во время сбрасывания в пропасть тела главы организации, занимающейся похищениями. Себастьян споткнулся о протянутый на полу кабель, и компьютер отключился. Прощайте новости. Хотя бы на несколько минут.
В голове крутилось предложение Исабель оцифровать довольно внушительное количество фотографий Монтенегро времен диктатуры. Так, невинная забава, сказала она, скорее вопрос тщеславия, чем что-то иное. Трудно поверить. Более чем трудно — невозможно.
С лицемерной вежливостью поздоровался с Элисальде, листающим слюнявым пальцем последний номер «Манчете». Пропустил мимо уха жалобы Сеси Овандо, ответственной за рубрику «Культура». Обиженно брюзжа, она возмущалась, что пришлось втиснуть все события на единственную полосу и в результате вчера читатели «ТП» остались в неведении касательно того, что Лионском музее обнаружена поддельная картина Модильяни.
Поболтал с Лазарте и помог тому с решением последнего кроссворда от Бенджамина Лоредо, который будет опубликован в следующую субботу. Познакомился с сыном Лазарте, взъерошенным семнадцатилетним подростком, рисовавшим собственные комиксы — бездарный плагиат Остерхельда и мазня к адаптированным романам Пола Остера — и зарабатывавшим по мелочи сочинением заголовков для первых страниц (наше секретное оружие, сказал Лазарте, похлопав сына по спине и указав на заголовок к статье о том, что в помощь Монтенегро была нанята журналистка из Санта-Крус — она будет править его мемуары: «Генералу напишут воспоминания»). Мальчишка был не без амбиций — он развлекался также написанием коротеньких рассказов, подражая Борхесу, Кортасару и «всем, кому следует подражать, чтобы создать собственный стиль».
— И где ты публикуешься? — поинтересовался Себастьян. — Наверное, это нелегко, с учетом того, что мы закрыли литературное приложение.
— К счастью, полно журналов online. И очень хороших. Кроме того, так меня читают и в других странах. Узкие рамки — удел прошлого.
— Напиши что-нибудь Элисальде для «Фаренгейта», — предложил Себастьян, но подросток окинул его полным презрения взглядом, словно говоря, что его дело — большая литература, а не какая-то журнальная дешевка.
О, гордыня литераторов, подумал Себстьян. Писать то, что потом утонет в архивах никем не читаемых книг. Какая удача, что в этот момент Джуниор попросил его зайти в кабинет.
Джуниор хотел представить Инее, их нового фотографа. С сегодняшнего дня она будет работать с нами. Миниатюрная, короткие волосы, испуганное выражение лица, пару лет назад выпустила весьма хорошо принятый критикой фотоальбом Маркакольо — городишки на полдороге между долиной и Чапаре, считающегося центром торговли кокаином.
— Чудесный фотограф. Подарок судьбы. Идеально впишется в «ТП», — выстрелил Джуниор с обычным лаконизмом.
Такое впечатление, что в детстве он проглотил телеграфный аппарат. Джуниор стремительно лысел и носил рубашки с таким длинным рукавом, что из манжет выглядывали пальцы — он словно расчитывал подрасти еще на несколько сантиметров и перестать казаться карликом с наполеоновскими замашками.
— Очень рад познакомиться с женщиной, которая скоро возненавидит меня за то, что я трогаю ее неприкосновенные фотографии, — поклонился Себастьян.
Инеc не заметила в его словах и намека на юмор. Пуристка, подумал Себастьян. Одна из тех, кто считает, что ее творения священны и горе-горькое осмелившемуся осквернить их Photoshop’ом. Тем лучше. Посмотрим, узнает ли она своих чад, когда я с ними поработаю.
— Восхищена вашими Цифровыми Созданиями, — сказала она. — Но ведь технически вы не фотограф?
— Технически нет. И не технически тоже.
Себастьян припомнил юные годы в Дон Боско, легендарную фотолабораторию рядом с аудиториями Центрального зала и комнатой аудиовизуальных пособий; об этом затемненом помещении в школе ходили самые разнообразные истории; там во мраке ученики возились со своими нитратами и сульфатами, проявляя негативы обнаженных натурщиц, и многие из них находили в фотографии свое призвание. Себастьян был там всего раз — в начале своего особенно успешного спортивного года — и именно тогда потерял девственность, попав в руки библиотекарши, обожавшей Серруто(31) и когда ей лижут спину. Это был печальный опыт — Себастьяну было тогда всего тринадцать — и больше в лабораторию он возвращаться не захотел. Может, поэтому фотография в своем традиционном представлении так его и не заинтересовала. Все началось, когда он понял, что может творить со снимками благодаря Photoshop’у.
