Geum.ru

Граф Сессин вот-вот умрет в последний раз. Главный ученый Гадфий вот-вот получит таинственное послание, которого ждала много лет, из Долины Скользящих Камней

Вид материалаДокументы
Глава 2 Ч.1
Глава 2 Ч.2
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17




Глава 2 Ч.1

1
«Лицо».
Она уставилась на свое отражение в воде, потом выпила еще немного, потом подождала, пока рябь уляжется, и посмотрела на свое лицо, потом выпила еще немного.
«Жажды больше нет. Встань. Оглянись. Голубое. Белое. Зеленое. Еще зеленое. Красное белое желтое голубое коричневое розовое. Небо облака деревья трава цветы кора. Небо голубое. У воды нет цвета, она прозрачная. Вода показывает что у нее с другой стороны. Под углом. Именно. Отражает. Сияет. Отражение. Цветражение. Розовотражение. Краснопоражение. Г-м-мм. Нет.
Пора идти дальше».
Она двинулась по тропинке, проложенной через поляну, звук воды в ручье все время оставался неподалеку.
«Летающие! Ох, какие! Красивые. Называются птицы. Птицы».

Она прошла через рощицу. Теплый ветерок шуршал в листьях. Она остановилась посмотреть на цветок на кусте у самого берега ручья. «Еще красивое». Она притронулась к цветку, потом наклонила голову, вдыхая аромат. «Пахнет сладко».
Она улыбнулась, ухватила цветок за стебель под бутоном и вроде бы собралась сорвать. Потом нахмурилась, задумалась, оглянулась и в конце концов опустила руки. Прежде чем пойти дальше, она легонько погладила бутон. «Пока».
Ручей исчез в отверстии на травянистом склоне. Тропинка переходила в ступеньки, серпантином ведущие вверх. Она заглянула в темень туннеля. «Черное. Запах… сырости». Потом направилась по ступенькам на вершину склона и увидела там тропинку пошире, петляющую между высоких кустов и низких деревьев.
«Хруст хруст. Ага, гравий. Ноги. У-у у-у у-у. Иду по зеленому. Боли нет… Лучше».
Вдалеке за высоким хребтом виднелась башня.
«Здание».
Потом она увидела что-то такое, что заставило ее остановиться; она смотрела какое-то время, не отводя взгляда; кусты, выстриженные в форме огромного квадратного замка с четырьмя квадратными башнями, зубцами, подъемным мостом, сложенным из голых, переплетенных стволов деревьев, и рвом, где видны серебролистые растения.
Она встала у края этого лжерва, посмотрела на неспокойную серебристую поверхность, потом перевела взгляд на стены замка, в которых тихонько шуршал ветер. Она покачала головой. «Нет воды. Здание? Не здание».
Она пожала плечами, повернулась и пошла дальше, продолжая покачивать головой. Еще минута ходьбы вдоль травянистого края длинной аллеи, и она оказалась между рядами огромных голов, взирающих друг на друга через гравиевую дорожку.
Каждая из этих голов была в два-три раза выше ее и была образована несколькими различными кустарниками и другими видами растений, которые давали светлые и темные тона, ровную или морщинистую кожу и всевозможные цвета волос. Губы были из листьев пыльно-розового цвета, белки глаз – растение, которое использовалось для имитации воды во рву, окружающем кустарниковый замок позади, глазная радужка получала свой цвет от пучков крохотных цветов нужного оттенка.
Она остановилась и какое-то время изучала первое лицо, потом улыбнулась. Она двинулась в направлении башни вдалеке и остановилась, только когда одна из голов начала говорить.
– … говорит, что можно не беспокоиться, и я думаю, он прав. Мы же, в конце концов, не какие-нибудь первобытные. То есть я хочу сказать, что это всего лишь пыль. Всего лишь большое пылевое облако. И еще один ледниковый период – это вовсе не конец света. Энергия у нас будет. Под землей находятся уже целые города, в каждом есть свет и тепло, и постоянно строятся новые. У них там парки, озера, неплохая архитектура и никакого недостатка в удобствах. Возможно, за время Вторжения мир изменится, а когда оно закончится, несомненно станет совсем другим. Многие виды и артефакты придется сохранять искусственно, а ледники повлияют на географию планеты, но мы выживем. Даже если все пойдет по худшему сценарию, мы можем погрузиться в анабиоз и проснуться на вычищенной, выдраенной планете и встретить яркую свежую весну! Неужели это так ужасно?
Она стояла, понимая только половину слов, с разинутым ртом. До этого она была уверена, что головы ненастоящие. Они были искусственные, как и замок. Но эта вот, оказывается, могла говорить голосом более низким, чем у нее самой. Она спрашивала себя, надо ли что-то ответить, но решила, что голова обращается не к ней. Потом голова заговорила другим голосом, ближе к ее собственному:
– Если все так, как ты говоришь, то ничего ужасного. Но я слышала, что все может обернуться гораздо хуже. Говорят, что мир замерзнет, что все океаны затвердеют, что интенсивность солнечного света уменьшится до лунного и все это продлится тысячу лет. Другие говорят, что солнце померкнет, а потом снова вспыхнет. Пыль вызовет солнечный взрыв, и вся жизнь на земле погибнет.
– Понимаешь, – сказал первый, более низкий голос, – некоторые говорят, что мы замерзнем, а другие утверждают, что зажаримся. А истина, как всегда, лежит посредине между крайностями, а в результате, возможно, вообще ничего не изменится и все останется почти как есть, а так оно чаще всего и происходит. Я остаюсь при своем мнении.
Она решила, что должна что-нибудь сказать.
– Я тоже остаюсь при своем мнении, – сообщила она голове.
– Что?
– Кто?…
– Беда! Здесь кто-то есть…
Изнутри головы послышались какие-то шумы, потом из кустарникового лица – из середины щеки – появилось лицо настоящее, крупнее и мощнее, чем ее лицо, а над верхней губой у него виднелись редкие волоски.
– Мужчина, – сказала она себе. – Хэлло.
– Что за черт, – сказал мужчина, широко открыв глаза. Он смерил ее взглядом с головы до ног. Она посмотрела на свои ноги и нахмурилась.
– Кто там? – спросил другой голос из головы.
