Файл из библиотеки www azeribook
| Вид материала | Документы |
- Файл из библиотеки www azeribook, 3517.68kb.
- Файл из библиотеки www azeribook, 2657.61kb.
- Це сукупність даних однакового типу, 151.29kb.
- Кнопки на боковой панели "Монитора", 327.09kb.
- Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г общество, 184.55kb.
- Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г общество, 284.71kb.
- В. М. Красильщикова Советник отдела библиотек, 110.39kb.
- Идея программы 3 Осистеме fat 4 Структура системы файлов fat 5,6, 155.03kb.
- Темы дипломных работ по специальности «Финансы и кредит», специализация «Финансовый, 93.49kb.
- Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г общество, 192.26kb.
Но кто мой бог? Только твой? Как дикий верблюд мы - гордый и мстительный! Дано ли Слово нам?
И он сочинял? Дьяволом наущенное нанизывал на шёлковую нить! Вскричал однажды, чтоб Хадиджа сожгла строки! Ослушалась. Берегла нити. Но пылали, подобные ало-красным углям во мраке ночи: Восходят горы, нисходят ущелья, меж гор - ручьи, луна, сверкающая в ночи, укажет время любви, солнце откроет день и уйдет в ночь, в ту, которая... Нет, любви не будет! Изнеженных утехи! Или похоть? И что значит: сон, уводящий в ночь?
32. Первое из троекратного
Поодаль паслась, мирно жуя сочную траву, её много в этом году, одинокая овца. Белая курчавая шерсть густо облепила круглые её розовые
глаза, голову подняла, глянув удивленно на Мухаммеда, и закивала.
Кланяется мне!
- Возвращайся, - сказал он Али каким-то новым, себе незнакомым тоном. - Дальше я пойду один. - Но тот будто не слышит: Не оставляй его одного! - наказывала Хадиджа, недовольная, что в прошлый раз он вернулся (Али тогда не удержался, рассказал Хадидже - сам видел! - о смоковницах, как Мухаммед подошел к дереву, дотронулся до него, о камнях умолчал). В ушах Мухаммеда по мере приближения к горе, где пещера, - женский голос, неясный - предупреждает о перемене? А какой был голос у матери, не она ли? Голос матери! Ну да, вчера исполнилось сорок лет - не могла не явиться к нему! А утром... И лишь тут заметил, что не один, рядом Али.
- Ты ещё здесь?! Оставь меня одного!
- Но...
Не дал договорить: - Знаю, что тебе наказывала Хадиджа! Нет-нет, оставь меня, и немедленно! - Насилу выпроводил Али и, когда тот уже спускался со склона горы, бросил ему вслед: - Кого встретишь в пути, идущего ко мне, - вороти! И не приходите ко мне, пока сам не явлюсь!
В углу пещеры кувшин с водой из колодца Замзам. Рядом на скатёрке чаша, чтобы пить из кувшина, узелок с едой: лепешки и сыр из овечьего молока. Но у Мухаммеда пост, привык не есть весь день и голода не ощущает, приступит к трапезе, когда звёзды на небе загорятся.
Серовато-красная впереди пустыня. В тишине какие-то шумы, то ли
где-то воет собака, то ли далеко-далеко кошка жалобно мяучит. Чувствует себя так, будто затерялся на необозримых просторах: куда идти? Никуда не придёшь. Но надо идти, чтобы куда-то выйти, но куда?
Ближе к закату Мухаммед почувствовал озноб - волнами он прокатился по телу, охладив спину. Ушёл в глубину пещеры и там сел, укрывшись накидкой из верблюжьей шерсти.
И вдруг Некто закрыл собой вход. Потемнело. Казалось - в глазах. И трудно дышать. Он заперт, не выйти ему отсюда! Видение стало явью.
- Кто ты? - Свой голос раздался будто чужой.
Тот назвался не сразу, помедлив слегка:
- Джебраил я! - Человек с именем ангела? - удивился Мухаммед. - Я
и есть ангел. Наиглавнейший! - Прочёл мои мысли!
- Но дух ты, плоти не имеющий! - выпалил Мухаммед, не испытывая при этом удивления, и страх вдруг отпустил его.
- Только ты один видишь меня!
- Но если вижу, то где ж твои шестьсот крыльев?! - вспомнил про них неожиданно. И смутился.
- Ты дерзок!
- Я хотел лишь... - Тот перебил:
- Не задавай пустых вопросов!
- Мы с тобой, кажется, прежде виделись, помнится, даже говорили.
- В воображении твоём, рождённом греховным вдохновением,
дерзнул меня ты вызвать! Опасны твои мысли! Заблудшие идут за поэтами!
- То дар богов.
- Вот это верно!
- Я рад, что ты согласен!
- Но не богов, а Бога!
- У кого кто!
- Но молвят что поэты - следуют ли тому сами?
- Зато грядущее предсказывать умеют!
Снова перебил Мухаммеда:
- Тайный у них сговор с шайтанами!
- Однако...
- Молчи и не перебивай, мне надоело тебя слушать!
- Не звал - ты сам явился!
- Пророков всех наставник я! С Адама начиная!
- А разве Адам... - неосторожно усомнился было, вспомнив про грех первородный, но видение исчезло.
- С кем ты разговариваешь, Мухаммед? - произнёс вслух. - Не с самим ли собой? - Или... одержим греховным вдохновением? В него определенно джинн вселился! - Не с Джебраилом ли мысленный разговор?
Скобки { фигурные, а внутри квадратные [ открыты невесть кем и когда, дабы упрятать, точно жемчуг внутри раковины, грех первородный. На меня взгляни – о себе подумай! Нечего повторять заученное: никакого первородного греха! Был! Не зря сказано Богом: “Истреблю человека на земле, которого Я сотворил, с лица земли, от человека до скота, до гадов и до птиц небесных, ибо Я раскаялся, что создал их”.
Спросить у Джебраила, очевидца рождения Адама: так ли было, как представилось? Но если видение повторится! Ни слова Джебраилу про шестьсот его крыльев! Никак не избыть настойчивое: грех изначален! Есть хлеб в поте лица своего - разве это грех? И что наделён человек Его естеством?! Уснёт на миг, проснётся... - цепление слов, не раз уже бывало. Да будет тебе известно: Хавва была создана как подруга Адама! Но из левого его бока! Тут, уразумей, притча: создана из правого ребра и
потому хрупка! Захочешь если силой выпрямить - сломаешь!
Но в наказание Адаму и Хавве рождают детей в муках!
То величественный акт самопожертвования!
