Geum.ru

Граф Сессин вот-вот умрет в последний раз. Главный ученый Гадфий вот-вот получит таинственное послание, которого ждала много лет, из Долины Скользящих Камней

Вид материалаДокументы
Глава 5 Ч.2
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   17




Глава 5 Ч.2

Юрис Тенблен подставил лицо холодному воющему ветру, моргнул – вокруг глаз красные круги, – склонил набок бритую голову и прислушался к песне в его обтянутом серой кожей черепе.
Сегодня песня опять была другая. Она менялась каждый день, если только память его не обманывала. Он отнюдь не был уверен, что все помнит точно. Он отнюдь не был уверен, что хоть что-нибудь помнит точно. Но песня в его сердце говорила, что это не имеет значения.
Ветер задувал сквозь огромные окна в двух километрах отсюда, через долину. Окна были во всю стену – от пола до потолка – и широкие. Иногда Тенблену казалось, что лучше думать о трех тонких столбах, поддерживающих боковину следующего этажа, а не о четырех широких окнах в стене. Наверху была только широкая, открытая небу веранда. Тенблен повернулся и посмотрел на другую стену, где четыре таких же проема – и тоже на расстоянии двух километров отсюда – выпускали ветер наружу. Оба ряда окон выходили на море белых облаков.

Он повернулся. Ветер принес с собой жесткий мелкий снег. Возможно, это был не свежий снег, возможно, его сдувало с верхней части замка. Гонимая ветром снежная крупа впивалась в обнаженную кожу лица, шеи, рук. Он натянул шлем на голову, защитные очки на глаза, непослушными пальцами затянул тесемки. Промозглая погода, сказал он себе, но песня в его голове согревала его или утверждала, что согревает, а это было почти то же самое.
Его казарма располагалась на краю лагеря – сверкающий алюминиевый короб, почти ничем не отличающийся от приблизительно сорока других, опоясывавших территорию работ. С близкого расстояния площадка, где велись работы, представляла собой огромную наклонную стену из камней, а издалека, если миновать замерзшие болота и низкие холмы, казалось, что это небольшой кратер с крутыми боковинами.
Сверху все это было похоже на скважину – темную дыру, обычно наполненную серо-желтым туманом, и напоминало гигантскую кровоточащую рану.
Тенблен пробирался по разбитой дорожке, по лужицам, затянутым ледком, и кутался в свою куртку. Сапоги разламывали хрупкую белую поверхность и проваливались в коричневатую пустоту лужиц.
Песня в его голове звучала теперь сладкозвучным крещендо, и он улыбнулся мрачноватой, едва заметной улыбкой, потом непроизвольно втянул голову в плечи и опасливо поднял взгляд к потолку в тысяче метров над ним.
Он миновал бомбовые кессоны, огромные закрытые металлические цилиндры, припорошенные снегом: их колеса немного погрузились в растрескавшуюся поверхность замерзшей грязи. На сегодня у них было собрано только два кессона, шесть малых бомб и одна большая. Новый конвой с припасами был уже в пути. Он отдал честь встречному офицеру. Он знал, что должен знать имя офицера, но никак не мог его вспомнить. Это не имело значения. Если бы ему нужно было поговорить с офицером, передать тому какое-нибудь поручение или приказ, песня в голове напомнила бы ему имя. Офицер кивнул, проходя мимо: взгляд устремлен вперед, на лице застыла широкая и какая-то отчаянная ухмылка.
Тенблен вскарабкался по ступенькам на краю наклонной равнины. Он поднимался в такт песне и, карабкаясь, представлял себе, что король смотрит через его глаза.
(Адиджин, который именно тем и был занят, в этот момент почти не удивился и почти сразу же ощутил себя странным образом обманутым из-за того, что не испытал чувства глубокого отчуждения, не потерял на миг сознания собственного «я».)
Король смотрел его глазами и слышал песню в его голове – песню преданности, послушания, наслаждения играть эту роль и знать, что он рад быть преданным, рад быть послушным и рад наслаждаться этой радостью. Тенблен не мог придумать ничего приятнее для себя, чем быть таким вот прозрачным и демонстрировать королю свою солдатскую преданность. Он взобрался на вершину кратерной стенки и стал спускаться в яму но каменистому склону.
Испарения были уже довольно сильными. Из дыры поднимались струи пара, окутывая разбросанные здесь и там цистерны, трубы, компрессоры, лебедки, портальные краны. Иногда вместе с паром на поверхность прорывался запах газа, и тогда казалось, что обволакивающее вас облако состоит из одних испарений. Вас едва не охватывала паника, и только песня в голове говорила, что все в порядке. Временами пар был далеко, но запах ударял в нос, отчего глаза слезились, с носа начинало капать, а в горле жгло.
