Geum.ru

Б. К. Косаяков к и. н., доцент кафедры философии и культурологии

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   19

Список этих документов можно было бы продолжить до двух десятков, но я считаю достаточным и этих для доказательства того, что не я являюсь первым, тем более последовательным пропагандистом эпоса «Едиге». Моя ошибка является частью общей ошибки исследователей истории литературы, существовавшей вплоть до постановления ЦК ВКП(б) от 1945 г. о работе Татарского обкома партии, осудившее поэмы об Едиге, как реакционные, после которого ни один из исследователей литературоведов Казахстана, ни тем более я — уже больше не возвращались к теме Едиге.

К. И. Сатпаев

1951 год, 21 ноября


Сопроводительное письмо Сатпаева К. И. к письму, адресованному Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. И. В. Сталину с просьбой объективно рассмотреть его дело


Дорогой Иосиф Виссарионович!

Чрезвычайные обстоятельства последнего периода моей жизни заставили меня обратиться к Вам, как к вождю партии и советского народа с прилагаемым, по необходимости, длинным письмом. В этом письме изложены основные этапы и итоги всей моей сознательной жизни, а также обстоятельства, приведшие меня в последний период времени в тяжелое моральное состояние.

Я свыше 32 лет своей жизни верой и правдой служил интересам партии и народа, в том числе, 15 лет в качестве геолога в пределах Центрального Казахстана и около 11 лет руководителем науки в Казахстане. Последние 6 лет я был удостоен чести нести почетный и ответственный пост президента Академии наук Казахской ССР. Всего через 2 месяца повторного избрания меня на пост президента, решением закрытого Бюро ЦК КП(б)К от 23.11.51 г. я неожиданно был снят с поста президента с объявлением строгого выговора и с занесением его в личное дело. Мотивом для этого сурового решения послужили следующие обвинения:

1) скрытие, якобы, мной своего социального происхождения при вступлении в партию в 1943 году.

2) Неосуждение мною после 1945 года изданной в 1927 году с моим предисловием книжки об Едиге.

3) Засорение кадров Академии чуждыми элементами.

Уже после этого решения ЦК КП(б)К, судя по материалам периодической печати, зав. отделом пропаганды ЦК КП(б)К тов. Храмков предъявил мне на V съезде Коммунистической партии Казахстана заочное обвинение в том, что я будто бы «опекал националистов».

Мои объяснения по каждому из этих пунктов обвинения изложены в прилагаемом более подробном письме. Как видно из них, первое обвинение по моему адресу представляет результат простого недоразумения, так как своего социального происхождения я никогда не скрывал.

Второй пункт обвинения, вообще говоря, правильный, является по существу своему общим для многих работников Казахстана, в их числе и самих секретарей ЦК КП(б)К, подписавших опубликованное 09.02.43 г. на страницах «Правды» «Письмо казахского народа фронтовикам-казахстанцам», где Едиге также ошибочно восхваляется в качестве «народного героя».

Третий же пункт обвинения, действительно, имевший место в Академии наук Казахстана и возникший в результате сложных обстоятельств первых этапов бурного роста науки в Казахстане, особенно, в годы Отечественной войны, был исправлен Академией при помощи партии и правительства уже к концу 1950 года и к моменту решения ЦК КП(б)К от 23.11.51 г. имел лишь чисто исторический интерес.

Что касается последнего пункта обвинения меня в «опекании националистов», то насколько можно предполагать, он связан в основном с историком Е. Бекмахановым...

В последние годы Бекмаханов, действительно, работал в Академии наук КазССР, но разработку своей... концепции о реакционном феодально-монархическом восстании хана Кенесары Касымова он полностью закончил еще в то время, когда никакого отношения к Академии наук не имел, а работал инструктором в отделе пропаганды ЦК КП(б)К...

Широкое выращивание научных кадров являлось одной из государственных задач в условиях Казахстана с его крайней отсталостью в культурном отношении в дореволюционном прошлом и имевшей место нетерпимой диспропорцией между уровнем науки и бурно развивающимся народным хозяйством республики в советский период.