Ну да, твоё изречение, только что рождённое: Рай – под стопой
матери! Запомни и это: лучший из вас не тот, который ради небесного пренебрегает земным, и не тот, который поступает наоборот - ради земного пренебрегает небесным. Не ясно? Трудно уразуметь? Ибо заключено в известные уже тогда, о чём было, фигурные скобки, но надо сначала закрыть ту, что схожа с полумесяцем, затем квадратные, похожие на врата крепостные, и обрамить фигурной, которая } лишь волнистая
линия, устремлённая ввысь, или, если легла, похожа на ладью.
Знаю, что скажешь: нет большего богатства, чем мудрость.
Но истина выше!
Разве приходит она обнажённой?
В образах узри её, в символах! Кому подвластно? Мудрецу! И нет
большей нищеты, чем невежество!
33. Второе из троекратного
В пещере будто грозно заговорили братья родные Хубал и Аллах.
Нет, бежать отсюда, не останется он здесь!
Может, заболевает?
Усталый и измученный тревожными думами, Мухаммед на рассвете покинул пещеру. Хадиджа была странно спокойна - не сам ли признал, что ему привиделось? Такое в Мекке случается: никого не минует игра воображения! Даже хакамов племен: судьи-защитники порой такое насочиняют о своем племени, оспаривая его право на некие преимущества при дележе территорий, пастбищ и источников воды, что другим от обиды, что кто-то из соседей, ничем не примечательный, лучше их, а главное, умеет в этом убедить других, ничего иного не остаётся, как призывать к завершению бесплодных споров войной. И собственное превосходство утверждается силой оружия. А потерпевший поражение, опозоренный и униженный, замышляет месть. И бесконечны распри - только бы начать мстить! И наружу извлекается недуг сокрытой злобы.
И прорицатели-кахины, жрецы, что восхваляют собственных божков, принижая тем божков других. Но пуще всех будоражат толпу поэты, разжигая распри, и каждый утверждает, что именно он заключает в своих строках истину и правду: превозносятся доблести племени, извещают и стращают:
Мы пронзаем копьями, пока враг держится вдалеке от нас
(копья темные, из хаттского тростника, тонкие и гибкие),
мечами рубим белыми, взвивающимися, когда враг напирает,
и шеи скашиваем, подобно луговой траве, и головы летят, точно
вьюки с верблюдов.
Разве Мухаммед, с тех пор как распространяются его строки, не причислен мекканцами к истинным шаирам? Не почитаемы разве в Аравии носители божественного дара? Но божественного ли?
Торчат поэты, как одержимые, на площади перед Каабой и выкрикивают, воспаленные видениями, предсказания о небесных карах. Чаще - о Страшном суде и гибели мира, погрязшего в разврате.
Но да не уподобимся мы племени воинственному и жестокому, имя которому - йаджудж-маджудж. Ещё недавно казалось, что обитает это племя далеко на севере, где устремилась ввысь заросшая непроходимыми лесами горная гряда Каф, чёрной чертой прочертившая плоский диск земли. И неведомо, по ту или эту сторону горной гряды оно расселилось: йаджуджей-маджуджей на севере ждут с юга, а на юге опасаются, что грянут они с севера. И питаются огнём, коего здесь, на Кафе, полыхает немало. Некогда племя нападало, сказывают, на арабов, предводительствуемое их царём, кому имя – Йаджудж. Одно лишь упоминание о йаджуджах-маджуджах, о которых лишь слышали, неведомых и таинственных, наводит ужас! Но разве они исчезли, уйдя в прошлое? Не притаились, готовые нагрянуть из будущего? Ведь в будущем больше настоящего, как и в настоящем – прошлого. Ибо будущее уже было, только мы о том не знаем.
Запутанные поэтические тропы - куда приведут они шаиров? Тайный сговор у них, вспомнил Мухаммед, с шайтаном!
…Явится ли ещё наставник пророков? Первым назвал Адама, кого вылепил Бог из звучащей глины собственными руками. Не только это! Дал Он ему наилучшее сложение, сотворив по образу Своему, вдохнув в него от Духа Своего! Для чего? Чтобы глядеться в него как в зеркало, видя своё отражение? Был Он сокрытым неведомым сокровищем, а стал узнаваемым в сотворённом!
Кто ж пророк последний? - спросить у Джебраила, чтобы знать.
...Вихрь, загрохотало, прогремело небо. Такой силы удар обрушился
на гору, что Мухаммед упал. Дрожь охватила тело. Пещера содрогнулась. Потом - беспамятство. Кто-то позвал его: ”Проснись!”
”Ты кто?”
Снова, как в тот раз, назвался Джебраилом, что послан Богом.
”Аллахом или Хубалом?” - переспросил.
” Хубала никакого нет! - разгневался. - Единый есть, Единственный и Вездесущий, Начало всех начал – Бог! Аллах!”
”Да, но Аллах...” - пытался Мухаммед возразить, что, мол, Аллах и Хубал - братья родные.
” Нет у него ни дочерей, ни сыновей, о чем заблудшие родичи твои
толкуют в храме Кааба!” - вскричал Джебраил.
Мухаммед в тревоге проснулся. Тут же при свете солнца успокоился, пожалев, однако, что слишком коротка была встреча. Не успел спросить о
пророках!
- Это твои сны, - успокаивает Хадиджа, - сказочные.
Зыбка грань между сном и явью, видения продолжают беспокоить его своей реальностью. Абу-Бакр тоже не может предложить в разгадку снов что-либо, хоть славится в Мекке как искусный их толкователь.
- А то сны, - сказала Хадиджа, противореча только что сказанному и видя, что не успокоить Мухаммеда, - вещие, скоро сбываются.
- Сон или другая явь? - спросил Абу-Бакр.
- Может, Аллах, отвергнув Хубала, дабы верховодить единолично, - высказала Хадиджа догадку, - испытывает нашу готовность поверить в Него единого?
- Несговорчивость богов как козни курайшей?
- Как видно, - заметил Абу-Бакр, - земные распри перекинулись и на небо. Или наоборот. - Не поймешь, шутит или говорит всерьёз.
- Нет, - упорствовал Мухаммед, не соглашаясь, - в меня вселился Джинн, сын Аллаха, дабы...
Но тут Хадиджа внезапно прервала его: - Молчи! - вскричала. - Накличешь гнев Аллаха, он Един!
Чтобы Хадиджа вспылила?! Это так неожиданно! И впервые!
Но вскричала, чтобы спасти!
Пробудился Мухаммед - опять был сон!
Сон во сне?!
И с новой силой ощутил зов, настоятельный, нетерпеливый:
- Уйди в пещеру!