– Девушка, – сказал мужчина через плечо. Он ухмыльнулся и снова смерил ее взглядом с головы до ног. – Голая девушка. – Он рассмеялся и снова оглянулся. – Немного похожа на тебя. – Послышался шлепок, он сказал «ой!» и исчез.
Она наклонилась, размышляя, не заглянуть ли внутрь головы, откуда доносились шепот и шорох.
– Кто она такая?
– Понятия не имею.
Из головы появились мужчина и женщина. Одетые. Мужчина держал легкий коричневый пиджак.
– Брюки, – сказала она, указывая на яркие панталоны женщины, заправлявшей блузку.
– Не стой разинув рот, – сказала женщина мужчине, который стоял, улыбаясь ей. – Дай ей свой пиджак.
– С удовольствием, – сказал мужчина и протянул ей пиджак. Он отряхнул листья с рубашки и из волос.
Она посмотрела на его рубашку, потом надела пиджак, не без неловкости, но действуя правильно. Рукава пиджака, издававшего запах муксуса, были длинны, и ее ладони исчезли в них.
– Хэлло, – сказала она еще раз.
– Что ты тут расхэллокалась?! – сказала женщина. Кожа у нее была бледная, а волосы – золотистые.
Мужчина был высок. Он поклонился, ухмылка не сходила с его губ.
– Меня зовут Джил, – сказал он. – Джил Велтесери. – Он указал на женщину. – А это Лючия Чаймберс.
Она кивнула и улыбнулась женщине, на чьем лице в ответ мелькнула улыбка.
– А как зовут меня? – спросила она у мужчины.
– Как?… Не понял?
– Как зовут меня, – повторила она. – Ты – Джил Велтесери, она – Лючия Чаймберс. А кто я?
Несколько мгновений они молча смотрели на нее. Женщина опустила глаза и смахнула какую-то пушинку с блузки. Спокойным голосом нараспев она произнесла:
– Ду-роч-ка.
Мужчина весело рассмеялся.
– А-га, – сказал он.
2
Ветер незатупляющимся острием рассекал воздух, как проволочный нож, распиливал горло и легкие Гадфий с каждым ее затрудненным сиплым вдохом. Долина представляла собой абсолютно плоское, почти однообразное пространство шириной в четыре километра, расположившееся наклонно под потемневшим пурпурным небом; от головокружительной белизны начинали слезиться глаза. Пронзительный сухой ветер гулял под сводом цвета синяка и с причитаниями носился над стерильными пластами соли, поднимая пылевидные сухие частицы, которые превращали воздух в пескоструй для кожи.
Я – рыба, подумала Гадфий и, вероятно, рассмеялась бы, если бы могла сделать вдох. Рыба, извлеченная из теплых жидковатых глубин и брошенная на эту высокую соляную корку берега. И вот она лежит здесь, хватая ртом иссушающий воздух, и умирает под тонкой пленкой атмосферы, под небосводом, на половине которого среди белого дня ярко и немигающе светят звезды.
Она сделала знак ассистентке, та подала маленький кислородный цилиндр. Гадфий глотнула из маски холодную порцию газа, заполнившего ее легкие до самых дальних уголков.
Утром побывала на строительстве кислородного завода, а днем опробую их будущий продукт, подумала она. Она кивком поблагодарила помощницу и возвратила цилиндр.
– Пожалуй, нам лучше вернуться, главный ученый, – сказала женщина.
– Сейчас. – Гадфий подняла козырек с глаз и снова уставилась в бинокль.
Соленая пыль и песок кружились вихрями, образуя перед ней завесу, а от холодного ветра слезились глаза. Серо-черные камни вблизи обсерватории были похожи на гигантские хоккейные шайбы. Каждый камень имел в диаметре около двух метров, в высоту – полметра и предположительно был из чистого гранита. Они двигались но этой долине уже в течение тысячелетия, скользя по местами отполированной до блеска поверхности соленой чаши, – случалось это каждый раз при выпадении снега и последующем ветре. Снег и лед, образующиеся здесь, превращались в воду с помощью системы трубопроводов, протянутых под долиной, и солнечного света, отраженного зеркалами на двадцатом уровне крепость-башни, – сверкающей громады в трех километрах к северу.
Долина Скользящих Камней являла собой плоскую крышу комплекса гигантских комнат на восьмом уровне крепости; эти огромные, почти пустые и практически необитаемые пространства располагались словно по окружности огромной втулки; внешняя стена постройки с юго-юго-востока до запада была прорезана километровой высоты окнами. Всегда считалось, что мощная система углубленных трубопроводов и зеркал башни не допустит накопления в долине льда такой толщины, что крыша обрушится, хотя никто так и не знал, зачем крышу сделали горизонтальной. Неизвестно было также назначение камней и то, почему схема их движения отличается (хотя и незначительно, но совершенно очевидно) от той, по которой они должны были бы двигаться в соответствии с расчетами, проведенными на точнейших компьютерных программах и реальных моделях, доподлинно воспроизводящих среду их нахождения.
Мобильная обсерватория (трехэтажная сфера на восьми длинных ногах-опорах, оснащенных двигателями и колесами, напоминающая громадного паука) вот уже сотни лет следовала за этими таинственными камнями по долине, собирая данные в колоссальных объемах, но не внося ничего существенного в понемногу стихающие споры о происхождении и назначении камней. Кое-что удалось узнать, когда несколько столетий назад был проведен частичный анализ одного из камней, хотя новая информация и сводилась главным образом к тому, что при откалывании кусочков камня крепость-башня с двадцатого уровня посылает луч (причем как днем, так и ночью), так четко сфокусированный, что исследователь мгновенно испаряется. Естественно, что новоприобретенная информация вела в тупик.
Гадфий посмотрела туда, где Долина Скользящих Камней переходила в темно-багровое небо. По лицу ей, словно бритвой, резанул ледяной порыв ветра, и пришлось закрыть глаза. Соль, как песок, набивалась под веки. Она ощущала вкус соли, нос изнутри обжигало.
– Ну, ладно, – сказала она, с трудом вдыхая сухой воздух. Затем повернулась спиной к перилам, и ассистентке пришлось поддерживать ее по пути в шлюз.