Памятуя Ваш мудрый наказ о необходимости любовного и бережного выращивания кадров, я приветствовал и поддерживал каждого, кто стремился к науке, оказывая им всю помощь и содействие в научном и культурном росте. В результате этой кропотливой работы по подбору и выращиванию кадров, в настоящее время Академия наук КазССР располагает уже многочисленным крепким коллективом, в числе которого имеются 60 докторов наук (вместо 3 в 1941 г.) и 300 кандидатов наук (вместо 14 — в 1941 г.). Среди многочисленных вновь подготовленных научных кадров, к сожалению, оказались и отдельные порочные единицы... Но эти отдельные единицы ни в коей мере не могут снизить основные итоги огромной работы Академии в воспитании кадров молодых ученых, беззаветно преданных делу партии и народа...

Из сказанного вытекает, что уж если меня называть «опекателем», то я действительно опекал и заботливо выращивал любого из молодежи, стремящегося к науке, и в этой чрезмерной широте и безграничной доверчивости к людям я вижу один из действительных недостатков в своем руководстве Академией наук КазССР.

Но я категорически отвергаю приклеиваемый мне ярлык «опекателя националистов», считая его необъективным и в корне несправедливым в свете приведенных в приложенном более подробном письме неопровержимых фактических данных.

В моей жизни и работе, разумеется, имели место серьезные ошибки и недостатки, особенно в период руководства Академией наук КазССР. Они проистекали в основном из-за сложности условий работы и недостаточного моего партийного опыта и знаний. В процессе работы они всегда исправлялись при помощи и руководстве партии и не отражались на общем подъеме науки в Казахстане. Не будучи, по своей природе, любителем «спокойной» жизни и «перестраховок» в работе, при решении отдельных принципиальных вопросов я смело шел иногда и на «рискованные» шаги, исходя при этом единственно из сознания государственного значения этих вопросов и моей глубокой уверенности в том, что благодаря мудрой прозорливости партии правое дело всегда восторжествует.

Вся моя сознательная жизнь и деятельность до последних дней согревалась вниманием и заботой партии и Советского правительства, открывая мне своим высоким доверием и безграничной помощью необъятное поле для моей творческой деятельности как специалиста и ученого.

Мне выпала великая честь трудиться по поднятию социалистической индустрии страны в самом отдаленном уголке крайне отсталого в прошлом Центрального Казахстана в период трех великих пятилеток...

Второй этап моей жизни не менее счастливо проходил в вдохновленном труде и дерзаниях по созданию передовой советской науки в стране почти поголовно безграмотной в дооктябрьском прошлом — в Казахстане. Неиссякаемым источником моего творческого вдохновения и на этом поприще являлась, как и всегда, безграничная помощь и доверие со стороны моей родной партии, советского правительства...

Я смотрю на свое настоящее положение, как на результат хотя и тяжелого, но случайного недоразумения в своей жизни. В этой связи я обращаюсь с глубокой своей просьбой к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, об оказании Вашей помощи и содействия в скорейшем объективном рассмотрении этого вопроса, в результате чего, как я твердо надеюсь, будет снято с меня незаслуженно позорящее клеймо «опекателя националистов» и наложенное на меня партийное взыскание.

Я полон сил и желания и впредь со всей энергией и энтузиазмом отдавать всего себя на любом посту, куда меня поставит партия, на дело служения моей великой Родине в ее светлом пути к коммунизму...

Моей страстной мечтой в данное время является желание принять непосредственное творческое участие в осуществлении тех поистине великих строек коммунизма, которые развернуты сейчас в стране.

Просил бы Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, и в этом вопросе оказать Вашу помощь и содействие.

С глубоким уважением к Вам академик К. Сатпаев.

1952 год, 20 января


Из письма К. И. Сатпаева Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. И. В. Сталину о своей трудовой деятельности и просьбой объективно рассмотреть дело по обвинению в «опекунстве националистов»

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Чрезвычайные обстоятельства последнего периода моей жизни заставляют меня настоящим, по необходимости длинным, письмом обратиться непосредственно к Вам.

Я один из казахов, кому впервые посчастливилось поступить и окончить вуз в советское время. Свыше 32 лет своей сознательной жизни (включая и время учебы в вузе) я верой и правдой служил интересам партии и народа, в том числе 15 лет — в качестве геолога в пределах Центрального Казахстана и около 11 лет — в качестве руководителя науки в Казахстане. Под направляющим руководством партии, мне посчастливилось стоять во главе научного коллектива Казахстана в годы стремительного подъема науки в республике, когда за короткий срок всего в 5 лет (за период 1941-1946 гг.) практически на голом месте была создана зрелая Академия наук, ставшая в последующее пятилетие мощным и комплексным научным центром, соразмерным в ряде ведущих отраслей с гигантским размахом мощного индустриально-колхозного народного хозяйства Казахстана.