34. НОЧЬ МОГУЩЕСТВА
Изначально ли было так задумано, переписчик ли упустил по забывчивости, но рукопись, начинающаяся словами: Скрылось, уйдя за море, солнце, не имела названия. Но по мере того как раскрывались листы, сшитые шёлковыми нитями, на полях, украшенных множеством орнаментов, возникали фразы, написанные разными почерками куфи, и порой буквы были настолько мелкими, что ими можно было уместить весь Коран в тоненькой книжечке, как это проделал в давние времена некий каллиграф Мостасеми: он переписал для великого Теймурланга, Хромого Тимура, он же Тамерлан, да будет доволен им Аллах, полный текст Священной Книги, поместив книжечку под перстень 26.
Далее следовало:
...Тьма покрыла твердь земли и неба. Мухаммед, да благословит его Бог и приветствует, отпив глоток воды из кувшина, укутался в плащ, прилёг и тотчас уснул. Вдруг в полночь...
В ту иль в эту?
И в ту, и в эту! И даже во все последующие – какие были и какие будут. Ибо явлено отныне могущество каждой ночи! На полях последняя строка с переставленными словами:
Ночь могущества повторена, но без восклицания, ибо предпослано ей восклицающее: Воистину!
Сквозь грохот отчётливо услышалось - кто-то позвал его:
- Мухаммед!
Пещера вдруг нестерпимо ярко озарилась. Вскочил. Но тут же, будто кто ударил его, упал навзничь и лишился чувств. Снова раздался властный окрик:
- Встань, о завернувшийся! И не прячься в пещере!
Открыл глаза и в темноте... - темнее тёмной ночи стало вокруг, но явственно различил очертания человека... - нет, то был великан! И не успел разглядеть, что за существо перед ним! Лишь поразился его огромным крыльям, что за плечами у того росли!
И этот Некто вдруг заговорил, и голос был его спокоен:
- На сей раз это не сон, который тебе снится, Мухаммед!
- Но кто ты?
- Спроси, не кто я, ибо ты узнал меня!
- Ты ангел Джебраил!
- Спроси, кто ты!
- Я... Но мне ведомо, кто я: Мухаммед ибн Абдулла!
- Отныне ты не тот, кто прежде был. Ты - посланец Бога! Аллаха!
- Я, - изумился, - пророк?!
- Сразу и пророк!
- Но ты сказал!
- Лишь первый день в обилии тобою уже прожитых годов!
- Обилие годов, которые я прожил?!
- А разве нет?
- Вчера как будто в мир явился!
- Но сорок лет немалый в жизни срок!
- Да, мне исполнилось недавно. Но я, тебе признаюсь, так и не уразумел, зачем на свет родился.
- Не для того сюда я прибыл, чтобы наивные твои суждения выслушивать!
Молчи и запоминай!
Бог ждал, когда годов достигнешь этих!
- Пророческие то лета?
- И не жить тебе более жизнью затворника! Чрез испытания пройдёшь, познаешь козни недругов, предательство родных, потери близких! Увещевателем - запомни! - благовестником ты послан в месяц рамазан! И послан, чтобы повеления объявлял Его! – Джебраил развернул перед ним шёлковый свиток, он светился, точно полная луна, был исписан
видимыми, но непонятными буквами: - Читай! - повелел.
- Умми, умми...аа! - воскликнул Мухаммед.
Умма или умми?
Звук искривился!
Затемняя смысл?
Так растерялся, что и не вспомнить.
Как будто бы из уст сорвалось умма. Услышали иные уши умми.
- Умми, умми...аа!
- Я жду! - прогремел над ухом Мухаммеда прежде спокойный, но отныне властный голос Джебраила.
- Я не могу прочесть!
- Нет, можешь!
И, думая снова признаться, что такое ему неведомо, Мухаммед вдруг ясно увидел на гладком свитке знакомые буквы! Они складывались в
необычные, но - о чудо! - понятные слова!
35. Белизна листа слепящая
Высветилось с той же отчётливостью, что и первая открывающая Книгу строка:
Нет иного Божества, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его!
- Обо мне?!
- Читай! Узнай, чего не знал, о чём не ведал! - И чертит каламом.
Перевести дух. Слепящий свет!
- Читай запечатлённое! Повторяй:
Веди нас по дороге прямой - тех, кого облагодетельствовал, а не заблудших!
Джебраил вдруг - так же неожиданно, как появился, - в мгновение ока исчез.
Пещера снова погрузилась во тьму. Мухаммед впал в полузабытьё. Всю ночь его трясло, как в лихорадке. Увиденные накануне буквы то оживали пред ним, ширясь и увеличиваясь в объёме, а то делались невидимыми, и Мухаммед силился их удержать в памяти.
А утром чуть свет... Хадиджа забеспокоилась: Мухаммеда нет который день. Спешно послала к пещере Али с рабом Мейсаром - увидели
Мухаммеда лежащим на склоне горы, щеки его пылали.
- Мне холодно - укройте меня!
...Они уже дома. Мухаммед еле стоял на ногах.
- Хадиджа, - сказал, - мне холодно!..
Внесли сухой верблюжий помёт, который быстро схватывает огонь и хорошо горит, затопили печь. Мухаммед лёг и неслышно прошептал:
- Хадиджа, ко мне на сей раз вправду являлся Джебраил.
- Потом расскажешь, поспи, ты устал!
- Как потом?! – Тотчас стало жарко, скинул с себя одеяло: - Явился и развернул предо мной свиток! – Но тут же, обессиленный, лёг. Вскоре позвал жену: - Шёлковый был свиток. А шёлк озарённый... Как блеск вечерней звезды. Или предрассветной! А с букв священных свет небес струился! Когда это начнётся...
- Что это? - переспросила Хадиджа.
- Ты приглядись ко мне, - попросил, - когда это начнётся, может, тебе удастся увидеть в моих глазах отражение свитка, его ни с чем не сравнимый свет.
Вдруг побледнел. Крупные, точно жемчуг, капли пота выступили на лбу. Затряслись руки. Вскочил и, словно в бреду, стал изрекать, глядя перед собой и будто с кем-то споря. А глаза расширились, будто пытаясь охватить увиденный мир, – теперь Хадиджа часто будет видеть этот его взгляд, прикованный к некоему чуду.
Не узнаёт Хадиджу. И снова:
О ты, в себя ушедший, сбрось дрёму!
И возглашатайствуй, Создателя восславив!