Он остановился у склада интенданта. Снаружи стоял призрак.
Призрак был одет точно древний судья или святой. Он попытался встать на пути Тенблена и что-то крикнуть. Но Юрис просто сунул через него руку, словно отталкивая в сторону, и прошел насквозь. Песня в голове заглушила голос призрака.
– Сегодня морозно, – прокричал он интенданту. Чтобы перекрыть шум песни, нужно было кричать.
Интендант был крупный, краснолицый. Он кивнул, выдав Тенблену перчатки, противогаз и респиратор.
– Ветер поменялся, – громко сказал он, откашлявшись. – Я просил их перевести меня повыше по склону, но они, конечно же, пока ничего не сделали.
– Может, наверху тебе будет лучше всего.
– Может быть. Или даже на том дальнем склоне.
– А на другой стороне тебе, наверно, будет лучше ближе к низу.
– Наверно.
– Пока.
– Счастливо.
Тенблен, прежде чем выйти от интенданта, надел респиратор и противогаз. У него уже першило и жгло в горле. Он помнил, что мог говорить, не произнося слов, помнил, что мог думать так, чтобы его мысли были доступны другим. Он помнил давние-давние времена – до того как началась песня – и думал о том, как это было странно – физически произносить слова, если ты хотел что-то кому-то сообщить. Поначалу люди шутили, называя это повышением.
Песня тогда была молода, и все они были ею очарованы. Его память простиралась еще дальше – в те времена, когда он еще не был солдатом и мог говорить, с кем пожелает. Но песня подняла его дух. Она могла превратить печаль в радость. Ведь когда ты счастлив, ты, случается, плачешь.
Он вышел наружу в снежную метель, в поднимающийся пар и продолжил путь вниз. Его собственное дыхание в противогазе стало громким, он слышал, как щелкают и шипят клапаны. Он чувствовал испарения своей шеей – те пробрались уже ему за воротник. Немного испарений проникло под маску противогаза, и он попытался натянуть ее поплотнее. Он шел все глубже и глубже в пар по бетонной дорожке, освещенной маленькими лампочками, подвешенными к высоким шестам. Вдоль тропинки на уровне бедра был натянут канат.
Он спускался в темноту под величественное звучание песни…
(Песня песня песня пока он проходил, кажется, выпускные клапана и добрался до платформы в широком туннеле, где ждал маленький поезд битком набитый кашляющими людьми но песня сказала ему нет нет нет закольцованная в петлю так что перехватывало дыхание сказала ему что время остановилось что этого не происходит и зазвучала еще выше еще прекраснее еще полнее а поезд заскрежетал и буксуя пополз через стрелки и в узкий туннель ускоряясь в полной темноте ветер обдувал его лицо и вскоре они въехали в плохо освещенную нору у которой стояли охранники с неподвижными взглядами потом еще один туннель а потом снова запах испарений и пар и он начал расслабляться будто все это время сдерживал дыхание а потом вместе с другими сошел с поезда и вниз по ступеням чувствуя облегчение даже радость оттого что он здесь а песня тем временем возобновилась.)
… Площадка, где велись работы, являла собой настоящий ад, будто некое первобытное племя исполняло свои сумасшедшие пляски. Здесь царила громкая, пропитанная испарениями темнота, которую время от времени пронизывали вспышки яркого пугающего света и наполняло яростное шипение, перемежаемое криками и взрывами. В этом разорении парили какие-то пугающие звери, чудовищно деформированные человеческие силуэты со странными инструментами, предназначенными для того, чтобы протыкать, свежевать и жечь, а с ними и вопящие, умоляющие фигуры призраков.
Тенблен надел на себя обвязку и пристегнулся к стропилам крыши. К нему подошел офицер и приказал вернуться в казарму, но песня в голове сказала, что офицер не настоящий. Это был призрак, и он не заслуживал внимания.
Тенблен нашел пару не слишком разбитых сапог и стал спускаться но ступеням к поверхности шахты. Из тумана вынырнул химерик-оксефант, кативший цистерну с кислотой, и вынудил его остановиться. Тенблен вдруг понял, что машинально проверяет на нем обвязку и страховочные веревки. Все вроде казалось на месте – снаряжение сидело плотно, тросы терялись из виду в облаках пара наверху, где на фоне темной крыши едва просматривались стропила (какая-то его часть глядела в эту темень наверху, думая: «Но…» – однако тут песня зазвучала громче, вытесняя звук непокорных мыслей).