В сентябре 1951 г., на очередных уставных выборах, я вновь единогласно был избран Президентом Академии наук Казахской ССР, после чего всего лишь через 2 месяца был освобожден решением Бюро ЦК(б) Казахстана от этого поста, с объявлением строгого выговора с занесением в личное дело.

Если бы дело состояло только в освобождении меня от поста президента Академии, я, конечно, не позволил бы себе отнимать Ваше время своим настоящим письмом, ибо на любом посту, на котором сочтет нужным использовать меня партия, я приложу все силы и знания, чтобы оправдать ее доверие. Меня побуждают обратиться к Вам другие мотивы, а именно: сознание незаслуженности мною столь тяжелого наказания, а также совершенно несправедливо приклеенный мне на склоне жизни позорный ярлык «опекавшего националистов».

В моей жизни и работе, разумеется, имели место серьезные ошибки и недостатки, особенно, в период руководства Академией наук Казахской ССР. Они проистекали из-за сложности условий работы и недостаточности моего партийного опыта и знаний. В процессе работы, под руководством партии, они всегда исправлялись и не отражались на общем подъеме науки в Казахстане.

Не будучи, по своей природе, любителем «спокойной» жизни и «перестраховок» в работе, при решении отдельных принципиальных вопросов я шел иногда на «смелые» шаги, исходя при этом единственно из сознания государственного значения вопросов и моей глубокой уверенности в том, что благодаря мудрой прозорливости партии правое дело восторжествует.

Поскольку выдвинутые против меня в последнее время обвинения не вытекают, по моему убеждению, из существа моей деятельности, я позволил себе ниже изложить Вам основные этапы и итоги всей своей сознательной жизни.

Поступить в вуз помогла мне только Советская власть, ее широкие льготы в помощь молодежи, желающей получить высшее образование.

Пишу так потому, что в детстве и юношестве мне не удалось из-за ограниченности средств моих родителей, являвшихся кочевниками-скотоводами, учиться в гимназии, или реальном училище, окончание которых только и открывало в дооктябрьские годы двери высшей школы для молодежи. Мне пришлось учиться вначале в двухклассном русско-киргизском училище, а затем в учительской семинарии в г. Семипалатинске.

Осенью 1917 года, находясь на последнем курсе семинарии, я впервые заболел туберкулезом легких, пролежал некоторое время в переселенческой больнице г. Семипалатинска и по совету врачей был вынужден прервать учебу и выехать в степь, в родной аул, на лечение. Через год, т.е. осенью 1918 года, почувствовав некоторое улучшение в своем здоровье, я вновь прибыл в Семипалатинск и стал усиленно готовиться к экзаменам на аттестат зрелости за курс средней школы, изыскивая при этом средства на жизнь за счет работы в качестве учителя двухгодичных педагогических курсов для казахов, организованных по линии губернской земской управы. Но весной 1919 г. у меня вновь открылся активный туберкулез, и я был вынужден уехать на лечение в аул, на этот раз уже окончательно порвав со всеми моими мечтами о поступлении в вуз. Эти события в моей жизни происходили тогда, когда в Сибири и Восточном Казахстане не было еще Советской власти, а господствовала власть Колчака и алашординцев.

В конце 1919 г. власть белогвардейцев была сметена Красной Армией, и в Восточном Казахстане была впервые установлена Советская власть. В это время я еще по болезни проживал в родном ауле. Местный орган новой советской власти - Павлодарский уездный ревком вызвал меня в начале 1920 г. к себе, и, учитывая состояние моего здоровья, назначил меня народным судьей в родной Баян-Аульский район, с его живительным для туберкулезника горным климатом. С начала 1920 г. по сентябрь 1921 г. я с энтузиазмом и преданностью нес почетную и ответственную должность впервые направленного в этот район народного судьи. Выезжая часто в качестве народного судьи в аулы кочевников-казахов, я со всей энергией боролся с конокрадством, барымтой, калымом и другими реакционно-бытовыми преступлениями в степи. Одновременно с обязанностями судьи, в периоды выездных сессий нарсуда, я организовал в степи читки советских газет и журналов, импровизированные вечера самодеятельности, путем объединения сил местного советского актива (учителей, народных акынов и др.), используя одновременно ставку нарсуда как кочевой агитпункт.