— Но, — хромая к двери (в шестнадцать лет он упал с лошади и с тех пор припадал на ногу), заметил Джуниор, — если ты не ас цифровой фотографии, то кто же?
— Приключения спеца по цифровой фотографии в Рио-Фухитиво, — проговорила Инее, но Себастьян не понял аллюзии.
— Кто? — он пожал плечами. — Пусть Инеc и скажет. Кто я, Инеc?
— Я лучше промолчу, — хмыкнула она.
Себастьяну это понравилось — новенькая умна.
А еще у нее короткие волосы, это плюс — ее легко оцифровать и пристраивать любые волосы, хвостики, пучки, локоны — все что угодно, — которые изменят ее внешность до неузнаваемости. Нужно попросить ее фотографию для архива.
Но ему на самом деле было бы интересно узнать, кто же он такой. Кто, почему такой, почему не другой.
Он вернулся к себе. Остановился на пороге, наблюдая за работой Брауделя, который и не заметил прихода Себастьяна. Он возился над некрологом ветерана Герра де Чако(32), который покончил с собой, отравившись бытовым газом на кухне. Браудель рылся в архивах в поисках подходящего лаврового венка, в котором некто Педро Хименес Мамани распрощается с согражданами с соответствующей страницы. Художник был человеком немногословным, так что разговоры были необязательны. Себастьян давно оставил попытки разобраться в этом философе с докторской степенью, который всегда знал на один язык больше, чем полагал его собеседник (судя по тем изданиям, которые он читал в Интернете). Что доктор философии делал в газете, выполняя работу, которая под силу любому пятнадцатилетнему завсегдатаю «Tomorrow Now» после получасового инструктирования? Пиксель рассказывал некую трогательную историю, что-то насчет наложившей на себя руки матери, о помрачении рассудка, вылившемся в два года бесконечного повторения одной той же фразы: «Для чего слова?». Странная ирония — после всего этого оказаться в конторе, где все словно кричало: «Действительно, для чего слова?!»
— Пикселя видел?
Браудель оставил мышь и одарил Себастьяна таким взглядом, будто тот отвлек его ни много ни мало от создания симфонии.
— В клинике.
— Он заходил?
— Пришел и ушел.
— А ты?
— Пришел и остался.
Но с тем, что делал Браудель, справился бы далеко не всякий юнец. Это сразу становилось понятно при первом же взгляде на этих нарисованных в CorelDraw и Quark Express’e свирепых грифонов и явившихся из сновидений голубых единорогов, разгуливающих по пустынным пляжам Дали, на парящих в мрачном небе доисторических предков воронов и многое другое. Еще одни химеры, еще одни цифровые создания. Браудель был художником, которому компьютер служил и холстом, и красками, и кистью. Творец. Как и Себастьян, который в глу-бине души был цифровым портретистом. В юности он мечтал стать художником. Больше всего его при-влекала человеческая фигура, выражение лица, от-ражающее обуревающие душу чувства. Технология повела его по иному пути, оказавшемуся вариацией излюбленной темы. Не будь компьютера, наверное, зарабатывал бы себе на жизнь портретами, сидя за колченогим мольбертом где-нибудь на площади или у церкви.
Себастьян вздохнул: ни портретист, ни художник, ни фотограф, ни графический дизайнер. Творец. Артист. Ни больше, ни меньше.
Вечером захотелось поделиться с Никки, рассказать ей все — от корректировки фотографии Монтенегро с Торговцем Пудрой до нового предложения Исабель. Они пошли в спортклуб, но Себастьян отвлекся, злобно прожигая глазами двух юнцов, пустивших слюни при виде его жены (это он был невидимкой, а она-то как раз нет), которые не только забросили свои гири-гантели, но и уселилсь на велотренажеры рядом с ней. Себастьян тоже взялся крутить педали и, покорив первый подъем в программе тренажера, почувствовал себя в этом безмолвном и неподвижном преследовании полным идиотом. Интересно, как давно он не садился на настоящий велосипед? И не бегал по-настоящему? А вершиной всего можно считать объявление у входа в зал о готовящейся в клубе регате на гребных тренажерах.
