Основные идеи и ценностные установки мировоззрения русских философов первой трети ХIХ столетия

Вид материала

Документы

Содержание Константина Сергеевича Аксакова (1817 – 1860)

Подобный материал:

• А. В. Гладышев Саратовский государственный университет Исторические взгляды Сен-Симона, 169.95kb.
• Введение Глава Инструментарий Вопросы систематизации и терминологии, 189.3kb.
• Русская культура в первой половине ХIХ, 141.81kb.
• Типы диалогических отношений между национальными литературами (на материале произведений, 915.49kb.
• Нашего урока «Православная церковь в первой половине ХIХ в.». Втечение урока мы должны, 141.65kb.
• Взглядов на мир и место в нем человека, 3135.2kb.
• Утопическое сознание в русской литературе первой трети ХХ века, 134.14kb.
• Нии вычленяются довольно поздно с середины ХVIII cтолетия, то российская словесность, 178.1kb.
• Темы курсовых работ для студентов дневного отделения и озо н рук. Боркова, 83.1kb.
• Гуманитарный университет Вопросы для вступительного экзамена в аспирантуру по специальности, 64.67kb.

Многомыслие, разноречие кипящих систем и мнений, - отмечает Киреевский в своих рассуждениях о состоянии литературы, - при недостатке одного общего убеждения, не только раздробляет самосознание общества, но необходимо должно действовать и на частного человека, раздвояя каждое живое движение его души (Выделено нами. – С.Н., В.Ф.)»⁷⁶.

Киреевский, далее, откровенно сокрушается о погубленном при Петре I былом «раздолье Русской жизни». То, что «пагуба» начала давать о себе знать намного раньше, чуть ли не за 350 лет до Петра, уже в период «европейского столетия» России, уже говорилось. Впрочем, сделанная А.Л. Яновым систематизация вряд ли будет принята большинством российских историков, к сожалению, мыслящих по-прежнему в рамках советских стереотипов, акцентов и схем.

Однако просто так отмахнуться от позиции Янова невозможно. Поэтому постепенно будут поставлены вопросы о том, чем же должны были быть «защитные механизмы от произвола власти», которые оказались недостаточно развиты в русской культурной традиции и которые не включились против установления деспотизма? Почему, как писал А.С. Пушкин в ответ на «Философические письма» Чаадаева, в русском обществе наличествует «равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной», а «циничное презрение к человеческой мысли и достоинству» может привести в отчаяние?⁷⁷ Какие мировоззренческие установки, идеи, ценности и верования работали (или, напротив, не работали) в период установления деспотизма? Какие содержательные моменты внес деспотизм в наличествовавший состав русского мировоззрения?

Такого рода проблемы не придуманы сегодня. По-своему они волнуют и славянофилов. «Как возможен был Петр, разрушитель Русского и вводитель Немецкого? Если же разрушение началось прежде Петра, то как могло Московское Княжество, соединивши Россию, задавить ее? Отчего соединение различных частей в одно целое произошло не другим образом? Отчего при этом случае должно было торжествовать иностранное, а не Русское начало?»⁷⁸, - такие горестные и, как полагает Киреевский, вполне обоснованные вопросы требуют ответа.

Вопросы, действительно, сущностные. Вот только дать на них адекватные ответы в рамках славянофильского мифотворчества и принципиального игнорирования рационального начала нельзя. Иронизируя, отметим, что для ответа на вопросы славянофилам нужно было бы поискать в глубине веков какого-нибудь неграмотного старца, ведь, напомним, согласно Хомякову, «чем летописец древнее и менее учен, - тем его показания вернее и многозначительнее».

В отличие от трудов Хомякова и Киреевского работы Константина Сергеевича Аксакова (1817 – 1860), также трактующие вопросы русского мировоззрения, публиковались сравнительно поздно – в середине - второй половине ХIХ столетия. Естественно, это обстоятельство позволяет нам смотреть на них как на произведения, в которых должен учитываться и осмысливаться более поздний опыт, пережитый Россией и Европой. В первую очередь мы имеем ввиду приближающиеся (а, значит, готовящиеся и обсуждаемые в обществе) российские реформы 60-х годов, включая отмену крепостного права, а также европейские революции 1848 года в Германии и Франции. С учетом этого, выскажем гипотезу, касающуюся сущности славянофильской критики Запада.

В работе 1856 года, озаглавленной «Еще несколько слов о русском воззрении», К.С. Аксаков предметом своей критики делает «авторитет Европы», якобы мешающий возникновению в России «народного воззрения» - «самобытной национальной позиции», проявляющейся в науке, литературе, языке и даже одежде. «Уже полтораста лет мы состоим под безусловным авторитетом Западной Европы, - с сожалением констатирует Аксаков. …В настоящее время ослабели эти постыдные нравственные узы; но крепко еще они нас опутывают. Мода царствует у нас, ибо полное покорствование без вопросов и критики явлениям, вне нас возникающим, есть мода. Мода в одежде, в языке, в литературе, в науке, в самых негодованиях, в наших восторгах»⁷⁹. «Освободиться от чужого умственного авторитета», - такова выдвигаемая им теоретическая и общественная задача. И далее – симптоматичное: «Ни к чему и никогда не надобно относиться рабски»⁸⁰.