Областные, уездные и местные органы молодой советской власти относились к деятельности руководимого мною народного суда с неизменным вниманием и поощрением. Опыт работы нашего нарсуда, в частности, его культурно-просветительная и пропагандистская работа, неоднократно освещалась на страницах областной и местной печати. Оценка моей деятельности за этот период со стороны местных органов советской власти видна из сохранившейся у меня справки Павлодарского уездного исполнительного комитета от 1923 г. (за подписью товарищей Капкова и Позняка -первых большевиков, кого я увидел в 1920 г., руководителей уездного ревкома в г. Павлодаре), которая подтверждает мою политическую благонадежность и добросовестность выполняемой мною работы.

Кроме чувства огромного морального удовлетворения, эти годы работы народным судьей дали мне много ценного для роста гражданского самосознания, более глубокого знакомства с социально-правовой и экономической жизнью кочевого казахского аула, а также для укрепления моего здоровья. В связи с последним у меня вновь возникла надежда на получение высшего образования.

Летом 1921 г. приехал в Баянаул, также для лечения от туберкулеза легких, профессор Томского технологического института геолог Михаил Антонович Усов (позже академик). Знакомство мое с ним, его советы окончательно определили всю мою дальнейшую судьбу. Я подал заявление в областную организацию нарсуда о разрешении мне уехать на учебу, и осенью того же года 1921, после приемных конкурсных испытаний я был принят в число студентов геолого-разведочного отделения горного факультета Томского технологического института.

Период 1921-1926 гг. прошел для меня в процессе напряженной учебы. Особенно, благодаря глубоко содержательным лекциям и беседам проф. М. А. Усова, я с юношеским энтузиазмом овладевал основами геологии и ее методами исследования. Под руководством же Усова на производственной практике я знакомился с геологией и минеральными ресурсами Казахстана — этой «классической школой для геологов», как его образно определял тогда проф. Усов.

В указанные годы я не замыкался лишь в кругу учебных интересов в вузе. В это же время был составлен мною первый учебник алгебры для средней школы на казахском языке, переданный Наркомпросу КазССР. В библиотеке Томского университета я знакомился с материалами по этнографии и фольклору Казахстана, в частности, читал первые труды ученого-казаха Ч. Валиханова, востоковедов Ю. В. Радлова, Мелиоранского и др. В числе таких материалов мое внимание тогда привлекло и старинное казахское сказание об Едиге, впервые записанное в 1842 г. Ч. Валихановым и переведенное им же на русский язык в нескольких вариантах, вошедших в собрание сочинений этого ученого, изданное Русским Географическим обществом в 1904 г.

Вариант сказания об Едиге, записанный Валихановым, был опубликован на казахском языке в 1905 г. проф. Мелиоранским в качестве приложения к трудам Русского географического общества.

В опубликованном проф. Мелиоранским тексте этого сказания было чрезвычайно много арабских и татарских слов. Мне тогда представилось необходимым очистить текст сказания от устаревших арабских и татарских слов, переписав сказание на основе новой казахской орфографии, что я и сделал, направив затем эту рукопись, вместе со своим предисловием в Москву — в адрес Центрального издательства народов СССР. Там эту рукопись сказания об Едиге с моим предисловием (как теперь ясно — ошибочным в ряде мест) — опубликовали в виде отдельной книги, в 1927 г.

Должен отметить, что все эти мои занятия, как по составлению учебника алгебры на казахском языке для средней школы, так и по изучению материалов казахского фольклора, не отражались сколько-нибудь отрицательно на моей успеваемости в Технологическом институте, — я в те годы, будучи молодым, просто трудился несколько больше, чем это требовалось от рядового студента.

В мае 1926 г., после зашиты дипломного проекта, я завершил курс геолого-разведочного отделения Томского технологического института, получив квалификацию горного инженера, с отличным отзывом профессора Усова и других преподавателей.