Поглядывая вниз, он направился в сторону восточной части этажа. Поверхность. Песня в его голове звучала снова, убеждая его радоваться той миссии, которую они предприняли, во всем ее мужестве, технической сложности, во всей ее дерзости и уникальности. Они творили нечто замечательное и прекрасное; они восстанавливали структуру, весь замок и не только ради их дела и ради короля, но ради всего народа. Теперь уже не они зависели от замка – замок зависел от них.
Из тумана появилась красивая женщина: кожа чёрная, а одежды на дородном, упругом и похотливом теле – белее и прозрачнее тумана. Тенблен знал, что она – призрак, но стоял и смотрел на женщину какое-то время, а та обошла его с отчасти робкой, отчасти зовущей улыбкой. Потом песня снова громко зазвучала в голове и заставила сжать зубы. Она по-прежнему доставляла приятное ощущение, словно от щекотки, но долго переносить это ощущение он не мог. Он заспешил вперед – подальше от женщины.
Он добрался до места, где велись работы. Кислотные испарения, искры дуговой сварки, звук мощных отбойников. Рыли землю копытами химерики, с ревом тащили зацепленную крюками поклажу.
Тенблен пытался дышать ртом легко и неглубоко, не замечая клочков испарений у себя в горле. Он шел мимо людей и животных, проверяя их обвязки и ремни. Под его ногами дымилась, шелушилась, пузырилась вскрытая поверхность, ее постоянно поливали гасящими агентами, а потом снова атаковали скребками, сварочными аппаратами, лазерами и кислотами – главным образом серной и соляной. Поверхность постоянно пыталась восстановиться, заполняла отверстия, перестраивала крупномасштабные волокна и материю, из которой состояла. Никто не знал, для какого агента уязвим тот или иной участок. Альтернативы не существовало – нужно было испробовать все, чтобы понять, какое средство будет работать наилучшим образом в данном месте и в данное время.
Он постоял немного, не обращая внимания на призрак маленького ребенка у своих ног – тот крутился и верещал на земле у кислотных луж. Поверхность тут вроде казалась тонкой. Может быть, здесь у них получится (ребенок смотрел на него огромными глазами, его потную кожу обволакивал дым. Песня звучала громко и приятно, а глаза Тенблена наполнялись слезами. Он осторожно пронес свою ногу в сапоге сквозь фантом ребенка, но когда тот отодвинулся в сторону, вдруг разочарованно вскрикнул и что было силы топнул сапогом, словно намереваясь его раздавить. Призрак исчез. Каблук Юриса коснулся поверхности, и тут его тело сотряс удар, а потом словно исчезла и сама земля, и теперь он смотрел…
… вниз. Вокруг его ног образовалась круглая дыра и почти мгновенно достигла десятиметровой ширины.
Он с криком полетел вниз в дымке кислотных капель. Город в двух километрах внизу сверкал как бриллиант. Ремни на теле плотно сжали его, как костлявый кулак, он раскачивался вверх-вниз на страховочных тросах, словно ребенок в люльке. Песня торжественно звучала в его голове. Невзирая на песню, он продолжал кричать, кишечник его непроизвольно опорожнился.
На теплом мраморном столе в банях Дворца король открыл глаза и посмотрел на массажиста, который растирал его спину. Он широко улыбнулся и сказал: «Да!»
Он подмигнул массажисту и снова опустил голову, вернувшись в поле действия рецепторов, вделанных в мраморный стол.
Он снова вернулся в голову Юриса Тенблена – в самый раз, чтобы вместе с ним увидеть, как края отверстия вверху задрожали, словно серо-черные круглые губы, а потом захлопнулись, издав резкий звук, похожий на удар бича, потом на мгновение разошлись, оставив отверстие диаметром около метра, но тут же сошлись снова, будто моргнувший глаз.
Когда края сомкнулись в первый раз, страховочные тросы Тенблена были мгновенно перерублены.
Он стремительно обрушился вниз, размахивая как безумный руками и ногами и хрипло крича, полетел к сверкающим шпилям города в двух тысячах метров иод ним.
Шипение, щелчок – и связь прервалась.
Адиджин поднял голову.
«Ч-черт!» – тихо произнес он.
3
– Ну так что, Алан, кто же пытается меня убить? – спросил Сессин, чуть улыбаясь образу своего прежнего «я».