- Но как? О чём сказать, с чего начать? - спросил в отчаянии у кого-то, кто был как будто с ним рядом, но Хадиджа никого, кроме Мухаммеда, не видела, но зато слышала отчётливо, как он произносил какие-то странные повеления и сам же кому-то отвечал - не своими, чужими словами:
Вглядись, что пред тобой, и повторяй:
О том ли мне сказать, кто восстал и возгордился, тобой пренебрегая?
И раба, что чуб лелеял, получив свободу, когда, Его благодаря, молился, убил?
Что радость видел он?
Хадиджа слышит. Запомнить, но как?
И в гневе ты затрясся, поднял, устрашая, голову за чуб, и выскользнула, пав на тело,
и чудо их соединило, как возвращение к Нему.
Видал ли ты тот правый путь, или тебе приказывала богобоязненность?
Не знал ли, что Он видит? Чубастые другие, но рабы, что, окружив стеной твою гордыню, и алчность, и бесчестие твои, и спесь!
Так нет!
Умолк и, еле дотащившись до постели, упал навзничь.
Лихорадка не отпускала. Лежал всю ночь. И утро, следующее за нею. Слова какие-то - в бреду ли, наяву? Разговоры: то про себя, а то и вслух, будто кому отвечает. И то же знакомое Хадидже отчаяние в его голосе.
Запомнить!
Умми! Умма!
(20) Существует, - приписано Ибн Гасаном27, - разночтение конечной буквы, точнее, разнослышимость её: то ли умми, к чему склоняются многие, и тогда можно перевести: Не могу прочесть; то ли умма, и тогда смысл уже иной: Как же все? или Что же скажут все? Оба этих смысла так или иначе раскрываются в свитке28.
Читай же!
Не понимаю!
Но разве грамоте ты не научен?!
Лишь буквы разумею!
Так читай же!
Такое прочитать не в силах.
Прочесть ты можешь, должен и обязан!
Я не готов!
Ты несмышлён?
Не знаю.
Объясни!
Наивен, может?
Как будто тебя только что родили?
Да, наг я и беспомощен!
Но ты ведь видишь знаки! Тебе ясны они!
Умми! Умма! Он выше, свиток откровений, моего разумения!
О чём ты?! Умма - все мы, ни о чем не ведающие?
Не знают они!
А может, умма - невежды-идолопоклонники? Толпа и чернь?
Скажи им!
Но о чём?
Что ангелы нисходят!
Огромная фигура вдруг закрыла собой видимый впереди холм, на склонах которого росла ююба - терновый куст.
Так повторяй же! И не расспрашивай ни о чём: Его Мы ниспослали в ночь могущества!
Что даст мне знать, что эта ночь - могущества?
Могущества ночь - мир откровений.
Вижу: вот Он воздвигся на самом краю неба - горизонте высшем, потом приблизился, спустился, был на расстоянии двух луков или ближе!
Узреть Его ещё раз довелось!
Кому узреть?! Не обо мне ли речь?
Да, о тебе - вглядись, и ты узришь!
...Хадиджа слушала внимательно. Прервать Мухаммеда - как
вскрыть ножом аорту: вот она, вздулась, наполнилась кровью.
Скажи, что ты - посланник, и сердце твоё не солгало:
Неужто спорить станете о том, что видел я?
Но площадь на куски расколется!
Хадиджа тихо спросила: - Ты меня слышишь?
Глаза его смотрели изумлённо, будто видели нечто. Дух? О духе рассказать вам?! - Заговорил, и странные слова - его и не его, неземные.
...И видел он Его при нисхождении другом, у самой крайней ююбы (лотуса-акации?), около которой тенистый сад прибежища, и открыл тебе Он то, что открыл!
Но какое знамение?
Знамение - твоя речь: И разве сравняются те, которые знают, с теми, кто не ведает?
Какое-то время Мухаммед стоял, не шелохнувшись, а потом, усталый, опустился на ковёр. И тут Хадиджа подсела к мужу:
- Прежде, когда ты... - Не знает, как спросить. - То, что изрекал ты, были тоже откровения? - Мухаммед молчал. - И ты, - продолжала Хадиджа, - вернулся к ним?
- О чём ты?! Ночь, озарённая светом!
Хадиджа не поняла, что значат слова мужа, и смутилась от своей непонятливости. Мухаммед тут же спросил:
- А послания ты запомнила?
- Строки?
- Не говори так!
- Но... - Мухаммед не дал ей договорить: - Не смей впредь называть услышанное строками!
- Не хотела тебя сердить, если позволишь... - Заметила, что муж успокоился. Осмелев, достала из шкатулки листок, запись недельной давности, ещё до откровений. Тогда и записала услышанное. А записывая, с благодарностью вспоминала учителя-старца, который научил её грамоте. "Только ли чтению или и писанию тоже?" – спросил у неё старец, когда они остались наедине. Помнит, возмутилась, мол, не пристало госпоже учиться писать, есть для этого тяжкого труда рабы, которых этому научили, а ей, госпоже, определено судьбой лишь чтение!
"О да, вы правы, - сказал учитель и усмехнулся. – Есть чудо чтения! Но и в писании есть чудо, когда выводишь буквы своей рукой! - Тут же с нескрываемым удовольствием, даже восторгом, лицо у старца помолодело, вывел... это был, как потом она узнает, Каф, и приписал к нему Лям. - И вот составилось, - воскликнул, - слово калям!" - И о почерках, особенно таком, как ныне модное курсивное письмо сасанидов, и что создано зороастрийскими жрецами: "Кто знает, а не понадобится ли вам, о юная красавица Хадиджа, записывать услышанное?" Чуть вслух не произнесла:
Спасибо, понадобилось! Стало стыдно, как вспомнила про возмущение
своё: мол, учиться письму то же, что и признаться, что ты – рабыня!
Мухаммед изумлённо слушал, как Хадиджа читает про... Что за чистое горение?! Что это: Марево танцующих горбов верблюжьих?
- Сама сочинила?
- Нет, это твоё! - И что-то про ночь, которая черней, чем чёрный угль.
- Постой! - Мухаммед побледнел: - Прежде, запомни, я ничего не слагал! - Но застряла в голове строка, никак не отвяжется видение верблюжьих горбов, танцующих в мареве миража.
36. На полях рукописи - похожее на заголовок, и подчёркнуто волнистой линией:
Книга ниспослана!
Знак восклицания тут, по всей видимости, означает удовлетворение, что найденное - удачно.
И выйдет Мухаммед к мекканцам... Нет, это ещё не скоро! Соберёт на площадь всех, кто числит себя курайшем. И они, увидев его, вскричат:
- Наконец-то видим тебя среди нас!
- Снизошел к нам с горы Харра!
- Покинул пещеру!