– Круг начал образовываться в шесть тринадцать сегодня утром, – сообщила им старший наблюдатель. – Его формирование завершилось в шесть сорок две. Задействованы все тридцать два камня. Расстояния между камнями ровно по два метра, что равно их диаметру. Они образовали идеальный круг с точностью выше десятых долей миллиметра. Коэффициент отклонения от прогнозировавшегося движения на период образования нынешней конфигурации составил шестьдесят процентов. В прошлом он никогда не превышал двенадцати и трех десятых процента, а за прошедшие десять лет не выходил за пределы пяти процентов.
В столовой обсерватории сидели Гадфий, ее адъютант Расфлин и помощница Госкил, старший наблюдатель мобильной обсерватории Клиспейр и трое из четверых младших наблюдателей.
– И мы находимся точно в центре долины? – спросила Гадфий.
– Да. И опять с точностью до десятых долей миллиметра, – ответила Клиспейр – хрупкого вида преждевременно состарившаяся женщина с клочковатыми белыми волосами. Сорока годами раньше Гадфий знала ее по университету. И тем не менее, несмотря на возраст, она, как и другие наблюдатели, могла работать без дополнительного кислорода и подкачки, тогда как Гадфий это было не по силам. Она, Расфлин и Госкил могли сейчас дышать свободно только потому, что в обсерватории для их удобства чуть повысили давление. К тому же, говорила она себе, они всего за два часа поднялись с высоты около тысячи метров до восьми километров над уровнем моря, и обычные человеческие существа страдали бы тут от высотной болезни, к которой у нее был генетический иммунитет, – маленькое утешение.
– Но эта фигура все же образовалась не вокруг лаборатории.
– Нет, мадам. Мы стояли приблизительно в четверти километра отсюда почти строго на север и ждали ветра после вчерашних осадков и таяния. Камни начали двигаться в четыре сорок одну по модели «тэ-восемь», с коэффициентом отклонения один. Они изменили направление…
– Может быть, визуальная демонстрация будет… нагляднее, – прервала ее Госкил.
Сидевшие за столом наблюдатели обменялись смущенными взглядами.
– К сожалению, – сказала Клиспейр, откашлявшись, – эта конфигурация образовалась во время профилактики системы слежения. – Она извиняющимся взглядом посмотрела на Гадфий. – Мы, конечно же, очень маленькое и, возможно, незначительное исследовательское подразделение, и я не знаю, в курсе ли вы моих отчетов за последние несколько лет. Я сообщала об учащении поломок оборудования и просила увеличить финансирование, но…
– Понятно, – нетерпеливо сказал Расфлин. – У вас явно нет имплантов, мадам, но я полагаю, кто-нибудь из ваших сотрудников зафиксировал происходящее на свой инструментарий.
– К сожалению, нет, – со смущенным видом сказала Клиспейр. – Как оказалось, все наши сотрудники из Привилегированных.
Расфлин был потрясен. Рот у Госкил слегка приоткрылся.
Клиспейр, виновато улыбнувшись, развела руками.
– Ничего не поделаешь – таковы реалии.
– Значит, визуальной записи у вас нет, – сказал Расфлин, вкладывая в свою интонацию недоумение и раздражение.
Госкил, дунув, отбросила прядь волос с лица, вид у нее был мученический.
– Положение неприемлемое, – согласилась Клиспейр. – Наблюдатель Койр, – она кивнула в сторону одного из двух молодых мужчин, который застенчиво улыбнулся, – отснял кое-что на свою камеру, но…
– Можно посмотреть? – спросил Расфлин, постукивая пальцами по столешнице.
– Конечно, только…
– Мадам, с вами все в порядке? – спросила Госкил у Гадфий.
– Да… то есть вообще-то нет… – Гадфий уронила голову на свои руки, лежащие на столе, что-то пробормотала и замерла.
– Господи!
– Наверно, нужен кислород…
– К сожалению, давление в обсерватории нельзя поднимать выше нынешнего уровня, а мы привыкли к… наше упущение. О господи!
– Спасибо. Мадам, кислорода.
– Пожалуй, нам надо отправляться назад…
– Пусть сначала полежит немного.
– Моя комната, конечно же, в вашем распоряжении.
– Ничего, я в порядке, – слабым голосом проговорила Гадфий. – Голова немного разболелась.
– Идемте. Если вы ей поможете… вот так.
– Я принесу кислород.
– Пожалуй, нам надо…
– … ей всегда все самой нужно увидеть.
– Ничего страшного.
– Вот сюда.
– Не делайте из этого трагедии… Очень неловко… Мне ужасно жаль.
– Мадам, прошу вас, экономьте дыхание.
– Ах да, извините. Очень неловко.
– Осторожно, ступеньки.
– Не торопитесь.
– Теперь сюда. Вы уж извините, здесь мало места. Позвольте, я…
Гадфий в маленьком помещении оглушали громкие голоса и другие звуки; она позволила уложить себя на узкую кровать, а на лицо ей снова надели кислородную маску.
– Позвольте, я с ней останусь. А вы посмотрите, что записал наблюдатель Койр. Я уверена, другие смогут ответить на все ваши вопросы…
– Вы уверены? Я могла бы…
– Не волнуйтесь, милочка. Пусть одна пожилая дама поухаживает за другой.
– Если вы уверены…
– Конечно же.
Потом она услышала щелчок и хрипловатое шипение – дверь затворилась. Гадфий открыла глаза.
Она увидела над собой нерешительно улыбающееся лицо Клиспейр.
Гадфий обвела комнату настороженным взглядом.
– Здесь безопасно, – прошептала Клиспейр, – если только мы не будем кричать.
– Клисп… – сказала Гадфий, садясь и протягивая руки.
Они обнялись.
– Рада тебя снова видеть, Гадфи.
– И я тоже, – прошептала Гадфий. Потом она взяла руки Клиспейр в свои и взволнованно заглянула в ее глаза. – Ну так рассказывай, подружка, что случилось. У нас был контакт с башней?
Клиспейр не смогла сдержать улыбки, в которой, впрочем, сквозила тревога.
– Что-то вроде того, – сказала она.
– Рассказывай.