Молодой Сессин оглянулся. Сердце «паровоза» полнилось грохотом и яростью. Рычаги трубы, ходили туда-сюда поршни. Он взял портативную шахматную доску, сунул ее в карман комбинезона, встал.
Сессин остался сидеть на маленьком стуле, все еще продолжая улыбаться смеющемуся конструкту своего молодого «я».
– Прошу тебя, граф, идем со мной. Сессин медленно встал, кивнул.
Они стояли на полянке в высоком лесу у основания крепостной стены. Сессин бросил взгляд вверх сквозь шелестящие кроны деревьев на куртину высоко над ними. Башня в десяти километрах от них поднималась еще выше, но остальная часть структуры была спрятана за стенами розоватой скалой полторы тысячи метров в высоту, украшенной разноцветной бабилией. Ветер прошуршал в деревьях и замолк.
– Здесь, – сказал Алан. Сессин повернулся, и молодой взял его за руку.
/Они стояли в огромном круглом пространстве, пол был выстлан сверкающим золотом. Над окном, простиравшимся на всю длину круга, нависал черный потолок.
Из окна виднелись беловатая сияющая поверхность и ало-черное небо, в котором не мигая светили звезды. Над ними – казалось, ни к чему не прикрепленная – висела массивная модель Солнечной системы со сверкающим желто-белым шаром в центре. Различные планеты изображались стекловидными глобусами соответствующего вида – все они с помощью едва заметных стержней и осей висели на тонких обручах сверкающего черного металла, по цвету напоминающего гагат.
Иод моделью Солнца виднелась ярко освещенная кольцевая конструкция, похожая на недостроенную комнату. Они направились туда по сверкающему иолу.
– Это, конечно, воспоминание, – сказал молодой Сессин, взмахнув рукой. Мы не знаем, как теперь выглядят верхние секции крепость-башни. Когда Серефа еще называлась Акцетом, это было частью системы управления.
Они вступили на круглую площадку в центре комнаты – несколько диванов, кресел, столов, изящно отделанные пульты из дерева и драгоценных металлов, темные кристаллы экранов.
Они сели в кресла друг против друга. Алан поднял голову к сверкающей модели Солнца, лицо его сияло.
– Здесь мы в безопасности, – сказал он Сессину. – Я провел субъективное тысячелетие, исследуя, нанося на карту и изучая структуру криптосферы: безопаснее, чем здесь, не бывает.
Сессин обвел взглядом помещение.
– Впечатляет. Ну а теперь ответь на мой вопрос, – сказал он и наклонился вперед.
– Король. Убить тебя приказал он. Несколько мгновений Сессин сидел неподвижно. Значит, мне конец, подумал он.
– Ты уверен? – спросил он.
– Абсолютно.
– А Консистория?
– Одобрила.
– Ну что ж, – сказал Сессин, потерев ладонью шею, – значит, так тому и быть.
– Это зависит от того, что хочешь делать ты, – сказал конструкт.
– Я хотел только узнать, почему меня убили.
– Потому что у тебя есть сомнения насчет этой войны, но самое главное – ты начал сомневаться в мотивах короля и Консистории и в их преданности идее защиты людей от вторжения.
– Пожалуй, не я один так считаю. Алан улыбнулся.
– Большая часть членов Консистории сомневаются в целесообразности войны, а многие люди думают, что король и его дружки, кажется, гораздо меньше озабочены Вторжением, чем следовало бы. Многие считают, что у них есть собственный космический корабль, хотя на самом деле это и не так. Большинство ничего не может поделать со своими подозрениями. Ты можешь… или мог. Тебе выпала честь быть самым высокопоставленным и известным из потенциальных диссидентов. Они чувствовали, что если на твоем примере преподадут урок другим, то получат от этого максимум выгоды. Они все еще не приняли решения, делать это или нет – сам Ади-джин говорил, что стоит оставить тебя в живых, – но ты сам подтолкнул их. Ты напросился в этот снабженческий конвой к соляру пятого этажа. Адиджин дал строгие инструкции – командовать конвоем может только тот, у кого есть имплант.
– Я знаю. Мне казалось, это какая-то ошибка.
– Ты использовал свое влияние. Кто-то высокопоставленный, а потому знавший приказ короля и к тому же имевший на тебя зуб санкционировал твое назначение, а когда об этом узнали король и Консистория, они даже не попытались тебя отозвать. Они просто убили тебя, задействовав шпиона Часовни, чей код уже перехватили.
Сессин обдумал услышанное.
– Кажется, поступок довольно отчаянный. Конструкт пожал плечами.