- Говори же, мы внимаем тебе!
И он произнесёт - прокричит в толпу:
- Оставьте раздоры!
- Ах как ты удивил нас! - услышит.
- Да будет союз курайшей!
Снова чей-то крик прервёт его:
- Много раз о том говорено!
Но Мухаммед как будто не слышит:
- Мне явлено: Возвышены курайши за семь достоинств!
- Кем возвышены?
- Да поклонимся Ему в Каабе!
- Но кто он и что за семь достоинств, замеченных Им?
И Мухаммед, умолкнув на миг, назовет Его:
- Он тот, Который Един! Поклоняйтесь, явлено мне, Владыке дома сего, Каабы, - Единому Богу!
Но очевидцы его пещерных бдений уже успели разнести молву по Мекке: влюбился-де Мухаммед в некоего своего Бога Единого.
- Да кто он, твой Создатель?
- Аллах Единый!
- Аллах?!
- Не тот ли он, - слышит Мухаммед, - единственный тоскующий в одиночестве Бог, чьему изваянию мы поклоняемся в Каабе?!
- Разлученный с родным братом, который - главный бог в храме, и он томился прежде, покуда ты не явился?
Посыпались имена мекканских божков и богинь:
- А Хубал? - кто-то ему из толпы.
- А Лат? А Узза? А Манату? - Ещё и ещё, не остановить, не перекричать. Чем угомонить толпу? Придет ли на помощь Он, пославший к нему Джебраила? Какие речи вложит в уста, чтобы убедил сородичей? А может… - от возможности, которая показалась вдруг реальной, забилось сердце: просить, чтобы Джебраил сам или… через кого же? Ису! - Его назвать! - встречу ему устроил.
”С Богом?!” - глянул Джебраил строго на Мухаммеда, мол, как
смеет? Впервые, когда раздался его властный окрик, Мухаммеда обуял страх, но уже привычный к явлениям Джебраила, на сей раз не растерялся:
”Да! Хочу без посредников удостовериться у Него!” Ещё в детстве, услыхав о справедливости богов, вздумал Мухаммед вопрошать: почему так рано забрали отца на небо, не позволили узреть черты? Отчего так рано мать покинула его? Но снова Джебраил – он читает мои мысли! - опередил: ”Куда попали после смерти? Не пора ли посланнику Бога, - о нём со стороны, - забыть про своё земное, про сиротство?!”
И про мекканцев узнать! Глумятся! Не верят в ниспосылаемое! Чудо
им какое явить, чтобы уверовали в избранничество?
”Но разве не явил чудо?! - И, не дав Мухаммеду опомниться: - Ты
произнёс такое!” Прозвучала лишь строка: - Когда солнце будет скручено!
Сколько раз на дню молиться, вот о чём узнать! Чуть что - молились. Мухаммед убеждён: чем больше, тем лучше. И состязались. Однажды кто-то молвил: - Пятьдесят раз молиться надо! А другой: - Нет, десять по пятьдесят! Тут же третий удивлённо: - Как можно исчислить молитвы?
”Увы, - вздохнул вдруг Джебраил. - Я от себя не властен!”
”Может, через Мусу? - При имени Мусы Джебраил разгневался, жаром обдало Мухаммеда, но он успел: - Через Ису, быть может?”
Джебраил тут же успокоился: ”О том, - сказал, - сам у Бога узнаешь”.
”Когда?”
”Слишком много вопросов!” - перебил Джебраил Мухаммеда.
Снова призывать восхититься сотворённым Всевеликим Богом?
Месяцем да восхитимся! Звездой, когда она закатывается! Ночью, когда она густеет и покрывает!
И тут, заслышав привычный поэтический зачин, умолкнут разом: что им ещё скажет Мухаммед?
И зарёй, когда она показывается, и днём, когда он засиял, и городом да восхитимся - нашей Меккой!
Не сбился с пути ваш товарищ, не заблудился. И говорит он не по пристрастию. Это только откровение, которое ему ниспосылает Бог Единый! Ниспослано в ночь всемогущества,
Возвеличивайте Бога этого дома - Каабы,
Который накормил вас после голода…
Гул неприятия, ибо забыли:
- Неправда! Не ведали голода!
Который обезопасил вас после страха.
Неумолчные выкрики обуянных гордыней:
- Нам некого бояться!
Он бросит им в лицо: - И вы не страшитесь Бога? Того, Кто дал скрижали каменные, закон и заповеди пророку, чье имя Муса? И Он сказал: Да не будет других у вас богов, кроме Меня! Кто в ярости умеет наказывать и карать нещадно?
Напоминание мекканцам... Никто им не скажет, что возгордились в презрении друг к другу! Что нечего им будет взвешивать на своих весах, кроме пустых чаш! Что уповают на силу богатства, будто оно - крепость, которая защитит от казней!
37.
В просвете меж строк, образованном идущими с отступом последними строками листка, которые, о чём - ниже, предупреждают, перебрасывая тем самым мост к неведомо какому свитку, дан заголовок:
Горсть пепла
...А как же быть с прочтённой тобой - но когда? - главной Записью на Престоле Бога?
Вздрогнул: Престол Бога?!
Но тут же: Ну да! Ведь был Там! И, явившись оттуда, возвестил!
Воистину милость Моя превыше гнева Моего! 29 Кто ко Мне на пядь приблизится – приближусь к нему на локоть! Кто приблизится на локоть – приближусь на сажень! Кто направится ко Мне шагом, к тому Я побегу! Кто встретит Меня грехами, что покроют собою всю землю или превысят все горы, но при этом с надеждой воззрит на Меня Единого, тому Я прощу грехи его!
Но разве милосердие не разделено Им, как доподлинно известно, на сто частей, и всего одна лишь отдана тем, кого Он сотворил?
Но её достаточно, чтоб мать любила дитя, муж любил жену, дети чтоб любили родителей своих, а все – Всевышнего Бога!
А девяносто девять частей оставлено Им Себе!
Но дабы воздать это всеобъемлющее милосердие людям в Судный день! Ибо оно, Великое и Всеохватное, будет потребно тогда для прощения грехов!
И всепрощения?
38.
В заголовок свитка, фрагмент без начала и конца, была вынесена кораническая фраза:
Огнь сводчатый, воспламенённый
...Закрыл глаза, укутавшись в толстое одеяло из верблюжьей шерсти,
чтобы было тепло, и в голове роились буквы, принимая странные
очертания. Пытался ухватиться за ручку похожего на ковш Нун'а и им зачерпнуть воды из священного источника Замзама, и много вокруг народу столпилось у врат Каабы, - напиться, утолив жажду.