Поедая салями с галетами в ожидании ужина— жареной в духовке курицы — Себастьян прокручивал в голове возможный вариант диалога.
-Тебе показали снимки?
— Нет.
Пауза.
— Отличное предложение.
— Просто находка, что и говорить.
— Только вот угрызения совести...»
Только вот угрызения совести. Так и скажет? Прямо телесериал. Нужно подправить диалог.
«Ага, — скажет Никки. — Монтенегро заделался демократом. А ты ему помогаешь, если не стирая его диктаторское прошлое, так по крайней мере превращая его в диктатора доброжелательного и мудрого. Который всю жизнь посвятил борьбе за прогресс и процветание страны я никогда-никогда не был членом промилитаристских группировок, не приказывал уничтожать политических противников и открывать бойню шахтеров.
— Несколько подправленных фотографий погоды не сделают, — возразит он. — Я хочу сказать, есть масса документов того времени, газет, кинопленок, записей интервью на радио. И остаются негативы фотографий. Так что я нанесу минимальный вред ситуации.
Она посмотрит на свои длинные выкрашенные зеленым лаком ногти. Латунные браслеты, купленные у чилийских хиппи у входа на почтамт. Аметистовый ромбик на шее. Он хотел не только рассказать ей о предложении, но и чтобы она одобрила его и посоветовала принять. Так Себастьян мог бы разделить ответственность и всегда имел бы возможность сказать, что взялся за дело ради нее. А это и на самом деле было главной причиной: хороший заработок, шанс дать Никки лучшую жизнь, чтобы она была довольной и счастливой. Но вообще-то Никки и так казалась довольной и считала некую финансовую скованность неотъемлемой и естественной частью быта любой молодой семьи. Ей нравился их квартал, парк и дом. Единственное, чего она действительно хотела — это поскорее закончить учебу и получать хорошую зарплату, чтобы можно было думать о расширении семейства. Куча маленьких спрутиков-осьминожков. Крохотных пингвинят, которые оттопчут твои и без того плоскостопые лапы.
Он смотрел, как Никки грызет салями, и вполуха слушал последние университетские сплетни, как преподаватель судебной медицины совсем извелся при виде декольте Элианы и подзывал ее к себе не меньше пяти раз по самым глупым и надуманным поводам. Нахмуренный лоб, сведенные брови, обычное — между раздраженным и издевательским — выражение лица. Она не скажет ему принять предложение. Ей не понравится, что он колебался и раздумывал, что его привлекала сама идея. Может быть она даже разочаруется в нем, решив, что не успела хорошенько узнать его до свадьбы.
Какого черта она припомнила Элиану?
«Лично я, как аргентинка, — и она пожмет плечами, — за это бы не взялась. Слишком похоже на игру с огнем. Но решать тебе, и не думай, что разочаруешь меня, согласившись на эту работу. На самом деле мне от этого ни горячо, ни холодно.
— Правда?
— Слово бойскаута. Как ты говоришь, одна ласточка весну не делает. Не думай, что разочаруешь меня, согласившись на работу».
Нужно подправить диалог.
Вечером, после выпуска новостей (учителя объявили всеобщую забастовку в ответ на глухоту и бездействие правительства на просьбы повысить зарплату, Cocaleros напыщено заявляли, что не допустят искоренения своих плантаций коки), немного «Секретных материалов» и чего-то еще (непрерывное щелканье кнопками пульта, пока они оба не устали, причем не от программ, а от самого щелканья), они занялись любовью, неистово и страстно, под музыку с диска Сабрины, запах орхидей в воздухе и кваканье лягушек в саду. В разгар процесса Никки повесила ему на шею свою цепочку с поблескивающим аметистом, а сама надела его серебряную. Переместившись и оказавшись у часто дышащей Никки за спиной, Себастьян увидел в зеркале ее пылающее лицо и уже не мог отвести взгляд от своей качающейся на ее шее цепочки и от влажной кожи груди, раз за разом принимающей ритмичные удары распятия, серебряной пластинки с выгравированным N+S=EVER и английской монеты 1891 года с изображением королевы Виктории.
В голове мелькнула мысль, что порой молчание и тайны совершенно необходимы. Даже у лучших пар.