– И времена отчаянные.
– А кого я должен благодарить за это назначение?
– Флиша. Полковника двора. Он трахает твою жену.
Сессин на миг задумался, разглядывая неясное отражение в матовой черноте экрана на противоположной панели. Потом вздохнул.
– Что происходит в том соларе?
– В прошлом году они нашли местуредо – вещество, которое может разрушать материю мегаструктуры. Они воспользовались им, чтобы проникнуть через пол солара. Оттуда – проложили туннель к стене между соларом и комнатой над Часовней. Теперь им осталось пройти последний участок – прорубаются через материю псевдосвода над самым городом Часовни. Когда вскроют свод, будут бросать туда бомбы… Материя мегаструктуры пытается защитить себя с помощью крипта. Она насылает видения, призраков и демонов, которые пытаются остановить солдат и инженеров, ведущих работы. Армия пока нашла только один способ поддерживать своих людей в рабочем состоянии, пусть и не совсем нормальном: они подавляют их разум сигналом лояльности – песней преданности, которая заглушает все и вся, превращая людей в автоматы.
– Значит, эта песня не смогла бы повлиять на меня. И что дальше?
– А дальше то, что своими делами они не только уничтожают личный состав армии, они уничтожают некоторые области крипта.
– Каким образом?
– В мегаструктуре размещены волокна физической основы крипта. Многие считают, что криптосфера – это функция неких супермашин, упрятанных под землю. Но это не так. Элементы криптосферы пронизывают все крепость. Есть элементы в глубине структуры, но то, что всем нам известно как крипт, помещается в первичной структуре… Сейчас работы в этом соларе уничтожают важные связи в этой структуре криптосферы. Это безумие, работающее на руку хаосу. Местное время крипта, и так замедленное, замедлилось еще больше. Тому, что осталось от человечества, сверху угрожает Вторжение, а снизу – хаос крипта. Тот курс, которым следуют Адиджин и Консистория, похоже, игнорирует одно и усугубляет другое. Ты, обнаружив все это, испытал бы как минимум озабоченность, скептицизм и сомнения. Они просто не могли пойти на такое. Я уж не говорю о той ситуации, когда твоя реакция приняла бы крайние формы.
Сессин издал тихий невеселый смешок и покачал головой.
– А война с Часовней? – сухо поинтересовался он. – Тут все довольно откровенно. У инженеров есть кое-что нужное нам, хотя это и не информация о строительстве космических кораблей.
– А что же это? Конструкт поднял брови.
– Здесь мы выходим за пределы моих изысканий. Я не знаю точно. – Он пожал плечами. – Но по мнению Адиджина и Консистории, это «кое-что» имеет огромную важность.
Сессин покачал головой и поднял взгляд к огромной модели планетной системы, бесшумно висящей над ними. Пока он слушал конструкта, модель изменила положение. Над ними теперь находился Сатурн – огромный и газообразный, а вокруг него – луны.
– Безумие, хаос, замедление времени крипта, – сказал Сессин, вздохнув. – Он встал и подошел к древнему оборудованию, провел рукой по столам и консолям, спрашивая себя, есть ли пыль на этой виртуальной аппаратуре. Потом посмотрел на кончик своего пальца. Оказалось, что пыль на аппаратуре есть, хотя ее и немного. Он потер пальцы друг о дружку и посмотрел на свое молодое «я». – Больше ты ничего не хочешь мне сообщить сегодня?
– Разве что мои догадки о природе того, за что борются Часовня и король.
– И что же это такое?
– Ты умеешь хранить тайны? – Его молодое «я» самодовольно ухмыльнулось.
Сессин снова покачал головой.
– Неужели я и в самом деле был таким занудой? Конструкт рассмеялся.
– Эту тайну ты должен хранить даже от себя самого. По крайней мере сколько-то времени.
– Продолжай, – устало сказал Сессин. – За что же все мы боремся?
Конструкт широко улыбнулся.
– За тайный проход.
Сессин спокойно поднял на него глаза.
4
Йа сматрю на бальшую черную тварь – ана двигаитца ка мне по ветки.
У миня писталет! кричу йа (эта лош).
… Штота йа в этам шильна шамневаюшь, гаварит этат зверь. Но он фсе же астанавливаитца, улыбаитца и снова паказываит сваи зубы. Но патом говорит мне, не валяй дурака. Йа ждешь штобы тебе иамочь.
Вижу-вижу, гаварю йа, оглядываясь и продалжая искать пути к атступлению.