А то вдруг и вовсе не ковш этот нун, а огромная рыба, и она уплывает, пропадая в морских безднах.
Кто-то позвал, услышал явственно: ”Пора!” Дрожь сразу прошла, и наступило просветление. Встал, скинув одеяло. Первая молитва дома после явленного в пещере шёлкового свитка? Но в позе молящегося в Каабе многобожца, который просит богов в своих молитвах: прежде всего, обезопасить верблюжьи караваны на торговых путях, не дать им пасть; и не убиться всаднику во время верховой езды; и уберечь в шторм полные груза корабль или лодку; и чтоб не убывало добро в обоих мирах.
Мухаммед стоял прямо, полуприкрыв глаза и обратив лицо к закатному свету, что струился из окна, - взор простирался над Меккой, устремляясь в далекую даль, где Эль-Кудс, Йерушалайм.
Потом встал на колени!.. Это было ново в молитве у мекканцев.
Низко поклонился Богу!
Хадиджа потом рассказывала, как молча наблюдала за ним, чтобы
не вспугнуть нечаянным словом: Будет говорить - надо запомнить!
Речь лилась то быстрая, а то после долгой паузы.
...Неслышно подошел Абу-Талиб. Было неожиданно, когда в земном поклоне Мухаммед простёрся: что за поза? Почему молитва не в Каабе?
”Кому молишься?” - спросил, понимая, что нельзя отвлекать от молитвы. Но то - в Каабе!
Мухаммед молчал. Губы шептали:
Чтоб не стали сердца совращёнными!
И люди уверуют! Скажи: “Пришла истина, и исчезла ложь!” Воистину ложь исчезающа!
Абу-Талиб прислушался: молитва необычная, пусть завершит.
...Огнь сводчатый, воспламенённый,
сокрушилище на колоннах вытянутых.
И снова раздражающий Абу-Талиба нелепый поклон, да ещё... лбом
земли коснулся! Как принято у христиан! И не раз, не два: семь раз припал Мухаммед лбом к земле, - сосчитал Абу-Талиб.
И ладони открытыми держит перед глазами - что сие значит?!
Только теперь Мухаммед повернулся к Абу-Талибу:
- Я молился, - сказал. Уловил недовольство Абу-Талиба.
- Давно не видел тебя в Каабе молящимся (про странные поклоны умолчал, а в пылу спора забыл спросить. И про открытые ладони тоже).
- Кому там молиться? Идолам?
- Это наши боги!
- Бог един. – И произнёс: Ля-иллях-иль-ляль-лях!
- Что сие значит?
- Разве я сказал что-то непонятное на нашем языке?
- Странное сочетание слов!
- Свыше мне ниспослано!
- И что оно означает?
- То и означает, как сказано: нет Бога, кроме единого Аллаха, Того, Кто создал Адама, первого пророка!
- Притча иудеев!
- Да, ты прав: прежде Бог избрал их, направив к ним Мусу, но они забыли дорогу к Нему.
- И кто тебе о том поведал? Не сам ли Муса?
Вопрос Абу-Талиба Мухаммед оставил без ответа и продолжил:
- ...Тогда Он обратил Свой взор на Ису, но те, которые назвались впоследствии христианами, тоже отступили от Его слова!
- И тогда Бог... - Мухаммед понял, к чему клонит Абу-Талиб, и тут же заметил, не дав тому договорить: - Не во мне дело! А через меня возжелал Бог приобщить нас к праотцу Ибрагиму.
- Глубь веков как глубь пустыни.
- И начало начал!
- Засыпаны песками!
- Но следы на них, будто было вчера! Остановиться? Идти дальше?
- Вглубь пустыни?!
- Именно здесь был некогда рай.
- Но ныне, как ты знаешь, пустыня непригодна для жизни.
- Не ты ли говорил мне, что здесь жили наши предки? И не потому ли пустыня превратилась в ад, что мы стали поклоняться идолам?
- Идолы ни при чём. То работа времени.
- Впрочем, иное у меня суждение про нашу пустыню: Бог удалил отсюда всё лишнее, чтобы человек мог остаться наедине с самим собой! В ниспосланных мне Богом на горе Харра свитках...
- Что за свитки? - прервал его Абу-Талиб.
- Из Книги Книг!
- Уж не иудеев ли имеешь в виду?
- Даже не христиан! Впрочем, им тоже книги ниспосланы свыше. Речь я веду о Матери Книг Бога – ниспосланном нам Коране!
- Коране?! Но где она, эта книга?
Мухаммед промолчал.
Но ведь ты слышал о ней!
- Не на твоих ли ладонях, в которые ты гляделся во время молитвы, она запечатлена?
- На ладонях читается судьба, и она благополучна, если молишься Единому Всевышнему.
- И что тебе открылось на ладонях?
- Неуместна твоя ирония, Абу-Талиб! – Мухаммед впервые обратился к дяде по имени.
- Ты мне не ответил, о мой любимый племянник! – Абу-Талиб как бы намекнул на вольность его обращения.
- Легко сказать: покажи, мол, вот она, Книга!
То убежденность, а то – Абу-Талиб уловил - сомнение.
И как убедить, если... нет, это от прежнего поэтического, когда мучительно ищешь нужное тебе слово, и дразнят буквы, сплетаясь и обретая смысл, а то и рассыпаясь, и не соединить их!
- ...В Коране есть и об Ибрагиме истина: предупреждал отца об идолопоклонстве! “Отец мой, - вопрошал он, - почему ты поклоняешься тому, что не слышит, и не видит, и не избавляет тебя ни от чего?”
- Но ведомо, как отец сыну пригрозил, что тот отказывается от их собственных богов: “Если не удержишься, - сказал отец сыну, - я непременно побью тебя камнями”, а потом, видя упорство сына, прогнал: “Удались от меня и подумай над тем, что я тебе сказал, и не являйся...”
- Ты читаешь Коран! - прервал его Мухаммед.
- Но что с того?! Знал и прежде, как получил Ибрагим благие вести о рождении сыновей - Исмаила, Исхака и Йакуба. И про сон о жертвоприношении Исмаила, и что молился он о прощении отца!
- И как брошен был в огонь?
- Кто о том не ведает?
- Но помнишь ли за что?
- Что не поклонился огню Авраам, - назвал на манер иудеев.
- Ты чуждо произнёс его имя!
- Чтобы отвратить тебя от веры иудеев.
- Или сомневаешься в прародителе нашем?! Не он ли, Ибрагим, размышлял со своим народом о поклонении звёздам как богам, а не излучающим мудрость? И разрушил идолов, осмеяв их никчемность!