Глава 2 Ч.2

3
Граф Сессин умирал много раз. Один раз в авиакатастрофе, раз во время несчастного случая с батискафом, раз от руки убийцы, раз на дуэли, раз от руки ревнивой любовницы, раз от руки ревнивого мужа любовницы и раз от старости. И вот он вторично умер от руки наемника. Теперь наемником оказался мужчина, причина убийства была графу неясна, и – что самое главное – это была его последняя смерть. Теперь он был мертв физически и навсегда.
Местом первого инкриптового воскрешения Сессина была виртуальная версия его апартаментов в штабе Аэрокосмического клана в Атлантической башне; обычно возрождения примимортис[1] осуществлялись в привычной для них спокойной атмосфере в присутствии образов друзей и семьи.
Для своих последующих воскрешений он избрал необитаемый и уменьшенный в масштабе макет Серефы: именно здесь он и очнулся на кровати в одиночестве и, судя по всему, превосходным весенним утром.

Он лежал на кровати и поглядывал вокруг. Шелковые простыни, парчовые занавески, картины, написанные маслом, ковры на полу, стены, обитые деревянными панелями, высокие окна. Он чувствовал себя до странности спокойным и чисто вымытым.
Он провел рукой по розоватой шелковой простыне, выравнивая складки, потом закрыл глаза, пробормотал: «Speremus igitur» и снова открыл глаза.
Улыбка его была печальной.
– Ну вот, – сказал он.
Почти с первых дней появления того, что называлось Виртуальной Реальностью, существовало непреложное требование: даже самая глубокая и коренным образом измененная и исправленная виртуальная среда (в первую очередь именно такие среды) должна включать периоды сна (пусть и усеченные), а к концу каждого из них спящий должен видеть сновидение, где ему предложат опцию возвращения в реальность. Сессину, конечно же, такой возможности перед теперешним пробуждением не предлагалось, и повторение его личного кода для быстроты полного пробуждения лишний раз подтверждало, что происходившее не было частью произвольного виртуального сценария; большая реальность для него была уже невозможна – он имел дело с имитацией. Теперь он попал в крипт окончательно – окончательно и бесповоротно.
Сессин поднялся с кровати, дошагал до высоких окон и вышел на балкон. Воздух был свежий и прохладный, дул сильный ветер. Его пробрала дрожь, он поднял правую руку к лицу – посмотрел на пупырышки гусиной кожи, потом представил себе, что ветер прекратился. И ветер прекратился.
Он представил себе, что ветер подул снова, но теперь не холодный; через мгновение он почувствовал резкий чистый ветер в ноздрях и прохладу на обнаженной коже, но теперь дрожь уже не пробирала его.
Он подошел к перилам. Балкон располагался в одном из верхних пределов уменьшенной крепости и выходил на запад. На западной части внутреннего двора лежала тень замка, а темный силуэт крепость-башни едва касался подножия куртины. Как и распорядился Сессин, никого вокруг не было видно, даже птиц и зверей. Небо, холмы вдалеке и сам замок выглядели полностью убедительно.
Он представил себя на крепость-башне.
/и оказался там; внезапно очутился на ярко разукрашенных деревянных подмостках на вершине самой высокой башни замка – над ним были только древко с развевающимся флагом (его клана). Обзор отсюда был гораздо лучше – Сессин мог видеть океан далеко на востоке. Под перилами начиналась наклонная черепичная крыша, простирающаяся до круговой зубчатой стены.
Он ухватился за деревянные перила с такой силой, что костяшки пальцев у него побелели, потом присел и осмотрел перила – в форме перевернутой буквы «U» – снизу. Красная краска снизу была убедительно шероховатой, с маленькими пузырьками ровной затвердевшей краски около угла, образованного вертикальной и горизонтальной частью перил. Он прижал к одному из пузырьков ноготь большого пальца и с силой надавил на него. Когда он отвел палец, на полусфере краски отпечаталась канавка.
Он быстро поднырнул под перила, оттолкнулся и прыгнул, упал на наклонный черепичный склон крыши, перевернулся вокруг оси, больно ударился плечом и, перелетев сквозь зубцы, кувырком понесся к крутому скату крыши далеко внизу. Ветер все сильнее ревел у него в ушах но. мере приближения к нему крыши.
«Глупость какая», – сказал он, хватая ртом тугой воздух.
Он отменил травму плеча и решил… лететь; крыша внизу наклонилась, и он заскользил в сторону, рассекая воздух над замком.
Если бы он разбился насмерть об эту выстланную черепицей крышу, то это привело бы к еще одному – почти немедленному – новому рождению в той же кровати, с которой он только что поднялся; восьми жизням базовой реальности соответствуют восемь жизней здесь. Если ты желаешь закончить их, то будешь оставаться без сознания на протяжении траура и пробудишься на замедленный реальный и субъективный час, чтобы побеседовать с одним из скорбящих родственников и друзей; за этим сразу же следует уничтожение. Такой выбор довольно редок, но тем не менее он остается для тех, у кого депрессия или тоска простираются и за пределы смерти.
Летел он точно так, как помнил об этом по детским снам; это потребовало от разума безумного напряжения – все равно что крутить педали велосипеда, хотя твои ноги при этом и не двигаются. Если прекратить эти виртуально-сонные усилия, то начнешь медленно падать на землю. Чем сильнее крутишь педали, тем выше поднимаешься. Ни усталости, ни страха он не чувствовал – только удивление и опьянение.
Какое-то время Сессин летел вокруг замка: сначала он был голый, потом надел брюки, рубашку, смокинг. Он опустился на балкон спальни, в которой проснулся.
На столике у кровати его ждал легкий завтрак. Прежде на этом этапе (во всех своих других возрождениях с самого первого) он ел, потом предавался по полной утренней программе занятиям любовью с горничной – он помнил ее со своего позднего детства, и она была первой женщиной, к которой он вожделел, а также одной из немногих, которую не смог отблагодарить. Однако на сей раз он отменил завтрак, нарастающий голод и появление горничной. Не собирался он проводить несколько следующих личных месяцев и в библиотеке замка, перечитывая книги, слушая музыку, смотря фильмы и записанные пьесы и оперы, наблюдая дискуссии воссозданных древних (или принимая в них участие), воссозданные исторические происшествия или виртуальные вымыслы.
Он представил себе древний телефон у своей кровати и поднял трубку.
– Але? – Голос был приятный и бесполый.
– Хватит, – сказал он.
Замок исчез – он даже еще и трубку не успел повесить.

До его похорон оставалось еще достаточно времени.
На этом этапе (как и все мертвые, высокого или низкого положения, Привилегированные или нет) он должен был получить окончательное свидетельство суда крипта, свирепо беспристрастного. Как сказано в пословице: крипт глубок, а душа человеческая мелка. И чем мельче была душа, тем меньшая ее часть сохранялась в базе данных как независимая сущность; лишенные собственных мнений, с коэффициентом самобытности, близким к нулю, растворялись почти полностью в океанических глубинах информационных потоков крипта, насыщенных предшествующим знанием; после этого оставалась лишь тонкая пленка воспоминаний и краткое описание точной формы их бренной оболочки, а избытки их существ уничтожались криптом, который не выносил никакого дублирования.
Если вдруг потребуется снова вызвать эту личность к жизни в мире базового уровня, то ее можно будет в точности воспроизвести по имеющейся в крипте базе данных мыслящих типов.
Считалось, что неизбежность такого приговора стимулировала людей к работе над собой в обществе, которое, казалось, вполне могло функционировать почти без какого-либо человеческого участия.
Сессину (даже не принадлежи он к Привилегированным), который на протяжении нескольких жизней усердно работал над собственным развитием, было гарантировано как практически, так и теоретически продолжение личностного существования в базе.
Даже если бы ему предстояла принудительная инкорпорация (а именно такая судьба со временем ждала всех малых мира сего), у него все равно хватило бы времени на то, что он задумал. Три дня в физической реальности до его похорон равнялись более чем восьмидесяти годам в ускоренной временной среде крипта. Времени достаточно, чтобы прожить еще одну жизнь после смерти, и вполне хватит, чтобы провести расследование причин убийства – если того пожелает умерший.