… Ешли бы йа хател тибе павридить, то йа бы штрях-нул тибя аттуда уже 5 минут назат.
Да? гаварю йа ципляйаяь за ветку ищо сильнее. Так можит ты миня ни хочишь убивать, а хочишь взять ф плен.
… Тагда йа бы наброшилшя на тибя шверху, дурачок ты дурачок.
Да, гаваришь, набросился бы?
… Ну да. Вить ты Башкул, верна?
Можит быть, гаварю йа. А кто или што ты, кагда ты дома?
… Йа линивец, с гордастью гаварит он. Можишь называть миня Гаштон.

И вот линивец по имени Гастон видет миня па зараслям бабилии. У ниво штота вроди мутантнай шипилявасти и он очинь гардитца своей наружнастью – у ниво на спине растет грибок, вот что это за прозилень. Он предлажил мне сесть ему на спину и диржатца за иво шерсть, но йа атказался.
Мы прабираимся черес зарасли бабилии, спускаимся по стине башни па спирали.
И кто жи тибя паслал? спрашиваю йа.
… Те жи кто пашлал джерикула прошлым вечиром, гаварит Гастон, обарачиваясь чериз пличо.
Эту бальшую литучую мыш?
… Верна.
А што с ней случилась, ты ни знаишь?
… Давай шюда, гаварит Гастон. Не жнаю.
О.
Йа следую за Гастоном сквось ветви бабилии. Сле-давать за Гастонам вовси не трудна иатамушта двигаитца он очинь медлина. Если бы он и ф самам дели хател на миня напасть, то йа бы наверна смок спуститца па ветки, на каторай он полз, перебратца пряма черис ниво, а он бы дажи и сриагиравать ни успел.
И кто жи тибя наслал сюда?
… Друзья.
Да што ты гавариш.
… То и гаварю – друзья.
Ну тагда спасиба, типерь мне фсе панятна.
… Тирпение маладой чилавек.
Мы пирипалзаим па ище нескаким веткам.
И куда ты миня видеш?
… В бежапашнае мешта.
Но где ано такое?
… Тирпение, маладой чилавек, тирпение.
Вы панимаите што от этава линифца мне ничиво не узнать, а патаму йа замалкаю и давольствуюсь тем што корчу гримасы иво бальшой чернай с прозилинью спине.
Путешествие наше долгае и медленае.

… Тут чивота праисходит, мистер Баскул, больши йа ничиво ни магу сказать. Страные вещи. Аткравена гаваря йа сам толкам ни знаю што эта такое или смог бы йа расказать а них йесли бы знал но паскоку йа ни знаю то и сказать ни магу. Панятна?
Ни сафсем, гаварю йа и так ано и йесть на самам дели.
Эта фсе што можит вам сказать нидаумак линивец. Тут чивота праисходит, а зовут его Хомбетант и он главный у линифцев. У ниво йесть импланты и па их линифским стандартам он считаитца давольна резвым, хатя вы можити атайти в старонку паписать вымыть руки пачистить зубы, а он за эта время и маргнуть ни успеит. Он жирный и толстый и седой а грибок у ниво на спине выглядит гаразда живее, чем он сам.
И вот йа в полуразрушеной части той жи башни, где прошлой ночью миня высадила балыпая литучая мыш па имени джерикул. Мы с линифцем Гастономом добрались сюда приблизительна за час пути по бабилии, патом вашли сквось высокае акно полузаросшие ветками.
Пахоже што тут у линифциф гнездо. Эта штота вро-ди целай комнаты, заполнинай страительиыми лисами, висячими палатками, гамаками и фсякими такими штуками. На палу мусар, в окнах ни стекал и ничиво такова, и ветер праникаит внутрь через акно на другой старане этай агромная круглай комнаты, гудит в этих лисах и фсе раскачивается на витру, а линифцы вроди и ни абращают никакова внимания на беспарядак – никак этим ни занимаютца. Впрочим ани и сабой ни занимаютца. Но мне па крайней мери они дали нимнога вады попить и апаласнутца, а потом – фруктов и арешкаф наесть. Йа бы иридпачел чивонибуть гарячево, но йа думаю, что линифцы ни оченьто любят агонь, а патаму падагреть зесь чивонибуть – бальшая праблема.
Мы аказались в прастранстве в центре лисоф. Здесь многа места и линифцы йавно здесь праводят сваи встречи. Вот уж где смехуто.