- Ты рассказываешь мне притчи иудеев.
- Притча с огнём поведана, чтобы люди не верили в идолов!
- Огонь как идол?
- “Поклонись огню!” - приказал фираун Ибрагиму, когда тот отказался признать в нём Бога. “Но вода тушит огонь!” - сказал Ибрагим. “Хорошо, поклонись воде!” - “Может, облаку, напоенному водой?” - “Что ж, поклонись облаку!” - “Но разве ветер не разгоняет облако?” - “Ветру поклонись!” - “Но человек преодолевает силу ветра”. - “Человеку поклонись!” - “Но я сам человек, как же мне поклоняться самому себе?” И лишь тогда фираун приказал бросить его в огонь, чтобы всепожирающий идол сжёг Ибрагима. Но оказалось Нечто сильнее всего и вся: Создатель! Как надёжный дом Единого Бога строили Ибрагим с Исмаилом Каабу!
- Которую ты желаешь разрушить!
- Заповедано: Очистите Мой дом для паломников пребывающих, преклоняющихся, падающих ниц! И молился Ибрагим, прося Бога: Сделай страну, - говорил о нашей Аравии! – безопасной, надели плодами её обитателей - тех, кто уверовал в Тебя и в последний день. Сделай нас предавшимися Тебе, а из нашего потомства – преданную Тебе общину! Воздвигни среди нас, - просил и услышан был! - посланника, он прочтёт им Твои речения, научит Писанию и мудрости и очистит!
- Не хочешь ли сказать, что ты... - ухмыльнулся Абу-Талиб, не досказав, и лицо его вдруг стало чужое.
Прости ему неведение его!
Ханифы! Варга! Мухаммед не устоял перед соблазном! Но с ними заодно и Хадиджа - женщина умная, проницательная... Уберечь Али! Сказал лишь: - Не забудь про Чёрный камень, открывающий в будущее врата! Камень - наша сила, питающая дух, знак, что мы избраны богами, и я, как опекающий храм многобожцев...
- Знаю, тебя община избрала стражем идолов!
- Богов! И они предостерегают, утешают и дают надежду!
- Всё разом?
- Мы верим во множество богов, иудеи - в одного, и христиане, но и они допускают многобожие, признавая трех богов!.. И ангелы у них, как у нас, божественного происхождения. Каждому дороги обычаи его племени.
- У нас ещё обычай закапывать живьём девочек!
- Случалось, у иных племён родителей умерших поедали!
Кто в Аравии не слышал притчи о беседе персидского шаха Дария с
эллинами и калатиями: эллины ни за что не соглашались следовать обычаю калатиев поедать умерших родителей, а калатии - обычаю эллинов сжигать умерших родителей.
- Нет укора тебе, Абу-Талиб, и не по пристрастию я говорю!
- Но отчего Богом избран именно ты?
- Спроси, если властен, у Него!
- И про семь достоинств курайшей, поведанных тебе?
- Кому, как не тебе, стражу Каабы, знать, чем славны курайши!
- Ты услышал, тебе и поведать!
Мухаммед задумался.
- Что ж ты умолк? Или забыл?
- Такое не забывается.
- Скажи!
- Первое достоинство, что все мы курайши.
- Похвально услышать это из уст твоих.
- Второе, что именно курайшам велено накрывать покрывалом Каабу и жажду утолять паломников водами священного Замзама!
- Мудрость в твоих словах!
- Третье, что им была дарована победа над слоном!
- Что ж, это ведомо всем.
- Но о том явлена Богом сура! И Он особой сурой помянул, выделил нас, курайшей, среди других племён, призвав к миру и согласию, и если будем следовать этому, то не проявится ли четвёртое, наиглавнейшее достоинство курайшей как мирного племени? А пятое... Не одному ли из
курайшей дарован сан пророческий?
- Но где ты научен тому, о чём изрекаешь, Мухаммед? От кого знаний ненаших набрался? Мы с дедом твоим как будто учили тебя не
тому, о чём ты толкуешь.
- Не более вашего ведомо мне, и я всё тот же, кем и был.
- Но полно учёности и дерзко миг назад тобой сказанное!
- Лишь повторяю Бога, ничего более.
- Того, кто являлся, - и снова на манер иудеев, - Аврааму?!
- Увы, почестей, коими был наделён Ибрагим, я не удостоен: мне повеления Бога передаются Джебраилом!.. Шестое достоинство - к тебе, увы, это не относится. Ибо нашлись славные курайши, которые сразу, без колебаний и раздумий, поклонились Превеликому и Преславному Богу, когда Ему никто не поклонялся!
- Что ж, пусть так. Но каково достоинство седьмое?
- Седьмое... Не устами ли курайша Мухаммеда ты услышал Богом ниспосланное о курайшах?
- Многие выдавали себя за посланников, не приводя доказательств.
- Они-то приводили, истинные посланники!
- Стереть с богов налет древности!
- Наш спор - как о тени осла!
- От богов переход к ослу?!
- Неожиданности порой помогают остудить пыл. К тому же осёл - дар человеку от богов.
Притча, популярная в Мекке: кому первому, когда жжёт солнце, принадлежит право укрыться в тени осла: владельцу или нанимателю?
- То сказки!
- Но в них поучение!
- Придумано в назидание!
- Как бы то ни было, не стану спорить, но именно мне велено созвать мекканцев на базарную площадь и поведать о явленном откровении.
И произнести формулу пророчества, переданную Джебраилом: её
первую часть ты слышал: "Нет иного Божества, кроме единого Аллаха". А вторую, что "Мухаммед - пророк Его", услышишь на площади!
- Тебя спросят о наших богах!
- Отвечу откровением, которое мне ниспослано.
...Уходя от Мухаммеда, взглянул Абу-Талиб на Али - прочёл в глазах
сына он отпор. И весь путь сопровождал его холодный взгляд сына. Нет, не убережёт! Не он ли, Мухаммед, и есть тот, - подумал Абу-Талиб, - в ком воплотились достоинства курайшей? Предсказания Бахиры всплыли неожиданно. Тогда изумлённый Абу-Талиб воспринял сказанное как доброе напутствие уходящего старца, который одной ногой здесь, другой - там, и словно исчезла грань, разделяющая мысль и бред, захотелось в многобожце, который приемлет символы его христианской веры, увидеть знак ее обновления.