– Все данные со времени вашего убийства были, естественно, зафиксированы вашей биосистемой и переданы на записывающее устройство командирской машины и на компьютер. Компьютер был уничтожен вместе с машиной, когда ваш убийца принялся обстреливать из орудия камнехода транспорты конвоя, чем вызвал на себя ответный огонь. Что же касается записывающего устройства, то оно уцелело. Кроме того, поняв, что машина подвергается нападению, система передала свою функцию записи состояния на ближайшие машины конвоя, и эти распечатки совпадают с данными, имеющимися в самом записывающем устройстве. Таким образом, мы с высокой степенью вероятности можем допустить, что ваши последние воспоминания точны.
Конструкт главного крипт-юриста Аэрокосмического клана формировался таким образом, чтобы отвечать потребностям клиентов; в случае Сессина это означало, что крипт-юрист принял облик высокой, весьма привлекательной женщины, только вступившей в средний возраст. Длинные черные волосы убраны назад и связаны пучком, лицо почти без косметики, мужская одежда корпоративного стиля конца двадцатого века, говорит со спокойной уверенностью. Сессину это даже показалось забавным – именно такой образ идеально подходил для него и как слушатель, и как объект внимания. Ни вранья, ни лишних движений или жестов, ни ложного панибратства, ни жульничества, ни малейших попыток произвести впечатление или заискиваний. Учтено было и то, что он не умеет надолго сосредотачиваться и быстро начинает испытывать скуку – говорила женщина быстро. А в паузах он мог представлять ее раздетой (но поскольку она была самостоятельной сущностью в крипте, такая игра воображения приносила плоды ничуть не в большей мере, чем если бы они вдвоем были реальными людьми базовой реальности).
Он подумал, что конструкт мужского пола справился бы с задачей ничуть не хуже, но Сессину нравились умные, сообразительные, уверенные в себе женщины, и он презирал типовые модели таких конструктов, потому что расхожие представления требовали от них казаться немного уязвимыми, по-девичьи капризными, а это предположительно заставило бы его почувствовать, что, несмотря на свою очевидную действенность и материальность, такая женщина является легкодоступной сексуально и уж никак не ровней ему.
Они сидели в хранилище Банка Англии времен Эдуарда VII. Сиденья под ними были сделаны из золотых брусков и обложены для мягкости слоями больших белых пятифутовых банкнот; перед ними стоял стол на колесиках, на каких обычно перевозят слитки. Примитивные электрические лампочки мигали на металлических стенах, в которых отражались стоики и штабеля золотых плиток. Сессин позаимствовал этот образ из литературы виртуальной реальности начала двадцать первого века.
– Что у нас имеется на моего убийцу?
– Его звали Джон Илсдрун Четвертый, лейтенант. Ни в происхождении, ни в поведении за последнее время ничего необычного. С его имплантами успели «поработать», и если он сохранится где-либо в годной к употреблению форме, то не в общем теле крипта. Мы проводим углубленную проверку всех его жизней и контактов, но на это потребуется несколько дней.
– А что за послание он получил?
– Расшифрованная эхограмма гласит: «Veritas odium parit».
– «Истина порождает ненависть». Настоящая криптография.
Конструкт позволил себе улыбнуться.
В базовой реальности с момента его смерти не прошло и пяти минут, и большую часть этого времени он был без сознания; набор данных, в которых была зашифрована его личность, перед активацией приводился в соответствие с тщательно и всесторонне проверенными данными со времени и места его убийства; остатки командирской машины, где были убиты он и остальной экипаж, все еще догорали на растрескавшемся полу Комнаты Южного Вулкана. Конвою еще предстояло соответствующим образом перегруппироваться после предательской атаки молодого лейтенанта. Содиректоры Сессина по Аэрокосмическому клану были срочно вызваны на виртуальное заседание, которое ожидалось через субъективные полчаса, а на заседание в базовой реальности в Атлантической башне – через реальные два часа (в субъективном выражении через два года и три месяца); тем временем связались с его женой, которая пока не ответила.
– Проследите путь закодированного послания. Как оно сумело попасть в защищенные военные сети?
– Это расследуется. Юридические согласования, все довольно сложно.
Сессину это было понятно. Военных будет не так-то легко убедить открыть свою базу данных для внешнего расследования.
– Я хочу запросить срочную аудиенцию у Адиджина.
– Вызываю дворец, королевские апартаменты… офис монарха… есть связь… кабинет личного секретаря его величества… вызов проходит… конструкт личного секретаря на линии в реальном времени. Заменить?
– Заменяйте.
Женщина исчезла, мгновенно превратившись в маленького худого человечка, облаченного в черный фрак, с длинной палкой в руке. Он обвел взглядом хранилище, встал, слегка кивнул головой, приветствуя Сессина, потом снова сел.
– Граф Сессин, – сказал он. – Король попросил меня передать вам, что он был потрясен, узнав о вашем убийстве. Он просил также выразить его глубочайшее сочувствие вам и тем, кто у вас остался. Еще он просил меня заверить вас, что будет сделано все возможное для искоренения ответственных за это грязное преступление.
– Спасибо. Я бы хотел как можно скорее получить аудиенцию у его величества.
– Его величество сможет уделить вам немного времени между другими встречами через двадцать реальных минут – приблизительно четыре месяца субъективных.
– Тогда я должен просить о срочной встрече.
– Я понимаю ваше потрясение, понимаю, что вы чувствуете, граф Сессин. Но его величество проводит сейчас важную встречу с представителями наступающих сил Часовни, обсуждаются условия мирного соглашения. Мы проинформировали его о вашей смерти, а он выразил вам соболезнования, о которых я только что сообщил. На это ушло все время, допустимое дипломатическим протоколом. Мы не можем больше прерывать переговоры с делегацией инженеров, не рискуя вызвать у них подозрения и не ставя под угрозу достижение соглашения.
Сессин задумался. Секретарь сидел, терпеливо улыбаясь ему. Взвешивая слова, Сессин заговорил снова.
– Меня беспокоит то, что сообщение, которое, судя но всему, было сигналом к моему убийству, было встроено в военную шифрограмму, посланную из штаба армии, а значит, что либо взломана система передачи информации, либо в штабе – не ниже чем на среднем уровне – сидит предатель. – Он помолчал, давая возможность высказаться секретарю, если тот пожелает, потом продолжил: – Король санкционировал полномасштабное военное расследование?
– Расследование санкционировано.
– На каком уровне?
– На уровне, соответствующем вашему положению, граф. На самом высоком уровне.
– С полным доступом к базам армии?
– Это невозможно. Тактические причины физически не позволяют армии без предварительной подготовки допускать к своим сетям посторонних. Необходимо все согласовать, получить разрешения в различных инстанциях, иначе будет включаться автоматическая блокировка системы безопасности. На все эти процедуры потребуется реальное время. Запросы уже посланы, однако…
– Спасибо, личный секретарь. Соедините меня с высшим военным командованием пятого уровня и заменяйтесь.
Конструкт успел напустить на себя раздраженный вид, прежде чем замениться на молодого солдата в полной униформе.
– Граф Сессин.
– Это пятый уровень? – Сессин нахмурился. – Я полагал…
Молодой солдат быстро извлек парадный меч из ножен и тем же движением полоснул им над столиком, отделяя голову Сессина от плеч.
«Что?!» – подумал тот, потом все помутилось перед его глазами.

Он проснулся в одиночестве в спальне, располагавшейся в башне Серефы уменьшенного масштаба; судя по всему, стояло превосходное весеннее утро.
Он лежал на кровати и поглядывал вокруг. Шелковые простыни, парчовые занавески, картины, написанные маслом, ковры на полу, стены, обитые деревянными панелями, высокие окна. Он чувствовал себя вымытым и обеспокоенным.
Закрыв глаза, он произнес «Speremus igitur» и снова открыл глаза.
Он улыбнулся встревоженной улыбкой. «Так-так», – сказал он.
Он поднялся с кровати, оделся в то, что было на нем раньше, и вышел на балкон.
Внимание его привлекла точка вдалеке, где-то над куртиной. Вокруг нее было что-то вроде светового ореола, тонкий, неясный след за ней…
Он видел, как точка увеличивается, потом представил себя на крепость-башне.
/Он снова стоял на ярко разукрашенной деревянной платформе, над ним на ветру развевался флаг. Он увидел, как ракета пробила кровлю крыши внизу и исчезла в башне, в которой он стоял несколько секунд назад. Башня взорвалась; на балкон вырвалось бледно-желтое пламя, разметав по всему уровню камни. Рухнувшую от взрыва крышу подбросило; словно стая вспугнутых птиц, разлетелась во все стороны черепица.
Прямо через балконные окна. Сессин был удручен и ошарашен.
Он не видел и не слышал, что ударило его сзади, лишь уловил взрыв света и оглушающий удар.
Он проснулся в кровати один; судя по всему, стояло превосходное весеннее утро.
Он полежал несколько секунд, потом представил себя на вершине крепость-башни.
/Он увидел первую ракету, пролетающую над куртиной на западе. Он повернулся и увидел другую, приближающуюся с востока. Они летели на одном с ним уровне и быстро приближались. Он вспомнил ощущение, которое испытал, когда услышал выстрелы внутри камнехода, и нырнул внутрь – узнать, что происходит. Он представил себе вид, открывающийся из внутреннего двора замка,
/потом из башни на южной куртине,
/потом на северной,
/потом из комплекса восточных ворот, /потом с низких холмов внутри замка. Все сооружение задрожало и исчезло в сотрясшей его серии взрывов, огненных вспышек. Высоко в воздух взмыли обломки камней и дерева – черные в окружающем их пламени.
– Сессин?
Он повернулся и увидел образ первой своей жены – она стояла на тропинке за ним, хорошенькая, как в день их первой встречи. Она никогда не называла меня…
Она набросилась на него с куском рояльной струны – он и двинуться не успел. Обхватила его, опутала, продемонстрировав силу, никак не свойственную человеку.