Как это понимать? Если предельно радикально и в широком смысле, то нельзя не заметить, что все тогдашнее русское общество состояло из рабов, различавшихся между собой лишь степенью рабства. Но так Аксаков не думает. Его призыв к искоренению рабства относится лишь к рабскому следованию идущей с Запада моды. И это как раз тот случай, когда «мысль изреченная есть ложь». Антизападнический пафос славянофильства вторичен по сравнению с тем коренным, что славянофилы чувствовали, даже подразумевали, но ясно не формулировали: главный враг народа и России – вовсе не Запад, а российский деспотизм. (Вспомним приведенное ранее признание Хомякова о его стыде за то, что русские в качестве господ-крепостников есть враги собственного народа). Однако признать это, означало для славянофилов уподобиться западникам, более решительно бунтовавшим против российских монархов и указывавшим на Европу, где не было крепостного права и самодержавия. Это, далее, означало согласиться с тем, что в отношении освобождения человека Европа действительно ушла дальше России и в этом России нужно догонять Европу, учиться у нее. Или, наконец, если это ближе славянофилам, опираться на собственный опыт европеизации, ограничения самодержавия, как это было, например, в «европейское столетие», а не призывать к воссозданию славного опыта патриархальной старины.

Абстрактность позиции, неконкретность критики снова и снова оказывают славянофилам плохую услугу. О каком, например, модном российском следовании Европе можно говорить применительно к литературе и науке в середине ХIХ века? Какому «умственному авторитету», какой «европейской моде» следовали Пушкин и Гоголь, Тургенев и Герцен, Чаадаев и Белинский? Разве плелась в хвосте европейской мысли русская наука?

Аксаков пишет так, как будто имен этих в русской культуре нет. И объяснение этому возможно только одно: к другому, не славянофильскому «лагерю» принадлежали эти великие умы России, на поиски «внутреннего», а не «внешнего» врага была направлена их мысль. И, значит, славянофилы предпочитали лишний раз не говорить о них, дабы не подвергать сомнению стройность своих воззрений и обоснованность выводов. Прав, многократно прав был Лев Толстой, однажды сказавший о поисках человеком причин своих несчастий: все двери открываются вовнутрь. Прав был А.П. Чехов, отмечавший непонимание славянофилов самим русским народом и предлагавший в связи с этим создать «Славянофильско-русский словарь».

Уничижение Запада, противопоставление ему России, у Аксакова, по сравнению с другими основоположниками славянофильства, достигает высших степеней. Будучи свидетелем начала развития капиталистических отношений в Западной Европе, что в России будет происходить минимум на полстолетия позже, Аксаков не устает насмехаться и укорять европейцев за погоню за «богатствами и удобствами», при которых человек теряет свою душу. «К чему, например, книгопечатание, если потерян разум? …Смешно, если на ковре-самолете будут перевозить устрицы, вновь выдуманные пирожки, булавочки и т.п.»⁸¹, - саркастически замечает он. Аксаков категоричен и непреклонен: «Внешнее обновление материальное не нужно теперь человечеству. Духовное обновление – вот его подвиг»⁸². К сожалению, согласно Аксакову, соблазнами Запада прельстились многие народы и сословия. Не избежала этого, начиная с петровских времен, и Россия. Впрочем, подвержены этому пороку «только верхние классы, простой народ остался на корню»⁸³. И спасется этот «корневой народ» (крестьянство) тем, что сохранит свою общинную жизнь, жизнь в миру. Крестьянин путем полного отрицания эгоистических материальных интересов, целей и ценностей, растворится в общинном целом. Уничтожая личность в себе, крестьянин дойдет до «согласия с другими личностями» и, в конечном счете, обретает себя в Боге. Таков, согласно К.С. Аксакову, путь истинного православного, таким видится ему путь Руси.

Завершая рассмотрение основных идей и ценностных установок мировоззрения русских философов первой половины ХIХ столетия, отметим, что вопреки иногда высказываемому мнению о том, что русское мировоззрение однородно и вполне отражает содержание самосознание «крестьянского» общества, на самом деле это не так. В русской философской и, как мы увидим далее, литературной мысли всегда существовало и было сильно иное направление, ориентированное не на патриархальность, а на цивилизованность, получившее в ХIХ столетии наименование «западничества». Встречая в реальной действительности России, в ее общественно-политическом, хозяйственно-экономическом и культурно-духовном устройстве многое, не отвечающее принципам цивилизованности, рациональности и гуманизма, это направление обнаруживало критический настрой. Вместе с тем, главным в нем всегда было позитивно-конструктивное содержание.

В первой трети ХIХ столетия в отечественной культуре наметились и параллельно развивались два вектора общественной мысли - «патриархально-мифотворческое славянофильство» и «критически-конструктивное западничество». И каждый из векторов посредством философских и литературных текстов по-своему подходил к проблеме русского мировоззрения, а в ее контексте и к теме русского земледельческого мировоззрения.