В год моего окончания вуза Советская власть, завершив в основном восстановление народного хозяйства до довоенного уровня, намечала широкие планы социалистической индустриализации страны. В Казахстане, в частности, восстанавливался Риддерский (ныне Лениногорский) полиметаллический комбинат. Годом раньше, т.е. в 1925 г., согласно решению СТО, приступили к достройке и «Атбасарских медных промыслов» в Центральном Казахстане, принадлежавших в прошлом английским концессионерам. Эти «промыслы», расположенные в глубине пустыни Центрального Казахстана, находились на расстоянии 400 км от ближайшей железнодорожной станции (Джусалы Ташкентской ж/д). С 1904 по 1919 г. английские концессионеры разведывали здесь рудную базу — месторождение Джезказган, строили рудник, угольную копь (Байконур) и медеплавильный завод (Карсакпай), рассчитанные на производственную мощность 5000 т годовой выплавки меди. Завершить строительство англичане так и не смогли. Достройка этого медного комбината была поручена вновь организованному общесоюзному тресту «Атбасцветмет» при ВСНХ СССР. На этот же трест была возложена также задача восстановления в дальнейшем предприятия «Спасских медных промыслов» в составе Спасского медеплавильного завода, Карагандинской угольной копи и Успенского рудника, также принадлежавших в прошлом английским концессионерам.

По окончании института я и был направлен, по собственному желанию, на работу в этот трест «Атбасцветмет». Первые три года своей работы в тресте летом я находился в Центральном Казахстане на геологических исследованиях Джезказгана, Успенского рудника и других медных месторождений, проводя камеральные работы в Москве при Правлении треста «Атбасцветмет». В те годы единственным геолого-разведочным учреждением в СССР был Геолком, находившийся в Ленинграде, располагавший небольшими кадрами геологов и буровиков. В связи с этим, в первые два-три года буровые работы на Джезказгане проводились силами Геолкома на Договорных началах с трестом «Атбасцветмет». Темпы разведок при этом были поистине черепашьими (в 1927 г. работал один буровой станок, в 1928 г. — 2 станка, и то только в летний период).

Первое же мое ознакомление с Джезказганом показало, что англичане, хотя и возились здесь с разведками свыше 10 лет, прошли значительное количество буровых скважин (свыше 230), но выявили в итоге всего 60.000 тонн запасов меди в богатых рудах, и их разведки далеко не охватывали всех потенциальных рудоносных площадей этого месторождения. Результаты своих геологических наблюдений я уже в следующем 1927 году представил в виде обоснованной докладной записки в Правительство Казахстана и в Главметалл ВСНХ СССР. Она была также опубликована в январском номере журнала «Народное хозяйство Казахстана» в 1928 году. Я пытался доказать тогда, что Джезказган является одной из крупных по потенциальным запасам недр медных провинций мира, далеко превосходящей все медно-рудные районы СССР. На этой основе мною предлагался обширный план геолого-разведочных работ и необходимых государственных мероприятий по эффективному использованию Джезказгана в народном хозяйстве СССР.

В том же 1928 г., в разгар составления в ВСНХ СССР окончательных наметок плана работ первой пятилетки индустриализации страны, мною были представлены в Правительство Казахстана и ВСНХ два обоснованных предложения. Одно из них обосновывало необходимость скорейшего проведения железной дороги до Караганды для широкого развития Карагандинского угольного бассейна; основные выводы этого предложения были опубликованы в том же 1928 г. в виде статьи в республиканской газете «Советская степь». Другое мое предложение, опубликованное также в виде статьи в январском номере журнала «Минеральное сырье СССР» в 1929 году, касалось вопросов широкого индустриального развития Джезказгана. Минимальные запасы меди в недрах Джезказгана исчислялись мною тогда свыше 1.000.000 тонн, и доказывалась необходимость строительства на базе руд Джезказгана уже в первой пятилетке крупнейшего по тому времени в СССР медного комбината мощностью в 30-40 тыс. тонн выплавки меди в год (для сравнения укажу, что крупнейший тогда в СССР Богомоловский медный комбинат на Урале проектировался на мощность всего 6000 тонн годовой выплавки меди).

В это же время геологи Геолкома (руководитель проф. Катульский, позже разоблаченный как враг народа), также изучавшие Джезказган, исчисляли максимально возможные запасы меди в нем всего лишь не более 100 тыс. тонн, «считая в том числе и запасы, уже выявленные разведками англичан».