Он проснулся в кровати один. Что это? Что происходит? Кто?…
Свет в окне, что-то…
Глупец!
Потом свет повсюду.

Он проснулся на кровати.
– Аландр, – выдохнула молодая горничная рядом с ним, потянулась к нему.
Он был на палубе яхты клана, стоявшей вечером на якоре вблизи Стамбула; внизу темнел Босфор, наверху виднелись арки мостов-близнецов. Сердце его колотилось. Он быстро оглянулся. Никого. Он поднял взгляд вверх. Что-то вывалилось из-за перил моста… он стал представлять себе… потом снова весь город осветился атомно-ярким светом…

Он проснулся.
– Ала…
/Он лежал в кровати в своей квартире в штабе Аэрокосмического клана в Атлантической башне.
На него смотрел врач, лицо которого показалось ему знакомым, смотрел с сожалением. Молодой доктор разрядил пистолет, наведя его точно между глаз Сессина.
Он проснулся. – Ал…
/Он был в яслях цитадели клана Сиэтл. Над ним склонилась нянька. Его плач был вспорот ножом. И что-то внутри его вскрикнуло: Семь!

Он проснулся.
Он был в номере отеля – маленьком, безвкусно отделанном. Занавеси были задернуты, в номере горел свет. Он сидел. Сердце его стучало, холодный пот покрывал тело. Он отменил ложные физические симптомы своей паники, а потом начал представлять себе, что находится где-то не здесь… но больше бежать ему было некуда, а поскольку он не знал, где находится, то решил, что это место ничуть не хуже других и можно побыть здесь некоторое время.
Что произошло? Что затевалось?
Он поднялся и подошел к окну, осторожно отодвинул краешек занавески, оставаясь при этом за стеной. Он предполагал, что, как только он выдаст свое местонахождение, на него сейчас же обрушится град пуль или еще одна ракета.
Он увидел темный город, порт в огромном тусклом пространстве, сплошь усеянном маленькими огоньками. Вдалеке за кранами и причалами плескалась темная вода. На равном расстоянии друг от друга в сумерках за чернильной водой виднелись огромные столбы, возникающие из широкого и низкого моря, как невероятно идеальной формы скалы, уходящие ввысь, к черному как смоль небосводу, который он скорее вспомнил, чем увидел.
Он по-прежнему был в Серефе, точнее под ней, на контейнерном уровне. Порт назывался Ублиетт.[2] На узкой улочке внизу все было тихо-спокойно. За тенями высоких узких зданий напротив светились какие-то огни, а в самом порту он видел корабли у причалов, краны, медленно ползущие туда-сюда над ними, и некое движение в лужицах тускловатого желтого света на самих пристанях.
Он отпустил занавеску, оглядел комнату. Здесь почти ничего не было – небольшая кровать, стул, стол, ширма, шкафчик у кровати. Табличка на внутренней стороне двери гласила, что это седьмой номер на седьмом этаже гостиницы Спасения.
В ящике шкафчика он нашел бумажный конверт.
С надписью: Аландр Жованкс.
Так его звали до повышения.
Внутри лежал сложенный лист со словами: «Прочти меня».
Он прочел.
4
Баскул, йа знаю, што тибе эта тижало, но боха ради, иаринь, это всего лишь муравьишка.
Эта был неабыкновеный и уникальный муравей, мистер Золипария, гаварю йа ему, чуфствуя себя винава-тым ф том, што с ней праизашло.
Мы внутри глазнова йаблока северной горгульи Розбрит в кабинете мистера Золипарии. У мистера Золипарии в кабинети йесть такая штука называитца тили-фон куда можно гаварить (я дажи и ни знал, што у нива йесть такая, на правди гаваря, мне кажитця что он дажи смущон изза этава). Йа настаял и он свизался с ахраной штобы саапщить о праисшествии, хатя он им тока и сказал, што птица украла ценую древнюю каропку, а ни муравья. (Ваапщета каропка никакая ни древняя вофси, но эта ни имеит значения.) Йа попытался вызвать ахрану сам, как тока эта случилась, но ис прошлава опыта йа знайу што ани миня ни слушают патамушта йа маладой.
Мы надеялись, что птица, каторая украла Эргейтс была ис тех што акальтцованы с камирой и фсем таким, или ис тех за каторыми видетца пастаянае наблюдение в рамках праграмы маниторинга дикай природы или ф какихнибуть научных целях, но мы проста выдавали жилаимае за действительнае и нам канешна жи сказали што эта нитак. Ахраник спрасил коикакии дитали, но мистер Золипария ни очинь иадеитца што што-нибудь иалучитца.
Ты ни должин сибя ни ф чем винить, эта был нисчастный случай, Баскул.
Йа эта знаю, мистер Золипария, но йа мок придатваратить этат нисчастный случай, йесли бы был внимательнее, наблюдательнее и ваапще прилежнее. Ну как йа мок дапустить штобы ана йела этат хлеп так вот на пирилах? Асобина ищо и патаму што йа вить видил этих птиц вдалике. Вить падумайти – хлеп! фсе знайут што птицы любят хлеп! (Я шлепаю сибя по ладонью по лбу, подумаф, каким жи идиотам йа был.)
Это йа винават, Баскул – вить йа хазяин и ваапще эта случилась в маем доми. Йа тоже должин был быть придусматрительние, но што сделана таво ни воротить.
Правда, мистер Золипария? Вы и ф самам дели так думаити?
Што ты хочишь этим сказать, маладой Баскул?
Йа вить ходок, мистер Золипария, не забывайти. (Тут йа прищюриваюсь, штобы показать иму, што йа эта впал-не сирьезно.) Эти птицы…
Нет, Баскул! Ты ни имеишь права эта делать! Ты сума спятил или ваапще? Ты тока сибе мазги заплитешь йесли папробуишь.
Йа тока улыбайусь.
Йа ни знаю што вы знаити а том чиво делают ходоки, но сичас самае время вам расказать, йесли вы ни знайте (те кта знают впалне могут прапустить 5 или 6 следущих апзацсв и патом вернутца к прадалжению истории).
Ходок главным образам закидываит удачку в крипт и вытаскиваит какогонибуть старика или старуху и задает им вапросы и атвичаит на их вапросы. Эта штота вроди архиалагическава иследавания и социальнай работы, йесли сматреть на эта трезва и игнарировать то, что люди называют духовнай стараной фсиво этава.