Хомбетант свисаит внис галавой с лисоф в нижней части ф канце прастранства где праводятца их сабра-ния. Пол внизу устлан всякими искривлеными атресками трубак, пахожими на очинь высокий рельсы. Ани дали мне штота вроде качелей, и йа сижу в них падвешеный к тем лисам, за каторыи держитца Хомбетант. Единственный другой линивиц здесь – это Гастон, каторыи висит на другой секции лисоф рядам и медлена жует какиито асобена ниприятныи на вид листья.
… Мы рады вам мистер Баскул, гаварит Хомбетант, можите аставатца пака фсе ни уладитца.
Што вы хатити сказать ни уладитца? спрашиваю йа. Што ваапще разладилосьто? Што имена сичас праисходит?
… Разнае, мистер Баскул. Разное, что вас пака ни далжно валновать.
Что вы знаити о муравье па имени Эргейтс? Вам известна штонибуть а не судьбе?
… Вы ищо очинь молады и несомнена упрямы, гаварит Хомбетант, словно и ни слышал што йа сказал… Йа тожи был кагдата молот. Да йа знаю што вам в эта трудна поверить но так ано и йесть. Йа прикрасна помню…
Ни буду утамлять вас астальным што он нагаварил. Йесли ф сухом астатки то ф крипте тварятца нихарошии дила а йа какимта образам аказался фтянутым ва фсе эта. Но тут на помащь мне пришли харошии рибята вроди джерикула каторый падабрал миня фчера и Гастона каторый нашел миня сиводня. А типерь йа здесь с линифцами и мне гаварят што йа должин затаитца и не приближатца к крипту.
И канешна же праявлять тирпение.
Поели аудиенции у Хомбетанта ва время каторай он расказал мне историю фсей сваей жизни а миня чуть дважды ни смарил сон Гаетон атводит миня к месту окала канца лисоф, где йесть гамак с падвескай и старамодным экранам для атражения трансляций. В углу штата вроди чулана аткуда тарчат трубы и эта называитца туалетам. Двумя итажами выши йесть места куда линифцы собираютца каждый вечир наесть. Там йесть так-жи карзина с фруктами и бочка с вадой. В адной ис стен акно пряма напротиф балыиова вертикальнава акна в башни черес каторое мы сюда вашли. Гаетон паказываит мне как работаит экран и гаварит што если йа захачу то фсегда магу пайти с ним сабирать фрукты и арешки. Йа иво благадарю, гаварю можит зафтра и он исчизаит а йа забираюсь в гамак и натягиваю на сибя адияло и сразу жи засыпаю.

Йа знаю што йа здесь про100 свихнусь + йа знаю что рана или поздна мне так или иначи придетца отправитца в крипт штобы паискать Эргейтс и выяснить што жи там праисходит, а патаму когда йа прасыпаюсь ва втарой палавине дня, йа брызгаю воду себе в лицо, писаю а приняф ришение йа чуствю сибя бодрым и пасвижефшим и сразу жи приступаю к делу исхадя из прицина ни аткладывай на зафтра то што можишь сделать сиводня.
Йа пытаюсь прачистить сибе мозги и асвабадиться ат феей этай линифци надобнасти (не магу даже придставить себе еще штонибудь от чиво в крипте так же мало пользы, как от фсиво этава линифства) и сразужи пагружаюсь ф крипт.
Думаю коечиму йа фсе жи научился за то время што провел в крипти в качистве птицы, а патаму йа двигаюсь пряма в этам направлении, тока на этат рас йа ни трачу попусту время на фсяких дурацких варабьеф коршунов и фсякае такое. Йа принял вит такой балыиой свалачной птицы с чилавеческим разумам бес фсяких там тонкастей, а эта значит што йа ни буду правадить свае время пытаясь фспомнить кто йа такой или маскируя мой кот прабуждения пот кальцо. Эта немнога амбициозна, но инагда другим путем ничиво не дабитца.
Йа закрываю глаза.
/Прежди феиво проверить ближайшее акружение; в прилигающим прастранстве крипта ничево неабычнава. Из общих саабражений сначала абазриваю архитектуру башни – эта старая башня давольнатаки интиреснае места – а патом уже сматрю дальши. Движение у манастыря Малых Бальших Братьеф практически вернулась к норми, но йа ни сабираюсь утачнять а патаму и близка туда ни надхажу.
Даю крупный план птичника.