Мухаммед, я не верю в пророческую миссию твою! - думал Абу-Талиб, направляясь в Каабу. И поза племянника при молитве - мекканцы её никогда не примут: не принято унижаться пред богами! Как отнестись к Мухаммеду новому, незнакомому? Приёмный сын, родной племянник. И сыну его Мухаммед стал как отец. Одна семья, кровью одной объединены, Аднановой! Что б ни случилось впредь - защитит, в обиду не даст! А как переступил ворота храма, несколько паломников, стоявшие тут же, почтительно его приветствовали. Вспомнились слова Бахиры про незамутнённое дарование Мухаммеда... что-то ещё тот говорил про племянника, запамятовал Абу-Талиб, сокрушаясь перемене.
39. Высвобожденный из скалы родник
- ...Научи меня своей вере, - попросила Хадиджа. - Хочу быть первой, кто уверует в тебя... Я это знала.
- Что?
- Что ты не такой, как все. Но думала, сочтёшь признание как
назойливость женщины в любви к мужу.
- Мужчины остерегаются буквально понимать и потому не верят.
Обидно ей за прежние строки, резко отвергнутые Мухаммедом: мол, не его! Но и откровение ни с чем иным не сравнишь. Как и стихи, что слагались недавно. Долго колебалась, как вернуться к сказанному ранее Мухаммедом; и, может, удастся спасти сочиненное им?
- Столько поэтического в услышанном, строки как стихи!..
- Не называй откровения стихами, если уверуешь.
Но почему? - Молчи, пусть говорит!
- Тогда я сочинял, и это во мне говорил... - Но не станет повторять, кто он, этот искушающий, дабы... Умолк.
- Но веришь ли ты сам, признайся (после паузы), в то, что только
что сказал?! (и снова пауза) В сей миг?
- Прочь от меня!
- Но я есть ты!
- Обретший облик мой!
- И я тебя принудил, подчинив?!
Тебя, чья прозорливость пламенной натуры...
- Умолкни!
- Чья сила, бьющая чрез край...
- Но сила неземная!
- Пусть даже сила духа, что с того?!
(Умолкнув ли, исчез - или исчез, умолкнув?)
Хадиджа ждала.
- ...Несу ниспосылаемое теперь! - сказал Мухаммед.
- Но вера в единого Бога не новая!
- Да, мы много говорили о ней.
- Ты спорил, не соглашался!
"Отщепенцы от язычества!" - кричали ханифам. А те дразнили сородичей-язычников, что отступили от веры предка - нашего Ибрагима! Дразнили их и арабы-иудеи: хранят не свои, чужие свитки – Авраамовы.
"Покажите! – это им мекканцы отвечали. - То, что у вас, Писание иудеев!"
Никто ни с кем не спорил - привиделось! Ханифы верили тайком. Но какая эта вера, если боятся признаться? Даже полны сомнений: Если бы я только мог знать, какой образ угоден Богу, - говорили, - сразу б его принял. Но я этого не знаю! Какой прок в вере, если скрываешь её? Боишься? Живешь в ней как в тайне? Стыдливо созерцаешь? Почему же назвал новую веру, как ханифы, исламом, а уверовавших - преданными?
Предавшимися!
Вере Ибрагима?
Единому Богу!
Разве Бог не един для всех живущих на земле?
Много слов - нужны действия!
Но были Писания.
Их не читали. А если и прочли - не так поняли!
И снова - Чтение?
Мы уверовали в то, что ниспослано нам, - Коран!
Но и в то, что ниспослано было прежде?
Таврат, или Пятикнижие Мусы, – Божественное Писание, ниспосланное иудеям. Но и христианам ниспослан Богом Инджиль, или Евангелие.
Так что же? Разделить эти Книги?
Не разделить, а соединить, ибо все эти Книги – Божественные послания!
Разве не соединили их?
Да, но лишь христиане соединили Таврат и Инджиль как единую Книгу Бога: мол, вторая сокрыта в первой, а первая раскрывается во второй.
Но с этим не согласились люди Пятикнижия, не приняли Инджиль!
И взяли грех на душу перед Богом!
А что Коран?!
А Коран явлен Богом, чтобы подтвердить истинность прежде явленных обеих Книг!
И стать третьей?
Я о другом: мне надобно нести людям явленную мне Богом истину. Спасти от греха!
Всех людей?
Мы некогда были частью единого племени, дети Адама и Хаввы! Я высчитал недавно. Пра-пра-прадед Ибрагима был пра-пра-пра-правнуком Нуха, а его пра-пра-прадед был пра-пра-пра-правнуком Адама!
Но как можно докричаться до всех?
Начать с наших племён, объединив их. Покончить с кознями и кровью.
Хватит ли жизни?
Я вспашу поле, а вы засейте его.
- Но что станет с божками? - спросила Хадиджа. - У каждого племени свой бог! И не один!
- Ты пришла к тому, о чём я говорю: распри племён - как распри богов!
Явиться, и чтоб ударом жезла - пастушьей палки, которую хранил как память одиночества, - забил высвобожденный из скалы родник, как некогда из-под ноги младенца Исмаила забил источник. Новый Замзам?
- ... Дыхание Всемогущего Аллаха разумение даёт.
О пророчестве ушедших рассказывали очевидцы: вдохновляемые Духом Божиим, пророки имели власть творить чудеса.
...В Мухаммеда сначала уверовала Хадиджа. Потому что жена? Мол, как убедишь других, если не убедишь жену? Но кто потом? С кого начать? Имена отовсюду раздаются - каждый спешит, чтобы именно он услышан был. Абу-Бакр? "Нет, не он, а я!" Возражает... но кто? Чей-то ещё голос: "Я раньше, чем Абу-Бакр, поверил, что Мухаммед явлен в мир пророком!"
Разделяются принявшие ислам: До прихода в дом Аркама. В доме
Аркама (где стали собираться сторонники Мухаммеда, чтобы его послушать, но об этом - впереди). После дома Аркама.
Али? Да, у шиитов сразу после Хадиджи следует он. Приобщение малолетнего племянника к пророческой миссии Мухаммеда у суннитов в расчёт - популярное слово в купеческой Мекке - не принимается. И на первое место после Хадиджи ставится рассудительный Абу-Бакр, с чем шииты не соглашаются, и нескончаем спор.
Что в нём, Коране?
То, что вы себе выберете!
Слово решающее?
Свитки почтенные, очищенные руками писцов.
Ещё скажи!
Ум-ил Китаб, или Мать Книг, в скрижали хранимая! Возвышенная Книга, и она полна мудрости, благую весть дающая. И для богобоязненных
руководство, увещание для них!
Но отчего умолк?!
Откровение от Создателя небес и земли! Даёт различение между истиной и ложью, правдой и неправдой! Упомянуто в Писаниях первых!