Канешна там в крипте фсе давольна мрачна и неприятна, и бальшинство редек (а эта ребята и девчонки вы помнити) дажи надумать баятца а том, штобы с мертвыми паабщаться, йа уш ни гаварю а том штобы пригласить их сибе в голаву и иметь с ними какии дела. Для нас ходоков эта дела абычнае и никаких праблем истествино йесли ты видешь себя астарожно (считаитца што ходоков ни так уш и многа, хотя в аснавном эта изза таво што называится истественая убыль).
Так фсе дела ф том што ходоки используя свой природный дар праникают в крипт частична штобы узнать штонибудь ис прошлава а частична штобы исполнить абизатильства и завищания саатветствующиво ордина. Мой ордин называитца Бальшыи Малый Братья Багатых и мы изначальна искали в крипти души тех людей, каторые были такими багатыми што мама ни гарюй, но наши абязанасти с тех пор слихка расширились и типерь мы гаварим с любыми старыми пирдунами йесли тока им йесть чиво интиреснава сказать.
Вот как типерь фсе апстаит. Чем глубже уходишь ф крипт, тем нияение и грязнее там дила, так што чем больши времени прашло с тваей смерти, тем больши ты атрываишься ат риальнасти и ф канце канцоф даже если ты хочишь сахранить какоито падобие челавеческай формы, то фсе равно тибе не па силам такая сложнасть, а поели этава можит дажи случитца што тибя перивидут в животнае царства; твая личность (такая, какой ана становитца к этаму времени) переноситца в пантеру или птицу Рух или симурга или ката или акулу или арла или чиво угодна. Ваапщета эта с щитается чемта вроди привилегии. Многие редьки думайут што нет ничиво лутче чем стать птицей или чемта в этам роди.
Эти животный канечна же напрежниму включены в крипт их сопствиными инплантами и патаму их мазги патенциальна даступны ходоку, хатя тут фсе нипредсказуима штобы ни сказать апасна. Нипредсказуима патамушто никто этим ни занимаитца. Опасна паскольку то што ты пытаишея сделать в качистве ходока в таких апстаятильствах это папытатца вместить свой мозг чилавеческих размераф в голаву птицы. Для этава требуитца мастирство, но йа фсигда исхадил ис тиории, что паскоку май мысли выходят так сказать с падкруткай то асобино мне удайетца работа с двумя разными образами мыслей аднавримена, а патаму йа впал не ниплоха справляюсь с этай задачей – стать птицай и перилететь в их область крипта.
Вы уже наверна поняли што имена эта йа и сабира-юсь сделать, а мистер Золипария вофеи не в васторги ат этай идеи.
Баскул, прашу тибя, гаварит он, пастарайся быть бла-гаразумным. Вить эта фсиво тока муравей. А ты пака тока начинающий ходок.
Канешна мистер Золипария, гаварю йа. Но зато йа ходок, каторый ищо дажи ни начал абманыватца. Йа выдающийся ходок. Йа такой класный ходок што йа точна знаю што смагу найти эту птицу.
И што тагда? кричит мистер Золипария. Этат идиотский муравей можит уже мертф. Можит эта птица уже ее слопала! Зачем тибе мучить сибя штобы узнать аб этам?
Йесли так, то йа хачу знать, но йа не думайю што вы правы. Йа так думаю што эта птица не уранила и надейусь запомнила в каком мести, или…
Баскул, ты растроин. Пачиму бы тибе проста ни вернутца ф свой ордин, папытатца успакоитца и тагда фсе эта…
Мистер Золипария, тиха гаварю йа, йа вас благадарю за заботу, но фсе равно зделаю то што задумал што бы вы ни гаварили. Но фсе жи вам спасиба.
Мистер Золипария смотрит на миня иначи, ни так как прежди. Йа иво фсигда любил и йа фсигда уважал иво с тех самых пор как он аказался одним ис людей к кому миня паслали, когда поняли, што йа гаварю фпалне нарамальна вот тока думаю нимнога ни так + йа склонин делать то, што он мне гаварит – и имена он сказал, Вазможно ты станишь харошим ходоком, и ищо он пред-лажил, штобы йа вел днивник, каторый вы и читаити типерь, но сичас мне фсе равно што он думаит или па крайний мери мне ни важна как плоха мне будит если йа ни паследую иво савету, патамушта йа знаю: йа проста должин эта сделать.
Ах дарагой мой Баскул, гаварит он и качаит галавой. Йа ни самниваюсь, ты сделаишь то о чем гаваришь и очинь прискорбно кагда живой чилавек сабираитца сделать такое ради такой ничтожнай твари как муравей.
Эта ни муравей, мистер Золипария, атвичаю йа чуствуя сибя ужасна взрослым. Эта йа.
Мистер Золипария трисет галавой. Эта ты и никакова чуства меры черт побири, вот што эта такой.
Все адно, гаварю йа. Ана была маим другам, она налагалась на миня, думала што са мной ана в бизапаснасти. Йа сделаю адну папытку. Йа чуствуйу што обязан сделать эта для ние.
Баскул, прашу тибя, ты тока надумай…
Ни вазражаити йесли йа здесь присяду, мистер Золипария?
Ну йесли ты аканчатильна ришил, то здесь пажалуй лутче чем гделиба в другом мести, но мне фсе эта ни нравитца.
Ни биспакойтись мистер Золипария. Это в буквальнам смысли ни больши сикунды.
Йа чемнибуть магу намочь?
Да. Дайте мни эту вашу ручку. Так. Йа типерь сяду вот здесь – йа сел на кортачки в кресле так штобы пад-бароткам в калении и сунул ручку в рот.
агда учка ыпадит и маво рта, начинаю йа гаварить иму.
Ничиво ни нанимаю, Баскул.
Йа вытаскиваю ручку иза рта. Йа тока гаварил, что кагда ручка выпадит из маиво рта, пусть ана удариця а кавер, а патом тряханити миня и крикните, Баскул, праснись!
Баскул, усни, гаварит мистер Золипария.
Праснись! Кричу йа. Не усни, а праснись.
Праснись, павторяит мистер Золипария. Баскул, праснись. Он трисет галавой и иво фсиво трисет. Ах Баскул, божи мой, Баскул.
Йесли вы так уш биспакойтись, мистер Золипария, паймайти ручку прежди чем ана ударитца а кавер и разбудити миня. А сичас дайти мне адну минуту… Йа устраивайюсь штобы была удобние. Эта займет феиво сикунду, но нужна штобы тибе была камфортна, штобы ты был гатоф и спакоин.
Так. Йа гатоф.
Эта фсе будит очинь быстра, мистер Золипария. Вы гатовы? Йа снова суйу ручку в рот.
Ах Баскул, ах божи мой.
Начинаю.
Ах мой божи мой.
И вот йа атправляйусь в землю мертвых и уже фта-рой рас за день, тока на этат рас фсе куда как сирьезние.