/И йа агромная дикая птица каторую нисут патоки внутри ветра йа навис на сваих распрастертых крыльях вделанный в этат пающий воздух как в стену. Перья у миня на каицах крыльеф размерам с ладонь каждае ани трипещут как трипещит сердца йагненка, кагда иво накрываит мая тень. Ноги май хваталки са стальными крюками на канце. Кокти маи как бритвы и тока маи глаза астрее их. Мой клюф твержи кости можит резать ни хужи стекла. Грудная кость у миня как агромный нош вставленый в маю плоть для разризания мяхкава воздуха. Маи ребра как свиркающие пружины май мускалы как здаравеные кулаки агромнай силы мае серце как камира наполниная неторопливым громам спакойным и увериным. Высокая дамба излучающая инергию и пабиждающая, водахранилище иолнае крови, каторая ищо заявит а сибе.
Ну вот эта уже сафсем другой дела! С какой эта глупасти йа раньше был йастрибом? Пачему такое идиатскае атсутствие амбиций? Йа чуствую уверинасть ф сибе, йа чуствую в сибе агромную силу.
Йа паглядываю вакрук, наблюдаю. Пафсюду воздух. Аблака. Земли ни видать.
Другии птицы литят стаями как здаравеныи буквы V, паднимаютца агромными калонами па воздуху, абразуя сопственные темные аблака, аписывая круги и крича. Йа думаю ани литят к сваим насестам.
/И йа личу сриди них; сфирическии деревья плывут в бискрайней галубизне как каричнивые планеты ветак во всиленай воздуха, акруженые каркающей атмасферай птиц каторые фсе машут и машут крыльями.
Настаящий птичий базар, думаю йа.
/ И йа нахажусь в этам горькам воздухи между сла-ями белых аблакоф, пахожих на атраженые снежный ланшафты; бальшис темные зимний деревья сжаты да плотнасти черных скал на фони аблидинелых волн замерзших аблакоф. Птичий базар праисходит на самам высокам самам крупнам дереви из фсех иво каричне-вочерные ветки пахожи на закапченые кости милиона рук, каторыи цепляютца за халоднае пустое лицо нибес. Их фстреча прикращаитца кагда ани замичают миня. И тагда ани с криками и клекатом на миня брасаютца.
Йа заработал крыльями атталкиваясь ат воздуха и паднимаясь выше этих дакучливых птиц выискивая таво кто астался и направляит их.
Эта варанье акружила миня. Некатарым удалось клюнуть миня па галаве, но йа ни пачуствавал боли. Йа смиюсь и вытягиваю шею, паварачиваю голаву и разрываю в воздухе нескоко их смипшых маленьких тел. Йа швыряю их в стороны; красный крававыи капильки раздроблиная белая кость праникаит сквось черный как смоль перья и ани валятца разодраные на беласнежныи волны. Йа рвусь впирет. Воздух свистит над маими крыльями и приследующии миня птицы падают над их напорам словна брызги у вадапада.
Йа вижу маю жертву. Эта здаравенная серачерная птица сидит сибе на верхней ветки дерева и смотрит на то што праисходит.
Он с крикам и карканьем паднимаетца в воздух. Глупа. Если бы он нырнул в ветки то у ни во был бы хоть какойта шанс.
Он пытаитца выписывать пируэты но он старый и непаваротливый и йа так лехко хватаю иво что дажи чуствую разачаравание. Хвать! И он акуратнинько пападаит в клетку маих кактей. Он бьет крыльями и кричит тиряит перья и клюет миня в ноги сваим малиньким черным клювам щикочит миня. Йа разрываю ище парачку птичек в воздухи их кровь льетца ну проста как на картине – красная на белам а патом йа думаю ужас.
/И йа адин с маим малиньким дружком вораном над маленькай плащаткой из писка и камней, машу крыльями в направлении растреснутай скалы где тарчит изъеденый палиц утеса; на иво вершини агромнае гнездо из засохших ветак и расколатых птичих и звириных кастей.
Йа сажусь и складываю мяхкие плащи маих крыльеф и станавлюсь на хрупкае гнездо – ветки трищат пад маими нагами, вычищеные добила кости хрустят. Йа сматрю внис на сваю голаю ногу со старым серочерным воранам, заключеным внутри – он бьет крыльями и кричит.
Кар! Карк! Крак. Арпусти!
Заткнись, гаварю йа и мой тижелый как скала голас заставляит иво умолкнуть. Йа балансирую на адной наге, сжимая пойманова ворона и сквос ришетку кактей дастаю иво кактем другой наги и щикатчу птичье серачернае горла пака он ни начинаит задыхатца.
Ну а типерь мой малинький дружок, гаварю йа (и мой голас как кислата на острам лезвие у иво аткрытава горла), у миня йесть для тибя парачка вапросаф.