Эта фсе равно што пагружатца в небо на другой ста-ране земли, не прайдя сначала черис землю. Эта фсе равно што вплывать в землю и небо аднавримена, фсе равно што станавитца линией, а ни точкай, пагружатца в глубины и васхадить на высоты, а патом выпускать ветки как дерива, как платан, как агромный куст савиршена ииримишафшийся с зимлею и небам, а патом чуфствуишь-сибя так, бутта все эти частички уже больши ни проста частички земли или малекулы воздуха, а бутта фсе ани вдрук стали малинькими афтаномными системами сами па сибе; книга, библиатека, чилавек; мир… и ты са фсем этим саединен, невзирая ни на какие барьеры словна ты клетка мозга в глубине зирнистай серай кашицы мозга полнастью закрытая но саидиненая с другими клетками заполниная их камуникациоными сигналами и отпущеная на свабоду феей этай замурованай мешанинай.
Трахтарарах; праносисся сквось верхний ачевиднаи слаи каторыи саатветствуют внешним уравням мозга – рацианальным, разумным лихко панимаемым слаям – в первый из углубленных этажей, пат чирепную каропку, пат кару, пат фотосферу, пат очивиднае.
И ват здесьта нужна быть астарожным; эта фсе равно што аказаться ночью в ни очинь благаприйатнам рай-они бальшова темнава горада тока послажнее гаразда паслажнее.
Здесь важна правильна думать. Больши ничево ат вас ни требуитца. Вы далжны правильна думать. Вы далжны быть смелам и асматрительнам вы далжны быть благаразумным и савиршена сумашетшим. На самае глав-нае вы далжны быть умнам и быть изабритатильнам. Вы далжны уметь нользаватца всем што йесть вакруг вас и в этамта фся и суть. Крипт эта то што называитца саатнасящийся сам с сабой а эта значит што (да апридиленава мамента) он азначаит имена тошто вы ат пиво хатите и проявляит сибя перет вами так штобы вы магли эта нанять наилутчим образам. Так што на самам дели ат вас зависит, как вы им васпользуитись. Дела в вашей изабритательнасти и вот пачиму аткравена гаваря эта инфармационая срида для маладых людей.
Ну да йато знал што мне нужна, а патаму и думал птица.
И вдруг йа аказался ф какомта темнам здании над нияеными мигающими агнями горада с бальшими миталическими скульптурами птиц жуткава вида; йа слышал многа птичьих крикаф и карканья вакрук, но самих птиц не была видна, тока шум от них, а пат нагами штота хрустящие и мяккае и пахнет кислатой (или щелачью – адно ис двух).
Йа принюхался и осторожна пашол впирет, а патом запрыгнул на адну из бальших миталических птиц и присел на ней крылья раскинул ф стораны и сматрю сквось темнату горада испищреную точками агней сматрю ни мигая ни увижу ли какова движения и апускаю голаву время ат времини и засовываю ие сибе пат крылья с прутикам што диржу у сибя ф клюви так бута чищу сибя или штонибуть.
Увидел кот маиво прабуждения в форми кальца у миня на левай наге. Хараша што он там йесть на фсякий случай йесли што пайдет ни так и/или мистер Золипария абмишулитца.
… Так и аставался там какоито время, сидел терпелива и сматрел.
Так чиво тибе нада? – сказал гол ас сверху и сзади.
Ничиво асобинава, сказал йа ни паварачиваясь. Йа чуствовал ветачку у сибя в клюви, но гаварить изза ние была ничуть ни труднее.
Тибе наверна штота нада иначи тибя бы здесь не было.
Эта правда, сказал йа. Йа тут ищу коекаво.
Каво?
Патирял друга. Однонасестницу. Хачу ие найти.
У нас у фсех друзья каторых мы хатели бы найти.
Эта случилась тока што. Полчиса назат. Ие унесли с севирнай горгульи Розбрит.
Севирнай што?
Эта значит… (эта сложна – нада выхадить на верхний уравинь данных, тагда как йа нахажусь в нервам круги пагружения, но мне удаетца)… такая архитиктурнае украшение, сказал йа (палучилась). Розбрит. На севера-запади бальшова зала.
И кто ие унес?
Барадач-йагнятник, сказал йа (до этава йа дажи ни знал пра такова.)
Так. И што ты за эта дашь?
Йа вить здесь, правда? Йа ходок. Вот тибе мае слова. Йа тибя ни забуду йесли ты мне паможишь. Пасматри в миня йесли хочишь, убидись што йа гаварю правду.
Ни слипой.
Йа и ни думал што ты слипой.
Эта птица – ты видил на ней какиинибуть приметы?
Эта был барадач-йагнятник больши мне ничиво неизвестна, но их наверна была ни такуж и многа в севи-розападнай части бальшова зала 1/2 часа назат.
Барадачи-йагнятники в паследние время какиита страные, но йа паснрашиваю.
Спасиба.
(трипитание крыльеф, а патом:)
Ну щитай тибе павизло…
… патом был жуткий птичий крик и карк и мне пришлось павирнутца и пасматреть и йа увидил агромнуйу-приагромнуйу птицу в воздухи за и надо мной, а у ние в кактях была другая птица – разорваная. Бальшая птица была красначерная на чернам и страшная как смерть и йа чуфствовал патоки воздуха ат ие крыльеф на маем лице. Ана висела в воздухи, крылья вытянуты и так бьют, што про100 ужас, бутта каво распяли, и так трисла мертваю птицу ф сваих кактях, што ие крофь хлистала мне в глаза.
Ты задайешь вапросы, дитя? фскрикнула птица.
Йа пытаюсь найти друга, сказал йа, делая вит што мне ни страшна. Йа развирнулся на чом сидел штобы быть лицом к красначернай птице. Ветачку фсе ищо диржал у сибя ф клюви.
Она падняла адну ногу – три кактя вверх адин внис. Видишь эти три кактя? сказала ана.
Ну. (Ваапщета пара сматыватца, но йа диржу пат кантролем пути отступления и думаю о кольце у миня на ноге с кодом прабуждения.)
Йесли ты на счет три ни убирешься атсюда в риаль-насть то пажалеишь, гаварит красная птица. Ты миня понял? Начинаю считать: 1.
Йа вить тока ищу друга.
2.
Эта фсиволишь муравей. Йа тока ищу малинькава муравья каторый был маим другам.
3.
Што тут у вас ваще за хирня такая праисходит? Пачиму никакова уважения к… (и йа типерь сердита кричу и раняю ветачку ис клюва).
И тагда агромная красная птица выдвигаит впиред сваю акрававлиную ногу бутта она у ние устроина как тилископ, тянитца к маей галаве абвиваитца вакрук ние и прежди чем йа успиваю чиволибо сделать сплющиваит миня и йа чуствую как миня залавливает в материю миталическай птицы на каторай йа сижу и черес здание, частью каторава и йавляитца эта птица, и черес горот и черес фсе и черес землю внис и фсе нижи и нижи и нижи но хужи тошто йа чуствую што кальцо на маей наге с кодам прабуждения исчезла патамушта иво сарвала эта бальшая красная птица кагда ударила миня, а йа канечна же никак ни магу вспомнит этава нраклятава кода прабуждения и тем временим ухажу фсе дальши и дальши и дальши внис и думаю: Вот вить чорт…